До Будучи дипломатом, французский драматург «потерянного поколения» Жан Жироду в своей пьесе «Троянской войны не будет» пересматривает события Илиады с трезвомыслящей позиции современного человека, утверждая: войны не случаются из-за любви! А постановщик Александр Галибин подчёркивает это, и его Прекрасная Елена (Гринева), похищенная симпатягой Парисом (Рядинский is love, он сыграл главную роль в фильме «Дом Солнца»), аппетитно хрустящим яблоком (не иначе как раздора), – кумир не античной эпохи, а нынешнего общества: гламурная блондинка, обставившая свой выход сексапильным танцем и глупой песенкой, спетой слащавым голоском. Они не любят друг друга, готовы спокойно расстаться навсегда, и, казалось бы, нет ничего проще, чем вернуть украденную царицу грекам: четыре сотни шагов от дворца до корабля, и война не случится, но судьба располагает иначе. И Елена не виновата в том, что в её глупую голову боги вложили зеркало, отражающее неизбежную гибель Трои, заранее предрешённую до каждой мелочи… кем? Разгневанными небожителями, шутя стирающими города с лица земли в мифах и легендах, или хитроумным Улиссом, решившим избавиться от могущественного конкурента во славу Греции? Нет – самими же троянцами. Для царя Приама (Ремизов) и главы Сената, поэта Демокоса (Кинах), война видится развлечением, в котором главное – сочинить военную песню и оскорбительные «эпитеты» врагам, для них жизни тысяч воинов дешевле фантомного идеала «красоты». Они охотно поддаются на провокации, всегда готовые отстаивать не менее фантомные понятия «достоинства», «чести», «гордости», «патриотизма» любой ценой – ведь эту цену платить не им, а троянскому народу. Город, управляемый сытыми самовлюблёнными эгоистами, не нюхавшими настоящей жизни, обречён на смерть, но вместе с равнодушными к его участи царедворцами должен умереть и тот, кто любит свою родину, свою жену и будущих детей – Гектор. Он ненавидит войну так, как может её ненавидеть только солдат, всю жизнь проведший на войне и видевший умирающих товарищей. Он сражается за мир так, как может сражаться только солдат, привыкший не сдаваться до победного конца. И он проигрывает так, как может проиграть только солдат, прямой и честный, далёкий от политики и неспособный лицемерить, обманывать и предавать. Виктор Тереля в роли Гектора создаёт образ настолько живой, естественный и яркий, такой трагической глубины и силы, что вызывает сочувствие и неослабевающий интерес с первых же минут и вряд ли когда-нибудь забудется. Когда он идёт по центральному проходу между кресел, читая обращение к павшим воинам, и ты видишь настоящие слёзы, стекающие по его щекам, невозможно не понять, как важна для Гектора борьба со всем миром бессмысленного насилия, заклеймившим его «трусом» и отказывающим ему в праве на простое человеческое счастье. Его нарастающее эмоциональное напряжение ощущается физически и передаётся залу; он присутствует на сцене практически постоянно и никогда не пребывает в статике, острота и подлинность его реакций приковывают всё внимание к нему одному, сколько бы актёров ни участвовало в эпизоде. И это при том, что остальные также играют на высоком уровне, превратив спектакль в целую галерею объёмных, убедительных, узнаваемых типажей – чего стоит хотя бы, к примеру, Аякс (Кузьмин), неожиданно для знатоков Гомера ставший дерзким клоуном-панком, подвижным и в пластике, и в мимике! Каждый актёр на своём месте, в чём, безусловно, и режиссёрская заслуга, равно как и в том, что действие не провисает, не позволяет заскучать, а заставляет вместе с Гектором надеяться на каждую возможность изменить будущее, хотя всем заранее известно, что Троянская война будет. Читать рецензию дальше

До Программная пьеса Герхарда Гауптмана «Перед заходом солнца» была поставлена год назад в рамках проекта «Владимир Андреев и его ученики»: сам худрук-профессор исполнил главную роль, а режиссёр и остальные актёры – сплошь выпускники его мастерской ГИТИСа разных лет, от 1976 до 2008. «Разных» - ключевое слово: на сыгранный коллектив актёрская группа, собранная усилиями продюсерских агентств, тянет мало. Режиссура так же не блещет – откровенно говоря, первое действие Тепляков запорол, опрометчиво решив, что классический текст достаточно прочитать от доски до доски, чтобы он зазвучал интересно. Но чтение это порою затянуто, начинаешь скучать, пялясь на статичные мизансцены, а все возможности, предоставляемые сюжетом для эмоциональных подъёмов, были бездарно упущены. Каким пронзительным могло стать свидание Маттиаса Клаузена с Инкен (Попова), на котором уставший от жизни старик неожиданно узнаёт, что его чувства взаимны, и возрождается, молодеет, преисполняется сил, надежд и светлого взгляда в будущее! Каким острым и ярким мог стать момент его разрыва с детьми – а вместо этого зрители аплодируют раздвигающемуся на восемь частей столу, и сразу же дают занавес. Публика, не читавшая пьесы, воспринимает события первого действия как мелодраму о мезальянсе и осуждает пожилого Клаузена – отчётливо слышны оценки вроде «извращенец!», зал охотно встаёт на сторону противников романа богатого старика и бедной молодой няни, чей отец повесился в тюрьме. Когда читаешь Гауптмана, отчётливо осознаёшь идентичность семьи Клаузена с окружающими людьми, в чьём сознании личность других подменяется их социальным статусом, доходами и «репутацией», но при просмотре спектакля ощущение стало почти физическим. Среднестатистический обыватель не верит в возможность любви в возрасте за семьдесят и готов понять и поддержать персонажей, для которых оскорбительно сидеть за одним столом с «дочерью каторжника», а страх потерять наследство сильнее семейных уз; он смеётся над глупостью Клаузена, наивно доверяющего своим детям, ждущего от них преданности и сочувствия. Однако во втором действии зрительские приоритеты полярно переменились: методы младших Клаузенов справедливо кажутся залу «кошмарными», а к их отцу он начинает испытывать жалость. Вызвать более глубокие размышления спектакль не способен, хоть второе действие действительно проходит насыщенней и напряжённей первого – не видно гауптмановской горькой усмешки над патриархальными пасторалями, не видно боли от предательства, убившей Клаузена, видна только степень человеческой подлости, о которой можно узнать и из любого выпуска новостей. Маттиас принимает яд, потому что затравлен и загнан в угол, как добыча, не желающая доставаться врагу живой; в этом спектакле его гибель обставлена как проявление слабости и тела, и духа, буквально как естественная кончина по-настоящему недееспособного человека. Безусловно, Андреев – хороший актёр, хоть в нём и не хватает достоинства и гордости, возвышающих честного интеллигентного человека над сбродом золотопоклонников и снобов, превращающих Клаузена из жертвы в триумфатора. Читать рецензию дальше

More «Ивонна, принцесса Бургундская» Левинского – первая русская постановка пьесы польского классика Витольда Гомбровича. Её принято считать «сказкой о Золушке наоборот», хотя на самом деле она значительно глубже простой социальной сатиры, но и значительно проще абсурдистских гротесков – скорее, это психологический трагифарс, «Гамлет наоборот» (недаром некий Валентин по режиссёрской воле вполне уместно цитирует «Гамлета» время от времени). Эксцентричный во всех смыслах этого слова принц Филипп (Ковальский) со скуки да всем назло завёл себе новую игрушку – объявил своей невестой объект насмешек товарищей, нищенку Ивонну (Левитина), которая evttn весело распевать песенки с бродячими артистами, но не умеет общаться с царедворцами – и потому предпочитает молчать и замирать от страха, тем самым игнорируя всяческие предписания этикета. Она, может, и юродивая, но в хорошем христианском смысле – по-детски наивная, открытая, естественная и чистая, неспособная кланяться и угождать просто потому, что это не заложено природой. Он её не любит, но её «убожество» необходимо ему, чтобы чувствовать себя величественным и свободным: «с ней всё можно!». Можно, наигравшись, бросить, можно… убить. Ведь существо из другого мира только поначалу смешит, а затем пугает: принц почти суеверно боится оказаться «внутри неё», то есть в сердце полюбившей его девушки, ведь такая связь унижает его гордость. Остальным же она напоминает об их грехах: королю (Храпунков) – о немой белошвейке, когда-то им изнасилованной и утопившейся, королеве (Белоусова) – об её собственных стихах, в которых она наивно мечтает о молодости и чувственности. Воплощение их совести, свидетеля их слабостей, лакмусовую бумажку их лицемерия необходимо уничтожить – не отравить, не пристрелить, не зарезать, а просто подсунуть карася в сметане и строго посмотреть, чтобы скромная, безобидная и болезненная Ивонна насмерть подавилась острой косточкой. Автор не призывает нас пожалеть жертву заговора – убийцы гораздо больше интересуют его: насколько серьёзен повод, насколько сложно решиться, какими оправданиями прикрывается каждый. Но все они жалки – их слабая, малокровная душа либо спит, либо засыпает, либо обречена на сон, и в действительности не они правят народом, а ими правит серый кардинал – камергер (Заболотный). Так кто же здесь кукла, марионетка – несчастная принцесса, не сопротивлявшаяся своей участи, или её палачи, медленно тонущие в пороке, или все скопом?.. Как всегда в «Эрмитаже», здесь все актёры на своих местах, создавая именно такие образы, какие должны быть – яркие, выпуклые, живые, но при этом не по-эрмитажевски некомичные, хотя и от реализма далёкие… эдакие грустные и страшные клоуны-символы. Безупречны костюмы, замечательна сценография, удачно подобрана музыка, ничто не перегружает действие ненужными деталями, а только подчёркивает акценты, мизансцены выстроены каллиграфически. Сама же история в этом изящном обрамлении течёт плавно, но без простоев, вплетая в свой ритм эмоциональные всплески, как припевы между куплетами. Получился неожиданно лиричный, поэтичный по своей атмосфере спектакль, акварельный по рисунку, ненавязчиво тревожащий по настроению, остающемуся после просмотра. Всем по-прежнему считающим, будто труппа Левитина умеет только смешить, рекомендую «Зойкину квартиру» - и «Ивонну».
После спектакля замерзающая я добежала обратно до метро, доехала до дома, засела за рецензию, но она поначалу не писалась: ДА безбожно глючил, мне практически не на что было отвлекаться, а когда меня ничто не отвлекает, я не могу работать. Даже аппетит пропал, и я ничего не съела на ужин, только выпила две кружки соевого молока. Ожил он уже заполночь, меня постепенно начало переть всё больше и больше, и вот я заканчиваю пост уже в четвёртом часу, а ведь ещё и почитать хочется, и встать завтра надо бы пораньше, чтобы и оставшуюся ерунду доделать, и за туфлями успеть, и в театр вечером, само собой. В общем, родные, до скорого)

