Поиски виноватого - порочный путь. В эпидемиологии есть понятие "нулевого пациента", но социум устроен по другим законам, и первоначального виновника вы никогда не найдете и не накажете. Просто примите это как факт.

Многие вспомнят громкое дело, связанное с рикошетными жертвами - убийство Виталием Калоевым в 2004 авиадиспетчера Петера Нильсена, которого он винил в авиакатастрофе, унесшей жизни жены и детей. Напомню, столкновение самолетов над Боденским озером произошло двумя годами раньше, и совершенное Калоевым не было спонтанным поступком. Но и о вынашиваемых годами планах мести речь не идет - человек два года ждал от авиакомпании признания своей вины, его игнорировали. Нильсен, по большому счету, тоже не был виноват, он работал в условиях перегрузки и на неисправном оборудовании. Менеджеры компании, которых после разбирательства признали виновными, получили небольшие условные сроки или отделались штрафами. В социальных ситуациях ответственность рассеивается.

Когда происходит что-то страшное, что в одночасье делает обычного человека убийцей, это бьет не только по жертве. Никто не живет в вакууме, у всякого есть родители, жена или муж, братья и/или сестры, дети, друзья, любимые, коллеги. То есть, вот эти последние практически то же, что соседи - покачают головой, может всплакнут, узнав, и продолжат жить дальше. Остальных заденет, сильнее или слабее, но обязательно.

И есть еще виновник. Тот, кто сидел за рулем (штурвал самолета или диспетчерский пульт тут куда реже ДТП). Арест, камера, допросы, суд, этап, после такого не остаешься прежним. А как жить, зная, что отнял/а чужую жизнь? Как это отразится на твоих жене или муже, детях, родителях? Как на финансовом положении семьи и социальном статусе?

Новый роман Александры Марининой об этом. То есть, по закону жанра, об убийствах и расследовании, которое ведут друзья и младшие коллеги ныне отставной Настасьи Павловны, и ей доведется принять участие. Некто начинает убивать людей, совершивших ДТП со смертельным исходом, но отделавшихся минимальными сроками или вовсе оставшихся безнаказанными, всякий раз сопровождая убийство запиской "моему Учителю".

Нити тянутся не только к родственникам и друзьям вовлеченных в ситуацию, но, как ни странно, и к профессору Стекловой, которая занималась разработкой этой темы. И к ее ученикам, и к молодому помощнику, и к медсестре-массажистке, обладающей чудесным умением купировать боль. Она работала с человеком, умиравшим от нераспознанной вовремя болезни, неверный диагноз по которой был поставлен врачом, бывшим такой вот рикошетной жертвой. Молодая женщина любила своего пациента.

Интернеты, тем временем, полнятся роликами на тему: "в городе орудует маньяк", "Полиция бездействует" и "что они от нас скрывают?" А невинный юноша задержан по подозрению и переживает все прелести пенитенциарной системы в ее досудебной ипостаси: КПЗ, СИзо, автозак, девятичасовое сидение в "стакане" на этапе решения о мере пресечения с одним выводом в туалет и стаканом кипятка в качестве дневного рациона. "Отдаленные последствия" впечатляющая книга.

А в аудиоформате - еще и возможность совместить знакомство с новым романом и повседневные дела. А с аудиокнигой в исполнении Игоря Князева - еще и огромное слушательское удовольствие.

Глубокий тектонический слом рушил страну все глубже и дальше. Опутывал города очередями. Гнал на площади протестовать против партии и власти, наивно полагая, что новая власть будет лучше прежней, дарует вожделенную колбасу и свободу, от которых у русского человека, как известно, сплошной понос.

В самом деле? Какое интересное социально-антропологическое наблюдение. Плохо не то, что такие книжки пишутся. Хуже, что подобное кликушество пытается мимикрировать под серьезный разговор о Боге и о вере. Уровень "Звезды и креста" ближе всего к агиткам из "Похождений бравого солдата Швейка", вроде этой: "Когда ему снесло голову, она еще некоторое время катилась и кричала: "Долг спеши, солдат, скорей исполнить свой, даже если смерть витает над тобой!"

