Не успела я дописать предыдущий пост и доесть картофельное пюре с соевым мясом, как пришла пора снова вываливаться из дома – благо переодеваться я не сочла нужным и ела в парадно-выходном. Читая книжку (и когда я до литературы из списков доберусь?), я доехала до Арбатской к шести и с десятиминутным опозданием подгребла к принцессе Турандот, у которой уже собралось около десятка нашего народа, театроведов-первокурсников. Немного подождав и позвонив отсутствующим, мы встали в конец длинной очереди в администраторское окошко, но наши второ- и далее- курсники позвали нас вперёд, ибо студент ГИТИСа проходит вне очереди. Халявы во второй премьерный день нам уже не обломилось – содрали по сто рублей со студака и выдали билеты с местами – естественно, аж на балкон. Войдя в театр в числе первых, я приобрела программку, сдала куртку в гардероб и повела желающих попытать там счастья в холл партера, где мы и устроились на кушетках. Народу было поначалу необычно мало для свежего спектакля, даже для буднего дня, и когда с первым звонком мы с Лизой сунулись в левый боковой вход, слиться с толпой нам не удалось – я проскочила, а её перехватили и позвали меня; пришлось возвращаться. Бабка-надсмотрщица заявила, что студентов пустит только после третьего звонка, но мы дождались второго и повалили в правый вход уже всей толпой. Тамошней бабки на месте не было, и мы хотели быстро пробежать, но она засекла нас издалека, закричала и погналась за нами, повторив ту же песню: только после третьего. Больше путей проникновения и кишения не было, и мы с Лизой и Сашей остались ждать; я тихо скандалила, что такого со мной в театре Вахтангова никогда раньше не было и сейчас все передние места займут предприимчивые бабушки, но после третьего, задержанного минут на пять, нас действительно пустили и, на счастье надзирательниц, свободные места в первых рядах остались. Мы с Лизой сели в середину четвёртого ряда, в антракте нас согнали, но мы пересели ещё лучше: я – на крайнее к центральному проходу место того же ряда, Лиза – на откидушку третьего. Кто-то из наших обретался в середине партера, кого-то и вовсе не было там видно. А теперь – непосредственно о премьере.
Бутусов уже зарекомендовал себя как мастер шекспировских постановок в ключе атмосферности и метафорики, и на сей раз он извлёк из забытья пьесу, известную единицам – под названием «Мера за меру». Игралась она прежде лишь однажды, аж в 1604 году, тогда как её динамичный, полный непредсказуемых поворотов, почти детективный сюжет вряд ли наскучит даже самому взыскательному зрителю – да и какая проза, какие стихи!.. С первых же минут под потрясающую музыку Латенаса мы знакомимся с яркими характерными обитателями шекспировской Вены – заправским гулякой Лючио (Лопухов) и его приятелем Пенистым (Ушаков), светской львицей Перепрелой (Антонова), хозяйкой борделя, и её помощником-сводником, увальнем Помпеем (Косырев), гонцом (Добронравов), который очень медленно ходит… В городе сжигают мусор: вольная жизнь при герцоге Винченцо закончилась, в его отсутствие за дело взялся его наместник Анджело (обоих играет Епишев). Искоренять расплодившиеся пороки собственными руками – значит потерять всенародную любовь, гораздо разумней переложить грязное дело на фанатика высокой морали! У Анджело она высока настолько, что по его закону, запрещающему внебрачную любовь, Клавдио (Бельдиян), сделавший ребёнка своей невесте Джульетте (Бердинских) до свадьбы, должен быть казнён. Сестра приговорённого, Изабелла (Крегжде), готовящаяся постричься в монахини, приходит просить о смягчении участи брата… и тут сам праведник Анджело воспылал страстью к непорочной девушке! И страшно испугался пробуждения в себе естественной сущности, которую желал выжигать из других, пытаясь отгородиться от соблазна длинным рядом сдвинутых столов. Казалось бы, мы присутствуем при чуде – суррогат готовится превратиться в человека, как куколка в бабочку. Читать дальше. Спойлеры!

Страничка о покупке книг После «Бабьих сплетен» Гольдони галибинская труппа силами «канадца» Григория Зискина (театр имени Варпаховского, Монреаль) взялась веселить публику комедией «Бабье лето» современного драматурга Айвана Митчелла (впрочем, больше он известен как сценарист телесериалов). Её главные героини – три дамочки, половину первого действия согласно избитым клише о слабом поле обсуждающие цену на новую шубу, свидания и глянцевые журналы, а затем отправляющиеся… на кладбище. Оказывается, подруги – вдовы и каждый выходной встречаются под предлогом посещения могил своих покойных супругов, словно на воскресный пикник. Одна, Люсиль (Варпаховская), выступает за то, что жизнь ещё не кончена и надо «изучать рынок» новых мужчин, другая, Дорис (Розанова), хранит верность мужу, а Ида (Лушина) колеблется между этими двумя бытовыми философиями. Колебания можно было бы понять, если бы режиссёр вспомнил, что в пьесе все дамы – еврейки, сиречь люди консервативные, но никакого национально-культурного колорита замечено не было. На кладбище они встречают вдовца-мясника Сэма (Сажин), с которым у Иды начинается роман, а её товарки – Люсиль из зависти, Дорис из соображений спасения высокой морали – эту идиллию пытаются разрушить. Разумеется, для нашей великовозрастной парочки (актёры среднего возраста вынуждены играть разменявших полвека) всё заканчивается благополучно, а вот Дорис… умирает – легко и беспричинно, как всегда умирают лишние персонажи в комедиях. Видимо, зря переела фруктов, да ещё и запила вином и молоком. Душеспасительная мораль этой истории повторяет большинство просмотренных мною за лето комедий: дескать, даже если ты уже немолод, тебя могут полюбить. Бесконечные эпизоды то на кладбище (стулья на сцене повёрнуты спинками к зрителю и изображают надгробия), то в доме (стулья повёрнуты сиденьями, сдвинуты в ряд и изображают диван) разграничиваются простым затемнением, мизансцены фактически статичны, и очень быстро становится скучно. Глупые несмешные шутки, частью довольно-таки кощунственные по отношению к усопшим (я циник, но я хоронила родных и близких, поэтому меня немного покоробило) повторяются в среднем по три раза, но зрители готовы смеяться снова и снова: они заплатили за то, чтобы им сделали хорошо, и зря терять время, которое деньги, не намерены. Подбор музыки прямолинеен до топорности: если момент лирический – врубят на всю громкость «О соле мио», если юмористический – станцуют ча-ча-ча под «Хани-хани кисс ми». Актрисы, конечно, не виноваты в выборе материала и его оформлении – они стараются, не переигрывают и не халтурят, их героини настолько естественны и индивидуальны, насколько возможно в предложенных обстоятельствах, и не превращаются в традиционные для комедий картонные вешалки для меняющихся нарядов. Но на них плюсы заканчиваются, а я считаю одну ложку мёда недостаточной для того, чтобы эту премьеру рекомендовать.
После двух с половиной часов таращанья в бинокль (свой меня угораздило забыть дома, пришлось разориться на прокат, зато в очереди в гардероб не стояла) я вышла на свежий воздух, прошлась до метро по белой полосе в центре проезжей части Тверской, приехала домой. А теперь я тороплюсь баиньки, ибо завтра меня ещё ждёт кино. Я с удовольствием посмотрела бы «Скотта Пилигрима», но он остался только на периферии, или даже «Трезора», но он идёт только в дорогих кинотеатрах. Придётся рано встать по будильнику и поехать в «Художественный» - втыкать, сцепив зубы, в свежую попсу «Москва, я люблю тебя». А потом уже, осчастливив вас рецензией, домашку делать. Пожелайте мне творческих сил и спокойной ночи, я, в свою очередь, кастую вам того же)