Не верится, но в многострадальной столице действительно стало прохладней. Особенно по ночам, так что сегодня я забиралась под простыню уже вовсе не от цикад и мух, а мама так и вовсе притащила одеяло. Когда я встала утром, ближе к полудню, прошёл очередной дождь, косо чиркающий по стеклу, бесшумный, но усердно поливающий молодую траву, серого, холодного цвета. Это было приятно и красиво, и умытый пейзаж после этого дождя, и голубые просветы в затянутом тучами небе – тоже. И приятно было выйти из дому, пройтись до остановки, доехать на автобусе до метро, а на метро до Чеховской. В вестибюле столкнулась с однокашницей Юлей, очень обрадовались, разбежались; мне показалось на обратном пути, будто я видела ещё и Лизу, но, наверное, это всё-таки глюк. Когда я дошла до сада Эрмитаж и сунулась поглазеть по традиции на хэндмейд, снова начало моросить, и я отправилась в одноимённый театр, где спектакль на сей раз шёл в Малом зале. Там было всего семь рядов, поэтому все билеты стоили одинаково и были без указания мест, так что рассаживаться предстояло согласно скорости реакции – и я, купив программку, заняла стратегически выгодную позицию под самой дверью зала. Когда с первым звонком его открыли и народ потёк внутрь, я успела обосноваться в первом ряду – в кои-то веки выбранное мною место было законно моим, такого, кажется, не было со времён моего последнего визита в «Человек».
Николай Шейко поставил всего одну главу автобиографического романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», к сожалению, более известного за рубежом, нежели у нас. «Последнее письмо» - практически моноспектакль: мать (Ислентьева) рассказывает своему сыну (Щепачёв) о том, как его родной украинский городок заняли нацисты и она, пожилой врач, оказалась в еврейском гетто. О том, как люди по разные стороны колючей проволоки обнаруживали своё истинное лицо – злорадствовали, безвольно поддакивали оккупантам, сочувствовали, надеялись, отчаивались, продолжали жить по-человечески в нечеловеческих условиях. Рассказывает без чрезмерного трагизма, просто и искренне, пытаясь разобраться в себе и окружающих, бесстрашно принять неизбежность гибели. «Последнее письмо» - очередное высказывание о необходимости сохранять достоинство перед лицом любой беды, короткое – всего на час, но цепляющее и запоминающееся. В нём нет ненависти, есть только любовь двух родных человек друг к другу, не ослабевающая от времени, расстояний и испытаний. Нет избитых героически-пафосных сентенций, сатирических укусов, жалостливых сантиментов – есть честное, живое свидетельство о кошмарной исторической эпохе в контексте быта одного человека из миллионов таких же людей, лишённых человеческих прав по обе стороны фронта. В спектакле всё безупречно: просвечивающий задник с толпой безликих шляп, запах свечей, бесхитростная убаюкивающая песенка – она на идиш, но в ней упорно слышится что-то о матерях, о солдатах. Великолепно играет Ислентьева главную героиню, скромную, интеллигентную женщину, спокойно ведущую своё повествование: эмоции не прорываются наружу, они внутри, в каждом слове, в таком естественном страхе поставить точку, прервать последнее письмо, единственное свидетельство непростой судьбы. На её лице улыбка, она успокаивает себя, сына, нас: всё не так плохо, и в день перед казнью можно прошивать ватой одежду к зиме, задавать ученику урок, обещать больному скорое выздоровление. «Этот мир так хорош за секунду до взрыва!»©
После короткого спектакля у меня оставалось время, чтобы, доехав до родной Молодёги, прогуляться в своё удовольствие дворами до дома пешком, неспешно накатать пост, отвлекаясь и ужиная, и сейчас ещё свободное время останется, прежде чем спать свалить пораньше. Завтра мне снова светит ясным светом театр, и надо бы улучить время купить себе туфли какие-нибудь на грядущий учебный год, пока народ с дач и заграниц не понаехал, а то свои красные выпускные я за лето уже истаскала в хлам. Ибо лето, однако же, кончается – не верится, что осталось меньше двух недель. Июль тянулся очень долго, август как-то быстро пролетел… До завтра, в общем, дорогие мои.)

Сегодняшний визит в Джаббервоки после просмотра «Челси со льдом» и обратный путь от кинотеатра 35Мм до Курской заняли около полутора часов, так что на платформе я стояла уже в районе шести вечера. Впрочем, время на пообедать оставалось у меня в любом случае, для чего я, доехав до Арбатской, завалилась в уже привычный Кофеин. Вспомнив, что тамошние смузи я ещё не пробовала, я решила провести сравнение с гадостью из Шоколадницы и заказала клубничный, оказавшийся вкусным и холодным пойлом – не смёрзшимся в ледышки соком, а реальным ягодным пюре. Осилив смузи за полчаса, ибо почитать на сей раз ничего халявного не обломилось, я пошагала по бульварам до театра на Малой Бронной, согласно своему закону чередования театров. Притопала как раз к первому звонку, приобрела программку, ввалилась в душный зал, немного покочевала по передним рядам и в итоге благополучно обосновалась в середине третьего, ибо публики было немного, даже бельэтаж не стали открывать, а после антракта её традиционно стало и того меньше. А ведь я в кои-то веки смотрела более-менее осмысленную вещь после череды комедий, не стоящих многих добрых слов…
Павел Максимович Торчалов, государственный реформатор периода оттепели (Никулин), помер и попал в нечто вроде Чистилища – «отстойник», напоминающий психбольницу, где на полпути до жизни вечной каждый должен вспомнить свой самый страшный грех. Сие учреждение разбито на палаты, управляющие должности занимают навсегда застрявшие там самоубийцы, чай и водку там пьют понарошку, а единственное развлечение – телевизор в подвале да ходящий по кругу трамвай. Нашего героя окружают оригинальные товарищи по несчастью, например – крепостная Лиза (Кречетова), любившая Пушкина и зарубившая топором бывшего любовника-шантажиста, или большевик Сашка из команды цареубийц (Цурский), который свой грех никак вспомнить не может. Таких забывчивых отправляют проживать земную жизнь по новому кругу, и каждый круг ещё хуже предыдущего – Сашке в третьем кругу обещано стать хромым кастратом-эпилептиком, в детстве – жертвой изнасилования, в старости – паралитиком, и Торчалов отмаливает отсрочку своему недругу. Но «Страсти по Торчалову» - не рассадник христианской морали, сюжет пьесы Никиты Воронова сплошь строится на неожиданностях: те поступки, которые покойники считали добрыми, оказываются дурными, и наоборот, в зависимости от «контекста» человеческих судеб. Мы редко находим время оценить себя объективно, подумать, как наши достижения повлияли на окружающих, как мы наследили на чужих путях, но Торчалову даётся такая возможность, и не только: на примере отца и сына Кушкиных (Ершов) он понимает, что желание подарить народу свободу «сверху» превращает людей либо в трусов, либо в бандитов, а угнетатели подчас боятся не меньше угнетаемых. Кто выдавит из себя раба по капле, кто научится плакать, а кто услышит свой «звонок» и дождётся загадочного существа в белом плаще, которое заберёт раскаявшегося куда-то «дальше», предстоит увидеть зрителям. Я только скажу, что в «Страстях» хватает и трогательных, и пронзительно грустных, и смешных моментов, но хватает и чрезмерной затянутости, которая не идёт спектаклю на пользу при достаточно неглубокой его философии. Актёры – молодцы, особенно Дурова в роли комендантши Риммы, самого трагического персонажа, выходящая на поклоны со слезами на глазах; всё никак не могу вспомнить, где ещё я её видела в похожем амплуа, как будто она играла в «Крутом маршруте». Во многом ради неё стоит посмотреть этот спектакль – ну, и если он кого-нибудь о чём-нибудь заставит задуматься, тоже будет хорошо.
Выйдя со спектакля, я с удовольствием прогулялась обратно до Арбатской, приехала домой, бодро занялась постами, умеренно отвлекаясь и ужиная по старинке соевым молоком да бутербродом с арахисовым маслом. А сейчас уже начинает хотеться баиньки, чем я и собираюсь в скорейшем времени заняться, ибо завтра придётся просыпаться и снова в театр идти. До новых рецензий, мальчики и девочки)