Гашека вспомнила не случайно, псевдоисторическая часть сочинения Дмитрия Лиханова, представляет белетризованное переложение "Жития и страдания святого священномученика Киприана и святой мученицы Иустины", и написана именно в таком стиле, поражая обилием чудес и диковин на погонный метр текста. Печально что скромные чудеса Христовы (замироточил крест, куст гибискуса расцвел белыми, вместо красных, цветами) - сильно уступают в описательной яркости диавольским искусам язычества.

Нехорошо это, воля ваша. Почему живописец, прежде чем писать лики святых, изучает канон, постится, берет благословение, а подступаться к агиографии дозволено, не помыв рук и рта? Антиохийская часть, по правде говоря, не согласуется сколько-нибудь убедительно с современной российской. Кроме имени Киприан, взятого героем в монашестве, ничто не связывает обратившегося волхва, ставшего христианским великомучеником с героем России, принявшим постриг.

История инока Киприана, в миру Валерия Анатольевича Буркова, заслуживает того, чтобы быть рассказанной правдиво и без разлюли-малиновой сусальности. Равно как говорить сегодня, когда есть ивановское "Ненастье" и "Жажда" Геласимова, об афганской войне с интонациями программы "Скандалы. Интриги. Расследования", особенно если на самом деле ничего не расследуешь и никаких интриг не раскрываешь - должно быть стыдно.

Две сюжетных линии романа безуспешно пытаются свести новейшую историю России и раннее христианство (250-300 гг) натужными параллелями духовного пути героев, объединенных именем Киприан. Самое интересное, что имей Дмитрий Альбертович смелость рассказать о жизни героя без купюр, параллели могли бы быть убедительнее. История Киприана пережила века не в последнюю очередь потому. что не боится рассказывать о вещах богомерзких и страшных, которые епископ творил до обращения.

Однако автор решил, что умилительная сказочка в духе "когда был Ленин маленький, с кудрявой головой" будет воспринята читателем лучше, предельно выхолостив часть Сашки. Прототип, сын высокопоставленного военного (что не одно и то же с детьми писательской номенклатуры, офицеры своих детей чаще в ежовых рукавицах держат), который бунтовал против отцовского диктата и переживал период "трудной подростковости", а после гибели отца добился отправки на войну.

И восстановился на службе после того, как лишился обеих ног - как Маресьев выучился ходить и танцевать на протезах. Учился, а затем преподавал в Военной академии, был Советником Президента по вопросам социальной защиты лиц с ограниченными возможностями, много помогал ветеранам. И пил запоями, и жена наверняка много чего с ним пережила. Но вот про это не надо - решает автор, оставляя книжного героя холостяком. Такое себе монашество в миру, плавно перешедшее в реальное иночество.

Взять идеальную фактуру, обвешать ее финтифлюшками, вроде демагогических рассуждений на тему "такую страну просрали" и спиритических сеансов, на которых дух Сталина (ну да, а кого же еще вызывать) предскажет, что собирателем земель русских будет Владимир, а спасителем России Алексей (какой интересно? тот-кого-нельзя-называть? да у нас фронда, господа). Ввести линию Киприана-Иустины, не иначе обозначив культурную преемственность с "МиМ", для чего-то предварив всякую главу эпиграфом на греческом и на латыни (прямо вот так, мда).

И получить на выходе невразумительный, стилистически скверный талмуд, который скорее позорит православие, чем содействует ему. Что ж, отрицательный результат - тоже результат. По крайней мере, у нас есть пример "как не надо писать о христианстве"

Делла ощущает непреодолимое желание выбраться. Иди. Не останавливайся. Возможно, она встретит там кого-то. Например, друга.

