Страх, да? Бойся, сука, так и надо.

Корчись на полу от страха. Тебе полезно, тварь. Когда же ты сдохнешь - от избытка ли никотина, от избытка ли алкоголя или от избытка паранойи и липкого ужаса

Страх? Да!

И так будет долго, пока я не отрублю себе свою новую душу.

И не похороню ее в хрустальной вазе на берегу темного океана.

ЧТобы он(а) смотрел(а) на шикарные лазурные волны и синее небо, в которое уходят дорические белые колонны древних храмов неведомым богам.

И белые чайки будут кричать. Они будут кричать о небе.

В которое мне никогда не суждено взлететь.

Мозг: душечка, посмотри, во что ты превратилась. Ты же стала тряпкой полнейшей, душечка, ну как так можно!

Она: уйди, постылое чудовище, изыди… Что еще надо?

Мозг: душечка, ты смотри, скоро он тебе еще поводок на шею прицепит, а ты будешь ходить и повизгивать от счастья!

Она: и буду! И тебя я не спрашивала!

Мозг: душечка, а как же твои шляния? А как же каблуки? А как же сигареты? Те, любимые, яблочные? А ментоловые? А вишневые? А водочка? *бормочит*

Она:нуу… необязательно ж рассказывать за сигареты и посиделки… Ну а водочка.. Она ж того.. вредная… И курить вредно…

Мозг: душечка, от кого я это слышу? Душечка, ты же привыкла скуривать по пачечьке вкусняшечек в день, как же ты будешь с этим бороться, а? А сессия?

Она: нуу… надо все равно бросать, а тут главное повод такой…. Уйди уже.. Меня все устраивает…

Мозг: ага… А как же привычка не убирать на столе? А ненависть к мытью посуды? Ты посмотри на себя, ты же картошку чистила! Ты. Картошку. Ты ее еще и варила… Ты ж еще и что-то готовить научилась…. Ты рушишь мои мечты о холостяцкой жизни с пивом и интернетом.

Она: ага, и всякими мудаками по типу бородатых гомосексуалистов.

Мозг: так а что, что тебе не нравилось? Это же было так весело!

Она: ты извращенец! Мне нравится, что я кому-то нужна! И вообще… мне нравится готовить… И убирать.. Немножко… И вести здоровый образ жизни.

Мозг: не звизди! А что ты скажешь про свою лень, а? А что ты мне скажешь на то, что чуть позорно не разрыдалась, просто так, из-за того что, видите ли, соскуууууучииииилааааааась? Что за сентиментальщина, я тебя спрашиваю?! Кто грозился не подпускать к себе все это мужичье?! Я?! А как же муж? Ты шо забыла про мужа?

Она: ты!!! А не надо обижать… Он же не мужичье… Он же того… этого… мягкий и пушистый, о! И вообще….Мужа не трож, он святое! Не забывай!

Мозг: а кто грозился продолжать изображать великую и неприступную? А кто грозился дописать книгу про всяких самоубийц? А? Кто? Я? А кто грозился чуть ли не в монастырь уйти? И вообще, кто собирался выдерживать меня в стиле холодность и холод? Я?!

Она: уйди. Постылый. На хрен ты мне тут сдался? Мне и так хорошо… И теееплоооо….

Мозг: тепло ей! Не, блин, вы слышали? Тепло ей! А то что ты, душечка, наркоманка, ты забыла? То что тепло то… оно того… этого…как лампочка… вот оно есть, а вот его и нет!  И тебе ж, сцуко, достаточно одного раза шоб привыкнуть! А тут уже и не один раз! И у тебя ломка уже! Наркоманка тепловая…. Ты как лампочка! Или как этот…как его.. шахтерская каска? Не… Хвонарик! Тебе нужны батарейки. Ты без батареек не светишь. А ты должна светить без батареек!

Она: ахинею несешь, скотина! И вообще… может я это… того… тоже хочу… это… тепла там… греть кого-то… его к примеру… ухаживать, шоле….. тискать….. обожать….. шоб и мне тепло было………….

Мозг: ой, дууууууура….. Ой дууураааа….. Ой попалась мне на мои седые складки…….

….. И так в духе дурной бесконечности…….

Я начинаю ненавидеть розы и мокрые костры. Вернее пепелища сожженных городов, которые испускают свои ароматы под теплым летним дождем. Все пропитано этим жутким запахом. Розы и пепел смешались воедино, заползают в ноздри, цепляются за сознание, вырывают из него целые куски – память.

Иду по одной из центральных улиц города. Одной рукой тащу за собой упирающуюся дочку. У нее светлые-светлые волосы и каре-зеленые глаза, как у меня. И от силы ей годика два. А в другой руке у меня кулек с мясом. Человеческим. То есть с трупом. Я не знаю, как труп взрослого человека мог поместиться  в таком вот полиэтиленовом кульке.

