Надеюсь это будет кому нибудь интересно. Вообще книга застыла ровно на половине и я увлёкся новыми проектами, но надеюсь что эта публикация стимулирует дальнейшую работу над книгой.
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЕЛЕНЫ
Глава 1 Симон и Постумий
В Иерусалиме стоял зной. Симон, сын одного из служителей храма шел по городу, он смотрел на городские здания которые видел с детства и всё казалось ему словно только что родившимся, непривычно новым. Симона наполняли смутные, тревожные предчувствия, которые он сам был не в состоянии понять. Он шел по одной из главных площадей города и несмотря на многолюдье этого часа ему казалось, что он идёт в пустоте. Он очень не любил это время, когда жара столь сильна, что кажется будто разум с каждым движением всё больше охватывает слабость. Симон проходил мимо храма, и храм, величайшая святыня иудеев, храм, пред которым он с детства трепетал и благоговел, сейчас казался ему безвкусным нагромождением каменных плит. Вот уже давно Симона одолевало мучительное сомнение, он видел, что религия, которую он впитал с молоком матери, не возвышает дух, а, напротив, делает человека ничтожной пародией на самого себя – грубым, фанатичным и одержимым. В глубине души он надеялся, что на свете должна существовать истинная религия, та религия, которая не имеет ничего общего со всей этой ритуальной мишурой, и возвеличивает, но не унижает человека. Симон начинал ненавидеть религию своего отца, своего народа, видя в ней один только страх: даже имя их Бога – Ягве - они боялись произнести вслух. Часто слушая проповеди в храме, у Симона возникало сильное желание спросить священника: «Если Ягве таков, как вы о нём говорите, непостижимый, неведомый, и мы в принципе не способны понимать его желания и мысли, зачем тогда храм, зачем эти бесконечные ограничения и правила, зачастую и вовсе противные природе человека?» Впрочем, Симон очень хорошо понимал, что посмей он проявить хоть каплю сомнения в вере своих отцов, его тот час бы побили камнями, и не спасло бы даже высокое происхождение. Его отец, священник Захария, имел высокий авторитет у властей Иерусалима, но узнай он об отступничестве сына, наверняка не только бы не попытался помочь ему, но и первым бы призвал забить его камнями. Симон понимал это и не помышлял о том, чтобы когда нибудь поделиться с кем-нибудь своими мыслями.
Он шел по улицам, и тоска наполняла его сердце: во что верить, во имя чего жить - эти вопросы интересовали его с детства. Он не пропускал ни одного служения в храме, ещё будучи несовершеннолетним тайно читал тору и комментарии к ней великих мужей Иерусалима. Вначале ему казалось, что через эти святые писания ему открывается вечная истина, но в один прекрасный момент он понял, что святости в них не больше, чем в запрещённых куплетах непристойного содержания. На страницах торы вместо Бога он находил только унизительный страх перед Богом, которым был пронизан весь иудейский народ. Многие соседние народы считали его народ бесстрашным, поскольку почти каждый был готов умереть во славу господа в любой миг, но Симон постиг, что это иллюзорное бесстрашие, лишь попытка уйти от гораздо большего страха, чем даже страх смерти, страха перед Ягве, способного во мгновения ока превратить всякого в ничто. Самое страшное - быть замеченным этим Богом. Все на кого всевидящая длань господа обращала свой взор становились несчастными, без будущего, прошлого и настоящего, не люди, но инструменты выражения всесильной воли. Ну-ну, думал Симон, попробовал бы этот божок сделать его своим пророком, куклой для выражения своей воли, мы бы с ним потягались.
Погруженный в свои мысли, Симон прошел центр города и оказался в районе, где жили римские солдаты. Евреи ненавидели римлян, им казалось, что с тех пор как римские войска вошли в святой град Иерусалим Ягве отвернулся от своего народа, всё чаще Симон слышал в религиозных кругах призывы к восстанию, всё большие иерусалимских граждан уходило в бандитские группы зелотов, мстителей Израилевых. Впрочем верховная аристократия Иерусалима всеми силами сдерживала мятежные настроения фанатиков, благоразумно понимая, что мощь Рима в случае войны просто сметёт Иерусалим с лица земли. Кроме того будучи гораздо лучше образованной, аристократия всё больше отходила от тупого фанатизма исконной религии и поддавалась очарованию солнечной Эллады. Но то аристократия, простые же евреи ненавидели римлян все до единого. Все кроме Симона. Для Симона Рим был манящей тайной, тайной которая очаровывала и звала к себе. Симон словно не видел того угнетения который принёс Рим его народу, точнее он их просто не замечал, если быть точным, то не Рим интересовал Симона, а Боги Рима. Рим имел иную религию, где Боги были зримы и прекрасны, а служение им было обусловлено не страхом а почитанием и любовью к ним. Как бы он хотел узнать хоть немного побольше о Риме и его богах, но кто мог рассказать ему? Его учителя относились с презрением к «языческой мерзости» а узнать что-то от римских солдат, которые, скажем мягко, отвечали евреями столь же сильной неприязнью, было ещё менее вероятно. И пока весь Иерусалим мечтал изгнать Рим с его Богами, Симон, столь же страстно мечтал о познании этих богов, о связи с ними.
Но тайна бытия в том, что когда мы чего то очень сильно желаем, и всей душою устремлены к одной мечте, даже если исполнение её кажется невозможно, в мире что то происходит, срабатывает какой то тайный закон и свершается небольшое чудо, свершается что-то, о возможности чего мы даже не могли подозревать. Большинство людей не подозревают, что их желания не исполняются лишь потому, что они неспособны желать по-настоящему, одна часть их души готова отдать жизнь за исполнения желания, а другая, о которой человек подчас и не подозревает, та тайная часть души, что скрыта за покровом сновидения, боится исполнения этого желания как правоверный иудей, языческих идолов. Истинное же желание обречено на то чтобы исполниться, каким бы неисполнимым оно не казалось. Так было и в этот раз.