С малой прозой Джеффри Евгенидеса мне повезло больше, чем с романами. С крупными его формами бывало чувство погружения в глубоко чуждую, нездоровую и неопрятную психику. в которой придется теперь до конца барахтаться. У рассказов то неоспоримое достоинство, что утягивают они не так глубоко и если в каком-то пространстве совсем неуютно, нужно только потерпеть - скоро все закончится.

Справедливости ради, таких в сборнике немного. Два, совсем не моих, "Прорицание вульвы" - в духе "Эйфории" Лили Кинг, об антропологе, который считает себя совершенно свободным от предрассудков, но в племени с глубоко чуждыми европейской культуре сексуально-эротическими привычками, всеми силами старается оградить себя от инициации. И "Старинная музыка" - безнадежная история семьи неудачников, осаждаемых коллекторами, а казалось, такие надежды подавали.

Титульный рассказ, где герой переживает кризис середины жизни, много пьет, изменяет жене с няней и не находит ничего лучше. чем рассказать ей об этом на сеансе семейной терапии. А жена не находит ничего лучше, чем выставить его из дома. добившись судебного запрета на приближение. То есть, прощать здесь не принято? Стоит раз оступиться, и можешь ставить на себе крест? С "Найти виноватого" я пережила примерно то же, что с антропологической историей - бесполезный опыт.

"Таймшер" отец рассказчика на старости лет пускается в безумные финансовые авантюры со спекуляцией недвижимостью и уже разорен, но, судя по всему, чувствует себя совсем недурно. "Прихотливые сады" мужик подхватывает хорошенькую автостопщицу, но к ней прилагается страшная подружка, которая все обламывает и убивает сценарий соблазнения при помощи кости Блаженного Августина. "Спринцовка" - биологические часики тикают но героиня, пока не готовая к ЭКО, решается на рискованный эксперимент: смешать семя трех мужчин, собранное на специально устроенной вечеринке и оплодотворить себя этим прибором.

Моя тройка лидеров по возрастающей. Третье место "Воздушная почта", парень приезжает в Индию, подхватывает амебную дизентерию, морит себя голодом, попутно достигая духовного просветления, и все это время пишет воображаемые письма родителям, которые места себе не находят от тревоги за него. Второе -"По свежим следам" - умненькую американку индийского происхождения, которая собирается в колледж, родня пытается выдать замуж за индийца. В отчаянии девушка делает то, чего делать ни при каких обстоятельствах не следует.

Лучшее - "Нытики". Делла (88 лет) и Кэти (двадцатью годами моложе) дружат дольше, чем вы живете, большую часть этого времени перечитывая вместе книгу "Две старухи" об индианках, брошенных своим откочевавшим племенем умирать, вместо этого выживших, наладивших совместный быт, охоту, рыбалку, собирательство. И сейчас, когда Делла с прогрессирующим альцгеймером перевезена сыновьями в убогий дом престарелых, Кэти приезжает к ней с той же книгой. Но привозит и что-то, куда более важное. Чудесный рассказ. Грустный, нежный, горький.

В том, что Евгенидес большой мастер, не сомневалась с первой прочитанной у него страницы. Но одно дело понимать "от ума", другое - принимать всем естеством. ощущать события как происходящие с тобой. С романами не получилось, с некоторыми рассказами - да.

Вчера один труп русского, сегодня второй. Эти люди рискованно живут! Может быть, они имеют дело не с теми, с кем надо.

Когда к отменному литературному материалу прилагает талантливые руки Том Тыквер, и на свет является самый дорогой неанглоязычный сериал: восхитительный стильный ретро-нуар - об источнике немудрено позабыть. Книга Фолькера Кучера, тем не менее, стоит нескольких добрых слов

На самом деле, первый роман о похождениях комиссара берлинской полиции Гереона Рата называется Der nasse Fisch - мокрая рыба. Идиома, обозначающая то же, что русский "глухарь" или "висяк" на профессиональном сленге немецкой полиции. Хотя в этом случае некоторые аспекты совпадают буквально. Труп мужчины, который перед смертью подвергался чудовищным пыткам, вытаскивают из воды и да, это не выглядит преступлением, которое удастся раскрыть по горячим следам.