Лечь пораньше вчера удалось. Правда, не успела я толком заснуть, как почувствовала, что на меня что-то упало и по мне поползло. Потом снова поползло, и снова… догадавшись, что это благодаря изменению погоды к лучшему вновь появились цикады, я вынуждена была накрыться простынёй, хоть и было жарковато. К утру простыню я скинула, цикады исчезли, оставив только один труп, видимо, нечаянно придавленной мною, однако появилась муха, также желавшая на мне посидеть – пришлось опять накрываться. В общем, встать по будильнику мне тоже удалось, ибо толком заснуть после побудки мухами я тоже не успела. Позавтракав тремя вег-сосисками малого калибра, я с утра пораньше (то есть в районе полудня, когда я обычно только просыпаюсь) пошагала на автобусную остановку и вскоре уже неслась в вагоне метро до Курской. По нагретому солнцем Земляному валу я дошагала до кинотеатра 35Мм, билет в Малый зал на три часа обошёлся мне в сто рублей, тогда как габариты экрана в этом зале были вполне приличными. За что люблю этот кинотеатр – так это за то, что все фильмы там крутят с субтитрами и можно, не обращая на них особого внимания, слушать оригинальную английскую речь, в данном конкретном кине щедро пересыпанную факами (благодаря этому и только этому, уверяю вас, оно получило рейтинг +18).
Абель Феррара вернулся к жанру документального кино, чтобы показать, каким был и каким должен был оставаться всегда легендарный отель «Челси», ныне рискующий превратиться под новыми владельцами из анархо-сквота в ничем не примечательное дорогое и аккуратное местечко. При Стэнли Барде «Челси» был островком абсолютной свободы, создающим для творческих людей в целом и гениев в частности эпохи вокруг семидесятых именно ту атмосферу, в которой они только и могли существовать. Секс, наркотики, рок-н-ролл, убийства, самоубийства, призраки… «Челси» порочный, мрачный, загадочный, безумный, весёлый и притягательный – уникальный. Впрочем, перечислять всех знаменитых постояльцев отеля, среди которых были Марк Твен, О’Генри, Владимир Набоков, Теннесси Уильямс, Энди Уорхол, Джимми Хендрикс и Боб Дилан, Феррара не стал, ограничившись короткой, но яркой актёрской инсценировкой гибели Нэнси Спанджен (автор справедливо придерживается версии, что Сид Вишез не имеет к этому инциденту никакого отношения). Режиссёра больше интересуют ещё живые, нежели уже мёртвые, и фильм в основном состоит из откровений говорящих голов различной степени известности, как вспоминающих бурную молодость, так и сетующих на перемены, грозящие постоянным обитателям «Челси» выселением. Наиболее любопытный рассказчик – Милош Форман, вдохновенно несущий какой-то бред про кармы на протяжении нескольких минут. Быть может, «Челси со льдом» - не самый динамичный и зажигательный фильм, зато он ладно скроен и крепко сшит из документальных съёмок тех лет и сегодняшних, сдобрен любимой музыкой, своеобразным юморком и, наконец, доносит горькую мораль о захвате капиталистическим настоящим последних обломков богемного прошлого. Всем, кто любит стиль Феррары, он должен понравиться.
Досмотрев короткий фильм, я наконец-то дорвалась до визита в букрум Джаббервоки, расположившийся по соседству, и проторчала там чёрт знает сколько времени, обойдя все полки и облапав кучу книжек. Заинтересованным господам: во-первых, там есть манга, анимешные календари за прошлые годы и много пиратского аниме, частью распродающегося; во-вторых, там есть два тома коллекционной серии «Поэты русского рока», которые у меня уже есть, а у кого ещё нет, спешите приобрести. И куча изумительных детских книжек с картинками (сама бы читала), и классика всевозможных жанров, и немного литературы на родном ей английском там тоже есть. Ну, а я пришла туда по наводке из Додо за пьесами Пикассо, кои там и нашла, и купила, и дальше пошла. На этом, само собой, история не кончается, ибо пошла я не домой, а в театр, но на этом кончается пост. Спустя неопределённый отрезок времени ждите следующего, уже с театральной рецензией.)

Почитав давеча перед сном и без особых проблем отдавшись Морфею, я ранним утром проснулась от запаха дыма, машинально закрыла окно, легла спать дальше, проснулась от духоты, машинально открыла окно, убедилась, что дым уже рассеялся, и снова легла спать. И так пока в районе полудня не разбудила мама, собиравшаяся тащить бабушку за пенсией – а упоминание о деньгах напомнило мне заняться составлением списка покупок на первую декаду сентября по театральным репертуарам, а то вдруг студак не сразу выдадут. Занявшись и благополучно закончив с этим занятием, пострадав ещё кой-какой ерундой, я вовремя покинула дом родной и снова направила свои стопы посредством автобуса и метрополитена до Чеховской, на Тверскую, в театр Станиславского. Хвала Магистрам, на сей раз была не премьера, столпотворения не предвиделось, и я, приобретя программку, без проблем отсиделась у входа в партер до первого звонка, а затем отправилась приискивать в зале свободное место, которое и нашлось в пятом ряду – крайнее у центрального прохода. В антракте опоздавший законный владелец оного меня согнал, но, поелику после первого действия всегда кто-то уходит, я тут же устроилась рядом дальше, но тоже в крайнем кресле.
По расплывчатому названию «Мужчина и женщины» пьесы некоего Рейно-Фуртона можно подумать, что она преимущественно про любовь. Однако роман в спектакле всего один, и то целомудренно протекающий где-то на втором плане, зато трупов – целых три. В отношении правдивости и убедительности изображения криминального мира сюжет сродни детским мультикам, но это в комедии не главное: действие не провисает, скучно не становится, а иногда даже становится смешно, хотя не столько от происходящего, сколько от истерического хохота публики. А сюжет таков: скромный интеллигентный пенсионер Амедей (Пантелеев) случайно спас вольную проститутку Катю (Халилуллина) от преследования сутенёра, а его самого так же случайно прикончил, запихнув в шкаф с сувенирными стрелами. Вынужденный прикидываться суровым «паханом» из Колумбии, бедный дед даёт приют и Кате, и её «коллеге» Кики, а когда благодаря очередному несчастному случаю был убран конкурент из Африки, к ним присоединяется негритянка Белоснежка. Амедей становится состоятельным владельцем небольшого борделя, и даже прибытие кузена-кюре Жозефа (Гейхман) не портит ситуации – преподобный внюхался в посыпанные кокаином салфетки и открыл в себе мачо. И так бы они и жили припеваючи, но драматургия, теоретически, должна учить нас разумному, доброму и вечному, а не противозаконному, поэтому коллектив самораспускается: Кики и Белоснежка засобирались замуж, да и Амадей с Катей решили начать новую совместную жизнь где-нибудь подальше от своего притона. Вечный кинк бесталанных драматургов и прочего рода графоманов: даже если тебе за семьдесят, у тебя ещё есть все шансы отхватить молодую, красивую, любящую и верную! Но в комедии главное – не мораль, а юмор, который строится здесь преимущественно на том, что когда Амадей выражается развёрнутыми предложениями на литературном языке, остальные герои его не понимают, думая, будто он говорит не по-французски. Зрители воспринимают его речи не хуже анекдотов, видимо, привыкнув, как пресловутые «коты» и «марушки», изъясняться односложно и информацию от окружающего мира получать в том же виде. Актёры никаких чудес в игре не обнаруживают, однако смотреть на них можно, музыка также не радует, но и не раздражает, а декорации первого действия, изображающие покосившийся в прямом смысле этого слова быт, даже можно назвать удачными. Отключив снобизм, можно даже получить некоторое удовольствие от трёхчасового отдыха – если, конечно, есть от чего уставать, а то в летнем сезоне что-либо осмысленное не сыщешь днём с фонарём.
Выйдя после спектакля на улицу, я порадовалась уже почти забытому ощущению прохладного ветерка, обдувающего после жаркого и душного зала, неспешно добралась до дома, столь же неспешно, отвлекаясь, накатала вышенакатанное. Но теперь мне пора бы и поторопиться – завтра придётся вставать по будильнику, чтобы успеть и в кино, и в театр. Прощаюсь до новых рецензий – двух) И машинально закрываю окно: вновь потянуло гарью…