Симон ходил по римским кварталам гонимый жаждой познания, а вот уже давно за ним наблюдал старший центурион римской армии, Постумий. Постумий имел происхождение из всадников, причём достаточно знатного рода, был прекрасно образован. Карьера всадника начинается прежде всего со службы в армии, к тому же ныне, когда у власти находился безумный правитель Нерон, в самых дальних провинциях было безопаснее чем в высшем свете Рима, ибо при дворе Нерона можно было лишиться головы по ничтожнейшему поводу, да и без оного.
Постумий будучи от природы внимательным, давно заприметил этого молодого человека, с отсутствующим взглядом, часто слоняющегося по римскому кварталу. Правоверные иудеи предпочитали сюда не заходить, а на шпиона этот молодой человек похож не был, это говорила ему интуиция, а ей он привык доверять.
Тем не менее необходимо было помнить о предосторожностях и для очистки совести надо проверить этого юношу. Впрочем основным мотивом Постумия был, не столько предосторожность, сколько, любопытство. Он подошел к Симону и со спины взял его за плечё.
–– Какого Дьявола тебе здесь надо? Грозно сказал Постумий, ты один из этих мятежников, что вечно норовят воткнуть кинжал в спину римскому солдату? Оглянувшись, Постумий крикнул проходящим недалеко декурионам, –– обыщите этого типа, не найдется ли у него под рубашкой кинжала или ещё какого оружия, выдающего принадлежность к этим бандитам. От неожиданности Симон растерялся, но тут же мигом взял себя в руки и быстро-быстро заговорил:
–– Почтеннейший господин, могу вас уверить, что я в отличии от всех этих банд, которых, увы становиться всё больше, полностью лоялен и послушен Римским законам. Мне и самому бывает стыдно за свой народ, и ту непокорность на которую его толкает обычная трусость. Я всецело на стороне Рима.
–– Иудей, послушный римским законам?! Да сегодня действительно необычный денёк. Мне интересен твой народец, в нём есть какое-то демоническое упрямство, Риму удалось поладить со всеми Богами завоёванных народов, но ваш божок словно заговорённый, не боишься его гнева? (Быстро обыскавшим его декуриям и естественно ничего не нашедшим, Постумий кивком головы приказал оставить его наедине с Симоном)
–– Я устал бояться. Вся вера моего народа основана на страхе, и пронизана им от основания и до вершины. Иудеи кажутся смелыми в их бою против Рима, но клянусь вам в основе этой смелости стоит гораздо более сильный страх. Всякий иудей боится бога своего, и как боится! Даже имя его не осмеливается не то что произнести, подумать и то страшно. Иудей впитывает страх с молоком матери, с первым обрезанием, с первым входом в храм. Мой народ склонен видеть свой страх сквозь призму, им кажется, что этот страх есть естественное условие почитания Яхве, но этот страх присущ только моему народу. Я видел греков и Римлян, ваша вера иная, каждый эллин проникнут каким то достоинством, пред которым я преклоняюсь. Всякий черпает силы, и определяет себя из той почвы в которой он пребывает, вера есть самая глубокая основа души человеческой, но эта вера может быть разной. Страшна вера основанная на страхе…
Постумий оборвал Симона на полуслове.
–– Но ведь ты сам Иудей!
–– Да это так. (Симон изменился в лице, казалось он забыл, что говорит с римским центурионом и видит перед собой самого чуждого но манящего Бога, которому так хочется исповедоваться) Я родился, я жил, я принял обряды, в том числе варварский обряд обрезания, наверняка я и я умру как типичный иудей. Знаете ли вы каковы иудеи?, Впрочем нет, хотите ли вы это знать? Недавно казнили Юдифь. Казнили, смею вас заверить по ничтожнейшему по римскому представления поводу, так сказать потеря «Чистоты», хотя о какой чистоте может говорить ничтожнейшее племя варваров, поклоняющееся своему кровожадному Божку. Но оставим. Итак перед казнью, а я думаю. Вам известно, что казни наш народ творит жестокие. Если вы милосердно предлагаете преступникам перед казнью, принять смерть от своей руки, дабы не оскорбить его достоинство, да и сама казнь у вас весьма быстра, то для иудея, казнь это излюбленное из удовольствий. Казня согрешившего, иудеи исполнены ощущением своей чистоты и праведности пред лицом господа, и клянусь, они стараются растянуть этот миг, ибо, как сладко чувство своей праведности. Так вот я решил пойти на нарушение. За день до казни, когда Юдифь была в тюрьме, я решил помочь ей. У одного проезжего аптекаря я купил яд, тот яд который действует быстро, и не причиняет боли, просто ты незаметно для себя засыпаешь, как говорил аптекарь этот яд убивает так, что последние мгновения жизни по силе переживаний более сладостны, нежели любое из земных удовольствий. Я пришел в тюрьму, а будучи сыном первосвященника, мне было позволено многое. Я пришел к воротам тюрьмы, меня подвели к камере, где Юдифь ждала своего смертного часа, я увидел её! Смотреть на неё было страшно. Я достал яд, которым хотел облегчить её страдания, и предложил её испить его. Она вначале не поняла чего я ей предлагаю, но когда ей стало ясно, она пришла в истовый гнев. Она кричала, что тот час сдаст меня властям, ибо я мешаю закону свершить искупление во всей строгости. Я постарался успокоить её, я знал её с самого детства, и потому она была мне особенно дорога, я был готов убить охранника чтобы обеспечить ей побег, но, и вот в чём самое страшное, она была убеждена в своей виновности, казнь ей представлялась справедливой, она каялась пред своим ничтожным божком, и хотела претерпеть страдание за свой грех. Хотя в чём грех? На следующее утро её повели на казнь. Я не хотел идти туда, но непреодолимое и непонятное желание погнало меня туда, как непокорного осла. Старейшины встали в круг, около каждого была заранее приготовленная куча камней, и приступили к казни. Кидать камни имел право каждый, но обычно никто кроме старейшин не приводил приговор в исполнение. Вокруг было много народу, и поверьте мне, Римлянин, я называю вас так, ибо не знаю вашего имени, те, кто кидал камни, растягивали время, стараясь не дать ей скорее умереть. Камни летели с интервалом в несколько секунд, и большинство ударов наносилось в пол силы, казалось, она приговорена не к смерти, а к экзекуции, на середине которой она должна была возвращена к жизни. Но мне прекрасно было известно, что ни один подобный приговор не кончался помилованием. Какие-то несколько секунд я раздумывал, а затем принял решение. Изображая крайнюю степень религиозного неистовства, с криком, «Проклятая грешница» я взял два острых камня и подбежав поближе кинул их так, что размозжил ей висок. Это не было нарушением, ибо все поверили праведности моего гнева, но позднее иные из моих собратьев дали мне понять, что не стоит давать волю столь сильным чувствам, будь то даже чувство праведного гнева.