Выехала я, в общем, сегодня опосля обеда из дому, да и поехала до Театральной, сиречь во МХАТ имени Чехова, сто лет там не была, особенно на основной сцене – со времён «Вишнёвого сада» с Литвиновой. Ввалилась с первым звонком, сдала куртку, поднялась к партеру, купила программку и ввалилась в зал – деревянные ряды, на которых я ещё ни разу прежде не сидела, потому что на «Вишнёвом» была ещё скромной и сидела на своём законном месте в бельэтаже. Народу предостаточно, заполнены оба верхних яруса, а я внаглую восседаю в середине второго ряда… согнали, конечно, в самый последний момент, пришлось отползать куда-то к задним рядам и потом не отлипать от бинокля. Аншлаг неудивителен – премьера была только в апреле сего года, но удивительно было пренебрежение публики к тому, что она смотрела: телефонные звонки звучали едва ли не каждые пять минут, тётя справа от меня после того, как ей позвонили, начала невозмутимо набирать sms, пикая каждой кнопкой, люди слева от меня тупо ушли спустя минут пятнадцать после начала спектакля. Да и вообще на протяжении всего первого действия позади слышалось какое-то постоянное хождение, словно я попала в кино и кого-то посылали за попкорном.
То, что Горький написал «Вассу Железнову» как пьесу «о матери», можно понимать по-разному. Во МХАТе Горького матерью стала Васса Дорониной – она господствует на сцене как добрая хранительница семейного очага, защищающая его от вторжения чужеродного элемента в лице Рашель. Во МХАТе Чехова вспомнили, что сама Рашель – тоже мать, имеющая больше прав на своего ребёнка, нежели деспотичная бабушка, и мать страдающая, задыхающаяся в гнезде, в котором вынуждена находиться. Васса Марины Голуб – не мать, а, скорее, матриарх, купчиха-Кабаниха, которую муж бивал, а сама она привычно раздаёт оплеухи и приказания что слугам, что детям. Паучиха, рассевшаяся в центре паутины, по которой ползает её выводок, на который ей наплевать: главное – делать деньги, на семью у неё времени не остаётся, и та в итоге постепенно разрушается у нас на глазах. И, конечно же, в этой гибели, на которую обречено молодое поколение, виноваты не сами девушки и юноши и уж тем более не Рашель, а закосневшие порядки и привычки их родителей, негласный закон о том, что безнаказанно можно совершать преступления, можно бездумно и бессмысленно кутить, не думая ни о ком и ни о чём. Чтобы показать это духовное оскудение и умирание, Эренбург, во-первых, отодвигает образ Вассы на второй план, а во-вторых, расширяет событийную и эмоциональную насыщенность действия, сохраняя в целости тонкую материю произведения, но честно предупреждая в программке, что спектакль «по мотивам». Неожиданностей, натуралистичных и страшных, вполне в горьковском духе, здесь хватает: Железнов (Колесников), так и не приняв порошок, неуклюже пытается повеситься на люстре и всё равно умирает, видно, решив не дожидаться, пока отравят; Храпов (Чекмазов) страдает эпилептическими припадками; дочери Вассы (Люда – Теплова, Наташа – Шарикова) и Анна (Колесниченко) отдаются в добровольное рабство похотливому холопу Пятёркину (Миллер), пристающему и к самой Вассе, а импотент-Храпов домогается до Рашели; после Крещения все парятся вместе и напиваются водки, пьяные сёстры дерутся, как зверьки, катаясь по полу, едва не утонувший в проруби Онегин (Медведев) впадает в детство. Такая интерпретация, по-чеховски пронзительная, тяжело смотрится в психологическом плане – режиссёр не щадит зрителя, насыщая сцены из пошлой до омерзения жизни домочадцев Вассы истошными воплями, истерическими рыданиями и хохотом, агоническими конвульсиями, унижениями, которым подвергаются практически все женщины, бессмысленными разговорами ни о чём, из которых важно лишь одно: старая Железнова не хочет отдавать Колю, единственного наследника пароходства. Читать рецензию дальше

До Имею мнение, хоть оно и вырывается, что вытаскивать на сцену театральный материал многовековой давности, особенно если это комедии, должны только те режиссёры, которым по плечу сохранить их колорит и при этом учитывать, что публика изменилась со времён авторов этих пьес. Грубое и неприкрытое осовременивание – самый неблагодарный способ адаптации, но именно к нему прибег Галибин в постановке «Бабьих сплетен» Гольдони. Непонятно, почему выбор пал именно на этот сюжет, приемлемый для карнавального зрелища в стиле дель арте, но вопиюще примитивный для драматического произведения. В нём речь идёт о классической влюблённой паре невинных молодых ангелочков, для которых честное имя дороже взаимных чувств, а перед суровым внешним миром они совершенно беспомощны. Эти куколки в белом, Кеккина и Беппо, уже обручены и ждут свадьбы, но «проклятые бабищи», тётки и знакомые невесты, со скуки распустили слух, что-де она – незаконнорожденная дочь своего отца, и жених, боясь за свою репутацию, отказывает «бастарду». Всё первое действие занято тем, как сплетня передаётся по цепочке из пяти женщин, а затем разгневанная Кеккина проходит всю эту цепочку в обратном направлении, пытаясь докопаться до автора компромата. Во втором действии в «настоящие отцы» бедной девушки приглашают богатого купца, но кумушки снова всё переврали и принялись называть её дочерью старого торговца мочёными маслинами. Теперь уже за свою репутацию пугается Кеккина и падает в обморок посреди улицы, а спасшего её «приезжего» сплетницы незамедлительно записали к ней в любовники. В финале, естественно, все герои оказываются в одном месте в один час, и всё заканчивается благополучно. От юмора Гольдони никому не весело, зал сидит без единого смешка, и, видимо, понимая это, режиссёр с таким же успехом вводит в действо, и без того вырванное из временного и пространственного контекста, упоминания сомалийских пиратов и итальянской мафии. Время от времени герои начинают бойко лопотать по-итальянски, с переводом или без, или по-русски, но хором, и взбираться на стремянки; присутствуют и два тяжеловесных Арлекина, комментирующих происходящее и вмешивающихся в него, свистящих, когда становится слишком шумно, и заигрывающих с публикой методом выхода из роли, выпрашивая аплодисменты. Тоже, конечно, безуспешно, ибо у всей актёрской труппы нет ни малейших навыков к фарсовой игре – ни должных интонаций, ни мимики, ни пластики и жестов. Между эпизодами вставлены танцы под Мамбо и другие мелодии на любительском уровне, иногда более продолжительные, нежели сами эпизоды, и вообще создаётся впечатление, что до солидных двух часов хронометраж спектакля отчаянно растягивали едва ли не за уши. Однако следить за событиями и персонажами перманентно неинтересно – многочисленные женские героини, не считая главной, различаются только костюмами и при этом занимают добрые 90% сценического времени своими кривляниями, в которых быстро становится непонятно, кто тут плохой, кто хороший, или все действительно одинаковые. Это режиссёр, надо полагать, тоже понял и потому решил развлечь публику рассевшейся во всю сцену гигантской марионеткой-Арлекином, который моргает, машет руками, кивает головой, шлёпает губами и сгибает колени, а промеж ног у него какой-то ящичек, в котором бесследно исчез букет. Совершенно бесполезная получилась затрата, равно как и афиша и занавес с рисунками Сафронова, не стоящими доброго слова. Когда этот занавес, наконец, опускается, Арлекины ещё долго будут пытаться рассмешить зал шутками на тему Гамлета, но не получают отклика. Единственное оправдание для подобных безвкусных постановок – тот неоспоримый факт, что жанр «комедия» привлекает зрителей, исправно устраивающих овацию каждому мало-мальски пёстрому зрелищу, и кормит кассу, чтобы менее популярные «трагедии» не разорили театр.
После

Легла я давеча как обычно, добудились до меня сегодня к часу дня, и спасибо, что добудились, а то херня какая-то сниться начала про ночную войну с боевыми слонами и световыми пистолетами да горящие дома. Правда, встала я только через полчаса, постирала голову, не откладывая в долгий ящик, пообедала, закусила на десерт арбузом с нитратными прожилками, забила на ерунду, немного почитав ерунду не меньшую, и пораньше вышла из дому. К половине шестого маршрутка подвезла меня к кинотеатру «Брест», в парикмахерской над коим я обычно стригусь; за какие-то пять минут подошла моя очередь, и я положилась на вкус «мастера-универсала» Ильи. Мне быстро и качественно укоротили отросшую чёлку, проредили волосы на макушке, лохмато падавшие на уши, и пощадили загривок, предоставив тамошним волосам постепенно превращаться в небольшой хвостик. Обычно меня стригли короче, но так я хоть на пацана меньше смахиваю, так что я осталась довольна и, раскошелившись на положенные пару сотен плюс чаевые, отправилась свежепостриженной в театр. На сей раз, внезапно, - в Содружество актёров Таганки, сцену которого сегодня использовало театральное агентство «Арт-партнёр XXI». Я купила программку, прогулялась по просторному холлу, в котором не была целую вечность, и с первым звонком отправилась в зал; народу было не так уж и много, и, покочевав по первым рядам партера, я заняла свободное место в середине ряда эдак четвёртого или третьего.
Рэй Куни относится к тем немногочисленным авторам, который умудрялся писать не только небанальные, но и по-настоящему смешные комедии положений, в которых все перепутывались, громоздили невероятно сложные конструкции вранья, переодевались, выдавали себя друг за дружку, а потом распутывались и были счастливы. Так же и в рождественской истории «Клинический случай», в которой накануне важной речи на открытии конференции в больницу к врачу Дэвиду заявляется его бывшая любовница-медсестра и её совершеннолетний сын, внебрачный отпрыск нашего героя, желающий во что бы то ни стало отыскать отца. Поблизости маячат жена Дэвида и её отец, по совместительству главнюк больницы, и Дэвид перекладывает отцовские обязанности на своего коллегу, а также пытается избавиться от инспектора, который вознамерился затащить его сына в участок за вождение в пьяном виде. Осложнят ситуацию выпавшая из окна кастелянша с лошадиной дозой снотворного в крови, старый маразматик, вставший с коляски, и практикант, племянник инспектора, восходящая травести-звезда. Всё это сдобрено замечательным чёрным юмором, заканчивается хэппи-эндом, а под занавес выходит развесёлым карнавалом с хороводами вокруг ёлки, то есть, как несложно догадаться, способствует положительным эмоциям, позитивному настроению и благоприятному впечатлению. Конечно, другие пьесы Куни актёры театров на Юго-западе и «Сатирикон» разыгрывали талантливей и качественней, добавляя к достоинствам текста достоинства пластики, жестов, мимики и интонаций, так что смех становится непрерывным и до колик, но антрепризы всегда грешат меньшей сыгранностью коллектива и поверхностным вниманием к материалу. Хотя задействованные в «Клиническом случае» актёры – да простит мне читатель то, что я не указываю их имён, ибо в программке отметить состав галочками не удосужились, – в любом случае молодцы: они не переигрывали, их реакции в рамках жанра оставались адекватными, персонажи получились живыми, яркими, одновременно характерными и индивидуальными. Костюмы и декорации также не заслуживают дурного слова, так что отдыха ради этот спектакль вполне можно посетить.
Два часа и сорок минут спектакля прошли, я доехала до дома. Завтра у меня театра нет, есть кино, плюс погодка уже достаточно приятная, чтобы можно было погулять. До завтра, дорогие)