Лечь спать пораньше давеча не получилось: я упёрто досидела перед монитором до привычной отметки в три часа. Утром пришёл папа, я еле успела уловить на краю дрёмы звук открывающейся двери и улизнуть с его территории к себе на диван, но доспать не получилось тоже: сначала в коридоре взорвалась бутылка кваса, и квасом стала пахнуть вся квартира, потом на улице заморосил дождь – бесшумный, серый, осенний, но достаточно продолжительный такой дождик, с этих дождиков хотя бы трава зелёная начала появляться. В общем, я встала, пострадала ерундой, послушала радио, почитала что попало, да и засобиралась после обеда в театр, что на Малой Бронной, на общественном транспорте до Арбатской да на своих двоих по бульварам. Купила программку, поднялась к партеру, успела почитать перед первым звонком и отправилась покорять первые ряды, где методом проб и ошибок осела в конце концов в середине пятого ряда. Зал внезапно заполнился практически битком, включая положенный мне бельэтаж: как-никак, премьера (то есть хорошо забытый старый проект), хоть и не Бронская, а от продюсерской компании «Аметист» силами режиссёра театра «Гешер (Мост)» (Тель-Авив).
Весь сюжет пьесы Мухарьямова по рассказу Башевиса-Зингера, «Поздняя любовь» (одноимённая вещь Островского ни при чём), можно пересказать в две фразы, а не в два действия по час каждое. 82-хлетний американский еврей Гарри (Каневский), имея четырёхмиллионное состояние, живёт скромно, почти убого, и, пережив жену и двоих детей, уверен, что больше ни одна женщина не переступит порог его квартиры. Его единственный собеседник, секретарь Марк (Спиваковский), собирается уехать в Израиль, но по соседству как раз появляется некая Этель (Клара Новикова) – тоже немолодая, тоже одинокая, тоже еврейка, тоже миллионерша и даже уроженка того же местечка в Польше, что и Гарри. Вспыхивает роман, наш оживший старичок всерьёз готовится к свадьбе…а невеста возьми да и выйди в окно, пожелав присоединиться к покойному супругу. Если бы она не оставила предсмертной записки, я бы не сомневалась, что она нечаянно выпала, перебрав ядрёной смеси красного вина с виски: еврейская женщина никогда не покончит с собой, особенно зная, что у неё есть дочь. Однако факт остаётся фактом: бедного Гарри использовали в качестве исполнения последнего желания, бедных зрителей оставили без привычного хэппи-энда, хотя показали, что воспрявший дед не упал духом, а отправился на поиски родни погибшей возлюбленной. Стоит ли искать смысл в этой сказке? Вряд ли. Слушать замершие в статике бытовые беседы на протяжении всего спектакля довольно-таки скучно, разбавляют обстановку только любительские национальные песни и танцы да Спиваковский, который забавен по определению, но его мало. Впрочем, против остальных актёров мне сказать нечего, они стараются, и не их вина, что персонажи плоски и раскрыться им в глубину некуда – только обрасти поверхностными деталями и ворохом ненужных воспоминаний. Ни подъезжающие к самой авансцене декорации, ни нелепый видеозадник, по которому ездят машины и плавают бумажные кораблики, также не способны порадовать глаз. А больше ничего в «Поздней любви» и нет.
Покинув душный зал по окончании спектакля, я пошагала обратно к метро, вернулась домой и неспешно, отвлекаясь, приступила к данному небольшому посту. Теперь он закончен, а я пойду-ка почитаю, а там и посплю. Завтра – в театр. Послезавтра – в кино и в театр… хорошей ночи, дамы и господа)

More Назвавший (или назвавшая?) свою пьесу «Любовь по системе Станиславского» Роми Вальга знал об этой системе только набор страшных слов: «сверхзадача» да «вера в предполагаемые обстоятельства». «От лица» Станиславского читается своеобразное предисловие вкупе с просьбой отключить мобильные, но сам он, слава Богу, на сцене так и не появляется. Ведь перед нами – очередная «комедия», от которой ни единой секунды не становится смешно, а каждый современный комедийный драматург свято уверен, что произведение не получится, если действие происходит не в Париже, а лучше – в центре Парижа. Наш герой Иван Дмитриевич может себе позволить там обитать – он эмигрант во втором поколении, возвращаться не собирается, зато из своего четырёхэтажного особняка ему очень удобно «любить всё русское». Даже своих сыновей он назвал Дмитрием, Иваном и Алексеем – хоть не Карамазовы, а Черномазовы. Старший, «умный», согласно программке, - игроман, средний, «и так и сяк», - ловелас с полутысячным донжуанским списком и внебрачными детьми по всему свету, младший, «дурак», на что программка только намекает, - артист и бессребреник, и каждый задолжал отцу по миллиону евриков. А отец, убедившись, что вытрясти из них долги не получится, возьми да заяви, что смертельно болен, но завещает им своё состояние, только если они отправятся в Москву и женятся на трёх родных сёстрах. Далее сюжет развивается как в детской сказке: братья всерьёз прилетают в Белокаменную, поселяются в отеле, и Алексей влюбляется там в горничную Ольгу – несостоявшуюся актрису, разделяющую его любовь к Пушкину. Прознав об этом, хозяйка отеля, бывшая актриса, подговаривает Ольгу сыграть роли двух своих несуществующих сестёр – потенциальных пассий для братьев Алексея, назвав их, для полного чеховского комплекта, Машей и Ириной, а сама притворяется их матерью, Настасьей Филипповной. Обман удаётся – непонятно, правда, для чего, потому что дамы сами же его раскрывают, и уже братьям приходится вживаться в роли женихов, чтобы обмануть отца. Но и отец обманутым проходил недолго: о чём сразу догадывался каждый здравомыслящий зритель, отелевладелица была его бывшей любовницей, которую после гастрольного романа из МХАТа сослали в провинцию. Несложно догадаться также и о том, что пожилая парочка «всегда любила друг друга» - но что мешало обоим, при их капиталах, разыскать друг друга, а не ждать десятилетиями благовидного предлога в виде авантюры с тройной свадьбой, опять-таки непонятно. Что до братьев, то они узнают, что батя не только здоров, но и банкрот – однако тут свершается очередное чудо: старшенький выигрывает в казино целое состояние, а актриса-бизнесменша, как добрая фея, решает арендовать особняк под отель, прозрачно намекая, что платить собирается натурой. Все счастливы, смысла ноль, актёрской работы как таковой нет, музыка подобрана на редкость безвкусно и служит только тому, чтобы оглушительно обозначать переходы между эпизодами, как школьные звонки. Скучно, господа, и грустно за вкусы соотечественников.
Когда я вышла из театра, смог уже начал сгущаться. Я прошлась до метро, приехала домой и теперь подумываю попытаться пораньше лечь спать. Завтра – снова в театр. А ещё я совсем забыла про «Челси со льдом» в 35Мм – надо будет выбраться в среду, иначе может быть уже поздно. До новых новостей)

Минувшей ночью, не глядя на поздноту времени, я решила продолжить традицию и прочитать главу Камши, а где одна глава, там и вторая… А сразу после этого заснуть всё равно не получилось, я опять пролежала без сна до рассвета, а потом проспала до половины второго дня. Пострадав ерундой, объёмы коей по-прежнему позволяли мне такие поздние пробуждения, пообедав и всё такое прочее, я неспешно вышла в столичную духовку из продуваемого вентиляторами жилища и поехала до Чеховской, прихватив свою новую книжку «Руди Нуриев без макияжа». 49 его писем к нобелевскому лауреату по литературе, автору «Вивисектора» Патрику Уайту, которые Уайт передал Юри Рюнтю, а тот пересказал их по-русски… удивительно, как талантливые люди умудряются находить друг друга. Дорога моя протянулась до Чеховской, где я вышла на Тверскую и дошагала до театра Станиславского; издалека заметив большое скопление народу перед входом, я заранее поняла: премьеры иногда такие премьеры, что лучше сразу идти к себе на бельэтаж. Так я и поступила, купив программку, благо моё место там в середине третьего ряда было вполне удобным, если не отлипать от бинокля; зал действительно заполнился битком, и на бельэтаже всё первое действие шла возня – кто-то приходил, кого-то сгонял со своих мест, кто-то уходил, не дожидаясь антракта, кто-то пересаживался на освобождающиеся кресла. А я смотрела спектакль.
Новое творение братьев Пресняковых «7 дней до Потопа» вкратце можно назвать рекламным роликом чипсов Lay’s, растянувшимся на два с половиной часа для того, чтобы потрафить благоволящему драматургам государству. На сцене – гигантская тумба, изображающая пачки чипсов со всеми существующими вкусами, спектакль начинается с танца нескольких человек с пачками в руках, одетых в костюмы из всё тех же пачек. И наш главный герой, офисный планктон Йон, своими злоключениями обязан именно чипсам: в супермаркете консультант («мерчендайзер», гордо сообщает программка) заставил его купить пачку с лотереей, уверив, что именно ему суждено стать новым Ноем, выиграть яхту, собрать каждой твари по паре и, ступив на борт нового Ковчега, начать новый Потоп, который обновит мир. Действительно найдя призовой купон, Йон с энтузиазмом принимается за дело – и его путешествие по инстанциям в первом действии и начале второго сопровождается ненужными вставными эпизодами. Сначала он попадает к чиновнику, которого донимает некий господин, желающий похоронить свою ещё здравствующую супругу во дворе своего дома, чтобы далеко не ездить до кладбища. Затем – в театр, где режиссёр с акцентом и в арафатке ставит «внутренний» спектакль – такой же рекламный (он и назван в честь коньяка – «Remi Martin XO») и «актуальный», как и «внешний»: в нём муж, отсидевший два года за то, что в самолёте его приняли за террориста, возвращается и узнаёт о том, что его жена убила их ребёнка и «отсосала старику из 45-й квартиры», потому что у несчастного дедушки сын погиб в Ираке (остаётся только удивляться цинизму старичка, у которого встало несмотря на горе). Йон резонёрски возмущается, что театр не должен напоминать зрителям о плохом; вообще очевидно, что авторы пьесы и вслед за ними постановщик Владимир Петров искренне ненавидят современный театр, словно сами создают какой-то другой, особый. Наконец, третья басня происходит в зоопарке, которому грозит закрытие, и животные решают, остаться в городе или вернуться в дикую природу. Принятое решение абсурдно до оторопи: принести зоопарку в жертву самого маленького – волчонка, и зарезать его непременно должен тот, кто любит его больше всех – желательно, родная мать, чтобы зоопарк осознал всю степень самоотверженности своих жителей и не прогонял их. Читать рецензию дальше

