Невротическая потребность в любви
Лекция К. Хорни на собрании Немецкого Психоаналитического Общества 23 декабря 1936 года
Тема, которую я хочу сегодня предложить вашему вниманию, это невротическая потребность в любви. Я, возможно, не представлю вам новых наблюдений, так как вы уже знакомы с клиническим материалом, который многократно излагался в той или иной форме. Предмет столь обширен и сложен, что я вынуждена ограничиться только некоторыми аспектами. На описании имеющих отношение к этому вопросу явлений я остановлюсь как можно короче, и подробнее — на обсуждении их значения.
Под термином «невроз» я понимаю не ситуационный невроз, а невроз характера, который начинается в раннем детстве и захватывает всю личность, более или менее поглощая ее.
Когда я говорю о невротической потребности в любви, я имею в виду явление, с которым мы встречаемся в наше время в различных формах почти в каждом неврозе, в разной степени осознаваемое и проявляющееся в преувеличенной потребности невротика в эмоциональной привязанности, позитивной оценке окружающих, их советах и поддержке, также как и в преувеличенной чувствительности к фрустрации этих потребностей.
В чем разница между нормальной и невротической потребностью в любви? Я называю нормальным то, что обычно для данной культуры. Все мы хотим быть любимыми и наслаждаемся, если это удается. Это обогащает нашу жизнь и наполняет нас счастьем. В такой степени потребность в любви, или, точнее, потребность быть любимым, не является невротической. У невротика потребность быть любимым преувеличена. Если официант или газетчик менее любезны, чем обычно, невротику это портит настроение. Если на вечеринке не все настроены к нему дружелюбно — тоже. Нет нужды множить примеры, потому что это явление хорошо известное. Разница между нормальной и невротической потребностью в любви может быть сформулирована так: для здорового человека важно быть любимым, уважаемым и ценимым теми людьми, которых он ценит сам, или от которых он зависит; невротическая потребность в любви навязчива и неразборчива.
Невротические реакции лучше всего выявляются при анализе, так как в отношениях пациент — аналитик присутствует одна характерная черта, отличающая их от других человеческих отношений. При анализе относительное отсутствие эмоциональной вовлеченности врача и свободное ассоциирование пациента создают возможность наблюдать эти проявления в более ярком виде, чем это случается в повседневной жизни. Невротические расстройства могут различаться, но мы видим снова и снова, сколь многим пациенты готовы пожертвовать, чтобы заслужить одобрение аналитика, и как они щепетильны во всем, что может вызвать его неудовольствие.
Среди всех проявлений невротической потребности в любви я хотела подчеркнуть одно, весьма обычное для нашей культуры. Это переоценка любви. Я имею в виду, в частности, тип невротических женщин, которые чувствуют себя в опасности, несчастными и подавленными всегда, пока рядом нет никого бесконечно им преданного, кто любил бы их и заботился о них. Я имею в виду также женщин, у которых желание выйти замуж принимает форму навязчивости. Они застревают на этой стороне жизни (выйти замуж) как загипнотизированные, даже если сами абсолютно неспособны любить и их отношение к мужчинам заведомо скверное. Такие женщины, кроме того, обычно неспособны развивать или реализовать свои творческие возможности, даже если они талантливы.
Существенная характеристика невротической потребности в любви — это ее ненасытность, выражающаяся в ужасной ревнивости: «Ты обязан (а) любить только меня!» Мы наблюдаем это явление у множества супружеских пар, в любовных интригах и даже дружбах. Под ревностью я понимаю здесь не реакцию, основанную на действительных фактах, а именно ненасытность и требование быть единственным предметом любви.
Еще одно выражение ненасытности невротической потребности в любви — это потребность в безусловной любви. «Ты обязан (а) любить меня независимо от того, как я себя веду». Это очень важный фактор, который нужно особенно учитывать при начале анализа. В это время у аналитика может возникнуть впечатление, что пациент как бы провоцирует его, но не с помощью прямой агрессии, а, скорее, всем свои видом вопрошая: «Ты все еще любишь меня, даже несмотря на то, что я такой (ая) противный (ая)?» Такие пациенты реагируют на малейшей изменение голоса аналитика, как бы ища доказательства; «Вот видишь, все-таки ты меня не выносишь». Потребность в безусловной любви выражается также в их требовании, чтобы их любили, даже если они ничего не дают взамен: «Любить того, кто тебе отвечает взаимностью, не так уж сложно, а поглядим-ка, сможешь ли ты полюбить меня, не получая взамен ничего». Даже тот факт, что пациент должен платить аналитику, служит для него доказательством, что изначальное намерение терапевта вовсе не помогать: «Хотел бы помочь — не брал бы денег». Аналогичные взгляды обнаруживаются и в их отношении к собственной любовной жизни; их типичные представления: «Он (а) любит меня только потому, что получает от меня половое удовлетворение». Партнер обязан постоянно доказывать свою «настоящую» любовь, жертвуя своими нравственными идеалами, репутацией, деньгами, временем и т. п. Любое невыполнение этих всегда абсолютных требований интерпретируется невротиком как предательство.