Вскоре удается выяснить, что он был русским и каким-то образом связан с исчезнувшей недавно певицей кабаре Ланой Никорос, псевдоним которой не что иное, как анаграмма Светланы Сорокиной - русской графини эмигрантки, выступающей под этим именем. Молодой амбициозный комиссар берлинской полиции Гереон Рат, недавно переведенный из Кельна в, берлинскую полицию нравственности понимает, что для него это расследование шанс получить работу в отделе убийств (знаменитом отделе А).

Нельзя не сказать несколько слов о возникновении этого подразделения, созданного усилиями тогдашнего его шефа Эрнста Генната, известного как "полный Эрнст", который прославился инновационным и очень эффективным подходом к расследованию убийств. Он добился, чтобы в группу по расследованию входило от четырех до шести человек, если нужно - с кинологом, сопровождающим служебную собаку. По его проекту была оборудована "машина убийств" - передвижная лаборатория на базе Даймлер-Бенца. Тот Геннат, что шеф Рата в книге - именно он.

На дворе двадцать девятый, Веймарская республика еще кажется вполне жизнеспособным социально-политическим конструктом. Да. коррумпирована и аморальна, но гостиничный номер по-прежнему можно снять за пять марок, а неделя жизни в пансионе обойдется вам в пятнадцать.

Восхитительное смешение бюргерской респектабельности с бурной ночной клубной жизнью. Самая сильная в Европе коммунистическая партия и Рот-Фронт с одной стороны, нарождающийся национал-социализм и чернорубашечники - с другой. Эмигранты и агенты сталинских спецслужб. Организованная преступность, проституция, оружие, наркотики, тонны золота эмиграции, которое ищут все - поистине "Вавилон-Берлин"

Написано хорошо, из худого материала доброго фильма не получилось бы. И атмосфера передана великолепно, такое, знаете, между Ремарком и Ишервудом, сильно проще обоих и с уклоном в криминал. Но детектив стоящмй. И развязка нетривиальная.

Всякий раз, видя свои книги в книжном магазине, он чувствовал себя так, словно ему что-то сошло с рук. Джон Апдайк.

Великое множество смыслов, элегантно упакованное в небольшой объем - это "Друг". История трансформации жестоких ранящих обстоятельств в опыт чистого счастья. Радость неожиданного обретения на пути, где ждешь уже только потерь. Физический дискомфорт и социальные неудобства, которые перестают быть решающим аргументом, когда решаешь не отказываться от действительно для себя важного.

Книга принесла Сигрид Нуньес , которой на тот момент было 69 лет, Национальную книжную премию. Роман-эссе, фабула которого укладывается в одно предложение: после самоубийства старого друга, женщина забирает его пса, учится сосуществовать с ним, и ее одиночество заканчивается.

В то время, как реальное содержание распространяется во всех возможных направлениях, охватывая множество актуальных в сегодняшнем мире тем. Оборотная сторона улучшения качества жизни - старость, с немощью и болезнями. Социальное неравенство. Женский вопрос. Отношения человека и домашних животных. Новые стандарты социальной корректности. Писательство как ремесло.

Обо всем этом Сигрид Нуньес говорит просто, изящно, находя удивительно точные слова. Мне довелось почти буквально пережить описанную в романе ситуацию: близкий человек уехал, а необходимость заботиться об огромном псе досталась мне - то и дело узнавала себя в описанных ситуациях.

Самое интересное. что когда сюжет вывернется наизнанку и друг окажется живым, его собачка, которую героиня приютила на пару недель, карликовой таксой, а рассказ об Аполлоне плодом трансформировавшего мир писательского воображения, ты, читатель скажешь: не верю! Верните меня туда, где она читает, а огромный дог слушает, положив умную бошку на ее затекающие ступни.