Прошлой ночью решив, что без дела ворочаться до рассвета ни разу не весело, я, встав из-за монитора, по традиции учебных дней уселась на месте подушки под лампой и вентилятором почитать Камшу. Атмосфера располагала более чем – снова подкралась гроза, гром лопался с оглушительным сухим треском, голубые молнии освещали дома, время от времени заряжал короткий, но мощный и шумный ливень. Дочитав главу, я практически сразу отрубилась и проспала до обеда; в первой половине дня голуби лежали в лужах безвылазно, словно утки, ко второй половине дня лужи высохли. Я пострадала ерундой и отправилась в путь; было жарко, хотя уже не так, как в бытность температуры за сорок, но смог уже явно возвращался – небо снова было белёсым, а не голубым, затмевая солнце, словно тюлем. Доехать мне предстояло до Чеховской, затем дойти до сада Эрмитаж, где у меня было достаточно времени на возню в палатках с хэндмейдом – в итоге была пополнена моя совятня симпатичным глиняным экземпляром. А ещё мне сегодня сплели фенечку, то есть сплели-то давно, а подарили сегодня – радужную, только без голубого цвета, после зелёного сразу синий. На завязывание было загадано желание, и теперь фенька будет круглосуточно меня радовать, поднимать настроение, способствовать позитивному взгляду на мир, напоминать о всяком хорошем, и тэдэ, и тэпэ. Несложно догадаться, что затем я завалилась в театр Эрмитаж, по которому успела соскучиться, купила программку, дождалась первого звонка и, елико публика была немногочисленной, сразу заняла крайнее у центрального прохода место ряду эдак в пятом, где и осталась. Как обычно, после антракта народу стало ещё меньше, зато кислороду, соответственно, больше, а то в зале было душновато.
Достоевского сложно представить себе водевилистом, однако ряд рассказов наиболее близок именно к жанру комической мелодрамы, и «Чужая жена и муж под кроватью» - из их числа. Но если великий прозаик выстраивал юмор преимущественно на диалогах, подобно английским драматургам, то Левитина из его произведения интересовали в первую очередь смешные ситуации. Они очень просты: ревнивый муж, выслеживающий свою супругу, сначала знакомится с одним из её любовников, а затем они оба оказываются под чужой кроватью благодаря обронённой ею записке, пока хитроумная барышня развлекается с их счастливым соперником. Типично театральный сюжет становится поводом к высмеиванию театральщины в целом и различных промедлений и провисаний в целом. Спектакль обозначен как «игра на нервах», и это в первую очередь нервы неподготовленных зрителей, недоумевающих, как можно тратить бесценные минуты сценического времени, надолго замерев в одной позе, несколько раз выйдя на поклон или в десятый раз пропевая один и тот же мотивчик. Но актёрам на попытки поторопить действие робкими вспышками аплодисментов и «остроумными» выкриками наплевать, и именно от их невозмутимой уверенности, а не грубоватых фарсовых клоунад, становится смешно. Этот обаятельный заряд положительных эмоций длится всего два часа и ни разу не даёт забыть о том, что всё это не более чем театр – после нарочитого «наигрыша», «выходов из роли» и прочих мелочей, прямо из перечня режиссёрских ошибок перекочевавших в арсенал художественных средств, гибель собачки от рук нервного рогоносца уже никем не воспринимается всерьёз. Для пущей убедительности живая и невредимая болонка появляется после занавеса. Тем, кто знает и любит (подчёркиваю: знает и любит, а не впервые пришёл!) обэриутский стиль Эрмитажа, визит «под кровать» должен понравиться.
После спектакля мне осталось только выйти на свежий воздух, неспешно прогуляться обратно до метро и приехать домой – чаёвничать, псто катать, фигнёй страдать. Скоро пойду снова Веру Викторовну читать, а второй том Даррелла я сегодня в метро доперечитала и завтра уже свежекупленную книжку с собой возьму. Куда? В театр, вестимо. Вот до завтрашней рецензии с вами и прощаюсь.)

Сон На этом я и проснулась – в половине второго дня. Пострадала ерундой, полистала афиши и репертуары и выяснила, что «Секс, наркотики и рок-н-ролл» идут в Художественном и на Пресне только на позднее время, поэтому их надо смотреть в первую очередь, а «Челси со льдом» появился в 35мм в том числе и на раннее время, и его придётся как-нибудь посмотреть перед театром. Совершив такой нехитрый выбор, я поехала в Художественный к пяти, приобрела 90-рублёвый билет в Синий зал, дождалась сеанса и устроилась на своём традиционном месте в середине третьего, кажется, ряда.
Формулировка «Sex & Drugs & Rock’n’Roll» ранее использовалась мною как обозначение некоей жанровой категории вне зависимости от вида искусства. Теперь появился фильм с таким названием, но в эту категорию он не вошёл: это байопик о человеке, некогда сочинившем этот общеизвестный девиз семидесятых. Об Иэне Дьюри – культовом музыканте и инвалиде, пережившем все мучения и унижения, которые принёс ему в детстве полиомиелит, лишивший его одной ноги, и научившемся всегда подниматься самостоятельно, если жизнь сбивает с ног. В этом фильме нет секса – в том смысле этого слова, какой мы применяем к кинематографу, так что даже непонятно, за какие заслуги его наградили рейтингом +18: разве что за речь с факами, которые переводчики всё равно старательно игнорировали. Нет наркотиков – никто даже не напивается как следует, а таблетками балуется только один из персонажей. И практически нет рок-н-ролла как творческого пути Дьюри, хотя вставные эпизоды со знакомыми и любимыми песнями приятно ласкают глаз и слух. Зато в нём очень много личной жизни Дьюри, которому скандальная репутация не мешала любить двух главных в своей жизни женщин (одновременно, но что с того?) и сына Бакстера, и воспитать из него достойного наследника. Смешение реального и воображаемого, особенно когда наш герой в своём клоунском обличье выходит на сцену исповедоваться перед пустым залом, живо напомнило мне некогда посмотренный мною байопик прошлого года о Чарльзе Бронсоне – и даже, пожалуй, есть нечто общее между этими двумя импульсивными и артистичными людьми, готовыми в любых обстоятельствах отстаивать свои принципы и индивидуальность. «Секс, наркотики и рок-н-ролл» - это качественно сделанная душевная семейная вещь, не имеющая ничего общего со своей афишей, что может кем-то расцениваться как минус, кем-то – как плюс. Мне же понравилось наблюдать за игрой Энди Серкиса, наконец-то «во плоти», поскольку всегда считала его талантливым актёром. К тому же он действительно вполне похож на Иэна лицом.
По окончании фильма я решила воспользоваться случаем и заехать в Джаганнат за едой, ибо у меня недавно закончился большой запас веганских сосисок, а без них есть макароны как-то непривычно. Добравшись до Комсомольской и скупив последние упаковки сосисок, я зашла в кафе Джаганата пообедать и заказала старую добрую и горячо обожаемую веганскую пиццу, а быстро осилив оную, решила, что недооценила свой аппетит и можно попробовать что-нибудь новое. Выбор пал на загадочные «самосы с картошкой», и я стала счастливым обладателем скромного треугольного конвертика из теста за полтинник. Я думала, что внутри будет безобидное картофельное пюре, а там… трава такая трава! Со специями и пряностями, мягко говоря, переборщили – начинка получилась настолько острой, что вкус картошки не ощущался в принципе, а когда доводилось раскусывать какие-то мягкие горошины, аж уши закладывало. В общем, сей шедевр индийской кулинарии я так и не осилила и поехала домой – отпаиваюсь теперь своим зелёным чаем с вареньем и чипеньками. Завтра, если ничего опять не отменят, у меня наконец-то снова театр. Вот до завтра и затыкаюсь)

Минувшей ночью мне снова долго не удавалось заснуть, а потом я снова проспала до двух, пока не разбудили – впрочем, торопиться было некуда: всей необходимой ерундой, на которую мне хватило плавящихся от жары мозгов, я успела пострадать прежде, чем пора было вываливаться до театра. Вывалившись пораньше, я мужественно добралась от Курской по кольцу до Комсомольской, осуществила долгий переход, чтобы выйти на нужную сторону, и дошла до ЦДКЖ. Силы были на исходе, и я грела душу тем, что какую бы ерунду мне ни пришлось смотреть, я буду удобно восседать в прохладном зале – однако на двери меня встретило объявление, гласящее, что спектакль «Лунный свет, медовый месяц» от театрального агентства «Лекур» отменяется. Естественно, без предупреждения, как всегда. Я вернула билет в кассу, получила назад свои кровные и, жизнерадостно матерясь, снова вышла на свет Божий; праведный гнев открыл мне второе дыхание, и я в час пик по красной ветке доехала до Библиотеки в вагоне без кондиционера, чтобы перейти на Арбатскую и ломануться в кинотеатр Художественный. Ничего родного и знакомого репертуар не обещал, по афишам даже невозможно было понять, уже прошёл или ещё не начался «Челси со льдом», и когда ждать «Секс, наркотики и рок-н-ролл». Я села позвонить родне и поняла, что второе дыхание вышло и в метро я не вернусь, пока не посмотрю хоть что-нибудь. Пришлось идти в Синий зал на «Фламандские натюрморты» на сеанс на семь – как раз в семь я и явилась в кинотеатр, посему опаздывала минут на пять и, не глядя на цену, взяла билет и побежала туда. В тёмном зале билетёрша крепко взяла меня за руку и повела вдоль рядов; зал был полупуст, и, чтобы никого не потревожить, я собралась было присесть на крайнее место в одном из передних рядов, но билетёрша сжала моё запястье, удержала возле себя и протолкнула в причитающийся мне ряд. Пройдя по ногам, я уселась в его свободной середине и присоединилась к просмотру – надеюсь, опоздание (тогда ещё не прошли титры) не сильно повлияло на моё впечатление.
Современный артхаус со всё большим упорством стремится к максимальному натурализму. Вот и «Фламандские натюрморты» (для англоговорящего мира – «Неудачники») лишь весьма условно окрещены трагикомедией, являясь на самом деле псевдодокументальным изображением эпизодов из жизни одной захолустной деревушки во всех её нарочито отталкивающих подробностях – секс, блевотина, дерьмо прилагаются. Потомки развесёлых поселян, когда-то воспетых щедрой кистью Хальса и Стена, по-прежнему много пьют, едят и распевают похабные песенки, потому что больше ничего им не остаётся. Жизненная энергия и удаль, их переполняющие, не находят другого выхода, кроме как в соревнованиях, кто сумеет больше выпить – итог очевиден и отнюдь не так пасторален, как великих живописцев: разруха, рукоприкладство, болезни, ранняя смерть. Наш главный герой, Гюнтер, появился на свет «по ошибке», был брошен матерью и вырос в обществе отца, его матери и его четырёх братьев, больших охотников до низменных удовольствий. Семью удерживали вместе только патриархальное чувство рода и вытекающие из оного своеобразные принципы кровного достоинства, но это было её единственной частично положительной чертой. Однако выход можно найти из любого дна: Гюнтер с младых ногтей пил, курил… и записывал происходящее вокруг него. Позже, сообщает хронологически нарушенный сюжет фильма, он выпустит пять романов и, как бы ни довлело над ним его собственное прошлое, найдёт в себе смелость не отказаться от роли мужа и отца. В «Натюрмортах» есть моменты страшные, трогательные, забавные, но общее впечатление от фильма осталось бы тяжёлым, если бы не финал, демонстрирующий надежду на новую, лучшую жизнь. Досидевшие до конца вышли с улыбками, вот только досидели не все: кино о детском восприятии сомнительной романтики беспредела и поздних рефлексиях воспитанного шайкой холостяков мужика адресовано явно не всем и каждому.
Опосля просмотра я прогулялась по вечереющему Арбату до Смоленки, а теперь вот сижу думаю, что бы завтра такое посмотреть, ибо театр не запланирован, а кино запланировано. До новостей)