P.S. спасибо за юбилейную 70-ю антипаху! Я уж было подумала, что все давно позабыли про эти "отношения". А ведь круглое число и глаз радует :)

Почитать я вчера, конечно же, почитала под попеременно шумящие ветер и дождь; когда закончила, какой-то серебристый свет лился в комнату, отражаясь от каждой гладкой и особенно металлической поверхности, - не то лунный, не то уже рассветный. Я достаточно быстро вырубилась, и поднять меня снова смогли только к двум, хотя за ночь комната опять выморозилась и я начала замерзать. Перекусив и пострадав ерундой, я на час раньше обычного вышла из дому, чтобы доехать до Цветного и неспешно дотопать до театра Школа современной пьесы – однако, как обычно, не рассчитала времени верно. Когда я сунулась в кассу, сдала билет на отменённый 17-го спектакль, получила свои деньги и вышла, была ещё половина шестого при том, что в театр мне полагалось к семи. В Додо мне ничего не было нужно, и я решила пройтись пешком до Пушкинской – и преодолела два разделявших нас бульвара за полчаса, так что пришлось думать, где осесть ещё на полчаса. Выбор разнообразия ради пал на итальянское кафе «Болоньезе» по соседству с тамошним Кофеином, где, согласно выставленной наружу рекламе, выбор смузи был побогаче, а сами они дешевле. Я устроилась на веранде, где всё развевалось от ветра, заказала арбузный смузи и вскоре получила бокал, в котором, как мне поначалу показалось, тупо плавал кусок арбуза без косточек в собственном соку. Однако это оказался кусок арбузного пюре, настолько круто замороженного, что его было сложновато втягивать через соломинку, посему я оставила это занятие, когда смузи осталось на самом донышке. Таким образом порадовавшись жизни, я дошла до театра Эрмитаж, где сразу же при входе на моём билете седьмой ряд переправили на четвёртый, приобрела программку, съела шоколадку в буфете и стала ждать.
Прозвучал первый звонок, второй, третий… зрители столпились в коридоре, не входя в зал, потому что вход перегородила карета, ранее стоявшая в холле. Мимо них пронесутся, декламируя каждый своё, главные герои пьесы, созданной самим Михаилом Левитиным, во главе с развесёлым Пушкиным (Ковальский) – ему и принадлежит карета, через которую всё-таки придётся перелезать зрителям по очереди, чтобы попасть на свои места. Пушкин же, восседая внутри, будет деликатно облапывать дам помоложе, игнорируя пожилых к вящему неудовольствию последних. У троюродной сестры жены поэта Идалии Полетики (Левитина) тоже всё начнётся с обиды: любимец муз её оскорбил, забравшись рукой под юбку – другие бы радовались такому знаку внимания, но только не та, что надеялась на большее! Увлечение, которым пренебрегли, имеет свойство быстро превращаться в ненависть, и вот обида стала смертельной, а Идалия посвятила всю свою жизнь «восстановлению справедливости»: «изверг» должен умереть, а красавица Натали (Качуро) – воссоединиться с красавцем Жоржем (Олексяк) вне зависимости от того, что они сами думают по этому поводу. Сама же она останется бесполым монстром, лишённым стыда, не знающим покоя, дьявольски хитрым и безжалостным – в пьесе, конечно же, а не в действительности, знавшей её как привлекательную светскую даму. Спектакль и не претендует на историческую достоверность, его жанр обозначен как «шутка», но в каждой шутке есть доля правды: известно, что по одной из версий именно одержимая местью Полетика выступила автором интриги, погубившей Пушкина. Коварная кузена обратилась к одному из своих любовников-кавалергардов Дантесу с просьбой соблазнить Натали в её доме, а затем, несмотря на его брак с Екатериной Гончаровой, анонимными письмами спровоцировала роковую дуэль, немало подпортившую жизнь и самому Жоржу. Но даже после смерти Пушкина ненависть осталась проклятием Идалии до конца её дней (почти на полвека пережила она поэта) и требует себе в жертву уже её саму: в Одессе, где состарившаяся графиня доживала последние годы в доме своего брата, экс-губернатора Строганова (Романов), памятник поэту установили буквально у неё под окнами… Читать рецензию дальше

До Сама по себе пьеса передовика белорусского театра Николая Халезина «Я пришёл» (указанный программкой жанр «иронической» притчи волей некоторых рецензентов превратился в жанр «героической») и, вслед за ней, постановка Галибина и Китаева распадаются на несколько ничем особо не примечательных историй. Их условно связывает маловразумительный сюжет: некто Александр (Богданов), кажется, умер, и прежде чем отправиться на новую реинкарнацию, ему предстоит пройти ряд загадочных «комнат», в которых он встречается с близкими людьми и вторично проживает важные моменты в общении с ними. «Штирлицу предстояло вспомнить всё», от рождения до смерти рапидом… а помогать ему будет Ангел, которого играет почему-то Светлана Зельбет, а называют его всё равно в мужском роде. Ангел, отстёгивая крылья, является в самые острые моменты то соседкой снизу, то разносчиком пиццы, то почтальоном, изображает голосом дверные звонки, а заодно истошно пищит, когда героям полагается выругаться, а режиссёру хочется уберечь нежные уши зрителя от абсцессной лексики. «Комнат» всего пять: вот мать (Розанова), которая служила музой какому-то художнику и недостаточно внимания уделяла сыну. Друг (Милосердов), который всегда любил жену Александра, и сама жена (Павленкова), мечтавшая начать новую жизнь без мужа. Отец (Ремизов), которого наш герой обвиняет в том, что не состоялся как художник и стал рекламщиком, и дочь (Райкина), которая художницей стала. Бытовые разговоры всех этих персонажей, перемежающиеся надутыми пафосными сентенциями, глубокой смысловой нагрузки не несут и забываются в момент, психологии и ненаигранных эмоций ждать от актёров практически не приходится. Образ Александра не вызывает ни сочувствия, ни даже интереса – роль проста как тапочек и требует от актёра только внятного прочтения текста; впрочем, в последнем эпизоде ему полагается состариться, и Богданов перевоплощение в дедушку проваливает с треском. Зал смеётся, полагая размахивание руками и бессвязное бормотание комическими элементами, тем паче что внешние перемены выражаются только в добавлении зелёного шарфа. В общем, спектакль не стоил бы и гроша, если бы в нём, помимо блёклой драматической, не было ещё нескольких составляющих, значительно более ценных – не побоюсь этого слова, не оформление послужило фоном для действия, но действие отодвинулось на задний план перед оформлением. Убрать ненужных актёров – и получится всячески достойная внимания полуторачасовая инсталляция. Главная часть сценического произведения под названием «Я пришёл» - это, безусловно, музыка: она потрясающа, великолепна, её хочется просто слушать и слушать, ни на что не отвлекаясь, закрыв глаза, вот только абстрагироваться от визуальных впечатлений всё же не стоит – к ней подобран замечательный видеоряд. На близкий задник проецируются шедевры мировой живописи и – самый удачный выбор! – фрагменты фильма Naqoyqatsi. Life As War («Накойкацци. Жизнь как война»). Для тех, кто с кинотрилогией «Кацци» незнаком, сообщаю, что это невероятно атмосферная, медитативная вещь, и на таком большом экране, да под световые эффекты воздействует на ура. Какие уж там Александры да прочие смертные, когда можно лицезреть звёзды, крыши небоскрёбов, бегунов – все те символы, которые всегда будут ассоциироваться с гениальным Годфри Реджио!..
После