Друзья… Хахахах! Имела я таких друзей в разные части тела. Я, честно говоря, не знаю, чей очаровательный труп покоится в моем сумке, да и плевать мне по большому счету.

Больше меня заботил тот факт, что ребенку уже два часа, как надо было быть в постели, накормленной и сладко посапывать, а вместо этого ее шальная мамочка тащит по городу, по мокрой прохладной погоде. А еще надо было куда-то кулек деть. Ну, тот который с трупом. А то еще не ровен час наткнусь на милицию и объяснять потом еще, что не знаю откуда труп. Но я совру. Потому что мне что-то подсказывало, что убила того несчастного, в кульке, я.

Мы идем, и я не знаю, как защитить свою дочурку от этой ужасной грязи, от жуткой, страшной ночи и как бы так ее оградить от всей этой дряни. Я беру ее на руки, прижимаю к себе. Она пахнет карамелью и молоком. Такой приятный и вкусный детский запах… Доченька моя. Ну почему я не могла оставить тебя дома?

Ах… да… как же я могла забыть… На месте моего дома теперь отравленное пепелище. Серые остовы когда-то огромного здания, обрывки какой-то ткани колеблющиеся на ветру. Черно-бело-серый мир, алые, чужие лепестки роз или капли крови? Лепестки белых роз? Или чьи-то разорванные жизни? Я стою недалеко от того места где когда-то был мой дом. Моя крепость. Наша крепость. Ребенок у меня на руках, смотрит ничего пока еще не понимающими глазенками, обнимает меня, а я не могу сдвинуться с места. Меня душит странная безысходность. Я, наверное, просто прекрасно знаю, как забавляются Играющие с Прахом. Стоп, кто? Ничего уже не понимаю. Но осознаю только, что моего дома больше нет. И никто другой, кто в то время там находился, тоже не выжил.

 Тише, не плачь, доченька. Нам надо идти. Если повезет доедем до бабушки с дедушкой, там я тебя накормлю и ты поспишь наконец-то, сокровище мое маленькое. Кулек с трупом оттягивает руку. Но выбросить не могу – одна паническая мысль – меня смогут найти по отпечаткам пальцев. Почему-то никакие доводы от этого панического страха не спасали.

Мне хотелось до ужаса курить. И я не могла.

Подходим к центру города, я вижу машину.

Рядом с ней стоит группа людей в форме и с собакой. Липкий, душный страх сжимает ледяными пальцами мне горло. Ставлю дочь на землю, она начинает хныкать. Быстро бросаю пакет с мясом возле машины. Подхватываю дочь на руки и собираюсь уходить. И краем глаза замечаю, как собака подходит к пакету и начинает его нюхать. И я вижу, что из кулька вывалились отдельные неаппетитные куски – кишки, кисть руки, еще что-то. Милиционеры угрожающе посмотрели на меня. Я убила их одним движением руки. Вытащила из машины труп владельца, посадила дочку, села за руль.

Доехала куда-то. Темно. На улице. Темно и дождь. Я не знаю куда ехать. Холодно. Ребенок плачет. Ребенок? Какой еще ребенок? Я поняла, что стою на улице одна. И никакого ребенка не было. Хочу уехать из центра города, к себе, домой. Ничего уже не ходит, явно поздно. В следующий миг оказывается что день только клонится к закату. Я сижу рядом с огромным зданием рыжего кирпича. Рядом со мной сидит женщина. У нее рыжие, в цвет здания, волосы, застывшая, мертвая маска вместо лица. Но мне почему-то не страшно. Совсем-совсем не страшно. Мы говорим, мимо нас проходят люди. Солнце плавно садится за горизонт. Ночь. Странный запах. Запах роз и пепла.

Смерть. Ее здесь слишком много.

Просыпаюсь от крика, тянусь обнять свое солнце,  так, как всегда обнимала вот уже на протяжении долгих 10 лет совместной жизни, наполненных светом, домашним уютом и любовью. Без того застарелого льда и холодных пробивающих насквозь лучей.  Просыпаюсь оттого, что моя ладонь уткнулась в деревянную стенку одноместной кровати.

На венах – густой синий мох,

Обильно политый твоим ядом,

Стал ковром у чужих ног

И ты снова не будешь рядом

Пустоголовые куклы и ты

Среди них стоишь Карабасом,

Держишь за ниточки их мечты,

Мои отсекая разом.

Мальвина твоя, кареглазый Пьеро

Стонут в глубокой печали.

Режешь ножом костяное перо –

Выходит, и они зря страдали.

Золотой ключик спрятан на дне,

Скованном темным страхом.

И Буратино крадется во тьме,

Чую, что быть мне его наградой.