–– Постумий молча слушал эту тираду, даже немного растерявшись. Он уже давно глазами дал понять своим воинам, что этот иудей ему интересен, и никакой опасности не для него, не для Рима он не представляет. Затем, как бы стряхивая с себя впечатление, он с наигранным равнодушием произнёс:
–– Скажи, зачем ты мне это говоришь? Ты пришел сюда чтобы оставить свой народ, и перейти на сторону Рима? Смею заверить если так, то ты пришел по адресу. Ты можешь сдать мне разбойничьи шайки зелотов, и им симпатизирующих, и ты получишь щедрую награду, впрочем, я понимаю, что ты не предатель, и деньги тебе мало нужны, я бы мог посодействовать тому, чтобы ты получил римское гражданство, а сей чести удостаиваются немногие иноверцы. Твои речи складны, и производят впечатление, более того, твой мятеж вызывает у меня подлинное уважение, потому я с радостью принимал бы тебя в своём доме, как почётного гостя, которому всегда открыты мои двери. Моё имя Постумий, и я был бы рад услышать твоё имя.
–– Моё имя Симон, и я клянусь, если бы в моей власти было бы отдать вам на расправу горстку мятежников, я бы не замедлил это сделать. Но мятежен весь Иерусалим, и каждый в той или иной степени носит кинжал под рубахой. Днём они клянутся Риму в покорности, а ночью как крысы собираются по углам и точат зубы, мечтая перегрызть ими глотку Риму. Впрочем отдельные аристократы терпимы. Эти люди, чей род насчитывает столетия, единожды открыв для себя красоту и очарование греческой и римской культуры, не желают терять связь с ней, ежедневно рискуют жизнью в большей степени, чем зелоты борющиеся против Рима. Эти люди окружены хорошей охраной, но что не день свои же охранники бьют его в спину ножом. Рим пытается защитить «Лояльных», но боюсь эти попытки обречены на провал. Эти люди слишком влюблены в красоту, и скорей готовы умереть, чем выбросить из своих дворцов прекрасные греческие изваяния. Но это горстка, суммою не больше сотни. Остальные фанатики и бунтовщики. Вы можете войти на рынок, взять любого иудея на рынке, и призвать к ответу. Сто против одного, что вы не ошибётесь. Не все, носят с собой кинжалы, но каждый держит наготове кинжал в своём доме. Убейте кого сможете пока не поздно!
–– А если я убью тебя? С ухмылкой спросил Постумий.
–– Вы будете правы, выньте меч из ножен, только прошу вас сделать это быстро.
–– Ты принимаешь меня за варвара? Как можно убивать союзника, в стане врагов, Симон, пойдём в здание, я напою тебя прекрасным римским вином. (Постумий оглянулся, дабы убедиться, что его никто не слушает и продолжил), Я не так жесток, как мог показаться, в этой незнакомой стране с весьма враждебным народом, я не могу иначе, но я от природы не воин, скорее исследователь, историк в каком то смысле. Мне интересны чужие обычаи, верования, традиции, и я думаю ты мне сможешь рассказать о своём народе немало интересного. Они вошли в здание и Постумий подойдя к бочке взял кувшин стоящий рябом, и наливая из кувшина вино в два бокала внушительных размеров, приговаривал:
–– Ваш народ представляет для меня неразрешимую загадку, почему к примеру ваш Бог, Яхве, не позволяет создавать никакие свои изображения? Красота славит богов, порой они приходят в гнев, если их изваяния недостаточно совершенны, но как можно молиться богу которого не видишь. Я, как и всякий римлянин, понимаю, что изваяние, к примеру Афины, это далеко не сама Афина, но красота изваяния, и чувства поклонения, испытываемые творцом сего изваяние, позволяют мне пережить присутствие Афины вокруг меня.
–– Фарисеи толкуют запрет на сотворение образов Яхве по разному, я не думаю, что у вас возникнет желание вникать в нюансы иудейского богословия, но я могу вам сказать, что мне известна подлинная причина этого запрета.