Сны Автора пьесы в программке не было указано, посему можно было предположить, что текст под названием «Шашни старого козла» (в некоторых вариантах оно пишется зачем-то с восклицательным знаком) принадлежит продюсерам и режиссёру театрального дома «Millenium». На самом деле, как выясняется уже из интернета, сюжетом спектакля мы обязаны творению некоего Анатолия Крыма «Квартет на двоих». Новое название для публики оказалось сложным: сидевшие рядом со мной зрители спросили у меня в антракте, что же такое «шашни». Впрочем, уже по первому действию об этом можно было и догадаться: другого материала, кроме супружеских измен, современные комедии не признают, а чтобы занять и молодых, и бывалых актёров и вселить в пожилую аудиторию оптимизм, они весьма часто прибегают к мезальянсам. На сей раз капризный шестидесятилетний композитор-бездарь Александр (Шалевич) запудрил мозги своей девятнадцатилетней ученице Саше (Яппарова), убедив девушку в том, что ему остался год жизни – и та из жалости согласилась провести с ним этот год. Жена фантазёра Ольга (Варлей), уверенная, что «после сорока жизнь не меняют», намерена сохранить брак, а заодно спасти юного «воробушка» от сладострастного хитреца, для чего нанимает на сутки мальчика по вызову Леонида (Панин) и объявляет его своим женихом. На том, что парочки обитают в соседних комнатах, и «старый козёл» возмущается поведением своей благоверной, пытается выстроиться комизм, зал встречает дружным смехом и бурными аплодисментами каждый выход Александра с колокольчиком, предупреждающим «соседей» о его приближении, каждый чмок Леонида в щёчку клиентки. На самом же деле то, что действительно можно считать юмором, состоит из нескольких озвученных к случаю анекдотов, бородатых настолько, что от них уже совсем не смешно. Естественно, к финалу короткого, меньше чем на два часа, спектакля справедливость торжествует: не сумев пронять мужа искусственно вызванной ревностью, Ольга тупо рассказывает Саше всю правду, та сбегает, Александр возвращается в семейное лоно с покаянием, но поздно – жена уходит к Леониду, бес в ребре остаётся наказан. Но под занавес нашему герою некто анонимный заказывает реквием, и он идёт в темноте к проявившемуся на стене портрету Моцарта, что как бы намекает нам: хотя бы в творческом плане для него ещё не всё потеряно. Конечно, никакого смысла из всей этой истории извлечь не получится при всём желании, улыбку вызывает только герой Панина своей лёгкой, напоминающей импровизацию манерой, практически без входа в роль, ибо там и погружаться-то особо некуда. Наши голубки Александр и Александра смотрятся кошмарно, переигрывая до крайней степени, превращая своих персонажей в независимо друг от друга существующих идиотов с неадекватными реакциями, совершенно плоских и карикатурных. Декорации убоги настолько, насколько это возможно – дверь и затянутые чехлами стулья найдутся в любом провинциальном доме культуры, возжелай он поставить нечто подобное. Случайно подобранная попса служит только для обозначения пауз между эпизодами, и когда практически полностью проигрывается эпический хит «Муси-пуси», начинаешь понимать, почему композитор, каким бы он ни был, не ужился со своей супругой, использующей недомузыку как главный раздражитель против мужа, а принялся периодически искать «музу» на стороне. Хороши «Шашни» лишь тем, что, быстро промелькнув перед глазами, не успели наскучить – но и запомниться им нечем. Проще говоря, не тратьте деньги зря.
Спектакль закончился, и я поехала обратно домой. Отвлекаясь на всякие всяки, неспешно накатала псто. Пойду почитаю немного (это ключевое слово, до утра лучше не засиживаться), посплю сколько дадут – и завтра вечером снова в театр. Да, внезапно.)

До Будучи дипломатом, французский драматург «потерянного поколения» Жан Жироду в своей пьесе «Троянской войны не будет» пересматривает события Илиады с трезвомыслящей позиции современного человека, утверждая: войны не случаются из-за любви! А постановщик Александр Галибин подчёркивает это, и его Прекрасная Елена (Гринева), похищенная симпатягой Парисом (Рядинский is love, он сыграл главную роль в фильме «Дом Солнца»), аппетитно хрустящим яблоком (не иначе как раздора), – кумир не античной эпохи, а нынешнего общества: гламурная блондинка, обставившая свой выход сексапильным танцем и глупой песенкой, спетой слащавым голоском. Они не любят друг друга, готовы спокойно расстаться навсегда, и, казалось бы, нет ничего проще, чем вернуть украденную царицу грекам: четыре сотни шагов от дворца до корабля, и война не случится, но судьба располагает иначе. И Елена не виновата в том, что в её глупую голову боги вложили зеркало, отражающее неизбежную гибель Трои, заранее предрешённую до каждой мелочи… кем? Разгневанными небожителями, шутя стирающими города с лица земли в мифах и легендах, или хитроумным Улиссом, решившим избавиться от могущественного конкурента во славу Греции? Нет – самими же троянцами. Для царя Приама (Ремизов) и главы Сената, поэта Демокоса (Кинах), война видится развлечением, в котором главное – сочинить военную песню и оскорбительные «эпитеты» врагам, для них жизни тысяч воинов дешевле фантомного идеала «красоты». Они охотно поддаются на провокации, всегда готовые отстаивать не менее фантомные понятия «достоинства», «чести», «гордости», «патриотизма» любой ценой – ведь эту цену платить не им, а троянскому народу. Город, управляемый сытыми самовлюблёнными эгоистами, не нюхавшими настоящей жизни, обречён на смерть, но вместе с равнодушными к его участи царедворцами должен умереть и тот, кто любит свою родину, свою жену и будущих детей – Гектор. Он ненавидит войну так, как может её ненавидеть только солдат, всю жизнь проведший на войне и видевший умирающих товарищей. Он сражается за мир так, как может сражаться только солдат, привыкший не сдаваться до победного конца. И он проигрывает так, как может проиграть только солдат, прямой и честный, далёкий от политики и неспособный лицемерить, обманывать и предавать. Виктор Тереля в роли Гектора создаёт образ настолько живой, естественный и яркий, такой трагической глубины и силы, что вызывает сочувствие и неослабевающий интерес с первых же минут и вряд ли когда-нибудь забудется. Когда он идёт по центральному проходу между кресел, читая обращение к павшим воинам, и ты видишь настоящие слёзы, стекающие по его щекам, невозможно не понять, как важна для Гектора борьба со всем миром бессмысленного насилия, заклеймившим его «трусом» и отказывающим ему в праве на простое человеческое счастье. Его нарастающее эмоциональное напряжение ощущается физически и передаётся залу; он присутствует на сцене практически постоянно и никогда не пребывает в статике, острота и подлинность его реакций приковывают всё внимание к нему одному, сколько бы актёров ни участвовало в эпизоде. И это при том, что остальные также играют на высоком уровне, превратив спектакль в целую галерею объёмных, убедительных, узнаваемых типажей – чего стоит хотя бы, к примеру, Аякс (Кузьмин), неожиданно для знатоков Гомера ставший дерзким клоуном-панком, подвижным и в пластике, и в мимике! Каждый актёр на своём месте, в чём, безусловно, и режиссёрская заслуга, равно как и в том, что действие не провисает, не позволяет заскучать, а заставляет вместе с Гектором надеяться на каждую возможность изменить будущее, хотя всем заранее известно, что Троянская война будет. Читать рецензию дальше

До Программная пьеса Герхарда Гауптмана «Перед заходом солнца» была поставлена год назад в рамках проекта «Владимир Андреев и его ученики»: сам худрук-профессор исполнил главную роль, а режиссёр и остальные актёры – сплошь выпускники его мастерской ГИТИСа разных лет, от 1976 до 2008. «Разных» - ключевое слово: на сыгранный коллектив актёрская группа, собранная усилиями продюсерских агентств, тянет мало. Режиссура так же не блещет – откровенно говоря, первое действие Тепляков запорол, опрометчиво решив, что классический текст достаточно прочитать от доски до доски, чтобы он зазвучал интересно. Но чтение это порою затянуто, начинаешь скучать, пялясь на статичные мизансцены, а все возможности, предоставляемые сюжетом для эмоциональных подъёмов, были бездарно упущены. Каким пронзительным могло стать свидание Маттиаса Клаузена с Инкен (Попова), на котором уставший от жизни старик неожиданно узнаёт, что его чувства взаимны, и возрождается, молодеет, преисполняется сил, надежд и светлого взгляда в будущее! Каким острым и ярким мог стать момент его разрыва с детьми – а вместо этого зрители аплодируют раздвигающемуся на восемь частей столу, и сразу же дают занавес. Публика, не читавшая пьесы, воспринимает события первого действия как мелодраму о мезальянсе и осуждает пожилого Клаузена – отчётливо слышны оценки вроде «извращенец!», зал охотно встаёт на сторону противников романа богатого старика и бедной молодой няни, чей отец повесился в тюрьме. Когда читаешь Гауптмана, отчётливо осознаёшь идентичность семьи Клаузена с окружающими людьми, в чьём сознании личность других подменяется их социальным статусом, доходами и «репутацией», но при просмотре спектакля ощущение стало почти физическим. Среднестатистический обыватель не верит в возможность любви в возрасте за семьдесят и готов понять и поддержать персонажей, для которых оскорбительно сидеть за одним столом с «дочерью каторжника», а страх потерять наследство сильнее семейных уз; он смеётся над глупостью Клаузена, наивно доверяющего своим детям, ждущего от них преданности и сочувствия. Однако во втором действии зрительские приоритеты полярно переменились: методы младших Клаузенов справедливо кажутся залу «кошмарными», а к их отцу он начинает испытывать жалость. Вызвать более глубокие размышления спектакль не способен, хоть второе действие действительно проходит насыщенней и напряжённей первого – не видно гауптмановской горькой усмешки над патриархальными пасторалями, не видно боли от предательства, убившей Клаузена, видна только степень человеческой подлости, о которой можно узнать и из любого выпуска новостей. Маттиас принимает яд, потому что затравлен и загнан в угол, как добыча, не желающая доставаться врагу живой; в этом спектакле его гибель обставлена как проявление слабости и тела, и духа, буквально как естественная кончина по-настоящему недееспособного человека. Безусловно, Андреев – хороший актёр, хоть в нём и не хватает достоинства и гордости, возвышающих честного интеллигентного человека над сбродом золотопоклонников и снобов, превращающих Клаузена из жертвы в триумфатора. Читать рецензию дальше