Пусть расцветают сто цветов.
Мао Цзэдун

Вряд ли в китайской традиции дети так связаны с цветами, как в нашей, не говоря о том, что приходилось слышать и такой вариант заглавной фразы: "дети - это цветы на могиле родителей". Но уж очень заманчивым показалось соединить тему детства с лозунгом про сто цветов, которым Учитель Мао призывал к гласности и критике: вы указываете Партии на ее недостатки - мы исправляемся. Не факт, при этом. что наши представления об исправлении совпадут. Интеллигенция поначалу опасалась, потом поверила, подставилась. Тут-то ее и накрыло культурной революцией. Не совпали взгляды.

О культурной мы читали в "Красном гаоляне" нобелианта, "Лягушки" открывают следующую страницу новой истории Китая. Принятый в 1979 году закон "Одна семья - один ребенок" призван был ограничить рождаемость, традиционно высокую в аграрных обществах. Двадцатый век с техническим прогрессом, победой над голодом, успехами фармакологии резко снизил детскую смертность. Перенаселёность климатически благоприятных Юга и Юго-Востока Китая грозила ресурсной катастрофой. Характер демографической политики из рекомендательного стал запретительным.

То есть, в точности противоположным стимуляционному современной России, где платят материнский капитал за второго и солидное пособие до трех лет на третьего. В Китае, согласно закону, рождение второго грозило штрафом, сопоставимым с нашим маткапиталом. Там много было всего: пропаганда контрацепции, разные методы стерилизации, аборты. На самом деле, это сработало и количество детей в семье за полвека снизилось с шести в среднем до трех детей на каждые две семьи.

Да и не был закон так уж непреложно суров. В северных провинциях двух детей разрешалось иметь, а в случае, если хотя бы один из супругов принадлежал к национальному меньшинству - и трех. В сельской местности разрешение на второго ребенка давали, если первой рождалась девочка. Можно было поехать рожать на Север, в этом случае в идентификационной карте ребенка были ограничения на получение некоторых социальных благ на Юго-Востоке. Можно было в родить Гонконге, куда китайцам не требовалась виза, а новорожденному автоматическое присваивалось гонконгское гражданства. Наука умеет много гитик.

Об этих нюансах Мо Янь не считает нужным упомянуть Понятно, драма о том, как правительство учинило геноцид головастиков, изрядно утратит в убедительности, примись он рассказывать, что пути обхода существовали, но герои предпочли головами таранить Вликую стену государственных установлений. Итак, акушерке Ван Синь, равно преданной своему ремеслу и своей Партии приходится взять на себя дополнительные обязанности, прямо противоположные приведению в мир новых людей.

Легко ли это? А сами как думаете? В одночасье оказаться в конфикте с друзьями, соседями, родичами, односельчанами, с самой своей внутренней сутью. Да, в помощь тебе государственная машина давления и подавления, твоя убежденность в правоте Мао - а все же. Роман в псевдоэпистолярном жанре, как серия писем драматурга к литературному наставнику с последовательным хронологическим изложением событий своего детства, ранней юности, взросления, утраты любимой жены, новой женитьбы и позднего отцовства. Завершает повествование пьеса-эпилог.

Главное событие - смерть первой жены, которую вынуждают к аборту на седьмом месяце, буквально угрожая сравнять с землей дом родителей, у которых пряталась, и дома ближайших соседей. Это, жемчужина книги, наряду с шедевральным эпизодом поедания угля. Покажи, как сельские дети сначала принюхиваются к привезенной куче угля, потом пробуют на язык, раскалывают, жуют, а на следующий день у всего класса на уроках черные уголки рта и все непрерывно жуют - вкуснотища. Покажи такое, и не нужно объяснять, что жили голодно.