–– И какая же в этом причина? (Симон помедлил немного и продолжил)
–– Уродство Яхве. Не один урод не пожелает видеть своё уродство в зеркале изображения. Яхве подобен пауку или тарантулу, подобен прокаженному, коих полно на заднем дворе в храме. Кстати, никого имеющего хоть небольшое уродство не пускают в храм Яхве. Должно быть Яхве, не может позволить себе увидеть отражение своего уродства в иных, из, своих творений. Когда он демонстрировал своё величие перед запуганным праведником Иовом, он подтверждал своё величие самыми уродливыми из своих творений.
–– почему же евреи поклоняются столь уродливому Богу?
–– Всё просто, это всего лишь страх! Яхве некогда избрал сей многострадальный народ, и угрозами, карами и запугиваниями привёл их к образу и подобию своему. Иудеи ничего не выбирали, всё уже было за них решено. При малейшем несчастье, постигшем народ, из пещер, словно крысы вылезали различные пророки, в один голос убеждавшие, что сие кара господня за отступничество, и ему верили, всех кто хоть немного симпатизировал иным богам вырезали и забивали камнями, и Яхве, подобно праздновал очередной триумф. Знаете, из всего, что я вам наговорил, Яхве, будь он действительно силён, мог бы поразить мена молнией, прямо в этом месте, но как видите ничего этого не происходит. Помедлив, Симон продолжил,
–– Если это вас не затруднит, я хотел бы узнать у вас о богах Рима, ибо мне просто не у кого о них узнать, любые подобные вопросы, тотчас бы вызвали подозрение. Каковы они боги Рима они справедливы, или жестоки; сколько их, и как вы поклоняетесь им?
–– Боги Рима прекрасны. Что есть справедливость и иные наши человечьи представления, пред богами? Ответил Постумий. Боги покровительствуют тем, чья жизнь полнокровна, победа величественна а поражение достойно. Тем кто с одинаковой радостной улыбкой на лице способен испить изысканное вино, и бокал с ядом. Тем кто прочно стоя на земле, часто поднимает голову к небу желая видеть красоту. Что есть справедливость для богов, если чаще сражаются достойный с достойным, и за каждым своя правда и справедливость, нет, боги выбирают того, чья воля к жизни сильнее, а страсть подобна цунами сметает всё на своём пути. Всякий римлянин держит в груди своей весь Олимп. Он знает когда восславить Марса, когда Юпитера, а когда Венеру. Вся жизнь римлянина, уже есть это непрекращающееся восславление.
–– Да Постумий, мир ваши боги прекрасны, какое должно быть счастье родиться римлянином, да ещё высокого рождения.
–– Да это счастье. Но не стоит обманываться верой в предопределённость, мы, римляне верим в свободную волю, каждый кто начинает задавать вопросы, и вопрошать истины уже отмечен богами. Но на этом задача богов кончается и мы остаёмся наедине с собой. Если вы оставаясь один не теряете достоинства, и продолжаете идти предначертанным путём Боги непременно помогут вам. Боги всегда помогают сильнейшему, но бойтесь шакалов…
Послышался шум, в палатку вошел декурион, один из тех кто давеча обыскивал Симона:
–– Всё в порядке? Робко осведомился он.
–– Конечно же всё в порядке, мы с моим новым другом наслаждаемся неспешной беседой, попивая превосходное вино, (Наливая третью чарку себе и Симону). Хочу сказать, что мой новый друг, несмотря на то что происходит из этого ничтожного народишки, по духу больше римлянин, чем иудей. Впрочем, Максим, язык на замок, я не хочу, чтоб моего нового друга прикончили где нибудь в подворотне.
Декурион ушел. Непривычный к вину Симон уже порядком захмелел, тогда как Постумий лишь немного чувствовал приятное тепло разливающееся по всему телу. В опьянённом сознании Симона рождался великолепный план. Что если отомстить Рувиму который обвинил Юдифь, разоблачив её тайный роман с хорошим знакомым Симона Иоанном. Туда же можно отнести и хорошего друга его отца, фарисея Иуду, который больше всех настаивал на приговоре, и фактически стал причиной его исполнения. Неплохо было бы отправить в шеол и своего двоюродного брата Савла, который приехал из Тарса, впрочем Савл формально римский гражданин, поэтому с разбирательством по его виновности процесс может затянуться, а ещё, ещё была небольшая группа ортодоксов, собирающихся у них в дому, мечтающих умереть за Иерусалим, что ж, пусть их мечта исполниться. А ещё его отец… Он не сделал ничего для спасения Юдифь, хотя единственный, кто имел для этого возможности. Скажи он своё слово и она осталась бы жива, а его уважение в среде храма столь высоко что сия малость, нисколько бы не ухудшила его положение. Как он умолял отца сделать это, но отец спокойно выслушав его пожал плечами и сказал, что закон превыше наших чувств, и что если я буду продолжать настаивать он сообщит старейшинам о отступничестве сына, и я буду подвергнут очистительному бичеванию. Он сказал это голосом человека ни на миг не сомневающегося в своей правоте, и любящего Яхве сильнее чем всё земное, в том числе своего сына. Внезапно Симону вспомнился момент из писания где праотец Авраам, собирается принести в жертву своего сына своему богу. Симон с удовольствием подумал что сейчас произойдёт и сын приносит в жертву новым, ещё неведомым богам, своего отца.