Апдейты от склеротика

Разбудить меня сегодня смогли уже где-то в районе двух, только сообщив, что начался дождик и можно наконец открыть окно. Дождик, конечно, прошёл очень быстро, зато сильный ветер поднял живописную песчаную бурю карликового пошиба, да и смог наконец-то полностью рассеялся, небо снова стало голубым, а солнце ярким. При том, что благодаря кондиционеру дома больше не взмокаешь, можно даже сказать, что погода налаживается. Пострадав ерундой в незначительном количестве, я опосля завтракообеда отправилась в путь-дорогу на общественном транспорте до Арбатской, а затем пешком по Поварской – до театра Киноактёра. Внутри мною была приобретена программка очередного спектакля независимой антрепризы Людмилы Живитченко, в которой не указывалось автора пьесы, а «компаньон» был написан через Ё. Народ уже занял все кресла, пришлось привычно подпереть колонну до первого звонка, когда все снова повалили в партер, ибо бельэтаж закрыли – и в партере снова было жарче и душнее, чем в холле. Немногочисленность публики позволила мне беспроблемно устроиться на крайнем у центрального прохода кресле в ряду эдак пятом. Читавшие хоть одну из моих рецензий на антрепризные комедии могут дальше не читать, ибо я повторяюсь.
В спектакле с названием, отдающим позапрошлым веком – «Безумства любви», - ни любви, ни безумств ни наблюдается. Это классическая адюльтерная история, по которой, правда, непонятно, оправдывает автор супружеские измены или же порицает. Чета Себастьян прожила во взаимной верности 25, кажется, лет и собралась отметить дату в ресторане, а их друзья, Боттены, решили этим воспользоваться – всяк по-своему. Гислена Боттен получила разрешение у Жозианны Себастьян провести вечер в их квартире со своим любовником, Анри Боттен – такое же разрешение у Филиппа Себастьяна с целью встретиться со своей любовницей. Но накануне запланированного мероприятия Филипп начинает подозревать свою благоверную в связи с нанятым ими декоратором Жераром, праздник срывается, и хозяева апартаментов остаются дома. Приглашённые же любовники начинают прибывать по указанному адресу, а вслед за ними – писательница Дюмор, с которой Филиппу необходимо заключить контракт. Комедия положений плавно перетекает в комедию всеобщей путаницы с переменой ролей и имён, отчего изредка даже становится смешно, хотя до аналогичных комедий Куни, виденных мною на Юго-западе и в Сатириконе, этой практически целомудренной постановке ещё очень далеко. Завершается она неизбежным и предсказуемым хэппи-эндом со всеобщим взаимопониманием, не успев наскучить – единственным раздражающим фактором была музыка, которую врубали на полную громкость, когда суета и мельтешение на сцене достигали апогея, выбирая наиболее общеизвестные треки. Каждый персонаж представляет собой плоский хрестоматийный юмористический типаж: патриархальный муж, бой-баба, седина-в-голову-бес-в-ребро, манерный метросексуал, девушка избыточно свободных взглядов, маразматичка с нездоровой любовью к собакам и прочая. Но среди актёров, пожалуй, попался только один настоящий юморист для воплощения своего карикатурного образа со всей полагающейся яркостью – Липкин-Жерар, остальные же ничего интересного не изобразили. Публика, впрочем, в восторге от шуток петросяцкого пошиба – так что даже как-то грешно продолжать ругаться на их любимый театр, посему на этом и заканчиваю.
Лето кончается: когда я вышла из театра, уже опустились сумерки, зажглись фонари, стало худо-бедно попрохладней – раньше в это время было ещё светло. А когда я доехала до дома и, поленившись, села за ужин, пост и сопутствующую ерунду, даже состоялась кратковременная гроза с дождём, невпечатляющим громом и красивыми голубоватыми сполохами молний. Не столь давно ветер бил жалюзями об окно, теперь только сквознячок от окна до открытой двери звенит моей инь-яновской звенелкой над входом. Лепота, в общем, и благорастворение воздухов. Завтра мне снова в театр. Чао, крошки.)

Хвастаюсь покупкой (+фото) «Светские комедии» не назовёшь вершиной творчества Уайльда, но смешить публику явно была последней из его целей. «Веер леди Уиндермир» - высказывание о наболевшем, о господствующих в обществе предрассудках, определяющих отношение большинства к тому или иному человеку вне зависимости от его личных качеств. Единственная ошибка молодости стоила миссис Эрлин слишком дорого – потери ребёнка. Прошло двадцать лет, но леди Уиндермир, образцовая светская львица, не должна знать, что дама с сомнительной репутацией, которой покровительствует её супруг, - её родная мать. Ради того, чтобы дочь не повторила её судьбы, миссис Эрлин, разбитная эмансипе, обнаруживает в себе любящее сердце и приносит в жертву своё будущее, над которым едва не начали расходиться тучи. По сути, это трагическая история, но понимает это, кажется, только исполнительница главной роли Светлана Брагарник. Она играет с полной самоотдачей, на разрыв аорты, абсолютно живо, естественно, убедительно, ярко, без излишеств, как могут играть только умудрённые опытом мастера сцены. Остальные служат ей лишь фоном, либо не играя вовсе, либо переигрывая, фальшивя и неуместно комикуя, тогда как действительно смешные места в тексте пьесы проходят для зрителя незамеченными. Только благодаря Эрлин-Брагарник с неослабевающим интересом смотришь спектакль, финал которого заранее известен, а эпизоды перемежаются несколько затянутыми и утомительными якобы танцевальными этюдами и статичными мизансценами в стиле групповой фотографии. Первое действие, в котором она появляется лишь эпизодически, временами смотрится скучновато, зато второе, где звучат оба её длинных монолога, смотрится взахлёб, зацепляя и долго не отпуская внимание. Оформление также радует глаз: на статистах массовки – иначе второстепенных персонажей, исполняющих преимущественно декоративную функцию, и не назовёшь – сменяются со вкусом выполненные костюмы; задник, изображающий словно гризайлью нарисованный прозрачный Лондон, по которому бегут облачка тумана, весьма живописен; «мокрые» зонтики смотрятся натурально; беспроигрышные звуки Морриконе не отвлекают от происходящего. В общем и целом постановка оставляет сдержанно-приятное впечатление добротного пересказа, не открывшего новых Америк, но и не испортившего авторского замысла. Всем вожделеющим классики в летний сезон рекомендуется.
Трёхчасовой спектакль подошёл к концу, я выбралась из жаркого, душного зала в слегка задымлённую городскую среду, пошагала по Земляному обратно к метро и поехала домой. Дома позволила себе сперва пострадать ерундой, а к рецензии приступить уже только в третьем часу, отвлекаясь на всё подряд. Завтра можно будет выспаться, а вечером я встречаюсь с Асёной и Марусенцией – посидеть, где попрохладней, потрепать за жизнь и заодно обмыть тот факт, что все мы благополучно поступили, куда хотели. Прощаюсь с вами, родные мои, до завтра либо послезавтра, елико послезавтра у меня снова театр, само собой.)

