Грубоватый голос окликнул меня, и я обернулся. Через всю улицу полетела пуля, пронзая тела людей, как тряпичные куклы, страстно желая добраться до моей груди, но на последнем издыхании она устало свалилась в карман проходившего мимо китайца, который даже этого и не заметил. Я проследовал за ним, перебирая ногами, как гуляющая по болоту цапля, потому что ноги мои ещё не совсем зажили после переломов, заработанных, когда я соскочил с крыши месяц назад. Китаец шёл быстро, и я едва поспевал за ним, продираясь сквозь толпу, словно через заросший тропический лес. В конце концов мне пришлось вытащить гребешок и расчищать им себе путь, причёсывая толпу, чтобы она не мешала мне идти. Разве что ботинки по-прежнему путались в ней, и мне пришлось высоко поднимать ноги, превозмогая боль.
Китаец был грузным и непреклонным, как волнорез, и сталкивавшиеся с ним люди или разбивались на сотни фарфоровых осколков, или мягко сползали по сторонам, как растопленное масло. Поравнявшись с ним, я спрятал гребешок обратно в карман, потому что идти стало много легче, разве что осколки неприятно хрустели под ногами, и от каждого шага я морщился. Между тем пуля очухалась и выбралась на плечо китайца, дразня меня оттуда самым непристойным образом, из-за чего терпение моё, доставлявшее мне прежде столько неудобств, наконец лопнуло и оставило меня в покое. Я вынул из кармана часы, и, сравнив их показания с башенными, понял, что мои давно остановились и пора их завести. Но заводить часы на бегу было очень неудобно, а останавливаться я не хотел, чтобы не упустить китайца, а с ним и пулю, которой я хотел учинить строжайший допрос на предмет того, кто ею в меня выстрелил. За это время я несколько раз окликал шедшего впереди, употребляя всевозможные уменьшительно-ласкательные и уменьшительно-кусательные выражения, но так как тот не реагировал, то я решил, что имею дело с глухим китайцем. А глухой китаец с пулей на плече - это, доложу я вам, страшное зрелище - не приведи вам столкнуться с ним на улице лицом к лицу.
Между тем грубоватый голос снова окликнул меня, и, подумав, что сейчас вслед за ним новая пуля полетит мне в спину, я решил скрыться от нее на ближайшей крыше. Оторвавшись от мостовой, я злобно посмотрел напоследок на пулю, сидевшую на плече у китайца, отчего та совсем лишилась чувств и скатилась к нему обратно в карман. А я, воровато озираясь, всё поднимался, размахивая фалдами фрака что твой жаворонок, пока не опустился на край двускатной крыши. Тут ворковали о чём-то два голубя, но завидев их, я сразу же приложил палец к губам, призывая к молчанию, а они, понимая всю важность моей конспиративной миссии, вежливо уступили мне место и сели поодаль, встревоженно поглядывая туда же, куда и я, а именно на циферблат башенных часов. Я как раз вспомнил, что представилась возможность завести свои карманные, но когда я полез за ними, цепочка вдруг выскользнула из моих рук, застёжка на камзоле расстегнулась, и мои фамильные часы, как были, полетели вниз на мостовую.
Разумеется, я не мог этого допустить и прыгнул вслед за ними. Несмотря на то, что я совершаю каждое утро пробежки и потерял в весе за последние недели, содержимого моих карманов хватило, чтобы я оказался тяжелее своих часов и летел быстрее их и, таким образом, нагнал их в воздухе, когда они почти долетели до земли, и успел схватить за конец цепочки прежде, чем они разбились. Но тут приключилось досадное обстоятельство - кто-то из прохожих задел головой мою голову, а так как я был кверху ногами, как помнит мой дорогой читатель, то начал крутиться в воздухе, как разогнанные отчаянными детишками качели, в полёте отпустил часы и те, взвившись по траектории, которой позавидовал бы любой артиллерист, угодили прямо между парочкой моих новых знакомых-голубей. Голубица, чьё нежное самолюбие не могло вынести такого оскорбления, тут же улетела, презрительно курлыкнув, а голубь в отместку забрал мои часы и тоже улетел, наверное, соблазнять ими очередную подругу.
Недолго погоревав о потере, я наконец ухватился за карниз, чтобы прекратить свои вращательные движения, и уселся на него, как большая птица. Голова всё ещё кружилась, но я нашёл сил вглядеться в толпу и различить китайца по оставляемому им фарфорово-масляному следу. Снова расправив крылья-фалды фрака, я сорвался за ним, по пути проклиная голубей всего мира за отнюдь не мирные в отношении прохожих намерения, последствий которых я избегал, находясь в воздухе. Ветер трепал мои волосы, напоминая о прогулках ласковых детских дней, о которых все давно позабыли, а те кто не позабыл, старается изо дня в день позабыть, и я так предался мечтаниям, что не заметил впереди себя показавшегося фасада высокого здания и влетел в самое его окно, едва не сорвав раму.
Так как за шиворот мне засыпалось много стеклянных осколков, да и от передвижения по воздуху я успел немного утомиться, я плавно приземлился в кресло в так кстати подвернувшейся чьей-то меблированной комнатке и принялся отряхиваться, сетуя, что у меня нет такой невозмутимости и непреклонности, как у китайца с пулей на плече, и что сейчас я вынужден сделать передышку, а он, должно быть, ещё идёт сквозь толпу, не замечая окружающего.
И только я предался этим тягостным мыслям, как в камине, украшавшем центр комнаты, что-то зашуршало, и метнувшись к нему, я увидел голубя, того самого, что украл мои часы. В камине горел огонь, так что несчастный голубь сразу изжарился, а свои часы я успел спасти, вовремя зацепив их кочергой и вытащив из огня. Каково же было моё удивление, когда я увидел, что они кем-то заведены и идут, и к тому же, судя по их показаниям, я сильно опаздываю на работу! Не мешкая, я вылетел через противоположное окно на улицу и, не пытаясь больше найти взглядом китайца, за которым, по сути, велело последовать лишь моё излишнее любопытство, что, пока я летел, хныкало и тянуло меня за рукав, я направился прямо к большой городской башне, недалеко от которой и находилась маленькая скромная контора - место моей работы. Но так получилось, что как раз пошёл дождь, фрак мой безбожно намок, и я стал камнем падать вниз, а моё любопытство, оторвав изрядный клок рукава, скрылось где-то в облаках, потому что его на земле больше ничего не держало.
И надо же было мне упасть прямо на злосчастного китайца! Я приземлился точно на его макушку, отчего она сразу просела и ушла в глубь тела, и я обнаружил, что китаец на самом деле был набит ватой. Хитрющая пуля пробуравила низ его кармана и по дороге выскользнула куда-то, должно быть, в сточную канаву, но я не жалел об этом, потому что был доволен мягкой посадкой. И, причесав гребешком намокшие от дождя волосы, я как ни в чём не бывало направился на работу.
Грубоватый голос снова окликнул меня, и я открыл глаза с таким трудом, словно это были две свинцовые пластины. Толстый, неприятного вида китаец требовал плату за новую порцию опиума, которую я заказал. Я посмотрел на увольнительный лист, сильно промокший и лежавший скомканным в моей руке, и полез за пазуху за бумажником...