–– Постумий, Я хочу кое что тебе сказать (Проговорил Симон пьяным голосом). Ещё час назад я сказал что виновен весь Иерусалим, и клянусь тебе, что я не солгал. Виновны все, и в этом главная правда. НО как я думаю вы понимаете что есть отдельные лица, которые виновны немного больше других. Например некто Рувим, днём обычный торговец, даже порой заглядывающий в римский квартал со своими товарами, но ночью Рувим преображается… Вам известно, что неделю назад убили двух римских солдат. Не один Иудей, даже под пытками не сказал бы вам кто это сделал, а я скажу, скажу потому что я отрекаюсь от Бога Израилева и желаю быть под покровительством римских богов. За сие сообщение я не прошу у вас ничего, ибо разве можно испытывать корысть по отношению к другу. Иуда друг моего отца, прикрывает бунтовщиков, его двери всегда открыты для предателей Рима, порой у него происходят целые собрания, а мой отец, священник Захария……. Тайно вербует простых иудеев в зелотов снабжая их оружием. Недостойное дело для священника не так ли? Впрочем, я солгал, что не прошу ничего, я попрошу у вас самого справедливого и безжалостного правосудия. Смерти для изменников, но смерти особой. Просто смерть не будет соответствующим вине наказанием, ибо иудей, настолько ненавидит жизнь что не боится смерти. Я предлагаю тебе раздавить их дух, приказать побить камнями, а тела похоронить завёрнутыми в свиные шкуры.
Постумий поглядел в глаза Симона и спросил:
–– Где бы ты хотел быть Симон, когда будут казнить твоего отца, и остальных преступников? Ты уедешь из города, дабы соплеменники не заподозрили тебя в доносе, или будешь неподалёку, дабы вовремя сообщить мне о новых мятежниках.
–– Я буду присутствовать на казни. Я хочу видеть, как у этих ничтожеств изменится лицо, когда они поймут, что помимо своей воли они отрезаны от своего божка. Я желаю видеть смерть виновных.
–– При этом наслаждаясь собственной невиновностью, как типичный иудей не так ли? Не в этом ли зле ты обвинял свой народ всего час назад? Ты хочешь принести жертву, надеясь договориться со своей совестью, но это невозможно. Жаль что ты этого не понимаешь. Я почти поверил, что твой дух близок Римской свободе, но ты типичный иудей, к тому же иудей потерявший связь с своим народом..
Ещё никогда в жизни Симон не чувствовал такого отчаяние, казалось бездна раскрывается под ногоми стремиться его поглотить. Хмель моментально выветрился из сознания, стыд и боль незбывшегося разрывали его на части. Постумий – тот в кого уже успел поверить Симон за эти полчаса, похоже отрекается от него и к чему врать себе весьма справедливо. Яхве посмеялся над ним, и растоптал его простейшим испытанием. Но нет! Коль я такое ничтожество то я принесу в жертву себя. Войду в храм и у алтаря проткну кинжалом свою грудь осквернив храм Яхве.
–– Прости Постумий, что обманул твоё доверие. Я понимаю что мне нет оправдания, но попробуй меня простить. Ненависть поглотила меня, и я оказался заложником своего желания мести. Я должен покинуть тебя, ибо действительно я иудей не достойный говорить с свободным римлянином.
Постумий не говоря ни слова взял Симона за плечо и повёл вглубь помещения. Перед глазами Симона предстали прекрасные изваяния, Симон глядел на них и не мог оторвать взгляд, никогда ещё он не был так близко к красоте, столь ненавидимой его народом. Он смотрел на прекрасные статуи и от восхищения не мог вымолвить ни одного слова.
–– Кому бы из них ты будешь служить? Пред чьим алтарём принесёшь жертву, если жертва всего одна? Спросил Постумий
Симон от восхищения не мог произнести ни слова лишь обрывочные мысли суетились в его разуме, Простил ли он меня? Что это? Великая дерзость! Великая красота!! Симон осознал, что сейчас он нарушит самый главный запрет его религии – выберет себе иных богов! От осознания происходящего по всему телу разлилось приятное тепло, и в преддверии перерождения сладко замирало сердце.
–– Расскажи мне о них, попросил Симон.
–– Здесь не все боги Рима, да и возможно ли собрать в одном здании всех богов. Прекрасный Юноша с луком это Аполлон, он помогает поэтам и воителям, месть его страшна но и велики его дары тем кто ему верен. Это Бог победитель, когда миропорядок сотворённый Зевсом подошел к своему концу и Гея породила чудовищных гигантов призванных разрушить мироздание, именно он пробудил Геракла и направлял его лук дабы тот бил без промаху. Миру каждого из нас когда то приходит конец, мы понимаем что годы уже не те, и время потрачено впустую, кажется весь мир трещит по швам, и из бездны развернувшийся в центре груди начинают выползать скорпионы и тарантулы, отравляющие душу. Если ещё осталась сила мы обращаемся к Аполлону, и внезапно с первыми лучами рассвета в нашу душу входит новые силы и поражение становятся победой, а душа наша возрождается из праха уныния и устремляется к новым свершениям.
Аполлон действительно был прекрасен, гордо откинутая назад голова, поднимающая свой взор к вчечности. Казалось неизвестному творцу удалось поймать солнце и запечетлеть его в мрамор. Аполлон был воистину прекрасен. Взгляд Симона упал на другие изваяния, прекрасные богини смотрели на него, одна из богинь подняла меч, готовая поразить всякого кто не окажет ей достаточно уважения. Взгляд у неё суров, но сквозь эту суроваость непостижимо проглядывалась некая поддержка словно из глубин мрамора Богиня говорила – «Не бойся, мой меч направлен против врагов Рима, но ты принявший сторону Рима отныне находишься под моей защитой». Симон не мог отвести взгляда, от сурового, гордого и прекрасного лика богини.
