*Отрывок из книги "26 тюрем и побег из Соловков"- спор автора с политическим сокамерником про веру, "Бесов" Достоевского.
"Нигде так не сходятся люди, как в тюрьме. Здесь они показывают себя со всех сторон и если они доверяют друг другу, то здесь они высказывают свои самые сокровенные мысли. Часто у нас с К-м завязывались интересные разговоры. Естественно, что меня в первую очередь интересовали вопросы духовные. Мне хотелось проверить себя и проверить свои основы и поэтому я со всех сторон подставлял свои убеждения под его удары. До этих разговоров мне часто приходило на ум: А что если я неправ? Что если идущее в мире материалистическое учение социализма, действительно даст ему счастье? Что если оно реальнее, практичнее, и жизненнее, чем отброшенное людьми Учение Христа?
Противник у меня был серьезный. Молодой, много читавший и умевший использовать свои знания.
Но чем больше я с ним говорил, чем большее количество вопросов было затронуто, чем яснее он выражал свое учение, тем тверже и тверже я верил в жизненность Учения Христа и в утопичность и нелогичность материалистического учения социализма. "Бога нет, совести нет, ответственности перед ней в будущей жизни нет", говорил он.
"Почему же вы меня не убьете за 25 штук папирос? Вы живете раз… Только этой земной жизнью… Вы хотите курить… Вы находитесь в таких условиях, что не ответите перед законом… Почему вы меня не убьете и спокойно не закурите папиросу"? Возражал я ему. "Прошу вас ответить мне на этот вопрос так, чтобы я понял или хотя бы почувствовал, что вы правы".
И тут сыпались его доказательства. Он меня совершенно забрасывал всем тем, что он впитал в себя. Тут был и закон взаимопомощи и математический, как он называл, закон социализма. Но толкового, ясного, простого ответа он мне дать не мог.
С удовольствием читая и говоря о Достоевском, он совершенно не выносил, когда я упоминал о его "Бесах". Это его произведение он называл и безнравственным и не художественным и вообще возмущался тем, что Достоевский мог его написать. Когда я говорил, что Достоевский пророк, то он приходил просто в ярость.
Я его просил объяснить мне разницу между большевиками и меньшевиками. Bcе его ответы вертелись около революционности одних и эволюционности других.
"Но ведь вы тоже признаете насилие"? Спрашивал я его.
— "Да, для захвата власти и орудий производства".
— "А потом"?
— "Мы от него откажемся".
— "Почему"?
— "За ненадобностью. С захватом власти и орудий производства уничтожатся классы, при современной технике рабочий день дойдет до двух часов и каждый, работая по способностям получить по потребностям".
— А вы не допускаете, что какая-нибудь группа лиц, какой-нибудь профессиональный союз, совсем не пожелает работать, а предпочтет захватив власть, заставить всех работать на себя?"
— "Вы рассуждаете по детски", горячился он.
Да, соглашался я. И я бы хотел всегда рассуждать по детски. На мой взгляд это самое логичное. — Вы допустите, что какой-нибудь профсоюз химической промышленности решит, что довольно работать и пользуясь своим продуктом, как оружием, захватит власть, образует новый класс и будет диктовать миру свои условия".
Мне часто приходило в голову: Передо мной человек, который в нравственном отношении стоит много выше меня, человек, который отдает свою свободу, которую он так ценит, ради любви к ближнему, ради своей идеи. Я верю в вечную жизнь нашего духа. И являлся вопрос? Неужели он, в будущей жизни, не спасется от ответственности перед своей совестью — Богом?
Долго я не мог ответить себе на это и только потом понял, что не велика будет его ответственность потому, что он соблюдает главный закон Христа — закон любви к ближнему, но горе тем, кто повел его, чистого мальчика, этими путями. Горе тем, кто создал свой закон, вместо вечного, Божеского. И весь ореол гения Ленина начал мне казаться просто жалким.
Надо мной могут смеяться, но с тех пор я молюсь за душу Ленина."
Venda1
ну и от меня лично 
и дать себе уже "утонуть в осеннем великолепии", как подметила 