More «Ивонна, принцесса Бургундская» Левинского – первая русская постановка пьесы польского классика Витольда Гомбровича. Её принято считать «сказкой о Золушке наоборот», хотя на самом деле она значительно глубже простой социальной сатиры, но и значительно проще абсурдистских гротесков – скорее, это психологический трагифарс, «Гамлет наоборот» (недаром некий Валентин по режиссёрской воле вполне уместно цитирует «Гамлета» время от времени). Эксцентричный во всех смыслах этого слова принц Филипп (Ковальский) со скуки да всем назло завёл себе новую игрушку – объявил своей невестой объект насмешек товарищей, нищенку Ивонну (Левитина), которая evttn весело распевать песенки с бродячими артистами, но не умеет общаться с царедворцами – и потому предпочитает молчать и замирать от страха, тем самым игнорируя всяческие предписания этикета. Она, может, и юродивая, но в хорошем христианском смысле – по-детски наивная, открытая, естественная и чистая, неспособная кланяться и угождать просто потому, что это не заложено природой. Он её не любит, но её «убожество» необходимо ему, чтобы чувствовать себя величественным и свободным: «с ней всё можно!». Можно, наигравшись, бросить, можно… убить. Ведь существо из другого мира только поначалу смешит, а затем пугает: принц почти суеверно боится оказаться «внутри неё», то есть в сердце полюбившей его девушки, ведь такая связь унижает его гордость. Остальным же она напоминает об их грехах: королю (Храпунков) – о немой белошвейке, когда-то им изнасилованной и утопившейся, королеве (Белоусова) – об её собственных стихах, в которых она наивно мечтает о молодости и чувственности. Воплощение их совести, свидетеля их слабостей, лакмусовую бумажку их лицемерия необходимо уничтожить – не отравить, не пристрелить, не зарезать, а просто подсунуть карася в сметане и строго посмотреть, чтобы скромная, безобидная и болезненная Ивонна насмерть подавилась острой косточкой. Автор не призывает нас пожалеть жертву заговора – убийцы гораздо больше интересуют его: насколько серьёзен повод, насколько сложно решиться, какими оправданиями прикрывается каждый. Но все они жалки – их слабая, малокровная душа либо спит, либо засыпает, либо обречена на сон, и в действительности не они правят народом, а ими правит серый кардинал – камергер (Заболотный). Так кто же здесь кукла, марионетка – несчастная принцесса, не сопротивлявшаяся своей участи, или её палачи, медленно тонущие в пороке, или все скопом?.. Как всегда в «Эрмитаже», здесь все актёры на своих местах, создавая именно такие образы, какие должны быть – яркие, выпуклые, живые, но при этом не по-эрмитажевски некомичные, хотя и от реализма далёкие… эдакие грустные и страшные клоуны-символы. Безупречны костюмы, замечательна сценография, удачно подобрана музыка, ничто не перегружает действие ненужными деталями, а только подчёркивает акценты, мизансцены выстроены каллиграфически. Сама же история в этом изящном обрамлении течёт плавно, но без простоев, вплетая в свой ритм эмоциональные всплески, как припевы между куплетами. Получился неожиданно лиричный, поэтичный по своей атмосфере спектакль, акварельный по рисунку, ненавязчиво тревожащий по настроению, остающемуся после просмотра. Всем по-прежнему считающим, будто труппа Левитина умеет только смешить, рекомендую «Зойкину квартиру» - и «Ивонну».
После спектакля замерзающая я добежала обратно до метро, доехала до дома, засела за рецензию, но она поначалу не писалась: ДА безбожно глючил, мне практически не на что было отвлекаться, а когда меня ничто не отвлекает, я не могу работать. Даже аппетит пропал, и я ничего не съела на ужин, только выпила две кружки соевого молока. Ожил он уже заполночь, меня постепенно начало переть всё больше и больше, и вот я заканчиваю пост уже в четвёртом часу, а ведь ещё и почитать хочется, и встать завтра надо бы пораньше, чтобы и оставшуюся ерунду доделать, и за туфлями успеть, и в театр вечером, само собой. В общем, родные, до скорого)

Не верится, но в многострадальной столице действительно стало прохладней. Особенно по ночам, так что сегодня я забиралась под простыню уже вовсе не от цикад и мух, а мама так и вовсе притащила одеяло. Когда я встала утром, ближе к полудню, прошёл очередной дождь, косо чиркающий по стеклу, бесшумный, но усердно поливающий молодую траву, серого, холодного цвета. Это было приятно и красиво, и умытый пейзаж после этого дождя, и голубые просветы в затянутом тучами небе – тоже. И приятно было выйти из дому, пройтись до остановки, доехать на автобусе до метро, а на метро до Чеховской. В вестибюле столкнулась с однокашницей Юлей, очень обрадовались, разбежались; мне показалось на обратном пути, будто я видела ещё и Лизу, но, наверное, это всё-таки глюк. Когда я дошла до сада Эрмитаж и сунулась поглазеть по традиции на хэндмейд, снова начало моросить, и я отправилась в одноимённый театр, где спектакль на сей раз шёл в Малом зале. Там было всего семь рядов, поэтому все билеты стоили одинаково и были без указания мест, так что рассаживаться предстояло согласно скорости реакции – и я, купив программку, заняла стратегически выгодную позицию под самой дверью зала. Когда с первым звонком его открыли и народ потёк внутрь, я успела обосноваться в первом ряду – в кои-то веки выбранное мною место было законно моим, такого, кажется, не было со времён моего последнего визита в «Человек».
Николай Шейко поставил всего одну главу автобиографического романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», к сожалению, более известного за рубежом, нежели у нас. «Последнее письмо» - практически моноспектакль: мать (Ислентьева) рассказывает своему сыну (Щепачёв) о том, как его родной украинский городок заняли нацисты и она, пожилой врач, оказалась в еврейском гетто. О том, как люди по разные стороны колючей проволоки обнаруживали своё истинное лицо – злорадствовали, безвольно поддакивали оккупантам, сочувствовали, надеялись, отчаивались, продолжали жить по-человечески в нечеловеческих условиях. Рассказывает без чрезмерного трагизма, просто и искренне, пытаясь разобраться в себе и окружающих, бесстрашно принять неизбежность гибели. «Последнее письмо» - очередное высказывание о необходимости сохранять достоинство перед лицом любой беды, короткое – всего на час, но цепляющее и запоминающееся. В нём нет ненависти, есть только любовь двух родных человек друг к другу, не ослабевающая от времени, расстояний и испытаний. Нет избитых героически-пафосных сентенций, сатирических укусов, жалостливых сантиментов – есть честное, живое свидетельство о кошмарной исторической эпохе в контексте быта одного человека из миллионов таких же людей, лишённых человеческих прав по обе стороны фронта. В спектакле всё безупречно: просвечивающий задник с толпой безликих шляп, запах свечей, бесхитростная убаюкивающая песенка – она на идиш, но в ней упорно слышится что-то о матерях, о солдатах. Великолепно играет Ислентьева главную героиню, скромную, интеллигентную женщину, спокойно ведущую своё повествование: эмоции не прорываются наружу, они внутри, в каждом слове, в таком естественном страхе поставить точку, прервать последнее письмо, единственное свидетельство непростой судьбы. На её лице улыбка, она успокаивает себя, сына, нас: всё не так плохо, и в день перед казнью можно прошивать ватой одежду к зиме, задавать ученику урок, обещать больному скорое выздоровление. «Этот мир так хорош за секунду до взрыва!»©
После короткого спектакля у меня оставалось время, чтобы, доехав до родной Молодёги, прогуляться в своё удовольствие дворами до дома пешком, неспешно накатать пост, отвлекаясь и ужиная, и сейчас ещё свободное время останется, прежде чем спать свалить пораньше. Завтра мне снова светит ясным светом театр, и надо бы улучить время купить себе туфли какие-нибудь на грядущий учебный год, пока народ с дач и заграниц не понаехал, а то свои красные выпускные я за лето уже истаскала в хлам. Ибо лето, однако же, кончается – не верится, что осталось меньше двух недель. Июль тянулся очень долго, август как-то быстро пролетел… До завтра, в общем, дорогие мои.)