–– Миневра. Если бы ты только знал как часто она спасала меня. В бою где требуется незамедлительная реакция, или в дворцовых интригах, где от разума требуется изрядная доля утончённости она неизменно защищает преданных ей. Порой я слушал её голос, резкий, отрывистый, четкие инструкции. Я всегда верил ей, и могу сказать, что только благодаря этому я всё ещё жив. Если ты сделал выбор, кому принести жертву, я тотчас принесу курицу, на алтаре ты заколешь её специальным жертвенным ножом, и посвятишь эту кровь одному из богов. Именно этот Бог будет особо покровительствовать тебе всю твою жизнь. Обычно подобные ритуалы проводят исключительно жрецы, но я зная о Бога больше чем наш главный понтифик, потому знаю, что всякая жертва принесённая им с открытым сердцем, будет принята ими.
–– А кто, та богиня, чьё изваяние стоит вот там, спросил Симон, показывая на дальний край комнаты.
–– Селена. Даже я не могу тебе сказать о ней ничего, кроме того, что знает каждые Римлянин. Богиня Луны, говорят она покровительствует тёмным силам и связана с Аидом, но я этому не верю. Здесь что-то иное… Простому человеку недоступное.
Встреча с Селеной, была встречей с бесконечностью, непостижимой, манящей и пугающей. Аполлон и Миневра, были прекрасны и могущественны, и без сомнения их надо было восславить, но в Селене, было что-то чего не было в остальных, что-то из совершенно иного мира, мира манившего Симона с момента его осознания себя.
–– Постумий я решил. Да будет принесена жертва Селене, и да защитит она меня на пути моём, а если я не буду способен ей служить, пусть она сожжет меня во мгновения ока.
Внезапно Симон стал испытывать чувства о которых даже не подозревал. Всё его тело било мелкой дрожью, казалось всё бытие силится войти в его сердце, из глаз непроизвольно хлынули слёзы. Симон рванулся к статуе, поклонился до земли, и произнёс.
–– Неведомая Богиня прими мою жертву, ибо ныне на алтаре вместе с жертвой я приношу тебе себя и жизнь свою. Вся моя жизнь, после сего дня да будет непрерывным восславлением тебя. Наполни меня до основания, сожги мою нечистоту, и если нет иного выхода, сожги меня вместе с моей скверной иудейской. Я отрекаюсь от Бога моего народа, ибо не чувствую к нему ничего кроме брезгливого отвращения, и от народа моего, народа рабского и смиренного, ныне лишь ты ведёшь меня, лишь ты есм моя истина и жизнь. Я клянусь сделать всё что в моих силах дабы превратить всю жизнь мою в торжественный гимн во славу твою.
НА выдохе произнеся эту тираду Симон, упал и распластался у ног прекрасного изваяния Селены, поскольку сознание на время покинуло его. Когда он очнулся, уже неподалёку хлопотал Постумий. Предпочтя оставить Симона наедине с богами, Постумий за это время сходил за жертвенной птицей и вовсю хлопотал над приготовлением к ритуалу.
–– Очнулся? Да на тебя я смотрю нашло «Священное безумие». В Риме я насмотрелся на неистовства жрецов, которые, клянусь пред ликом Миневры, в большинстве своём были чистейшим спектаклем, актёры в Афинах и те лучше играют. Но у тебя это было по настоящему, я и подойти остерегался, а ты знаешь, что для римлянина страха не существует вовсе. Должно быть Селена тебя призвала, и ты услышал этот зов, что ж я рад, должно быть боги вошли в твою душу. Сверши же действие и пролей на алтарь Селены, кровь жертвы.
Постумий протянул Симону клетку с заранее приготовленной жертвенной птицей. Курица беспокойно металась по клетке предчувствуя свою смерть. Симон взял клетку, и хаотично произнося молитвы Селене, взял нож, положил птицу на алтарь и отрубил ей голову.
–– Свершилось! Торжественно произнёс Симон. Отныне Селена будет вести меня и жизнь моя будет посвящена тебе изменчивая Селена. Оглянувшись Симон сказал Постумию: –– Спасибо, никто не мог бы сделать для меня больше чем ты.
–– Я всего лишь дал тебе шанс. Твоя душа полна грязи, отмыться от которой своими силами невозможно, но что невозможно для людей доступно богам. Возможно приняв богов, и боги примут тебя, и ты обретёшь достоинство и красоту духа, которой тебе так не хватает. А теперь уходи к своим собратьям. Возможно им покажется странным твоё долгое отсутствие.
–– Постумий, ты позволишь мне прийти ещё? Так многое хотелось узнать, ведь ты причастен к тому великому, о котором моему несчастному народу и догадываться не приходится
–– Конечно, приходи Симон в моём погребе всегда есть отменное вино, и я бы хотел расспросить тебя поподробней, о твоём народе, который ты так ненавидишь, я видел интриги, борьбу интересов, соперничество, и ненависть, но нигде я не видел ненависть равную той, что ты питаешь к своему богу. Хочу предостеречь тебя, ибо от ненависти до любви не больше чем от любви до ненависти, а как говорили древние это расстояние равно одному шагу. Так что помни о Селене, молись ей, живи достойно и твой путь будет определён высшей силой, а Селена всегда нас видит, часто одного взгляда на её лик в небе хватает, чтобы забыть о своём поражении и с новыми силами идти в бой.