Наблюдая ненасытность невротической потребности в любви, я спрашивала себя — добивается ли невротическая личность любви к себе, или на самом деле всеми силами стремится к материальным приобретениям? Не выступает ли требование любви только прикрытием тайного желания что-то получить от другого человека, будь то расположение, подарки, время, деньги и т. п.? На этот вопрос трудно ответить однозначно. Существует чрезвычайно широкий спектр отношений: от действительно страстного желания дружбы, помощи, признания и т. п. до тех случаев, когда вообще отсутствует какая-либо заинтересованность в эмоциональных привязанностях, а налицо лишь стремление воспользоваться другим, вытянуть из него все, что только удастся. И между этими двумя крайностями — все виды переходов и оттенков.
Здесь будет уместно сделать такое замечание. Есть люди, которые сознательно не признают любви, говоря: «Все эти разговоры о любви — просто ерунда. Вы дайте мне что-нибудь реальное!» Как правило, эти люди очень рано столкнулись с жестокостью жизни, и считают, что любви просто не бывает. Они полностью вычеркивают ее из своей жизни. Верность этого предположения подтверждается анализом таких личностей. Если они проходят анализ достаточно долго, они иногда все же соглашаются, что доброта, дружба и привязанность действительно существуют. И лишь тогда, как бы изменяя соотношения в системе сообщающихся сосудов, исчезает их ненасытная страсть к материальным доказательствам чувств. Подлинное желание быть любимым начинает одерживать верх, сперва потихоньку, а затем все явственней и явственней. Существуют случаи, в которых связь между ненасытной потребностью в любви и общей жадностью очень хорошо просматривается. Когда люди с такой характерной невротической чертой ненасытности вступают в любовные отношения, а потом отношения рвутся по внутренним причинам, некоторые начинают очень много есть и никак не могут наесться, набирая за короткий период по двадцать фунтов и даже более. Но они же легко теряют лишний вес, заведя новые любовные отношения. И так повторяется снова и снова.
Другой признак невротической потребности в любви — чрезвычайная чувствительность к отвержению, которая так часто встречается у истерических личностей. Любые нюансы и в любых отношениях, которые можно было бы истолковать как отвержение, они воспринимают только так, и отвечают на это проявлениями ненависти. У одного моего пациента был кот, который иногда позволял себе не реагировать на его ласку. Однажды, придя из-за этого в ярость, пациент просто шмякнул кота об стенку. Это достаточно демонстративный пример ярости, которую может вызвать у невротика отвержение.
Реакция на реальное или воображаемое отвержение не всегда настолько очевидна, нередко ее скрывают. В процессе сеансов скрытая ненависть может проявиться в недостатке «отдачи» от пациента, выражаться в форме сомнений в целесообразности анализа или в других формах сопротивления. Пациент может начать сопротивляться, потому что воспринял ваши интерпретации как отвержение. Вы думаете, что дали верное истолкование, а он не видит ничего, кроме критики и осуждения.
Пациенты, у которых мы встречаем непоколебимое, хотя и бессознательное убеждение, что любви не существует, обычно страдали от жестоких разочаровании в детстве, которые заставили их вычеркнуть из своей жизни любовь, привязанность и дружбу раз и навсегда. Такое убеждение одновременно служит укрытием от реального переживания отвержения. Вот пример: у меня в кабинете стоял скульптурный портрет дочери. Пациентка призналась, что давно хочет спросить, нравится ли мне он. Я сказала: «Поскольку это изображение моей дочери, то нравится». Пациентку потрясли мои слова, потому что она — не осознавая этого — считала любовь и привязанность пустыми словами. В то время, как одни пациенты защищают себя от реального переживания отвержения тем, что решают заранее, что их нельзя полюбить, другие защищаются от разочарования сверхкомпенсацией. Они воспринимают реальное отвержение как своеобразное выражение высокой оценки. Вот три недавних примера из моей практики. Один пациент нерешительно обратился в какое-то учреждение в поисках места, где ему сказали, что эта работа — не для него — типичный американский вежливый отказ. Он воспринял это как то, что он слишком хорош для этой работы. Другая пациентка фантазировала, что после сеансов я подхожу к окну, чтобы проводить ее взглядом. Позднее она призналась в сильном страхе перед отвержением с моей стороны. Третий пациент был одним из тех немногих, к которым мне было трудно испытывать чувство уважения. В то время, как у него были сновидения, которые ясно указывали на его убеждение в том, что я его осуждаю, сознательно он вполне преуспел в самообмане и считал, что ужасно мне нравится.