Ты отдаешь меня молча, без слов,

В руки чужому мужчине.

А я смеюсь – спать мне без снов,

Остался последний патрон в магазине.

Она смотрела перед собой, только так. У нее были красивые, немного неправильные черты лица. Пухлые, мягкие губы и огромные синие раскосые глаза. Аккуратный нос с крохотной сережкой-камушком. Потрясающая фигура и смуглая кожа. А еще – вихрь светлых, выбеленных, наверное, волос, заплетенных в мелкие-мелкие косички.

Да, а еще она шлюха.

И сидит сейчас в откровенно короткой юбкой, которая слабо прикрывает изящные стройные ноги, обтянутые чулками-сеточкой. Ждет сегодняшнего клиента, наверное. И наверное, им буду я.

За что мне нравится именно эта девочка – она молчит. В основном. Только стонет, когда я резким движением оказываюсь в ней. Может ей и больно – мне плевать по большому счету. Она шлюха. Она должна терпеть. Она сама это выбрала.

Чулки-сеточка. Насколько это по-блядски. Я ненавижу чулки-сеточку и такие короткие юбки. Я ненавижу корсеты, которые едва прикрывают грудь.  Я ненавижу таких доступных как она. И еще более ненавижу, когда они смирились. А она смирилась. Я вижу это по ее глазам. У нее шикарное живое тело и глаза мертвого ребенка.

Она шлюха. Вот к ней подходит какой-то мужчина лет 40 с уже наметившимся пивным брюшком и начинает гладить по ноге, а она и не против. Мужчина явно состоятельный. Она закидывает голову и начинает мурлыкать. Мужчина плотоядно улыбается, продолжает ничего не значащий, но принятый в этом месте предварительный разговор.

Вот шлюха… А мужчина тот извращенец. Трахать девушек с мертвыми глазами – моветон. Для них. А я не извращенец, не надо на меня так смотреть. Работа у меня такая. Искать таких вот девочек с мертвыми глазами и выпивать из них душу.

Или не выпивать. Смотря как получится.

А девочка шлюха. Она призывно улыбается ему, проводит пальцами по его животу, плавно опускаясь к ширинке, мужчина закрывает глаза и сладко прищуривается, в предвкушении, в ожидании. И видимо не видит мертвых глаз этой шлюхи.

Глупый мужчина. Девушка поднимается со стула, отставляя стакан с черным пойлом, которое здесь называли коктейлем, берет его под руку.

Музыка здесь невероятно громкая. Яркие световые вспышки. Красивые, подкачанные тела девушек, блестящие столпы шестов. Царство разврата и похоти.

Я отправляюсь за удаляющейся в сторону vip-комнат парой. Мужчина начал прижимать ее к стене еще в коридоре. Она не отказывалась, призывно расставляя ноги, обхватывая клиента бедрами, поглаживая ее руками.
Мне было проще простого притаится в тени и наблюдать за ними. Вот она медленно опускается на колени, но мужчина останавливает ее, таща за собой в комнату, тут же, открытую.

Я знаю, что там. Там то, что управляющий этого дорого борделя считает возбуждающим – алое либо белое шелковое белье, одурманивающий запах роз, ведерко с каким-нибудь шампанским с переклеенной этикеткой, презервативы и смазка на тумбочке и лично для меня гадкий аромат второсортности.

Второсортные, всеобщие, доступные женщины на доступных и таких шлюшеских простынях. На них будет недорогое, но открытое до ужаса белье.

И они еще хотят, чтобы я их трахал с уважением?!

А девушка планомерно избавляется от скудных элементов одежды. Я смотрю сквозь приоткрытую щель в двери. Я смотрю, как она откидывает голову, разложившись на простынях, и так бесстыже расставляет ноги. Сквозь эту небольшую щель в двери я замечаю все мельчайшие подробности ее тела. Которые и так знаю наизусть.

Вот сейчас, когда он прикоснется к ее внутренней стороне бедра, она закроет глаза. А теперь, когда он пристроится между ее ног, она снова обхватит его ногами, прижмется телом, и глянет своими мертвыми глазищами на дверь. Она будет стонать и извиватся, даже не зависимо от того, будет ли ей приятно. Потому что так надо.  И потому что она так привыкла.

А потом она чисто по привычке посмотрит на дверь, не увидит щели. И подумает еще раз, что меня там за дверью нет.

И примется за доставления дополнительных удовольствий, переворачиваясь на спину для удобства клиента, или опускаясь на колени, как сейчас. Как символ рабской покорности.

У нее до ужаса сексуальные губы и умелый язык. Мне бы хотелось ее фотографировать облизывающей леденец. Чисто в качестве полуэротических фотографий. Но я не стал бы ее фотографировать – рот и губы получились бы отлично, но подвели бы глаза. Глаза мертвого, уставшего ребенка. Который больше ничего от жизни не ждет. Для которого давно настала вечность в кошмарах и бесконечность ежедневности.