–– Спасибо за всё, Постумий, произнёс Симон и развернувшись вышел на улицу. Слегка пошатываясь, он брёл по улицам вечного города и неведомое ранее чувство наполняло его сердце. Вся жизнь до этого дня, была бесконечным адом, в котором шла вечная война, между свободным духом и традициями своего народа, а точнее своим Богом. Но сейчас Яхве отступил. Близилась ночь и на небе показалась полная Луна. Симон смотрел в небо и как будто он видел небо впервые, словно невидимый купол отделявший его око, от Селене в свите небесных искр, вдруг лопнул и он впервые мог любоваться красотой. Он проходил по главной площади своего города и новым взглядом смотрел на храм. Храм больше не был чем то угрожающим или ненавидимый, как можно было ненавидеть его окна в которых отражалась Луна. Симон на мгновение закрыл глаза и пред внутренним взором предстала картина падения храма. Вот стоит этот гордый великан в тщетной надежде вечно славить яхве, но уже внутри родилась сила которая разорвёт на куски. Симон с чувством смеси ужаса и восторга на картину вдруг появившеюся пред его душей. Храм начал раздуваться и увеличившись вдвое лопнул как пузырь на воде. Всё происходило удивительно медленно, словно сам Хронос приостановил свой бег, дабы полюбоваться зрелищем великолепного разрушения. Когда последний камень с вершины храма соприкоснулся с землёй Симон увидел перед глазами вспышку и резко открыл глаза. Всё происходящее занимало не больше нескольких секунд, но Симону показалось что прошло по меньшей мере полчаса, столь вневременно было его видение. Никогда раньше ему не приходилось переживать ничего подобного. Увиденное волновало его душу, что значит сие видение, окончательную гибель его веры? Или речь шла не только о нём, а гибель ждала храм и ненавидимую веру его отцов. Не случайно какой то из безумных пророков вещал о неизбежности гибели храма. Думать о иудейских пророках не было никакого желания и Симон вновь поднял свою голову к небу. Так, проговаривая про себя неведомые молитвы благодарности Симон дошел до дому. Вопреки тревогам Постумия его никто не искал, ибо все были погружены в свои дела. Он вошел в дом и лёг спать.
Но прекрасному и чистому состоянию его души не суждено было продолжиться в сновидениях. Всю ночь его преследовали кошмары, непонятные чудовища желали его поглотить. Огромная стая волков загрызала его заживо, а он был не в силах ни умереть ни проснуться. Но самый страшный кошмар был впереди. Он бежал по тёмным коридорам, убегая от неведомой опасности, которая во много раз страшней волков и змей. Все телесные и душевные муки были ничтожны в сравнении с возможной встречи с ним. Яхве неведомый, эллохим преследовал его не давая остановится. Одна ошибка и он своим духом и плотью станет частью этого чудовища. Внезапно невдалеке он увидел свет струящийся из ниоткуда, этот свет был похож на свет Луны и потому Симон охотно устремелся к нему. Он вошел в этот свет и почувствовал что пока он находится здесь, никакой Бог не сможет победить его. Свет ласкал его плоть, и по мере того как свет проникал в поры его кожи Симона охватывал какой то небывалый и сладкий покой, в котором так хотелось раствориться. Всё что доселе пугало, вдруг стало казаться близким родным и даже любимым. Зачем бежать, зачем сопротивляться и искать новых богов если единственный из богов, неведомый бог ласкает его своим светом. Внезапно он услышал требовательный и зовущий к себе женский голос. Это не могла быть простая женщина, ибо никогда Симон не видел такого нерушимого и спокойного зова. «Симон ты должен идти, сохрани своё достоинство ибо я поставила на тебя» слышал он сквозь дымку нежного света. Симон сделал движение, но свет не отпускал его. Он уже стал наполовину этим светом и не мог выйти из круга. Он рванулся сильнее, но лучи из золотистых превратившиеся в тёмные не отпускали его. Он запутался в тёмных лучах как в паутине и эта паутина проходила сквозь всё его тело. Никогда ещё Симон не чувствовал большего страдания. Селена, я ошибся, помоги! На последнем выдохе крикнул Симон и проснулся.
Точнее это его будил отец, звеня кинжалами и гневно расталкивая его.
–– Вставай позор семейства! Ты мужчина или трус? Начался мятеж, наши собратья уже захватили все римские позиции. Язычники окопались в крепости …. И наши войска намертво обложили её.
–– Но почему я не знал? Не будучи в силах сдерживать эмоции закричал Симон.
–– Всё хранилось в тайне. Наши напали на язычников ночью и большинство перерезали спящими, но и те кто успел укрыться в крепости не избегнут своей участи и скоро пойдут в шеол. Кровопийцы Саддукеи тоже отправятся туда же, жаль большинство успели сбежать.
Больше Симона не было нужды уговаривать. Жив ли Постумий? Как хотелось бы верить что ещё не всё потеряно и Римский легион может победить. Впрочем невозможно. Рим держал здесь только небольшой легион, который к тому же иудеи застали неподготовленным. У зелотов нет римской подготовки и оружия, но первую с лихвой заменял безумный фанатизм, а второе быстро переходило в руги победителей.
Симон выбежал во двор и встретил своего двоюродного брата Савла. Савл приехал к Захарии, якобы погостить, к Захарии, но как моментально понял Симон лишь вёз большой кортеж оружия. Симон с детства не любил двоюродного брата. Савл был жесток, причём его жестокость носила какой то патологический характер, Симон с отвращением вспомнил, как в детстве, когда они были мальчишками Савл просто так топором убил кошку предварительно украденную у проезжавшего афинянина. Савл объяснял своё действие исключительно ненавистью к нечистым животным и служением яхве, но это был лишь удобное оправдание жестокости. Истинная причина была в другом. Савл любовался чужой смертью, путь даже смертью животного, пытаясь преодолеть страх своей. Когда тогда Симон ненароком обмолвился о безвременье шеола в котором всякий обречён оказаться, но на эту невинную реплику Савл ответил дикой вспышкой ненависти. Он махал руками и кричал что элохим не допустит его смерти, ведь вознёс же он живыми Илью и Елисея. А чтобы яхве помог ему он станет его пророком, и поведёт и вернёт Иерусалиму свободу. Бог вознесёт его и в этом не может быть сомнения, не может быть что столь верный Яхве служитель сгинул в том же безвременье как язычники и отступники. Сейчас когда Савл вырос он уже не показывал так откровенно свой ужас перед шеолом и мечту о бессмертии, понимая, что это унизит его в глазах единоверцев, но в сущности своей он боялся ещё больше, настолько, что казалось, что Савла уже нет, страх полностью сожрал его.