More Естественно, начало спектакля на самом деле было в семь, билеты напечатали с ошибкой. По такому случаю зрителей уже впускали, но целый час делать там было нечего, и я вернулась на ту сторону, где оказалась в начале – в Шоколадницу, где я коротала время перед предыдущим визитом в ЦДКЖ. Первым делом умылась, ибо дым начинал выедать глаза уже после нескольких минут на улице, так что в метро я ехала не читая, а закрыв глаза, и то они только спустя остановки три перестали болеть. Вот и в Шоколаднице, заказав и получив очередной ещё не попробованный фруктовый коктейль, «Бодрую клюкву», я закрыла глаза, давая им отдых и заодно абстрагируясь от реальности, полной шумными детьми. У того, что я пила, от клюквы был только розовый цвет, а вкус – от яблока: обычный холодный яблочный сок. Спустя минут сорок я совершила ещё один марш-бросок обратно до ЦДКЖ, где купила программку спектакля от LA’театра и стала ждать первого звонка. Народу собралось немного, посему я благополучно устроилась в третьем ряду, на крайнем у центрального прохода месте, и приготовилась внимать.
Жан-Мари Шевре назвал свою пьесу просто и понятно: «Сквот». У нас широкая публика таких словей не знает, и свою постановку Татьяна Ахрамкова окрестила вне смыслового контекста: «Париж спросонья». Почему непременно спросонья, непонятно, но материал – местами смешную и абсолютно предсказуемую комедию, прославляющую дружбу народов, – новым именем не изменишь. Действие – несложно догадаться – происходит в Париже, где сын консьержки в отсутствие хозяек впустил своего друга, араба Самира, с его девушкой, полькой Марылей, пожить в квартире сестёр-старушек. Естественно, сёстры возвращаются внезапно, застают бездомную парочку и, разыграв злого полицейского и доброго полицейского, решают оставить их на испытательный срок. Пока молодые гастарбайтеры пытаются найти работу, учительница Жанн занимается французским языком с Марылей, не только говорящей с акцентом, но и упорно называющей себя в третьем лице, а военная медсестра Маривонн переходит от холодной войны к взаимопониманию с импульсивным Самиром. Постепенно подопечные заменяют старушкам детей, и совместными усилиями эти «дети» офранцуживаются, облагораживаются, одеваются с иголочки, обзаводятся гражданством, собственным бизнесом, жилплощадью, штампом в паспорте и двумя детьми. Казалось бы, можно только порадоваться за стабильное счастливое будущее, ожидающее всю семью, однако финал заставляет усомниться в правильности произошедшего. Вместо двух оригинальных, колоритных личностей появилась среднестатистическая ячейка европейского общества, коих множество – и, достигнув нового статуса, Самир и Марыля напрочь забывают о том, как находились на социальном дне, и возмущаются, обнаружив, что их новую квартиру заняли двое негров. Не оказали ли им сёстры медвежью услугу, помешав добиться всего полностью самостоятельно? Конечно, спектакль не об этом, а о том, что видеть врага и оккупанта в человеке другой национальности, да и вообще – в непохожем на тебя человеке, – по меньшей мере глупо. Вряд ли многие из зрителей задумаются о том, что дружественное сосуществование и взаимопомощь – это хорошо, а ассимиляция – плохо. Впрочем, исполнения какой бы то ни было дидактической функции от комедии ждать не приходится – на неё приходят отдыхать, а не менять закоренелые предрассудки на более прогрессивные взгляды. А для отдыха в ней есть все необходимые незамысловатые компоненты: симпатичная молодёжь, хорошо сыгравшиеся ветераны сцены, известная и любимая музыкальная тема. За два коротких действия наскучить спектакль не успевает, так что ради прохлады в зале его вполне стоит посетить.
Нехотя покинув ЦДКЖ, я дошагала до метро и приехала домой. Очень радует, что к сегодняшнему вечеру дым снова немного рассеялся, так что стало можно открыть окна, но неизвестно, что нам готовит день грядущий. А меня завтра ждёт театр, а перед ним я надеюсь успеть осуществить небольшую разведку. Сейчас пойду сполоснусь и попробую заснуть пораньше, чтобы пораньше проснуться, с вами же прощаюсь.)

Минувшую ночь я спала, пригнув к голове работающий вентилятор, созданный из старой настольной лампы и трёх кулеров – немного шумно, зато не так жарко и в итоге спится лучше. Хотя к ночи дым, за день забивший город, внезапно куда-то утёк и до сих пор ещё, тьфу-тьфу чтоб не сглазить, толком не вернулся. Утром я несколько раз порывалась встать и засыпала снова, какая бы ересь ни снилась, но в итоге проснулась всё равно не так уж и поздно и какой-то необязательной ерундой пострадала до того времени, как подоспела надобность вываливаться из дому. Пообедав арбузом, я поехала до Арбатской и, елико пеший путь предстоял мне неблизкий, снова зарулила в Кофеин и заказала всё того же малинового лимонада навынос, ибо имбирный они навынос не готовили. Попросили подождать минутку, я прождала пять, в выданном мне стакане зачем-то плавали мята и лайм, что превратило лимонад в какой-то невразумительный безалкогольный мохито красного цвета. Стакан с грехом пополам – ну не умею я пить на ходу, не закусывая! – был осилен за время следования по тенистой стороне Поварской, ибо меня неизбежным летним злом ожидал театр Киноактёра с постановкой от независимой антрепризы продюсера Людмилы Живитченко. Какой-то дядя в лихо заломленном кепи раздавал и подписывал тонкие книжечки, но мне он знакомым не показался, и я сразу отправилась в здание, где, что удивительно, даже программки продавали. Я подпёрла с книжкой колонну, первый звонок дали почти ровно в семь, бельэтаж открывать не стали и всю немногочисленную публику пригласили в партер. Обычно, входя в зал, чувствуешь, что там прохладней, чем в холле, на сей раз вышло наоборот. В зале было очень жарко, но, как известно, ломка театрала страшней. Итак…
Общеизвестно, что если Новый год, то должно произойти чудо, равно как и если должно произойти чудо, то непременно в Новый год. На фоне огромной ёлки немолодая учительница Лида (Нильская) пытается заставить свою бывшую ученицу Женю (Полина Долинская) убить карпа, потом учит её соблазнять мужчин, повесив шарик на ухо и дохлую лису на шею. Стоит ей обмолвиться о том, что она любила и до сих пор любит некоего Борю (Владимир Долинский), как этот «прекрасный принц» с лысиной и брюшком заходит в её дверь, чинит кран и уходить не собирается. Вот только не виделись они 25 лет – поэтому Боря принял Лиду за её уже покойную мать, на что та обиделась, вошла в роль и объявила покойницей свою «дочурку». Женя вознамерилась было приударить за пожилым бизнесменом, но безуспешно, а он, протрепавшись с хозяйкой дома, благополучно узнал её, когда она не засмеялась на рассказанный им анекдот. Когда-то, дескать, они по этой причине и расстались: он рассказал, она не оценила, – но вторично совершать сию страшную ошибку они не стали. Как можно после этого поверить в их любовь, если, расставшись по такому пустяковому поводу, больше похожему на предлог, они за 25 лет ни разу не позвонили друг другу и не отправили ни одного письма? Да и над таким анекдотом не рассмеётся ни один здравомыслящий человек: «Летит крокодил и хлопает лапами. Навстречу летит другой и спрашивает: зачем ты это делаешь? – Мух отгоняю. – Так нет же ни одной! – Вот поэтому и нет». Впрочем, здравомыслящими наших героев не назовёшь: Лида упорно строит из себя циничную фурию и от её лица рассказывает о своей любви, Боря упорно принимает её за эту самую фурию несмотря на все оговорки и тоже рассказывает, логика нервно курит в сторонке. Теоретически трагические моменты актёры норовят передать комически, ничего смешного в итоге не получается, грустного – тем паче, хотя наскучить спектакль не успевает: в общей сложности два коротких действия идут меньше двух часов, не считая антракта. Бездеятельная болтология в окружении аляповатых декораций по пути к неизбежному и изначально предсказуемому хэппи-энду изредка разбавляется афоризмами, изобилует самоповторами и, в общем и целом, не несёт в себе какого бы то ни было смысла. Хотя, безусловно, фантазию женщин в возрасте «я стою у ресторана – замуж поздно, сдохнуть рано» должно тешить, что однажды на них может свалиться их первая подростковая любовь, выросшая в нового русского, такого же одинокого и с такой же нежной душевной организацией, как и десятилетия назад. Эдакий бальзаковский кинк.
More