Мужчина сыто потягивается, шлепает ее по попке и уходит. Предварительно оставляя ей на чаевые десять долларов. Остальные 200 он отдаст ее хозяину. То есть мне.

Он выходит и с неприязнью и некоторым страхом смотрят на меня. Ну конечно, как же, как не со страхом.

Я пинком открываю двери. Она лежит на кровати, все так же, без белья, не делая попыток прикрыть наготу. Смотрю. На красивые расставленные ноги, на изящную шею, на груди третьего размера с розовыми маленькими сосками, на рассыпавшиеся по подушке светлые косички. На огонек сигареты в тонких пальцах, на мертвые синие глаза.

Подхожу к постели, поднимаю за волосы и бью по лицу.  Она даже не кричит. Она молчит. И смотрит. Бросаю на кровать, переворачиваю на спину и резким движением оказываюсь в ней. Ее руки прижаты, больно прижаты к спинке кровати. Провожу ногтями по ее нежной коже, так, чтобы остались неглубокие царапины. Она постанывает. Не от удовольствия. От боли. Потому что я не стараюсь быть аккуратным. Мне плевать на эту шлюху.

Она лежит лицом в подушку. Наверное, ей нечем дышать. А впрочем, какое мне дело. Я поднимаю ее волосы и до боли в глазах вглядываюсь в татуировку на ее шее. Уроборос. Символ начала и конца. Конца в ней. Начала в ней.

Она соврала в чем-то. В ней нет начала. Она гнилое яблочко. В ней никто и никогда не начнется и не продолжится. Только закончит.  

Встаю, одеваю брюки. Достаю из кармана нож и срезаю лоскут кожи с шеи. На память. Уж больно качественная татуировка. Переворачиваю на спину. Она жива. И она молчит. Вбиваю в горло нож по саму рукоять. Она захлебывается кровь. Глаза открыты.

Мне не нужны девушки со СПИДом. Мне не нужны такие как я.

Кажется, в моем поведении что-то не так. Но порой просто не могу отсановится.

Черт, моя карма - быть блондинкой. Так вот.. я снова обладательница светлых-светлых волос. На сей раз с искомым серебристым оттенком.

Глухая черная пустота.
А какого черта черная?
Я же знала, что  я не та:
Не теплая, не холодная.

Слезы? Нет, это  льдинка
На губах застыла улыбкой,
Радость? Нет, это снежинка
Кружится серебряной рыбкой.

Спешит вернуться домой
В небесный чертог.
Спешит, или ранней весной
Смерти откроет порог.

А я не спешу домой –
Мой замок давно разрушен.
Там летний солнечный зной –
И вечный покой нарушен.

А я не спешу к тебе –
Забыл обо мне за стенкой.
Тропинка на встречу судьбе
Вьется траурной лентой.

А я не спешу к тебе –
Ты счастье найдешь с другими.
Найду себя в ворожбе
С лепестками горькой полыни.

Почему пустота глухая?
Не немая, и не слепая?
Почему я зимой растаю,
Иней в ресницах стирая?

хочу научится радоваться. жить. не могу. не дано.

Иногда кажется, что с тобой еще более одиноко чем без тебя. Ты никогда не открываешься полностью. Я не жду этого. Просто жду тепла.

серый_серый дождь. Босиком по лужам. Ведьма, ты сходишь с ума. Скоро будет с_мятная реальность и кофейная страница. Драгоценность.

Др_а_г_о_ц_е_нн_ость? Так понятней?  Сны прошлого, зачем всплываете?

ЧТо там? "... не фонись..."  Там что-то..

Я никогда не верила.

Выводы:

- дневник превратился в свалку ядерных соплей и всякой херни

- пуля - дура, кирпич - молодец(так, ни к кому конкретно)

- расписаться за ящик коньяка - это сила

- мозг расплавленный по брусчатке - гадко

- головные боли - зло

- весна - архизло

- Макдональдс - бог подземного царства

- мысли - жалкое пародиЁ жизни.

- мужики -ко... ко...ко...ко..ко..куу.ку... кууу...ку.. -*кукарекает и бегает по комнате*

- Аш пишет всякую херню

- Аш окончатлеьно двинулся мозгами

- Аш - жутко красивый, сногшибательно-очаровательный мэн, в смысле вумэн. а вумэн - это почти вумный. а вумный - это почти умный.

- мобильный телефон плохо засовываеся в рот

- поллитровая бутылка фанты тоже не подходит - великовата...хм.

- все фигня

- шоколад лучше секса (с) какой-то буклет

- секс лучше шоколада??????

- нет, наверное шоколад..