Если мы уже осознали, как велика невротическая потребность в любви, сколько жертв хотела бы невротическая личность принять от других и как далеко готов зайти невротик в своем иррациональном поведении, чтобы быть любимым и ценимым, встречать всеобщее одобрение, получать советы и помощь, то мы должны спросить себя теперь, почему ему так трудно добиться всего этого.
Ему никогда не удается достичь того накала любви, в котором он нуждается. И причина одна — ненасытность его потребности в любви, для которой — за редким исключением — всегда будет мало. Если мы пойдем глубже, то мы найдем и другую причину. Это неспособность невротической личности любить.
Любви очень трудно дать определение. Давайте здесь ограничимся общим и ненаучным определением любви, как способности и желания спонтанно отдаваться другим людям, делу или идее, вместо того, чтобы в эгоцентрической манере подгребать все под себя. Невротик к этой отдаче неспособен из-за тревоги и сильной скрытой и явной вражды к окружающим, которую он чаще всего приобрел очень рано и, обычно, из-за дурного с ним обращения. Эта враждебность в ходе развития становилась все больше. Однако невротик из страха перед ней вытеснял ее. В результате, то ли из-за страха, то ли из-за враждебности, он никогда не способен «отдать себя на милость победителя». По той же причине он никогда не способен встать на место другого. Он не задумывается над тем, сколько любви, времени и помощи может или хочет дать ему другой человек — он хочет только всего времени и всей любви! Поэтому он принимает за оскорбление любое желание другого иногда побыть одному или интерес другого к чему-то или кому-то еще, кроме него.
Невротик не отдает себе отчета в своей неспособности любить. Он обычно даже не знает, что он не умеет любить. Иногда, правда, этот факт до некоторой степени осознается. Некоторые невротики даже признают открыто: «Нет, я не умею любить». Однако, гораздо чаще невротик живет иллюзией, что он величайший из влюбленных и способен на величайшую самоотдачу. Он будет уверять нас: «Мне легко все делать для других, я не умею делать этого лишь для себя». Но даже если это действительно так, это происходит не из-за природной склонности к материнской заботливости о других, как он считает, а по другим причинам. Это может быть обусловлено его жаждой власти или страхом, что другие не будут его принимать, если он не будет им полезен. Более того, у него может быть глубоко укоренившийся запрет на то, чтобы сознательно желать чего-нибудь для себя, или на то, чтобы желать быть счастливым. Эти табу в сочетании с тем, что по вышеупомянутым причинам невротические личности могут иногда что-то сделать для других, укрепляют их иллюзию, что они умеют любить и любят глубоко. Они держатся за этот самообман, так как он выполняет очень важную функцию оправдания их претензий на любовь. Именно этот самообман позволяет невротику требовать все больше любви от других, а это было бы невозможно, если бы он действительно осознавал, что на самом деле ему на них наплевать.
Эти рассуждения помогают понять иллюзию «великой любви», на которой я не буду сегодня останавливаться.
Мы начали обсуждать, почему невротическим личностям трудно достичь любви, помощи, привязанности, которых они жаждут. Пока мы обнаружили две причины: ненасытность желания быть любимым и неспособность любить самому. Третья причина — непомерный страх отвержения. Этот страх может быть так велик, что часто не позволяет им подойти к другим людям даже с простым вопросом или участливым жестом. Они живут в постоянном страхе, что другой человек их оттолкнет. Они могут бояться даже преподносить подарки — из страха отказа.
Мы имеем много примеров того, как реальное или воображаемое отвержение порождает усиленную враждебность в невротических личностях этого типа. Страх быть отвергнутым и враждебная реакция на отвержение заставляют невротика все больше и больше удаляться от людей. В некоторых случаях участие и дружелюбие облегчают на какое-то время его состояние. Более жестоко невротизированные личности уже не могут принять человеческое тепло. Их можно сравнить с умирающими от голода, которые могли бы взять еду, если бы руки не были связаны за спиной. Они убеждены, что их никто не сможет полю бить — и это убеждение непоколебимо. И проявляется не только в любовных отношениях, а в любой ситуации. Вот пример. Один из моих пациентов хотел припарковаться перед отелем, швейцар подошел ему помочь. Увидев, что к нему идет швейцар, мой пациент в страхе подумал: «Господи, я, должно быть, припарковался не там!». Когда какая-нибудь девушка проявляла дружелюбие и шутила с ним, он считал это сарказмом. Аналитики знают, что если такому пациенту сделать искренний комплимент, например, о его уме, он будет убежден, что вы действуете только из терапевтических побуждений и не поверит вашей искренности. Недоверие это может быть в большей или меньшей степени сознательным.