–– Готов ли ты умереть за Иерусалим? Спросил Савл, своего двоюроного брата которого не видел уже много лет.
–– Оставим разговоры, пусть мои действия скажут за меня. Бежим к месту сражения, и дай мне кинжал. Савл протянул Симону кинжал и они побежали в центальную часть города, о как же непохожи были эти улицы бурлящие разным сбродом словно серное озеро, на те улицы полные покоя и величия, по которым Симон шел ночью. Симон лихорадочно пытался соображать. Каково соотношение войск, есть ли у римлян шанс победить, если есть хоть один шанс из ста он не задумываясь переметнётся в бою на сторону римлян, и несмотря на практически неизбежность смерти, ибо иудеи в первую очередь будут стараться убить предателя, он будет рад умереть за римских богов, прихватив до этого пяток бывших единоверцев. Но жертва не должна быть напрасной. Если легион обречён, то единственное что он может сделать это по мере возможности избегать гущи сражения, дабы не предать своих богов. Как оказалось, спасшиеся после ночной бойни римляне, окопались в одном из самых больших дворцов Иерусалима, принадлежащий одному из самых близких приближенных царю Агриппе Нахуму бен Захарии. Спаслось римлян не так много, но достаточно, чтобы достаточно долгое время удерживать оборону, создавая иудеям потерю времени, которая им была крайне невыгодной и даже опасной, ибо информация о восстании до Рима долетит очень быстро, а держать осаду города одновременно осаждать дворец в самом городе крайне сложно. Когда Симон с остальными добежали бо эпицентра событий, дворец открыл свои ворота для парламентеров со стороны иудеев и дабы если это возможно найти бескровное решение сложившийся ситуации. Враждующие стороны решили договорится что всё войско сдаст оружие и свободно покинет Иерусалим и в то время когда Симон только осматривался в людской каше вокруг, замка пытаясь просчитать что происходит, главы враждующих сторон подписывали договор, согласно которому римляне сдадут оружие и беспрепятственно покинут город. Договор был скреплён клятвой с обеих сторон и вскоре глашатаи выйдя из замка огласили решение глав собравшемуся народу.
Савл сзади подошел к Симону и злорадно ухмыляясь произнёс:
–– Римлянам конец, чего стоят клятвы данные язычникам, как только последний римский солдат сдаст оружие мы перережем их всех как скотов.
Симон отошел от Савла и расталкивая сограждан стал пробиваться к дворцу. Надо сказать это было достаточно непростым занятием ибо народ столпился тесною стеной и чем ближе к дворцу, тем труднее было пробиваться. Симон хотел предупредить римлян, даже ценой своей жизни, но как это сделать он не мог представить. В ста метрах от дворца никого не пропускали Организхованные зелоты, ожидающие сигнала для того чтоб начать резню.
–– Я сын Захарии, первосвященника, пропустите меня! Кричал Симон.
–– Какой то из ревнителей яхве грубо оттолкнул его и сказал:
–– Ты сын священника, а не война, уходи отсюда и не мешай свершению дела господня.
Симон встал на цыпочки пытаясь увидеть что происходит. Большая часть римлян уже сдала оружие и протискивалась сквозь неохотно расступающуюся толпу. В здании оставалось от силы пятьдесят – сто воинов. Вот сейчас, думал Симон, вот сейчас я должен буду умереть за свою ненависть к яхве. Жаль что я не могу принести серьёзный вред этому проклятому родовому божку, пусть хотя бы у оставшихся вооружённых римлян будет шанс умереть в бою, а не быть прирезанным как животное. Симон набрал в лёгкие воздуха, дабы его крик о опасности был услышан и в этот момент резко дёрнувшаяся толпа сбила его с ног. Зелоты не дожидаясь пока последний воин сдаст оружие начали резню. Отовсюду послышались радостные крики иудеев, творивших свою долгожданную месть и сначала удивлённые, а потом смиренные крики римлян. Римляне кричали лишь одно слово – «Клятва», вначале просто не понимая как можно нарушить слово и думавших, что нападают отдельные иудеи которые не в курсе о договоре. Никто из убиваемых римлян не молил о пощаде, гордый рисский дух не отказал не одному солдату перед лицом смерти. Все принимали свою смерть спокойно и с достоинством, безоружные, глядели в глаза своим вооруженным кинжалами убийцам. Последние воины не успевшие сдать оружие, вначале попытались вернуться во дворец, но пути к входу были отрезаны и облокотившись к стене дворца они принимали свой последний бой. Один вооружённый римлянин уносил с собой пяток иудеев, но силы были слишком неравны, и за несколько минут всё было кончено. Последнее что видел Симон это своего двоюродного брата Савла непонятно как оказавшегося около дворца. Савл с кинжалом в руках, кинулся навстречу выходящему из дворца римлянину на не успел поскольку римлянин не дожидаясь смерти от руки ничтожного Иудея и пронзил себя мечём. Савл не будучи в состоянии остановить свой порыв ненависти стал бить кинжалом уже мёртвое тело. Симон узнал