Злобное затопляет. Хочется дрыгать ногами, пинать двери и кусать стены.

Или просто прекратить строить из себя из_девочку?

Мне бы на неделю подальше, в неизвестное.

Как ты там говорила, старше и умнее? Хуле, таких нет.

А на глазах рушится еще одно что-то. Бывшее то ли хорошим, то ли плохим, не важно. И другого такого же пока не предвидится.

Дайте мне пистолет, я продырявлю маленькую дырочку в черепе, для того чтобы воздух проходил лучше. А еще дайте мне стаканчик - я соберу с деревьев их зелень, а с неба - его цвет. Мне он надоел. Слишком ярко для глаз, привыкших к черно-белому.

Винно_злостное. Почему-то. Поступаю как придется, почти не думая о себе.

А что думают другие - пусть остается на их совести.

Впрочем, какая разница.

Я боюсь щекотки. Да, и я очень ревнивая. Я подозревала об этом.

Не больно, не странно

Почти бесконечно

Любишь так нежно

Опять не меня

И я не люблю

Не верно не сонно

И снова на вечно

Не слышишь

Не видишь

Не знаешь

Не помнишь

Касаюсь дыханием

К твоим воспаленным

Глазам под влиянием

Машинного масла

Душистая мгла

Майского мира

Опять принесла

Сказки о мире.

И вены искусаны,

Пальцы изрезаны

Нужным покоем

Последним покоем.

Не видишь отчаяния

Не слышишь мечтания

Молчишь

Я кричу

Я воплю в безызвестность

Ору в бесконечность

И верность.

Тебе, идеалам.

Растерзанным идолам

Стоит изломанный

Северный дождь

Проклятый вождь

Под ним изваянием

В поисках прошлого,

Нет, настоящего

А может быть будущего?

Где мы?

Зачем в сердце тьмы

Скованы ветром

Мерцающим пеплом

Ледяные ладони

В них – сердце погони

Траурных песен

И ласковых весен

За нами?

Fugit irrevocabile tempus

Тихо-тихо шелестит вереск. Над головой – огромное, бездонное, синее-синее небо. Я лежу на спине, проваливаясь в землю. А так хочется провалиться в эту бездну без единого облака, полностью растворится, без остатков.

Сквозь пальцы водой утекла,

Ресницами касаясь вен,

Наша временная река.

Воспаленнность холодных стен,

Сотканных из осколков цветного стекла,

Разбила на части последний рассвет.

И нас сквозь ветер опять просто нет.

Солнце очень жаркое, слепит. Смотрю в бездну неба сквозь пальцы. Это немного странно – они кажутся полупрозрачными, подсвеченными изнутри каким-то жидким электричеством.

Я чувствую, как мимо меня протекает время. Неуловимый, быстрый бег, который мы никогда не сможем уловить. Все тут же становится прошлым. Будущее не наступает никогда. А настоящее – это слишком короткий миг, неуловимо короткий миг.

Жидкое электричество восторгом выгибает спину – дугой, чтобы побольше запомнить из этого чудесного дня. Не спрашивай, почему я так смотрю на небо. Не спрашивай, почему на дне глаз плещется такая тоска. Я же говорила…

Наше время неумолимо утекает. Оно уходит сквозь пальцы, как вода. Мне немного больно от этого. Почему? Потому что не сегодня-завтра ты скажешь, что лучше уходишь. Нет, не на совсем, а просто. Так, на чуть-чуть. Подружим? Я не посмею сказать нет или удерживать. Но мне немного больно.

А время бежит. Иногда мне кажется что мир – это огромные песочные часы. Небо – верхняя полусфера, земля – нижняя. И песчинки с дождем падают вниз. Просачиваются сквозь неимоверно узкий путь настоящего, что бы потом опять занять положенное место.

Все циклично, все повторяется.

Нежнее касайся моей руки

Не бойся, я не кусаюсь.

Люби меня, нет, лучше души!

Воздухом захлебнутся

Не испугаюсь.

Страхи, сомнения. Они никогда не уходят из жизни. Можно просто их отодвинуть на грань рассудка.

А вообще, я не понимаю, зачем сейчас это вспоминать, если буквально через несколько секунд я захлебнусь электричеством. Выпью до дна диковинную смесь из техники, медленных ядов и терпкой, как последний наш с тобой поцелуй на ветреном взгорье, просьбы – «скажите, что я помню…»

Не того, восторженного электричества твоих прикосновений, а обычного, который пропустят сквозь меня с помощью проводов. За окном сегодня дождь и нет огромного неба. А мышьяк не успеет подействовать.

Меня разорвет на части огромным потоком в десятки тысяч вольт и я наконец-то перестану дышать и время замедлит свой бег и перестанет быть безвозвратным. Да, мне нравится моя смерть.