Дружелюбие может вызвать особенно сильную тревогу в случаях, близких к шизофрении. Мой коллега, имеющий большой опыт работы с шизофрениками, рассказывал мне о пациенте, который иногда просил его о внеочередном сеансе. Имея определенный опыт, мой друг каждый раз делал недовольное лицо, рылся в записной книжке и ворчал: «Ну хорошо, так и быть, приходите…». Он играл эту роль каждый раз, потому что знал, какую тревогу может посеять дружелюбие в таком человеке. Подобная реакция часто бывает и при неврозах.
Пожалуйста, не путайте любовь с сексом. Одна пациентка как-то сказала мне: «Я совсем не боюсь секса, я ужасно боюсь любви». И в самом деле, она едва могла выговорить слово «любовь», и делала все, что было в ее силах, чтобы держать внутреннюю дистанцию от людей, проявляющих это чувство. Она легко вступала в сексуальные отношения и достигала оргазма. Эмоционально, однако, она оставалась очень далека от своих мужчин и говорила о них с такой степенью отстраненности, с которой обычно обсуждают автомобили.
Этот страх перед любовью заслуживает более подробного обсуждения. По сути, такие люди защищаются от своего страха перед жизнью — их основной тревоги, поэтому они запирают все двери и сохраняют свое ощущение защищенности тем, что отказываются выйти наружу.
Часть проблемы — это их страх перед зависимостью. Так как эти люди действительно зависят от любви других и нуждаются в ней, как в воздухе, опасность попасть в мучительное зависимое положение действительно очень велика. Они тем более боятся любой формы зависимости, что убеждены во враждебности к ним других людей. Одна молодая девушка до начала анализа несколько раз завязывала любовные отношения более или менее сексуального характера, и все они кончались ужасным разочарованием. Всякий раз она была глубоко несчастна, погружалась в ощущение собственного ничтожества, чувствовала, что может жить только для этого человека и вся ее жизнь потеряна без него. На самом же деле она совершенно не была привязана к своим мужчинам и не испытывала к ним никаких особых чувств. После ряда таких переживаний ее позиция изменилась на противоположную, на сверхтревожный отказ от любой возможной зависимости. Чтобы избежать этой опасности, она полностью отключила свои чувства. Все, чего она хотела теперь — это получить власть над мужчинами. Иметь чувства или показывать их стало для нее слабостью и подлежало осуждению. Этот страх распространялся и на аналитика. Я начала работать с ней в Чикаго, потом я переехала в Нью-Йорк. Не было причин ей не отправиться со мной, так как она могла работать и в Нью-Йорке. Однако то, что ей пришлось отправиться туда из-за меня, так мучило ее, что она три месяца донимала меня, постоянно жалуясь, какое мерзкое место Нью-Йорк. Мотив был такой: никогда не уступать, никогда ничего не делать для другого, потому что это означает зависимость и потому опасно.
Есть и более важные причины, по которым невротику так трудно найти удовлетворение. Но я хотела бы прежде перечислить те типичные для него пути к удовлетворению, которые, думаю, хорошо вам знакомы. Основные средства, которыми невротик пытается достичь удовлетворения своей потребности в любви — это: привлечь внимание к своей собственной любви, воззвать к жалости к себе и…угрожать.
Первое означает: «Раз я так тебя люблю, то и ты должен любить меня» [что, как мы знаем, вовсе не является обязанностью — М. Р.]. Форма может быть разная, но занимаемая позиция почти общая. Это очень распространенная установка на любовь.
Все мы знакомы с их взыванием к жалости. Оно предполагает полное неверие в любовь и убежденность в базисной враждебности всех людей вокруг, поэтому невротик исходит из того, что только подчеркиванием своей беспомощности, слабости и жалкой участи можно чего-нибудь добиться.
Последний довод — это угроза. Как в берлинской поговорке: «Люби меня, а не то убью». Мы сталкиваемся с таким отношением достаточно часто, как при анализе, так и в повседневной жизни. Это могут быть открытые угрозы причинить вред другому или себе; сюда же относятся угрозы самоубийства, угрозы подорвать репутацию и т. п. Они могут быть замаскированными — выражаясь, например, в форме болезни — когда какое-то из любовных желаний не удовлетворено. Бессознательно реализуемые угрозы могут приобретать самые замысловатые формы.