Сегодняшний визит в Джаббервоки после просмотра «Челси со льдом» и обратный путь от кинотеатра 35Мм до Курской заняли около полутора часов, так что на платформе я стояла уже в районе шести вечера. Впрочем, время на пообедать оставалось у меня в любом случае, для чего я, доехав до Арбатской, завалилась в уже привычный Кофеин. Вспомнив, что тамошние смузи я ещё не пробовала, я решила провести сравнение с гадостью из Шоколадницы и заказала клубничный, оказавшийся вкусным и холодным пойлом – не смёрзшимся в ледышки соком, а реальным ягодным пюре. Осилив смузи за полчаса, ибо почитать на сей раз ничего халявного не обломилось, я пошагала по бульварам до театра на Малой Бронной, согласно своему закону чередования театров. Притопала как раз к первому звонку, приобрела программку, ввалилась в душный зал, немного покочевала по передним рядам и в итоге благополучно обосновалась в середине третьего, ибо публики было немного, даже бельэтаж не стали открывать, а после антракта её традиционно стало и того меньше. А ведь я в кои-то веки смотрела более-менее осмысленную вещь после череды комедий, не стоящих многих добрых слов…
Павел Максимович Торчалов, государственный реформатор периода оттепели (Никулин), помер и попал в нечто вроде Чистилища – «отстойник», напоминающий психбольницу, где на полпути до жизни вечной каждый должен вспомнить свой самый страшный грех. Сие учреждение разбито на палаты, управляющие должности занимают навсегда застрявшие там самоубийцы, чай и водку там пьют понарошку, а единственное развлечение – телевизор в подвале да ходящий по кругу трамвай. Нашего героя окружают оригинальные товарищи по несчастью, например – крепостная Лиза (Кречетова), любившая Пушкина и зарубившая топором бывшего любовника-шантажиста, или большевик Сашка из команды цареубийц (Цурский), который свой грех никак вспомнить не может. Таких забывчивых отправляют проживать земную жизнь по новому кругу, и каждый круг ещё хуже предыдущего – Сашке в третьем кругу обещано стать хромым кастратом-эпилептиком, в детстве – жертвой изнасилования, в старости – паралитиком, и Торчалов отмаливает отсрочку своему недругу. Но «Страсти по Торчалову» - не рассадник христианской морали, сюжет пьесы Никиты Воронова сплошь строится на неожиданностях: те поступки, которые покойники считали добрыми, оказываются дурными, и наоборот, в зависимости от «контекста» человеческих судеб. Мы редко находим время оценить себя объективно, подумать, как наши достижения повлияли на окружающих, как мы наследили на чужих путях, но Торчалову даётся такая возможность, и не только: на примере отца и сына Кушкиных (Ершов) он понимает, что желание подарить народу свободу «сверху» превращает людей либо в трусов, либо в бандитов, а угнетатели подчас боятся не меньше угнетаемых. Кто выдавит из себя раба по капле, кто научится плакать, а кто услышит свой «звонок» и дождётся загадочного существа в белом плаще, которое заберёт раскаявшегося куда-то «дальше», предстоит увидеть зрителям. Я только скажу, что в «Страстях» хватает и трогательных, и пронзительно грустных, и смешных моментов, но хватает и чрезмерной затянутости, которая не идёт спектаклю на пользу при достаточно неглубокой его философии. Актёры – молодцы, особенно Дурова в роли комендантши Риммы, самого трагического персонажа, выходящая на поклоны со слезами на глазах; всё никак не могу вспомнить, где ещё я её видела в похожем амплуа, как будто она играла в «Крутом маршруте». Во многом ради неё стоит посмотреть этот спектакль – ну, и если он кого-нибудь о чём-нибудь заставит задуматься, тоже будет хорошо.
Выйдя со спектакля, я с удовольствием прогулялась обратно до Арбатской, приехала домой, бодро занялась постами, умеренно отвлекаясь и ужиная по старинке соевым молоком да бутербродом с арахисовым маслом. А сейчас уже начинает хотеться баиньки, чем я и собираюсь в скорейшем времени заняться, ибо завтра придётся просыпаться и снова в театр идти. До новых рецензий, мальчики и девочки)

Почитав давеча перед сном и без особых проблем отдавшись Морфею, я ранним утром проснулась от запаха дыма, машинально закрыла окно, легла спать дальше, проснулась от духоты, машинально открыла окно, убедилась, что дым уже рассеялся, и снова легла спать. И так пока в районе полудня не разбудила мама, собиравшаяся тащить бабушку за пенсией – а упоминание о деньгах напомнило мне заняться составлением списка покупок на первую декаду сентября по театральным репертуарам, а то вдруг студак не сразу выдадут. Занявшись и благополучно закончив с этим занятием, пострадав ещё кой-какой ерундой, я вовремя покинула дом родной и снова направила свои стопы посредством автобуса и метрополитена до Чеховской, на Тверскую, в театр Станиславского. Хвала Магистрам, на сей раз была не премьера, столпотворения не предвиделось, и я, приобретя программку, без проблем отсиделась у входа в партер до первого звонка, а затем отправилась приискивать в зале свободное место, которое и нашлось в пятом ряду – крайнее у центрального прохода. В антракте опоздавший законный владелец оного меня согнал, но, поелику после первого действия всегда кто-то уходит, я тут же устроилась рядом дальше, но тоже в крайнем кресле.
По расплывчатому названию «Мужчина и женщины» пьесы некоего Рейно-Фуртона можно подумать, что она преимущественно про любовь. Однако роман в спектакле всего один, и то целомудренно протекающий где-то на втором плане, зато трупов – целых три. В отношении правдивости и убедительности изображения криминального мира сюжет сродни детским мультикам, но это в комедии не главное: действие не провисает, скучно не становится, а иногда даже становится смешно, хотя не столько от происходящего, сколько от истерического хохота публики. А сюжет таков: скромный интеллигентный пенсионер Амедей (Пантелеев) случайно спас вольную проститутку Катю (Халилуллина) от преследования сутенёра, а его самого так же случайно прикончил, запихнув в шкаф с сувенирными стрелами. Вынужденный прикидываться суровым «паханом» из Колумбии, бедный дед даёт приют и Кате, и её «коллеге» Кики, а когда благодаря очередному несчастному случаю был убран конкурент из Африки, к ним присоединяется негритянка Белоснежка. Амедей становится состоятельным владельцем небольшого борделя, и даже прибытие кузена-кюре Жозефа (Гейхман) не портит ситуации – преподобный внюхался в посыпанные кокаином салфетки и открыл в себе мачо. И так бы они и жили припеваючи, но драматургия, теоретически, должна учить нас разумному, доброму и вечному, а не противозаконному, поэтому коллектив самораспускается: Кики и Белоснежка засобирались замуж, да и Амадей с Катей решили начать новую совместную жизнь где-нибудь подальше от своего притона. Вечный кинк бесталанных драматургов и прочего рода графоманов: даже если тебе за семьдесят, у тебя ещё есть все шансы отхватить молодую, красивую, любящую и верную! Но в комедии главное – не мораль, а юмор, который строится здесь преимущественно на том, что когда Амадей выражается развёрнутыми предложениями на литературном языке, остальные герои его не понимают, думая, будто он говорит не по-французски. Зрители воспринимают его речи не хуже анекдотов, видимо, привыкнув, как пресловутые «коты» и «марушки», изъясняться односложно и информацию от окружающего мира получать в том же виде. Актёры никаких чудес в игре не обнаруживают, однако смотреть на них можно, музыка также не радует, но и не раздражает, а декорации первого действия, изображающие покосившийся в прямом смысле этого слова быт, даже можно назвать удачными. Отключив снобизм, можно даже получить некоторое удовольствие от трёхчасового отдыха – если, конечно, есть от чего уставать, а то в летнем сезоне что-либо осмысленное не сыщешь днём с фонарём.
Выйдя после спектакля на улицу, я порадовалась уже почти забытому ощущению прохладного ветерка, обдувающего после жаркого и душного зала, неспешно добралась до дома, столь же неспешно, отвлекаясь, накатала вышенакатанное. Но теперь мне пора бы и поторопиться – завтра придётся вставать по будильнику, чтобы успеть и в кино, и в театр. Прощаюсь до новых рецензий – двух) И машинально закрываю окно: вновь потянуло гарью…

Лечь спать пораньше давеча не получилось: я упёрто досидела перед монитором до привычной отметки в три часа. Утром пришёл папа, я еле успела уловить на краю дрёмы звук открывающейся двери и улизнуть с его территории к себе на диван, но доспать не получилось тоже: сначала в коридоре взорвалась бутылка кваса, и квасом стала пахнуть вся квартира, потом на улице заморосил дождь – бесшумный, серый, осенний, но достаточно продолжительный такой дождик, с этих дождиков хотя бы трава зелёная начала появляться. В общем, я встала, пострадала ерундой, послушала радио, почитала что попало, да и засобиралась после обеда в театр, что на Малой Бронной, на общественном транспорте до Арбатской да на своих двоих по бульварам. Купила программку, поднялась к партеру, успела почитать перед первым звонком и отправилась покорять первые ряды, где методом проб и ошибок осела в конце концов в середине пятого ряда. Зал внезапно заполнился практически битком, включая положенный мне бельэтаж: как-никак, премьера (то есть хорошо забытый старый проект), хоть и не Бронская, а от продюсерской компании «Аметист» силами режиссёра театра «Гешер (Мост)» (Тель-Авив).
Весь сюжет пьесы Мухарьямова по рассказу Башевиса-Зингера, «Поздняя любовь» (одноимённая вещь Островского ни при чём), можно пересказать в две фразы, а не в два действия по час каждое. 82-хлетний американский еврей Гарри (Каневский), имея четырёхмиллионное состояние, живёт скромно, почти убого, и, пережив жену и двоих детей, уверен, что больше ни одна женщина не переступит порог его квартиры. Его единственный собеседник, секретарь Марк (Спиваковский), собирается уехать в Израиль, но по соседству как раз появляется некая Этель (Клара Новикова) – тоже немолодая, тоже одинокая, тоже еврейка, тоже миллионерша и даже уроженка того же местечка в Польше, что и Гарри. Вспыхивает роман, наш оживший старичок всерьёз готовится к свадьбе…а невеста возьми да и выйди в окно, пожелав присоединиться к покойному супругу. Если бы она не оставила предсмертной записки, я бы не сомневалась, что она нечаянно выпала, перебрав ядрёной смеси красного вина с виски: еврейская женщина никогда не покончит с собой, особенно зная, что у неё есть дочь. Однако факт остаётся фактом: бедного Гарри использовали в качестве исполнения последнего желания, бедных зрителей оставили без привычного хэппи-энда, хотя показали, что воспрявший дед не упал духом, а отправился на поиски родни погибшей возлюбленной. Стоит ли искать смысл в этой сказке? Вряд ли. Слушать замершие в статике бытовые беседы на протяжении всего спектакля довольно-таки скучно, разбавляют обстановку только любительские национальные песни и танцы да Спиваковский, который забавен по определению, но его мало. Впрочем, против остальных актёров мне сказать нечего, они стараются, и не их вина, что персонажи плоски и раскрыться им в глубину некуда – только обрасти поверхностными деталями и ворохом ненужных воспоминаний. Ни подъезжающие к самой авансцене декорации, ни нелепый видеозадник, по которому ездят машины и плавают бумажные кораблики, также не способны порадовать глаз. А больше ничего в «Поздней любви» и нет.
Покинув душный зал по окончании спектакля, я пошагала обратно к метро, вернулась домой и неспешно, отвлекаясь, приступила к данному небольшому посту. Теперь он закончен, а я пойду-ка почитаю, а там и посплю. Завтра – в театр. Послезавтра – в кино и в театр… хорошей ночи, дамы и господа)