А перед ней я подарю тебе свой последний вздох, а с ним вместе – солнце , я подарю тебе мое солнце, которое вело меня по жизни. Оно светлое. Твое,  а не мое.

Палачи смотрят пустыми глазами. Они всего лищь делают свою работу. Помещенье сумрачное и грязное, а на мне – серые тюремные одежды. Но скоро их не станет и я буду свободна. Еще совсем чуть-чуть. И дайте же мне наконец-то выпить мой изысканный напиток из горячих нитей.

Кто-то медленно повернул рубильник и я ощущаю приближение горячего комка, мне сквозь опущенные ресницы кажется, что он белый с голубыми, розовыми и золотистыми нитями.

Я бы хотела посмотреть на него сквозь пальцы, да жаль руки прикованы ремнями к подлокотникам кресла. Что ж, я сделаю вид, что ресницы – это пальцы. И буду сквозь них смотреть на этот поток.

Тело выгибает дугой – здесь нет удовольствия, просто чистая и ничем не замутненная, холодная, горькая-горькая боль, и время наконец-то застывает. Лови…

Я подарю тебе свое солнце,

Пусть в вечном пути тебя греет,

Как я не сумела согреть.

Я дарю его тебе, пусть в самом конце.

Я подарю тебе свою вечность,

Пусть время не тронет тебя.

Просто сделай подарок –

Помни, помни меня до конца…

Огромное серое-серое небо в слезах. Бесконечные потоки воды и траурная процессия.

На этот раз никогда стало реальней. Оно подступило близко-близко к сознанию, пока еще не желающему впускать в себя такое простое и такое невозможное слово.  Сегодня нас пришло много таких, неприкаянных, расстроенных, обиженных, стремящихся скрыть слезы за показным равнодушием и гвоздиками, или белыми розами. А я стою и просто ничего не понимаю, какие к черту гвоздики?

Огромное серое-серое небо в слезах.

Его будут хоронить  в закрытом гробу. Я знаю, что нормальный человек не может пережить прыжок с 20 этажа, и все равно не верю в реальность происходящего. Не то чтобы мне было какое-то дело до лежавшего в гробу, красивом безумно дорогом гробу, человека, но все-таки было немного странно. Хотя я сама и говорила, что такими темпами он долго не проживет, но было странно видеть, как мое предсказание сбылось.

Бедный, бедный мальчик. На глаза начали наворачиваться слезы. Ну почему он был таким глупеньким? Или прыжком с крыши надеялся убежать от расплаты?

Ну что ж, теперь он точно никуда от меня не денется. Будет лежать себе смирненько в могиле, а я буду приносить цветы и иногда что-то рассказывать. Н-да… Прекрасная перспектива.

Огромное серое небо в слезах. Огромные потоки воды, которые смывают всю грязь. Ну какой дождь в начале марта? Ну какой к черту дождь?

Я – журналист, востребованный и популярный. Воспитываю сыночка, дочурку и мужа (периодически), занимаюсь литературным творчеством и люблю готовить. Мое жизненное пространство было полностью заполнено дорогими мне людьми, работой, рассказами, рецептами чего-то вкусного.

По ходу службы в одной весьма и весьма популярной газеты, я вела криминальную хронику. И на самом деле оказалась тут исключительно по работе. Никто из моих друзей не удосужился позвонить и рассказать. Хотя, в чем-то вероятно, была и моя вина – я сильно отдалилась от всех за последние годы. Полностью посвятила себя любимой работе, любимому хобби и семье. Именно в такой последовательности.

И теперь мне почему-то казалось, что в его смерти была моя вина. Надо же было по молодости пророчить! Не могла сдержаться и тут же ляпнула, притом чисто из вредности и желания покрасоваться. Ну да… Молодость…

Я не могла бы сказать, что с покойным нас связывали какие-то особо дружеские отношения. Просто общались. И уже чуть больше 10 лет по привычке ругались, когда кто-то случайно заканчивал чужую фразу или говорил ее в слух. А так больше практически ничего. Только тоненькая ниточка из подросткового возраста. И общий ребенок, хотя об этом никто не знал. Даже он. Мой сыночек, который как две капли воды был похож на отца. Благо, у моего мужа тоже темные волосы, а у меня – карие глаза. Так что внешность ребенка подозрений не вызвала. Я любила одинаково что сына, что дочь (мою и мужа). Сын – это был просто дар небес за выплаканные годы юности. Я никогда не говорила покойному, о том, что ребенок был его. Не могла себе позволить такой слабости. И не могла позволить, чтобы у меня отобрали последнее напоминание.

