Почитай позднего Жванецкого, старого мудрого еврея, всю свою жизнь критиковавшего советскую власть.

"Она была суровой, совсем не ласковой с виду. Не гламурной. Не приторно  любезной. У неё не было на это времени. Да и желания не было. И  происхождение подкачало. Простой она была.
Всю жизнь, сколько помню, она работала. Много. Очень много. Занималась всем сразу. И прежде всего — нами, оболтусами.
Кормила,  как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном с моцареллой.  Кормила простым сыром, простой колбасой, завёрнутой в грубую серую  обёрточную бумагу.
Учила. Совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10 копеек за билет.
В кукольные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу и балет.
Учила думать. Учила делать выводы. Сомневаться и добиваться. И мы старались, как умели. И капризничали. И воротили носы.

И взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания. И ничего не понимали. Хотя думали, что понимаем всё.
А  она снова и снова отправляла нас в институты и университеты. В НИИ. На  заводы и на стадионы. В колхозы. В стройотряды. На далёкие стройки. В  космос. Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли.  Брала за руку и вела. Тихонько подталкивала сзади. Потом махала рукой и  уходила дальше, наблюдая за нами со стороны. Издалека.
Она не была  благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной. Бережливой.  Не баловала бесконечным разнообразием заморских благ. Предпочитала своё,  домашнее. Но иногда вдруг нечаянно дарила американские фильмы,  французские духи, немецкие ботинки или финские куртки. Нечасто и  немного. Зато все они были отменного качества — и кинокартины, и одежда,  и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным  близкими людьми.
Мы дрались за ними в очереди. Шумно и совсем  по-детски восхищались. А она вздыхала. Молча. Она не могла дать больше. И  потому молчала. И снова работала. Строила. Возводила. Запускала.  Изобретала. И кормила. И учила.
Нам не хватало. И мы роптали.  Избалованные дети, ещё не знающие горя. Мы ворчали, мы жаловались. Мы  были недовольны. Нам было мало.
И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз.
Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала. Тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда.
Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь она ко всему привыкла.
Она  не была идеальной и сама это понимала. Она была живой и потому  ошибалась. Иногда серьёзно. Но чаще трагически. В нашу пользу. Она  просто слишком любила нас. Хотя и старалась особенно это не показывать.  Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И  берегла нас, как могла. От всего дурного. Мы думали, что мы выросли  давно. Мы были уверены что вполне проживём без её заботы и без её  присмотра.
Мы были уверены в этом. Мы ошибались. А она — нет.
Она оказалась права и на этот раз. Как и почти всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала.
И  ушла. Не выстрелив. Не пролив крови. Не хлопнув дверью. Не оскорбив нас  на прощанье. Ушла, оставив нас жить так, как мы хотели тогда.
Вот так и живём с тех пор.
Зато теперь мы знаем всё. И что такое изобилие. И что такое горе. Вдоволь.
Счастливы мы?
Не знаю.
Но точно знаю, какие слова многие из нас так и не сказали ей тогда.
Мы  заплатили сполна за своё подростковое нахальство. Теперь мы поняли всё,  чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего  безмятежного избалованного детства.
Спасибо тебе! Не поминай нас плохо. И прости. За всё, Советская Родина!"
Михаил Жванецкий