Мы наблюдаем их бесчисленное разнообразие в любовных связях, браках и отношениях врач — пациент.
Как может быть понята эта невротическая потребность в любви с ее постоянной преувеличенностью, патологической навязчивостью и ненасытностью? Есть различные возможности истолкования. Многие считают, что это не более, чем инфантилизм, но я с этим не согласна. По сравнению с взрослыми, дети действительно больше нуждаются в поддержке, помощи, защите и тепле — Ференци написал много хороших статей на эту тему. Это естественно, потому что дети беспомощнее взрослых. Но здоровый ребенок, растущий в доме, где с ним хорошо обращаются и он чувствует себя желанным, где по-настоящему теплая атмосфера — такой ребенок вполне сыт любовью. Если он упал, он пойдет к маме за утешением. Но ребенок, намертво вцепившийся в мамин передник, — уже невротик.
Можно подумать, что невротическая потребность в любви — это выражение «фиксации на матери». Это вроде бы подтверждается сновидениями, в которых прямо или символически выражается желание припасть к материнской груди или вернуться в материнскую утробу. История детства таких лиц действительно показывает, что они или не получили достаточно любви и тепла от матери, или что они уже в детстве были вот так компульсивно к ней привязаны. В первом случае невротическая потребность в любви — выражение упорно сохраняющегося желания во что бы то ни стало добиться материнской любви, которая не была в детстве предоставлена им свободно. Это, однако, не объясняет, почему такие дети не принимают другое возможное решение — удалиться от людей, а настойчиво выдвигают требование любви. Во втором случае можно подумать, что это прямое повторение цепляния за мать. Такое толкование, однако, просто отбрасывает проблему в более раннюю фазу, не решая ее. По-прежнему требуется объяснение, почему ребенку с самого начала это было так необходимо? Какие динамические факторы поддерживают в дальнейшей жизни установку, приобретенную в детстве, или делают невозможным уход от инфантильной установки? В обоих случаях вопрос остается без ответа.
Во многих случаях очевидным истолкованием кажется то, что невротическая потребность в любви — это выражение особенно сильных нарциссических черт. Как я указывала ранее, такие люди реально неспособны любить других. Они настоящие эгоцентрики. Я думаю, однако, что слово «нарциссический» надо употреблять очень осторожно. Есть большая разница между себялюбием и тревожной эгоцентричностью. Невротики, о которых я говорю, имеют какие угодно, но только не хорошие отношения с самим собой. Как правило, они относятся к себе как к злейшему врагу и нередко открыто бранят себя. Как я покажу позже, они нуждаются в любви для того, чтобы ощутить себя в безопасности и поднять свою заниженную самооценку.
Есть еще одно возможное объяснение — это страх утраты любви, который Фрейд полагал присущим женской психике. Действительно, страх потерять любовь у женщин очень велик. Возникает, однако вопрос, не нуждается ли в объяснении само явление такого страха? Я считаю, что оно может быть понято, только если мы узнаем, какое значение придает человек тому, что его любят.
Наконец, мы должны спросить, не является ли преувеличенная потребность в любви реальным либидонозным феноменом? Фрейд, несомненно, ответил бы утвердительно, для него сам по себе аффект — результат недостижимости сексуальной в своей основе цели. Хотя мне кажется, что эта концепция, мягко выражаясь, не доказана. Этнологические исследования указывают на то, что связь между нежностью и сексуальностью сравнительно позднее культурное приобретение. Если рассматривать невротическую потребность в любви как явление, в своей основе сексуальное, трудно будет понять, почему оно встречается и у невротиков, живущих вполне удовлетворительной половой жизнью. Более того, эта концепция неизбежно приведет нас к тому, чтобы рассматривать в качестве сексуальных феноменов не только стремление к дружеской привязанности, но также стремление получать советы, защиту, признание.
Если мы подчеркиваем ненасытность невротической потребности в любви, то все явление представляет собой, в терминах теории либидо, выражение «оральной эротической фиксации» или «регрессии». Эта концепция говорит о готовности свести сложнейший комплекс психологических явлений к физиологическим факторам. Я считаю, что такое предположение не только несостоятельно, но и затрудняет наше понимание психологических явлений.
Не говоря даже о валидности таких объяснений, следует признать, что все они страдают однобокостью, фокусируясь только на одной стороне явления, будь то стремление к привязанности или ненасытность, зависимость или эгоцентризм. Нам трудно при этом увидеть явление в целом. Мои наблюдения в аналитической ситуации показали, что все эти многосложные факторы — только разные проявления и выражения одного явления. Мне кажется, что мы сумеем понять явление в целом, если увидим в нем один из путей защиты себя от тревоги. Все эти люди, как правило, страдают от повышенной базальной тревоги, и вся их жизнь показывает, что их нескончаемый поиск любви — только еще одна попытка смягчить эту тревогу.