А теперь вот осматриваю присутствующих на похоронах популярного художника людей. И становится мне гадко и противно, потому что никто не знал о нем ничего, кроме того, что он демонстрировал, потому что из всех, кто пришел бескорыстно, набиралось от силы человек 10, потому что гроб был слишком претенциозный и потому что он никогда не любил белые розы. Он их ненавидел. А его хоронят в гробу засыпанном букетами с белыми розами.

В общем, настроение у меня было паскудней некуда. Я стояла с двумя дорогущими черными розами на длинных ножках в одной руке, диктофоном в кармане, черных очках, круглых очках и старой кожаной куртке. С неба лил поток дождя.

Огромное серое-серое небо в слезах. И я сейчас тоже расплачусь. Только мне надо сдержатся и все-таки сделать свою работу. Я ведь сама напросилась.

Теперь старательно делаю вид, что никого здесь не знаю, чтобы случайно не нарваться на вопросы от друзей и так далее. Чтобы не видеть их молчаливый упрек. Чтобы не искать в толпе глаза покойника. И не пытаться забыть то, чего забыть нельзя. Чтобы не наталкиваться на очередное осуждение. О том, что у меня

Тут я обращаю внимание взгляд на пожилую даму с маленькой девочкой. Насколько я поняла, это была его мать. Глаза, прическа… Я когда-то видела ее на фотографии.

Роды были очень тяжелыми. Кесарево сечение, операция 12 часов подряд. Я была измученная и уставшая. Врачи приносят мне кроху сына, муж улыбается. Я его люблю. И никогда не посмею сказать, что ребенок был не его. Просто чтобы не травмировать. Он бы никогда не понял того, что я могла бы ему рассказать. В конце-концов, он – обычный человек. Да, пожалуй, когда родился сын, я была счастлива. Очень счастлива. Правда, детей должно было быть двое. Но девочка умерла при рождении. Мне отказались ее показывать. Муж сказал, что нельзя. Я предпочла ему поверить.

Огромное серое небо в слезах. Эта дама утирает слезы маленькой девочке. Украдкой сама смахивая слезу. Мне ее жаль. И ребенка жаль. Интересно, кто это его племянница?

Гроб начали закапывать. Помимо воли по щекам потекли слезы. Черт-черт-черт. А как же мои сотни писем в безизвестность? Хотя.. Может теперь у тебя будет время их прочитать?

Девочке от силы года четыре. Очень красивая кроха. Черные гладкие волосы заплетены в две косички, любопытные, до безумия, до ужаса знакомые карие глаза. О боги… Все-таки их было двое. И второй ребенок не умер при родах. Он забрал одного ребенка. Все-таки он знал. Но почему ни разу не намекнул?

Огромное серое небо в слезах. На могилу кинули последний комок земли.

До свиданья. Я тебе напишу.

Он сидел в баре уже около получаса. И думал, что еще пять минут и он уходит. Молодой Гангрел не знал, зачем он сидит в этом слишком культурном баре, слушает эту слишком культурную музыку, пьет вместо обычного виски в большом количестве только первую кружку светлого пива, одет в слишком непривычную и культурную одежду. Но он ждал. Почему? Наверное потому, что само присутствие Литиэн уже вызывало в нем нездоровое напряжение, даже в какой-то мере слабость, в чем гордый Гангрел конечно же не признался бы.

***

А он ждет. И дождется ее прихода. Она с усмешкой посмотрела на парня, сидящего у барной стойки – определенно он пытался приобрести более подобающий вид – даже привычная косуха  и рваные джинсы исчезли. Волосы были чистыми и расчесанными, цепи и шипы исчезли. На их месте – черные брюки, черная рубашка и кожаный френч, туфли. И приехал, уверена, не на своем байке, а на такси. Теперь его можно было принять почти за представителя ее клана – то ли художник, то ли музыкант… Она улыбнулась своему отражению в зеркальце.

Жаль, что придется его бросить. В конце-концов, не он был ее целью, далеко не он. Но, он был близким другом Морригана Вентру.

Вот кого, так его нужно было заполучить Литиэн для успешного продвижения своего клана. Осталось только узнать, как это сделать.

Тесанэра из клана Тремер, ее давняя подруга еще из человеческой жизни, только хихикнула. Она предпочитала не связываться с такими как Морриган, плюс, на ее взгляд он был слишком красивеньким и явно не наделенным интеллектом в должной мере.

А подружка, если хочется, то пусть мучает себя дальше. Только Мику жалко. Мика вообще получился тут самый обиженный – он явно был увлечен Тореадор, но прекрасно понимал, что не светит.

***

Я смотрел на двух девушек, подходящих к сидящему у стойки Гагнгрелу. Когда я его увидел, я чуть не сполз под стол от смеха. Мика почему-то снял свою любимую куртку и джинсы, заменив их на что-то элегантное.