Мо Янь поразительно талантлив, и он рассказывает о малых мира сего, не имеющих голоса. чтобы говорить за себя. Такая последовательная гражданственная позиция заслуживает всякого уважения. Оставлю на совести автора неполное и неточное освещение вопроса, он на стороне сельской бедноты, на стороне женщин, и говорит от их лица. Однако вот эта лягушачья тема с претензией на глубокую метафоричность, она к чему?

К чему мильон терзаний с суррогатным материнством? Нас так подводят к выводу, что запреты порождают криминал и расшатывают мораль? Спасибо, понятно, хотя были законные и куда менее затратные способы обхода. Как коррелирует с романом история ресторана "Дон Кихот"? Намек, что борец за права униженных бывает принимаем за сумасшедшего, непонят и осмеян? Принято. А все же нет, это не "Красный гаолян"

"Настоящее"! Это слово значит так много, что в конечном счете не значит ничего.

Немного постмодерна от самой большой надежды немецкой литературы, почему бы нет? Можно рассмотреть с первым словом в качестве ключевого, и умилиться как немного - всего 170 страниц. Можно со вторым, отметив, что некоторый эмоциональный гандикап постмодерна обычно компенсируется избыточной интеллектуальностью. Можно взять словосочетание "большая надежда" в буквальном смысле и тогда это будет знакомство с многообещащим автором, а можно как идиому в диккенсовом смысле - куда более спорном. И наконец "немецкого", в мире, где рулит англоязычие, прочие европейцы должны поддерживать друг друга. Ну, вы понимаете.

В полном жанровом соответствии, девять историй, составляющих девять частей "Славы", не то, чтобы вовсе никак не связаны. Скорее их связь намечена пунктирно. О Кельмане говорят, как об испытывающем серьезное влияние латиноамериканского магического реализма, так вот, скорее Кортасар, чем Борхес. И скорее Кубин, чем Кафка, если искать соответствий среди его соотечественников.

Человек, после долгого безнадежного противостояния социальным нормам, сдается и покупает первый в своей жизни мобильник. И оказывается участником чужой. Звонки и сообщения, которыеон принимает, явно адресованы кому-то другому. Кому-то более успешному, богатому, знаменитому, осиянному славгой. Скажете. не бывает такого? Вот и в службе поддержки сотового оператора то же ответили. А я скажу бывает, еще как. Мой билайновский номер тоже оказался "с прошлым", правда принадлежал не суперзвезде, а девице, набравшей кредитов, все время, пока пользовалась им, была осаждаема коллекторами.

Смертельно больная пожилая дама выбирает эвтаназию и по дороге к последнему приюту встречает Творца. Писательница едет в центральноазиатскую страну, подменяя коллегу, и что из этого выходит. Клерк откомандирован начальником на симпозиум, где должен провести презентацию. По удивительному совпадению, в том же отеле в тот же день дает пресс-конференцию его любимый писатель - вот бы рассказать ему о себе, может вставит в книжку.

Интересно? Скорее да. Понравилось? Скорее нет. Целостного произведения не вырастает из разрозненных фрагментов, сшитых на живую нитку, а персонажи не обрастают плотью, не наполняются пульсирующей кровью. Камео автора чаще вредит истории, чем идет на пользу. Однако перевод Татьяны Зборовской хорош.

Иногда я решаю, что, поскольку ничего с этим поделать не могу, надо просто жить, стараясь причинять как можно меньше ущерба миру.

Миру нужны все. Те, кто созидает; кто сохраняет и приумножает; кто разрушает (да, и они тоже). А еще миру нужны чувствующие его боль как свою. Что? Прийти на свет лишь за тем, чтобы быть обнаженным нервом, через который время от времени проходит электрический разряд? Нести на плечах боль и горечь всех бессловесных? Корчиться в муках и не иметь никого, с кем можно было бы разделить эту ношу?