Наблюдения, проведенные в аналитической ситуации, ясно показывают, что увеличение потребности в любви наступает, когда на пациента давит какая-то особая тревога, и исчезает, когда он осознает эту связь. Так как анализ неизбежно пробуждает тревогу, пациент пытается снова и снова вцепиться в аналитика. Мы можем наблюдать, например, как пациент, находясь под прессом вытесняемой ненависти против аналитика, переполняется тревогой и начинает в такой ситуации искать его дружбы или любви. Я считаю, что большая часть того, что называют «позитивным переносом» и интерпретируют как первоначальную привязанность к отцу или к матери, на самом деле — желание найти защиту и успокоение от тревоги. Девиз такого поведения: «Если ты любишь меня, ты меня не обидишь». Как неразборчивость при выборе объекта, так и навязчивость и ненасытность желания становятся понятны, если мы увидим в них выражение потребности в успокоении. Я считаю, что значительной части зависимости, в которую так легко иногда попадает пациент при анализе, можно избежать, если выявить эту связь и раскрыть ее во всех деталях. По моему опыту, мы быстрее подойдем к реально волнующим пациента проблемам, анализируя потребность пациента в любви именно как попытку оградить себя от тревоги.
Очень часто невротическая потребность в любви проявляется в форме сексуальных заигрываний с аналитиком. Пациент выражает через свое поведение или сновидения, что он влюблен в аналитика и стремится к некоторого рода сексуальной вовлеченности. В некоторых случаях потребность в любви проявляется прямо или даже исключительно в сексуальной сфере. Чтобы понять это явление, мы обязаны помнить, что сексуальные стремления не обязательно выражают половую потребность как таковую — проявление сексуальности может также представлять вид ориентации на контакт с другим человеком. По моему опыту, невротическая потребность в любви тем охотнее отливается в форму сексуальности, чем тяжелее складываются эмоциональные отношения с другими людьми. Когда сексуальные фантазии, сновидения и т. п. появляются на ранних стадиях анализа, я принимаю их как знак того, что этот человек полон тревоги и его отношения с другими людьми никак не складываются. В таких случаях сексуальность — один из немногих, а может быть и единственный мост, перекинутый к другому человеку. Сексуальные стремления к аналитику быстро исчезают, когда их интерпретируют как потребность в контакте, основанную на тревоге, и это открывает путь к проработке тревог, которые и явились причиной прихода к аналитику.
Такое истолкование помогает нам понять некоторые случаи к злейшему врагу и нередко открыто бранят себя. Как я покажу позже, они нуждаются в любви для того, чтобы ощутить себя в безопасности и поднять свою заниженную самооценку.
Есть еще одно возможное объяснение — это страх утраты любви, который Фрейд полагал присущим женской психике. Действительно, страх потерять любовь у женщин очень велик. Возникает, однако вопрос, не нуждается ли в объяснении само явление такого страха? Я считаю, что оно может быть понято, только если мы узнаем, какое значение придает человек тому, что его любят.
Наконец, мы должны спросить, не является ли преувеличенная потребность в любви реальным либидонозным феноменом? Фрейд, несомненно, ответил бы утвердительно, для него сам по себе аффект — результат недостижимости сексуальной в своей основе цели. Хотя мне кажется, что эта концепция, мягко выражаясь, не доказана. Этнологические исследования указывают на то, что связь между нежностью и сексуальностью сравнительно позднее культурное приобретение. Если рассматривать невротическую потребность в любви как явление, в своей основе сексуальное, трудно будет понять, почему оно встречается и у невротиков, живущих вполне удовлетворительной половой жизнью. Более того, эта концепция неизбежно приведет нас к тому, чтобы рассматривать в качестве сексуальных феноменов не только стремление к дружеской привязанности, но также стремление получать советы, защиту, признание.
Если мы подчеркиваем ненасытность невротической потребности в любви, то все явление представляет собой, в терминах теории либидо, выражение «оральной эротической фиксации» или «регрессии». Эта концепция говорит о готовности свести сложнейший комплекс явлений к физиологическим факторам. Я считаю, что такое предположение не только несостоятельно, но и затрудняет наше понимание психологических явлений.