Страничка гласа из пустыни Единственную пьесу братьев Стругацких «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах», далёкую от какой бы то ни было фантастики в узком значении этого слова, интерпретировать непросто. Она заявлена как комедия, и зал покладисто смеётся, хотя на самом деле ничего смешного не происходит: семья профессора Кирсанова и его соседи посреди ночи получают повестки, начинающиеся с фраз: «богачи города Питера…», «жиды города Питера…» и так далее. Сначала адресаты принимают документы за чей-то глупый розыгрыш, но постепенно уверяются в абсолютной серьёзности происходящего. Составители таких посланий к «врагам народа» явно руководствуются логикой «тёти Моти»: если у тебя есть квартира, машина и дача, или если ты еврей, – значит, виноват в том, что остальным тяжело живётся. Если двое детей, две бывших жены и третья жена беременна, – значит, «распутник». Сам профессор, его неунывающий приятель Пинский, демагог Базарин, кроткий старший сын Кирсанова Александр – все принимаются завязывать узелки с тёплой одеждой, гадая о причинах, последствиях и справедливости массовых репрессий. А молодое поколение – младший сын Сергей и его приятель негр Артур – повесток не получили, объясняя это тем, что старики заранее морально готовы к гонениям со стороны властей, уже давно сломлены и покорены, поэтому их могут беспрепятственно использовать в каких угодно целях. Сами же парни при вторичном появлении зловещего «человека в чёрном» сначала попытались откупиться деньгами, затем применили грубую физическую силу – но без толку: дом уже окружён, на чём авторы и оставляют своих героев. Теоретически пьеса – о необходимости выдавливать из себя раба по капле, о чём свидетельствует и эпиграф из Акутагавы, что в какой-то степени справедливо – не стоит идти по первому свисту на бойню, как стадо баранов, нужно оказывать сопротивление. Но при этом и её финал, и история человечества вообще показывают, что отнюдь не всегда люди, страдающие от власть имущих, прикладывали руку к их возвышению и самостоятельно ложились под их зверства, и отнюдь не всегда этих людей ломала государственная машина. Иногда, если ты не пойдёшь добровольно, за тобой приходят и уводят насильно. Это отчасти оправдывает получивших повестки героев – а вот запоздалость действий молодёжи несколько удручает. Вспоминается пословица: если будешь молчать, когда придут за другими, некому будет кричать, когда придут за тобой. А то, что придут и за Сергеем, и за Артуром, если ещё не пришли, не оставляет сомнений: предрассудки «тёти Моти» актуальны в любом веке, а них найдётся место практически для каждого. Но как бы кто ни относился к пассивному или резистентному взаимодействию с диктатурой, структура произведения, хоть и не скучна, однако же и не увлекательна – действие происходит всё время в одном месте и практически в одном хронометраже, диалоги громоздки, но несут минимум смысла и практически не содержат психологической и эмоциональной характеристики персонажей. Они остаются плакатными, как бы ни старались замечательные актёры – Лев Дуров (Пинский, он же режиссировал спектакль), Лакирев (Кирсанов), Никулин (Базарин) и другие. Достаточно плакатным является и появление на сцене сначала человека в нацистской форме, затем в форме красноармейца, которые ведут себя в обжитом нашими героями пространстве как дома, а те их в упор не замечают. Но и без них только слепой не видит, что призраки шовинистских идеологий бродят между нами и пользуются каждой слабиной. Что ж – не будем расслабляться.
После спектакля вывалившись на несвежий воздух – видимо, дым к вечеру становится только гуще – я уже традиционно сполоснулась в фонтане и поехала домой. Завтра – театр, да, не опять, а снова. С ужасом предвижу долгий путь к нему от метро по сорокаградусному пеклу. Согласно Дантову «Аду», наказание жарой постигает Седьмой круг, где располагаются богохульники, извращенцы и лихоимцы. Не, я, конечно, извращенец. Но другие-то за что страдают?..

Пыщ Фильм 2001 года «Кошки против собак» я всегда очень любила и обрадовалась продолжению, появившемуся через девять с половиной лет. Дошкольники, заполнившие галёрку, вряд ли знали, как всё начиналось, а ведь в сиквеле появились старые персонажи: главный герой первой части, бигль Лу, дослужился до главы всей тайной собачьей организации, а анатолийская овчарка Бутч остался полевым агентом, которому по-прежнему не везёт с напарниками. На сей раз таким новичком стал немецкий овчар Диггс, уволенный из полиции за чрезмерную инициативность. Четвероногим снова предстоит спасти человечество от потери взаимопонимания со своими защитниками-собаками, однако на сей раз концепция фильма изменилась по сравнению с началом века. Тогда Лу был типичным героем-слабаком, совершившим подвиг – нам как бы говорили: необязательно быть суперменом, чтобы спасти Родину (сейчас такие «избранные» тоже нередки в масскультуре); но главное – собаки были друзьями, кошки – врагами. Сегодняшний мир не питает иллюзий – Диггс обладает достаточной подготовкой – и проповедует объединение во имя общей цели всех, пусть и непохожих друг на друга. Выясняется, что кошки отнюдь не плохие (походя реабилитировали и мышей) – да здравствует, наконец-то, справедливость! – и у них даже есть своя организация, также стоящая на страже безопасности любимых хозяев – а значит, когда грозит опасность, собачьи и кошачьи агенты могут работать вместе для пущей эффективности. И даже голубя прихватить – в качестве хохмача и некоторой практической пользы. История борьбы с Китти Галор, облысевшей персидской кошкой (роль исполняет сфинкс) с несчастным прошлым, затаившей зуб и на собак, и на кошек, наиболее интересна множеством пародий на известные фильмы, которые оценит только взрослая аудитория. Чего только стоит один кот, сначала живо напоминающий оборотня, а потом превращающийся в котоТерминатора! Злодеи и голубь практически полностью рисованы компьютерной графикой и нарочито мультяшны, остальные анимированы в основном только мимикой, так что на настоящих собак и кошек всяко смотреть приятно – они милые, что делает фильм беспроигрышным при любом раскладе. А он ещё и временами по-настоящему смешной и достаточно динамичный, чтобы не позволять заскучать, не тратя время на излишние надавливания на жалость, морализаторские монологи и прочие пережитки прошлого – зато настоящее и будущее щедро радует спецэффектами. Единственным разочарованием стал Тинклс – тот самый харизматичный белый перс из первой части, которого, пожалев бюджет, превратили в неубедительную человекоподобную меховую куклу с механическими движениями – благо скрашивает собой он лишь полтора эпизода и в одном из них офигенно пародирует Ганнибала Лектора. К тому же есть надежда на его возвращение (Тинклса, не Ганнибала) – а я с удовольствием посмотрела бы и третью часть «Cats & Dogs».
В титры всунули кусочки роликов с собаками и кошками, видимо, прошерстив весь Ютуб, что тоже умилило. После фильма в переходе я удачно купила сторублёвого керамического овчара в коллекцию с большой башкой – похож на Диггса) Фото слева (для ЖЖшников по ссылке на оригинальный пост, мне влом через черновик писать). И вот я дома и в кои-то веки буду от-ды-хать! Завтра в театр. Чао, господа и дамы)

More Купив программку на входе, я впервые узнала о существовании театра п/р Эммануила Виторгана, на спектакль которого я, оказывается, сегодня пришла. Помимо прочего, программка рекламировала скромный бизнес Виторгана – организующую корпоративы и торгующую vip-билетами и сувенирами от Гуччи и Версаче компанию, немецкую химчистку-прачечную и «комисионный» (они так и написали, с одним С) магазин (все заведения – в одном месте на Остоженке). Я поднялась к партеру, почитала до первого звонка, потом с первой же попытки приискала себе местечко в центре шестого ряда, откуда не стала двигаться, хоть свободные места оставались и ближе – зал был довольно-таки неплотно заполнен.
В 1853 году скрипач Йозеф Иоахим представил стареющему Роберту Шуману молодого гения – Иоганнеса Брамса. Позже, во время болезни Шумана, Брамс будет писать романтические письма его жене, пианистке Кларе Шуман, которая была на 13 лет старше его и на 9 лет моложе мужа. Драматург Израэла Маргалит заставила Клару и Брамса обнаружить взаимную симпатию ещё прежде, чем у Шумана обострится наследственное нервное заболевание, представив её как причину рецидива, а после его отбытия в психбольницу – зажить семейной жизнью. В её интерпретации биографий великих композиторов Брамс укладывает спать восьмерых детей Шумана, пока тот не торопится домой из клиники не потому, что серьёзно болен, а потому, что от ревности отрёкся от жены, живя воспоминаниями о ней одиннадцатилетней, которую, по легенде, он тогда уже полюбил. Но сюжет вертится всё-таки вокруг Клары, которая сначала не могла быть счастливой с Шуманом, потому что старый собственник не отпускал её на гастроли – а потом Брамс не смог быть счастливым с ней, потому что она, обрадовавшись свободе, принялась по гастролям пропадать месяцами. Мораль ясна: ни Клара, ни Брамс, ни тем паче Шуман не желали быть домохозяйками, потому что, дескать, всем своим существом отдались служению искусству. А страдают дети, как всегда – каково-то было восьмерым малюткам, когда ни у кого из этого трио (именно «Трио» и называется пьеса) по-настоящему душа не лежала к заботе о них? Но зритель об этом не думает, ему показывают «неслучившуюся любовь» (Клара и Брамс) и трогательную «вечную любовь» умирающего Шумана, а Иоахим выступает в качестве резонёра, безуспешно взывавшего к «моральному» в Брамсе. Есть и пятый персонаж – некий «Призрак», претендующее на инфернальность существо в чёрно-красных одеждах с капюшоном и бритым черепом. В первом действии он выступает в роли общей галлюцинации Шуманов, возникая в окне или за дверью перед затемнением, залитый красным светом – классический театральный предвестник беды. Во втором он превращается вроде как во врача психушки, обладающего способностью читать письма, не вскрывая. В общем и целом, получается среднестатистическая мелодрама – но с точки зрения режиссуры ладно скроенная и крепко сшитая, без провисаний и затягиваний, а с точки зрения актёров – качественно сыгранная. Самому Виторгану, конечно, досталась роль Шумана, и он сыграл её так, как могут только умудрённые опытом ветераны сцены – просто, естественно и неизбежно располагая публику к своему герою, каким бы он ни был. Яковлева в роли Клары временами переигрывала, заставляя зрителей смеяться над избыточными приёмами, но настоящие слёзы, с которыми она выходила на аплодисменты, извиняют ей многое. Но главное, что обеспечивает спектаклю смотрибельность, – это всё-таки замечательная музыка, так часто звучащая и не выключающаяся даже во время антракта. И очень удачная, на мой взгляд, находка – изображение игры на рояле в две руки в виде парного танца. Да и разговоры о музыке звучат вкуснее разговоров о жизни личной. Короче говоря, на безрыбье «Трио» - отнюдь не худший вариант разового времяпрепровождения.
Выйдя из довольно-таки душного театра, я первым делом обрызгалась из фонтана перед памятником Пушкину и Гончаровой и пошла к метро. В моё отсутствие у меня на районе снова прошёл дождь, худо-бедно прибавилось свежести и луж. Завтра у меня театра нет, есть кино, и лечь надо пораньше, чтобы пораньше встать, а то несделанная ерунда опять начала накапливаться. До свежих новостей)