More Назвавший (или назвавшая?) свою пьесу «Любовь по системе Станиславского» Роми Вальга знал об этой системе только набор страшных слов: «сверхзадача» да «вера в предполагаемые обстоятельства». «От лица» Станиславского читается своеобразное предисловие вкупе с просьбой отключить мобильные, но сам он, слава Богу, на сцене так и не появляется. Ведь перед нами – очередная «комедия», от которой ни единой секунды не становится смешно, а каждый современный комедийный драматург свято уверен, что произведение не получится, если действие происходит не в Париже, а лучше – в центре Парижа. Наш герой Иван Дмитриевич может себе позволить там обитать – он эмигрант во втором поколении, возвращаться не собирается, зато из своего четырёхэтажного особняка ему очень удобно «любить всё русское». Даже своих сыновей он назвал Дмитрием, Иваном и Алексеем – хоть не Карамазовы, а Черномазовы. Старший, «умный», согласно программке, - игроман, средний, «и так и сяк», - ловелас с полутысячным донжуанским списком и внебрачными детьми по всему свету, младший, «дурак», на что программка только намекает, - артист и бессребреник, и каждый задолжал отцу по миллиону евриков. А отец, убедившись, что вытрясти из них долги не получится, возьми да заяви, что смертельно болен, но завещает им своё состояние, только если они отправятся в Москву и женятся на трёх родных сёстрах. Далее сюжет развивается как в детской сказке: братья всерьёз прилетают в Белокаменную, поселяются в отеле, и Алексей влюбляется там в горничную Ольгу – несостоявшуюся актрису, разделяющую его любовь к Пушкину. Прознав об этом, хозяйка отеля, бывшая актриса, подговаривает Ольгу сыграть роли двух своих несуществующих сестёр – потенциальных пассий для братьев Алексея, назвав их, для полного чеховского комплекта, Машей и Ириной, а сама притворяется их матерью, Настасьей Филипповной. Обман удаётся – непонятно, правда, для чего, потому что дамы сами же его раскрывают, и уже братьям приходится вживаться в роли женихов, чтобы обмануть отца. Но и отец обманутым проходил недолго: о чём сразу догадывался каждый здравомыслящий зритель, отелевладелица была его бывшей любовницей, которую после гастрольного романа из МХАТа сослали в провинцию. Несложно догадаться также и о том, что пожилая парочка «всегда любила друг друга» - но что мешало обоим, при их капиталах, разыскать друг друга, а не ждать десятилетиями благовидного предлога в виде авантюры с тройной свадьбой, опять-таки непонятно. Что до братьев, то они узнают, что батя не только здоров, но и банкрот – однако тут свершается очередное чудо: старшенький выигрывает в казино целое состояние, а актриса-бизнесменша, как добрая фея, решает арендовать особняк под отель, прозрачно намекая, что платить собирается натурой. Все счастливы, смысла ноль, актёрской работы как таковой нет, музыка подобрана на редкость безвкусно и служит только тому, чтобы оглушительно обозначать переходы между эпизодами, как школьные звонки. Скучно, господа, и грустно за вкусы соотечественников.
Когда я вышла из театра, смог уже начал сгущаться. Я прошлась до метро, приехала домой и теперь подумываю попытаться пораньше лечь спать. Завтра – снова в театр. А ещё я совсем забыла про «Челси со льдом» в 35Мм – надо будет выбраться в среду, иначе может быть уже поздно. До новых новостей)

Минувшей ночью, не глядя на поздноту времени, я решила продолжить традицию и прочитать главу Камши, а где одна глава, там и вторая… А сразу после этого заснуть всё равно не получилось, я опять пролежала без сна до рассвета, а потом проспала до половины второго дня. Пострадав ерундой, объёмы коей по-прежнему позволяли мне такие поздние пробуждения, пообедав и всё такое прочее, я неспешно вышла в столичную духовку из продуваемого вентиляторами жилища и поехала до Чеховской, прихватив свою новую книжку «Руди Нуриев без макияжа». 49 его писем к нобелевскому лауреату по литературе, автору «Вивисектора» Патрику Уайту, которые Уайт передал Юри Рюнтю, а тот пересказал их по-русски… удивительно, как талантливые люди умудряются находить друг друга. Дорога моя протянулась до Чеховской, где я вышла на Тверскую и дошагала до театра Станиславского; издалека заметив большое скопление народу перед входом, я заранее поняла: премьеры иногда такие премьеры, что лучше сразу идти к себе на бельэтаж. Так я и поступила, купив программку, благо моё место там в середине третьего ряда было вполне удобным, если не отлипать от бинокля; зал действительно заполнился битком, и на бельэтаже всё первое действие шла возня – кто-то приходил, кого-то сгонял со своих мест, кто-то уходил, не дожидаясь антракта, кто-то пересаживался на освобождающиеся кресла. А я смотрела спектакль.
Новое творение братьев Пресняковых «7 дней до Потопа» вкратце можно назвать рекламным роликом чипсов Lay’s, растянувшимся на два с половиной часа для того, чтобы потрафить благоволящему драматургам государству. На сцене – гигантская тумба, изображающая пачки чипсов со всеми существующими вкусами, спектакль начинается с танца нескольких человек с пачками в руках, одетых в костюмы из всё тех же пачек. И наш главный герой, офисный планктон Йон, своими злоключениями обязан именно чипсам: в супермаркете консультант («мерчендайзер», гордо сообщает программка) заставил его купить пачку с лотереей, уверив, что именно ему суждено стать новым Ноем, выиграть яхту, собрать каждой твари по паре и, ступив на борт нового Ковчега, начать новый Потоп, который обновит мир. Действительно найдя призовой купон, Йон с энтузиазмом принимается за дело – и его путешествие по инстанциям в первом действии и начале второго сопровождается ненужными вставными эпизодами. Сначала он попадает к чиновнику, которого донимает некий господин, желающий похоронить свою ещё здравствующую супругу во дворе своего дома, чтобы далеко не ездить до кладбища. Затем – в театр, где режиссёр с акцентом и в арафатке ставит «внутренний» спектакль – такой же рекламный (он и назван в честь коньяка – «Remi Martin XO») и «актуальный», как и «внешний»: в нём муж, отсидевший два года за то, что в самолёте его приняли за террориста, возвращается и узнаёт о том, что его жена убила их ребёнка и «отсосала старику из 45-й квартиры», потому что у несчастного дедушки сын погиб в Ираке (остаётся только удивляться цинизму старичка, у которого встало несмотря на горе). Йон резонёрски возмущается, что театр не должен напоминать зрителям о плохом; вообще очевидно, что авторы пьесы и вслед за ними постановщик Владимир Петров искренне ненавидят современный театр, словно сами создают какой-то другой, особый. Наконец, третья басня происходит в зоопарке, которому грозит закрытие, и животные решают, остаться в городе или вернуться в дикую природу. Принятое решение абсурдно до оторопи: принести зоопарку в жертву самого маленького – волчонка, и зарезать его непременно должен тот, кто любит его больше всех – желательно, родная мать, чтобы зоопарк осознал всю степень самоотверженности своих жителей и не прогонял их. Читать рецензию дальше