Но так неправильно. Неужели? А кто-то обещал особую правильность в отношении лично тебя? Есть люди, их немного, на самом деле - исчезающе мало, кожа которых очень тонка. Иногда кажется, что ее словно бы и вовсе нет, острые углы этого мира оставляют на них синяки и кровоподтеки, раны и царапины. Таков мальчик Лева. Живет с бабушкой и мамой, дед его был первой скрипкой в оркестре большого театра, но умер до рождения внука. А папы он никогда не знал.

Пухловатый, робкий, книжный. Грезит подвигами, мечтает о дружбе, об участии в общем героическом деле. Обычный советский мальчишка семидесятых. Необычно в нем желание исправить мир. Хотя бы тот кусочек, что рядом. Заложить подходящими по размеру камнями выбоины в дороге возле дачи. И быть как все. Вот как раз этого в него не положено. Тяжелое имя Лев. Располагает к величию, но несет в сердцевине семена бродяжничества и неустроенности.

Три части "Жизнеописания Льва" как катабасис (сошествие в ад). Ностальгически-сладкое советское детство с летом на даче Переделкино отравлено первыми манифестациями того, что станет внутренней сутью Левушки: физическая непереносимость лжи, невозможность причинить живому боль - и горечью отверженности. Мальчишечья реальность предполагает умение соврать и оборванные в большом количестве зеленые бузинные ягоды (пули).

А вокруг кипит жизнь, в которой все обыкновенные и все обыкновенное. Адюльтер красивой соседки с брутальным хирургом, по которому тайно вздыхает мама Левы. Ревность мужа соседки, "Красное и черное" с красавцем Соррелем по телевизору, чуть было не случившийся пожар, походы в библиотеку и событие века - поимка милицией беглого преступника, убитого при задержании.

Вторая часть, в которой Лёве тридцать два, он работает в библиотеке - фиаско после филфака МГУ, и живет теперь уже с мамой. В огромной, просящей ремонта квартире в престижном дорогом районе Москвы. Неженат и девушки нет. Была одна, которая нравилась, но не нравился он. Толстый неловкий стеснительный. Да ведь и сам решил в какой-то момент, что гнаться за внешней броскостью ему неинтересно. Имел случай приодеться, когда еще учился и не был так толст. Но к чему?

Наткнувшись случайно на фамилию Сызранцев, с которой уже встречался, когда писал диплом по Мандельштаму, принимается искать. И находит, как ни странно, музей этого талантливого неизвестного поэта. Ну как, музей, просто довольно запущенную квартиру, где по сей день живет его престарелая вдова и дальние родственники, которые добиваются присвоения статуса музея-квартиры, пока безрезультатно. Вот если бы Лёва помог. На дворе девяностые, слом старого, массовое вхождение нового, возвращенные имена отсутствие регламента, а к нему проявляет интерес муниципальная чиновница, в чьем ведении объекты культуры.

Третья часть - наши дни и рассказ от лица женщины, бывшей тогда, четверть века назад, участницей истории с музеем и симулякром Сызранцева. Теперь Полина живет в другом месте и ей ужасно досаждают соседи сверху, во втором часу ночи принимающиеся за уборку. Такую, громкую, с передвиганием мебели и гудением пылесоса. Нет, больше никто не просыпается. Может быть у нее просто кожа тоньше? Пробовала разговаривать с ними, обещают больше так не делать и принимаются снова, стоит ей вернуться к себе.

И вот, она случайно встречает Льва, к которому не должна бы, по всему, питать теплых чувств, но боже, в каком он виде. Встретит, потеряет, и, повинуясь закону притяжения, согласно которому подобие стремится к подобию, станет искать Льва...

Наталия Репина написала горькую, но по-своему совершенную книгу о мире, в котором люди-совесть, люди-боль живут рядом с людьми-опарышами, людьми-недотыкомками. А почему так? Да кто же знает. Наверно потому что миру нужны все.