Не говоря даже о валидности таких объяснений, следует признать, что все они страдают однобокостью, фокусируясь только на одной стороне явления, будь то стремление к привязанности или ненасытность, зависимость или эгоцентризм. Нам трудно при этом увидеть явление в целом. Мои наблюдения в аналитической ситуации показали, что все эти многосложные факторы — только разные проявления и выражения одного явления. Мне кажется, что мы сумеем понять явление в целом, если увидим в нем один из путей защиты себя от тревоги. Все эти люди, как правило, страдают от повышенной базальной тревоги, и вся их жизнь показывает, что их нескончаемый поиск любви — только еще одна попытка смягчить эту тревогу.
Наблюдения, проведенные в аналитической ситуации, ясно показывают, что увеличение потребности в любви наступает, когда на пациента давит какая-то особая тревога, и исчезает, когда он осознает эту связь. Так как анализ неизбежно пробуждает тревогу, пациент пытается снова и снова вцепиться в аналитика. Мы можем наблюдать, например, как пациент, находясь под прессом вытесняемой ненависти против аналитика, переполняется тревогой и начинает в такой ситуации искать его дружбы или любви. Я считаю, что большая часть того, что называют «позитивным переносом» и интерпретируют как первоначальную привязанность к отцу или к матери, на самом деле — желание найти защиту и успокоение от тревоги. Девиз такого поведения: «Если ты любишь меня, ты меня не обидишь». Как неразборчивость при выборе объекта, так и навязчивость и ненасытность желания становятся понятны, если мы увидим в них выражение потребности в успокоении. Я считаю, что значительной части зависимости, в которую так легко иногда попадает пациент при анализе, можно избежать, если выявить эту связь и раскрыть ее во всех деталях. По моему опыту, мы быстрее подойдем к реально волнующим пациента проблемам, анализируя потребность пациента в любви именно как попытку оградить себя от тревоги.
Очень часто невротическая потребность в любви проявляется в форме сексуальных заигрываний с аналитиком. Пациент выражает через свое поведение или сновидения, что он влюблен в аналитика и стремится к некоторого рода сексуальной вовлеченности. В некоторых случаях потребность в любви проявляется прямо или даже исключительно в сексуальной сфере. Чтобы понять это явление, мы обязаны помнить, что сексуальные стремления не обязательно выражают половую потребность как таковую — проявление сексуальности может также представлять вид ориентации на контакт с другим человеком. По моему опыту, невротическая потребность в любви тем охотнее отливается в форму сексуальности, чем тяжелее складываются эмоциональные отношения с другими людьми. Когда сексуальные фантазии, сновидения и т. п. появляются на ранних стадиях анализа, я принимаю их как знак того, что этот человек полон тревоги и его отношения с другими людьми никак не складываются. В таких случаях сексуальность — один из немногих, а может быть и единственный мост, перекинутый к другому человеку. Сексуальные стремления к аналитику быстро исчезают, когда их интерпретируют как потребность в контакте, основанную на тревоге, и это открывает путь к проработке тревог, которые и явились причиной прихода к аналитику.
Такое истолкование помогает нам понять некоторые случаи преувеличенных сексуальных потребностей. Излагая проблему кратко, я лишь скажу, что люди, чья невротическая потребность в любви выражается через сексуальность, склонны вступать в одну связь за другой, как будто под принуждением. Они и не могут вести себя по-другому, потому что их отношение с другими людьми слишком разлажены. Поэтому они так тяжело переносят половое воздержание. Все, что я до сих пор говорила о людях с гетеросексуальными наклонностями, применимо и к людям с гомосексуальными и бисексуальными тенденциями. Большая часть того, что кажется гомосексуальными склонностями, или интерпретируется таким образом, на самом деле нередко является выражением невротической потребности в любви.
И, наконец, связь между тревогой и преувеличенной потребностью в любви приводит нас к новому пониманию Эдипова комплекса. Фактически, все проявления невротической потребности в любви можно обнаружить в том явлении, которое Фрейд описал как Эдипов комплекс: привязанность к одному из родителей, ненасытность потребности в любви, ревность, чувствительность к отвержению и сильная ненависть в ответ на отвержение. Как вы знаете, Фрейд считал Эдипов комплекс филогенетически детерминированным в своей основе. Наш опыт работы со взрослыми пациентами, однако, заставляет нас задуматься над тем, насколько эти детские реакции, прекрасно описанные Фрейдом, обусловлены тревогой, возникающей уже к этому периоду времени. Этнологические наблюдения позволяют усомниться, что Эдипов комплекс — биологически детерминированное явление (учитывая факты, на который уже указывали Бем и другие). История детства невротиков, у которых особенно сильна привязанность к отцу или к матери, всегда полна таких обстоятельств, которые вызывают у ребенка тревогу. Чаще всего в таких случаях ребенка запугивают, а это пробуждает в нем враждебность и одновременно — снижает его самооценку. Я не могу сейчас подробно обсуждать причины, по которым вытесненная враждебность легко приводит к тревоге. В самом общем смысле можно сказать, что у ребенка возникает тревога, потому что он чувствует, что выражение его враждебных побуждений угрожало бы его безопасности и всему существованию.