Прошлой ночью решив, что без дела ворочаться до рассвета ни разу не весело, я, встав из-за монитора, по традиции учебных дней уселась на месте подушки под лампой и вентилятором почитать Камшу. Атмосфера располагала более чем – снова подкралась гроза, гром лопался с оглушительным сухим треском, голубые молнии освещали дома, время от времени заряжал короткий, но мощный и шумный ливень. Дочитав главу, я практически сразу отрубилась и проспала до обеда; в первой половине дня голуби лежали в лужах безвылазно, словно утки, ко второй половине дня лужи высохли. Я пострадала ерундой и отправилась в путь; было жарко, хотя уже не так, как в бытность температуры за сорок, но смог уже явно возвращался – небо снова было белёсым, а не голубым, затмевая солнце, словно тюлем. Доехать мне предстояло до Чеховской, затем дойти до сада Эрмитаж, где у меня было достаточно времени на возню в палатках с хэндмейдом – в итоге была пополнена моя совятня симпатичным глиняным экземпляром. А ещё мне сегодня сплели фенечку, то есть сплели-то давно, а подарили сегодня – радужную, только без голубого цвета, после зелёного сразу синий. На завязывание было загадано желание, и теперь фенька будет круглосуточно меня радовать, поднимать настроение, способствовать позитивному взгляду на мир, напоминать о всяком хорошем, и тэдэ, и тэпэ. Несложно догадаться, что затем я завалилась в театр Эрмитаж, по которому успела соскучиться, купила программку, дождалась первого звонка и, елико публика была немногочисленной, сразу заняла крайнее у центрального прохода место ряду эдак в пятом, где и осталась. Как обычно, после антракта народу стало ещё меньше, зато кислороду, соответственно, больше, а то в зале было душновато.
Достоевского сложно представить себе водевилистом, однако ряд рассказов наиболее близок именно к жанру комической мелодрамы, и «Чужая жена и муж под кроватью» - из их числа. Но если великий прозаик выстраивал юмор преимущественно на диалогах, подобно английским драматургам, то Левитина из его произведения интересовали в первую очередь смешные ситуации. Они очень просты: ревнивый муж, выслеживающий свою супругу, сначала знакомится с одним из её любовников, а затем они оба оказываются под чужой кроватью благодаря обронённой ею записке, пока хитроумная барышня развлекается с их счастливым соперником. Типично театральный сюжет становится поводом к высмеиванию театральщины в целом и различных промедлений и провисаний в целом. Спектакль обозначен как «игра на нервах», и это в первую очередь нервы неподготовленных зрителей, недоумевающих, как можно тратить бесценные минуты сценического времени, надолго замерев в одной позе, несколько раз выйдя на поклон или в десятый раз пропевая один и тот же мотивчик. Но актёрам на попытки поторопить действие робкими вспышками аплодисментов и «остроумными» выкриками наплевать, и именно от их невозмутимой уверенности, а не грубоватых фарсовых клоунад, становится смешно. Этот обаятельный заряд положительных эмоций длится всего два часа и ни разу не даёт забыть о том, что всё это не более чем театр – после нарочитого «наигрыша», «выходов из роли» и прочих мелочей, прямо из перечня режиссёрских ошибок перекочевавших в арсенал художественных средств, гибель собачки от рук нервного рогоносца уже никем не воспринимается всерьёз. Для пущей убедительности живая и невредимая болонка появляется после занавеса. Тем, кто знает и любит (подчёркиваю: знает и любит, а не впервые пришёл!) обэриутский стиль Эрмитажа, визит «под кровать» должен понравиться.
После спектакля мне осталось только выйти на свежий воздух, неспешно прогуляться обратно до метро и приехать домой – чаёвничать, псто катать, фигнёй страдать. Скоро пойду снова Веру Викторовну читать, а второй том Даррелла я сегодня в метро доперечитала и завтра уже свежекупленную книжку с собой возьму. Куда? В театр, вестимо. Вот до завтрашней рецензии с вами и прощаюсь.)

Разбудить меня сегодня смогли уже где-то в районе двух, только сообщив, что начался дождик и можно наконец открыть окно. Дождик, конечно, прошёл очень быстро, зато сильный ветер поднял живописную песчаную бурю карликового пошиба, да и смог наконец-то полностью рассеялся, небо снова стало голубым, а солнце ярким. При том, что благодаря кондиционеру дома больше не взмокаешь, можно даже сказать, что погода налаживается. Пострадав ерундой в незначительном количестве, я опосля завтракообеда отправилась в путь-дорогу на общественном транспорте до Арбатской, а затем пешком по Поварской – до театра Киноактёра. Внутри мною была приобретена программка очередного спектакля независимой антрепризы Людмилы Живитченко, в которой не указывалось автора пьесы, а «компаньон» был написан через Ё. Народ уже занял все кресла, пришлось привычно подпереть колонну до первого звонка, когда все снова повалили в партер, ибо бельэтаж закрыли – и в партере снова было жарче и душнее, чем в холле. Немногочисленность публики позволила мне беспроблемно устроиться на крайнем у центрального прохода кресле в ряду эдак пятом. Читавшие хоть одну из моих рецензий на антрепризные комедии могут дальше не читать, ибо я повторяюсь.
В спектакле с названием, отдающим позапрошлым веком – «Безумства любви», - ни любви, ни безумств ни наблюдается. Это классическая адюльтерная история, по которой, правда, непонятно, оправдывает автор супружеские измены или же порицает. Чета Себастьян прожила во взаимной верности 25, кажется, лет и собралась отметить дату в ресторане, а их друзья, Боттены, решили этим воспользоваться – всяк по-своему. Гислена Боттен получила разрешение у Жозианны Себастьян провести вечер в их квартире со своим любовником, Анри Боттен – такое же разрешение у Филиппа Себастьяна с целью встретиться со своей любовницей. Но накануне запланированного мероприятия Филипп начинает подозревать свою благоверную в связи с нанятым ими декоратором Жераром, праздник срывается, и хозяева апартаментов остаются дома. Приглашённые же любовники начинают прибывать по указанному адресу, а вслед за ними – писательница Дюмор, с которой Филиппу необходимо заключить контракт. Комедия положений плавно перетекает в комедию всеобщей путаницы с переменой ролей и имён, отчего изредка даже становится смешно, хотя до аналогичных комедий Куни, виденных мною на Юго-западе и в Сатириконе, этой практически целомудренной постановке ещё очень далеко. Завершается она неизбежным и предсказуемым хэппи-эндом со всеобщим взаимопониманием, не успев наскучить – единственным раздражающим фактором была музыка, которую врубали на полную громкость, когда суета и мельтешение на сцене достигали апогея, выбирая наиболее общеизвестные треки. Каждый персонаж представляет собой плоский хрестоматийный юмористический типаж: патриархальный муж, бой-баба, седина-в-голову-бес-в-ребро, манерный метросексуал, девушка избыточно свободных взглядов, маразматичка с нездоровой любовью к собакам и прочая. Но среди актёров, пожалуй, попался только один настоящий юморист для воплощения своего карикатурного образа со всей полагающейся яркостью – Липкин-Жерар, остальные же ничего интересного не изобразили. Публика, впрочем, в восторге от шуток петросяцкого пошиба – так что даже как-то грешно продолжать ругаться на их любимый театр, посему на этом и заканчиваю.
Лето кончается: когда я вышла из театра, уже опустились сумерки, зажглись фонари, стало худо-бедно попрохладней – раньше в это время было ещё светло. А когда я доехала до дома и, поленившись, села за ужин, пост и сопутствующую ерунду, даже состоялась кратковременная гроза с дождём, невпечатляющим громом и красивыми голубоватыми сполохами молний. Не столь давно ветер бил жалюзями об окно, теперь только сквознячок от окна до открытой двери звенит моей инь-яновской звенелкой над входом. Лепота, в общем, и благорастворение воздухов. Завтра мне снова в театр. Чао, крошки.)

Хвастаюсь покупкой (+фото) «Светские комедии» не назовёшь вершиной творчества Уайльда, но смешить публику явно была последней из его целей. «Веер леди Уиндермир» - высказывание о наболевшем, о господствующих в обществе предрассудках, определяющих отношение большинства к тому или иному человеку вне зависимости от его личных качеств. Единственная ошибка молодости стоила миссис Эрлин слишком дорого – потери ребёнка. Прошло двадцать лет, но леди Уиндермир, образцовая светская львица, не должна знать, что дама с сомнительной репутацией, которой покровительствует её супруг, - её родная мать. Ради того, чтобы дочь не повторила её судьбы, миссис Эрлин, разбитная эмансипе, обнаруживает в себе любящее сердце и приносит в жертву своё будущее, над которым едва не начали расходиться тучи. По сути, это трагическая история, но понимает это, кажется, только исполнительница главной роли Светлана Брагарник. Она играет с полной самоотдачей, на разрыв аорты, абсолютно живо, естественно, убедительно, ярко, без излишеств, как могут играть только умудрённые опытом мастера сцены. Остальные служат ей лишь фоном, либо не играя вовсе, либо переигрывая, фальшивя и неуместно комикуя, тогда как действительно смешные места в тексте пьесы проходят для зрителя незамеченными. Только благодаря Эрлин-Брагарник с неослабевающим интересом смотришь спектакль, финал которого заранее известен, а эпизоды перемежаются несколько затянутыми и утомительными якобы танцевальными этюдами и статичными мизансценами в стиле групповой фотографии. Первое действие, в котором она появляется лишь эпизодически, временами смотрится скучновато, зато второе, где звучат оба её длинных монолога, смотрится взахлёб, зацепляя и долго не отпуская внимание. Оформление также радует глаз: на статистах массовки – иначе второстепенных персонажей, исполняющих преимущественно декоративную функцию, и не назовёшь – сменяются со вкусом выполненные костюмы; задник, изображающий словно гризайлью нарисованный прозрачный Лондон, по которому бегут облачка тумана, весьма живописен; «мокрые» зонтики смотрятся натурально; беспроигрышные звуки Морриконе не отвлекают от происходящего. В общем и целом постановка оставляет сдержанно-приятное впечатление добротного пересказа, не открывшего новых Америк, но и не испортившего авторского замысла. Всем вожделеющим классики в летний сезон рекомендуется.
Трёхчасовой спектакль подошёл к концу, я выбралась из жаркого, душного зала в слегка задымлённую городскую среду, пошагала по Земляному обратно к метро и поехала домой. Дома позволила себе сперва пострадать ерундой, а к рецензии приступить уже только в третьем часу, отвлекаясь на всё подряд. Завтра можно будет выспаться, а вечером я встречаюсь с Асёной и Марусенцией – посидеть, где попрохладней, потрепать за жизнь и заодно обмыть тот факт, что все мы благополучно поступили, куда хотели. Прощаюсь с вами, родные мои, до завтра либо послезавтра, елико послезавтра у меня снова театр, само собой.)