Девушки были из разных кланов. Покрасивее и повыше – Тореадор, а посильнее… Неужели кто-то из Шабаша рискнул приехать в мой город? Ласомбра? Четкая смесь двух кровей – славянской и латинской. Хм… Пониже подруги, кареглазая, смуглая, и вместе с тем – светлые, почти белые волосы. Нет, все таки не Ласомбра. Тремер. Колдунья.

Где-то лет 30 как в клане. Интересно, что она делает в городе, за которым давно и надолго закрепилась власть моего клана?

Тем временем на сцене появилось еще одно действующее лицо. Я только ухмыльнулся. Ну-ну, пускай теперь Тремер переживает – в бар зашла ассамитка. Пусть только-только обращенная, но тем не менее ассамитка.

Лин Тар. Или как ее называли у нас – Линда. Дочь.

Сегодня мой ребенок выглядел на порядок эффектней чем обычно – рыжие волосы обстрижены и взлохмачены, и без того яркие, глаза подведены черным, короткое зеленое платье открывало достаточно симпатичную фигуру.

Лин Тар сегодня явно была замечательна.

Я затушил сигарету и выдвинул стул дочке. При это уловил странный всплеск эмоций: со стороны Тремер - злорадство, со стороны Тореадор -  злость и ревность, а со стороны Гангрела тщательно подавляемое удивление. Что ж, вечер должен быть забавным.

- Что будешь, Линда?

- Как всегда, Морриган. 150 грамм россо и лимончик.

- Ага, а потом два по сто и пончик на закуску.

- Хм, заметил как та разношерстная компания нас буравит взглядом?

- Линда, дорогая, ты задаешь слишком глупые вопросы.

- Может, пойти познакомится?

- Чтобы они со страху поубегали? Давай лучше подождем… Плюс Мика может обидеться.

- Эх, ты… Вентру, одним словом. Дипломаты… - презрительно протянула дочка.

- А вы сразу за кинжалы… Дочка, пора уже свыкнутся с мыслью о том, что мы из разных кланов и проповедуем разные жизненные ценности и цели. – я усмехнулся. Вспомнил все наши разногласия и стычки в начале знакомства, которые потом переросли в крепкую как минимум дружбу.

Линда наклонилась к моему уху и прошептала:

- А теперь давай до конца проверим наши предположения…. – сжала меня за руку и положила голову на плечо. Изобразила из себя трогательно влюбленную. Мне оставалось только подыграть, что я и сделал. То есть посмотрел в ответ влюбленным взглядом и ласково провел пальцами по овалу лица. Доченька…

Всплеск эмоций со стороны Тореадор стал еще сильнее.

Литиэн, так звали девушку. В клане она была только 4 года. Кровь Тореадоров вернула ей былую молодость – насколько я помнил, в клан она вступила где-то за 50 лет. При высоком росте у нее была хрупкая фигура, темные волосы с вишневым оттенком, светлые серые глаза и правильные черты лица. Она была очень красива. Тремер на ее фоне в чем-то смотрелась весьма бледно, с одной стороны. Но с другой – ее выделяла странная, темная сила. И эта же сила добавляла львиную долю очарования.

Мика не выдержал и захихикал, искоса поглядывая на меня. Ему тоже доставлял неимоверный восторг наш с Линдой маскарад. И только потом, еще раз взглянув на Литиэн, он нахмурился. Видимо понял, что через него девушка хотела добраться до меня.

- Линда, прекрати ломать комедию. Мика идет знакомить с нами своих очаровательных спутниц.

Линда смешно наморщила нос.

- Черт, а я так хотела устроить театр! Или как это говорят? Цирк на дроте?

***

Тессанэра, отступница Тремер, никак не могла понять, как ее уговорили на эту безумную авантюру. То есть на приезд в Город. Если бы ее здесь застали старые родственнички, ей бы это грозило очень большими неприятностями. Пока что Бог миловал, но все же. В случае чего, не спасла бы даже ее хваленая Сила, чьей природы так и не смогли понять ни Сир, ни наставники. Вот и теперь она сидела в обществе мальчика из клана Гангрел, Литиэн (ой-ой, а когда-то она была просто Лидкой) Тореадор и изображала вежливую заинтересованность. Вообще-то, когда-то давным-давно Тессанэру тоже звали совершенно по-другому. Но сила была уже тогда. И никто не знал, что именно она превратится в Черный Ужас клана. Которого потом позорно изгонят. Да. Только ей было совершенно не жаль утерянного места в клане. Жаль было только погибшего друга. Вернее любовника. А еще правильней – предназначенного. Но, это дело прошлое.

А сейчас чародейку должны были познакомить с Морриганом Вентру, новой мечтой ее подруги. Самой Тессе Морриган был до одного места, такие мужчины никогда не были в ее вкусе, но в случае чего он мог бы обеспечить ей безопасноть пребывания в городе.