Этим последним замечанием я вовсе не отрицаю существования и важности Эдипова комплекса. Я хотела бы только понять, насколько универсально это явление и до какой степени оно обусловлено невротичностью родителей.
И, наконец, я хочу кратко пояснить, что я понимаю под повышенной базальной тревогой. В смысле «тревоги живого существа» (Angst der Kreatur) — это общечеловеческое явление.
У невротика эта тревога преувеличена. Кратко ее можно описать, как чувство беспомощности во враждебном и всесильном мире. По большей части, человек не осознает эту тревогу как таковую. Он отдает себе отчет в ряде тревог самого разного содержания: страх перед грозой, страх перед улицами, боязнь покраснеть, страх заразиться, страх перед экзаменами, страх перед железной дорогой и т. п… Эти страхи, конечно, жестко определяются спецификой каждого конкретного случая. Но если мы посмотрим глубже, мы увидим, однако, что все эти страхи происходят от повышенной базальной тревоги.
Есть различные пути защитить себя от базальной тревоги. В нашей культуре чаще всего встречаются следующие способы. Первый — невротическая потребность в любви, девиз которой, как уже упоминалось: «Если ты любишь меня, ты меня не обидишь». Второй — подчинение: «Если уступать, всегда делать то, что от тебя ждут, никогда ничего не просить, никогда не сопротивляться — никто тебя не обидит». Третий путь был описан Адлером и в особенности Кюнкелем. Это компульсивное стремление к власти, успеху и обладанию под девизом: «Если я всех сильнее и выше, меня не обидишь». Четвертый путь — это эмоциональное дистанцирование от людей, как способ достижения безопасности и независимости. Одна из важнейших целей такой стратегии — стать неуязвимым. Еще один путь — это судорожное накопительство, которое в таком случае выражает не патологическое стремление к обладанию, а желание обеспечить свою независимость от других.
Очень часто мы видим, что невротик избирает не один путь, а пытается смягчить свою тревогу самыми различными путями, часто противоположными и даже взаимоисключающими. Чаще всего это в свою очередь приводит к новым неразрешимым конфликтам. Как мне представляется, одним из самых типичных невротических конфликтов нашей культуры является конфликт между судорожным, безумным желанием всегда быть первым и одновременно — стремлением быть всеми любимым.
********************************************************************************
Вернемся к теме отношений. У каждого из нас есть «опция по умолчанию». Типаж людей, которых мы выбираем, список проблем, с которыми мы сталкиваемся в отношениях. 80-90% из них «родом» из нашей родительской семьи. Туда идут все установки мамы и папы про себя, своего партнера, семью, быт. Например, я с детства «откуда-то» знала, что женщина должна делать и решать все сама. Потому что она лучше, умнее и ответственнее. И сил у нее «на себя и на того парня» хватит. Откуда я это знала? Та неоткуда. Просто с детства смотрела на свою маму, и впитывала то, что так и должно быть. И каких я мужчин выбирала первые 10 лет своей «околовзрослой жизни»? Правильно, идеально подходящих под этот портрет.
Часто еще в первый брак нас заводят «травмы» первых отношений. Например, первая девушка очень часто рассказывала парню, что он не достоин ничего. И мужчина потом сходу женится на той, которая расскажет ему, что он все-таки достойный и замечательный. Или женщина, брошенная перед долгожданной свадьбой, которая потом выйдет замуж за другого что-то все-таки туда «дойти».
Из этого выходит новый уровень ценностей и знаний про себя. «Я хочу уважать своего партнера», «мне важно, чтобы с человеком было интересно», «я хочу, чтобы обо мне заботились». Да и «я хочу, чтобы мне мужчина подарил шубу», если это правда важно для кого-то. Важность этих ценностей в том, что они уже получены опытным путем, а не только срисованы с родительских сценариев.
Спинной мозг принимает и обрабатывает сенсорную информацию, получаемую от кожи, суставов, мышц конечностей и туловища и обеспечивает передачу соответствующих нервных сигналов к мозгу. Там она обрабатывается, сравнивается с заданной в генах, и в результате выдается реакция в виде результата этого сравнения, которая проходит обратно в спинной мозг и дальше по всему телу. При этом спинной мозг, контролируя движение конечностей и туловища, проводит двигательные сигналы от головного мозга к различным нервным окончаниям нашего тела: скелетным мышцам, сердечным мышцам, гладким мышцам внутренних органов и железам эндокринной системы.
