Шаланда уходит. С шаландой неладно.
Шаланда желаний кричит в одиночестве.
Послушайте зов сумасшедшей шаланды,
шаланды – шаландышаландышаландыша
л а н д ы ш а  хочется!..

 

Андрей Вознесенский, «Шаланда желаний».

 

…Вот это «ландыша хочется» — и есть Бог. Когда среди дерьма остаётся потребность в ландыше…

Андрей Вознесенский

 

 

Вернулся из командировки, от жены записка:
«Ушла к стоматологу».
Жду час, два, три...
Потом, смотрю, вещей её нет...

 

...Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.

 

Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала...

1961

Поговорим о Пастернаке… Вернее, об одном его стихотворении, входящем в роман «Доктор Живаго». Известно, что автор наделил своего героя талантом «рифмовать свои мысли и чувства». Стихотворение «Зимняя ночь», известное ещё под названием «Свеча горела», входит в отдельную часть романа, озаглавленную «Стихи Юрия Живаго». Это стихотворение является одним из центральных произведений сборника.

Борис Пастернак известен своими философскими и лирическими стихами. А тут неимоверный, гениальный сплав символов, философии и лирики.

 

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

 

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

 

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

 

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

 

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

19??

 

В центре стихотворения – горящая свеча, символизирующая спасительный огонек среди окружающего мрака. Она способна отогреть и успокоить измученную душу. Свеча становится для влюбленных центром мироздания, который притянул их к себе и дал пристанище посреди «снежной мглы». Любовные отношения намечены лишь несколькими броскими штрихами: «скрещенья рук», «скрещенья ног», «жар соблазна». Но они не так важны. Гораздо важнее «судьбы скрещенье» – соединение около животворящего истинного источника света двух одиноких сердец.

Свеча символизирует человеческую жизнь, а окружающая непогода – неминуемую смерть. Трепещущий огонек легко погасить неосторожным движением, это напоминает человеку, что смерть может прийти внезапно в самый неожиданный момент. С другой стороны, пламя свечи неизмеримо слабее жесткой вьюги, но продолжает свою неравную борьбу. Философский смысл этой символической схватки – человек никогда не должен сдаваться и использовать отведенное ему время до конца.

 

 

 

Поэт несколько раз повторяет слова «Свеча горела», это подчёркивает значимость образа. Точно передано описание зимней непогоды – «снежной», «седой и белой». Всё, что окружает любовников, наделяется человеческими чертами – «метель лепила», «ложились тени». От одной только фразы «…И воск слезами с ночника на платье капал» меня нещадно лупит внутренним током…

Эти стихи много раз положены на музыку разными композиторами. Кто только не пел романс на это красивейшее стихотворение – от самозваной «примадонны» Пугачёвой и Носкова до неизвестных «доморощенных бардов». Но, на мой взгляд, по-настоящему красоту Пастернаковского слога удалось раскрыть только замечательному тенору Александру Подболотову.

 

 

Пастернак – гениальный поэт. Точка. Возражения не принимаются.

 

Выходя из казенного дома,
Погруженная в чьи-то слова,
Повстречала я грустного гнома,
Руки прячущего в рукава.

 

Зябко ежась в толпе несметной,
Он взглянул на меня едва.
И оставили незаметно –
И ушли пустые слова.

 

Закружили синие бабочки,
Захрустел под ногой ледок,
Снег зажег разноцветные лампочки,
И снежинки стали в кружок.

 

Так из тучи славно завьюжило,
Но капелью голос звенел,
В день январский…Снежное кружево…
Динь! Татьяна!
Татьянин день.

Татьяна Ровицкая

 

С днём Ангела, милые Танечки-Танюшки!

 

В санатории прошёл слух: должен приехать на отдых академик. И он приехал: солидный симпатичный седовласый мужчина и с ним невзрачная пожилая жена. Стали они лечиться и отдыхать, а в столовой посадили их рядом с молодой симпатичной дамой.

Дама подумала, что академик это шанс и пошла в атаку: у нее с ним завязываться роман и любовь. Жена не выдержала и спросила у дамы:

—  Зачем вам мой муж, за ним нужен постоянный уход, это не каждая женщина выдержит...

Молодая дама ей ответила, что на зарплату академика можно всё организовать и не превращаться в замученное создание, как его жена. Пожилая жена посмотрела на молодую даму и сообщила:

— Понимаю. Но дело в том, что академик — это я…

 

В этом году будут внесены необходимые изменения в школьную программу по литературе, и как минимум целый ряд произведений советских авторов, в том числе “Молодая гвардия” Александра Фадеева, произведение Юрия Бондарева “Горячий снег”, должны вернуться в школьную программу. Те произведения, которые не выдержали испытания временем, которые не соответствуют действительности, “сплетни в виде версий”, как Высоцкий писал и пел, без всякого сомнения, должны быть из школьной программы исключены. Здесь мы будем опираться на экспертное мнение специалистов в области педагогики и культуры, на мнение родительского и педагогического сообществ...

Ну, неужели? Наконец-то! Наконец-то дети перестанут "изучать" на уроках литературы "произведения" бумагомарателя Солженицына, которые и литературой-то трудно назвать...

 

 

— Мандаринку будешь?

— Нет.

— А если почищу?

— Да.

 

 

— Что делают с нами?
— Сживают со света.
— Давно ли?
— С рождения, с осени, с лета.

— И как? Удаётся?
— Конечно, всегда.
— Зачем же, скажи,
Мы приходим сюда?

— Приходим сюда,
Потому что мы званы
Сменить получивших
Смертельные раны.

 

Да! Умру я!

И что ж такого?

Хоть сейчас из нагана в лоб!

Может быть, гробовщик толковый

смастерит мне хороший гроб...

 

А на что мне хороший гроб-то?

Зарывайте меня хоть как!

Жалкий след мой будет затоптан

Башмаками других бродяг.

 

И останется всё, как было –

на Земле, не для всех родной...

Будет так же светить Светило

на заплёванный шар земной!..

1954.

 

 

Я умру в крещенские морозы,
Я умру, когда трещат березы,

А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!

Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,

Разобьется с треском, и в потемки
Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это такое…
Я не верю вечности покоя!

1970

 

 

С моста идет дорога в гору.
А на горе — какая грусть! —
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.

 

Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!

 

Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла!
И все ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила.

 

Все так же весело и властно
Здесь парни ладят стремена,
По вечерам тепло и ясно,
Как в те былые времена…

«По вечерам», 1955

 

***

 

Замоскворечье, Лужники,
И Лихоборы, и Плющиха,
Фили, Потылиха, Палиха,
Бутырский хутор, Путинки,

И Птичий рынок, и Щипок,
И Сивцев Вражек, и Ольховка,
Ямское Поле, Хомутовка,
Котлы, Цыганский Уголок.

Манеж, Воздвиженка, Арбат,
Неопалимовский, Лубянка,
Труба, Ваганьково, Таганка,
Охотный ряд, Нескучный сад.

Окликни улицы Москвы,
И тихо скрипнет мостовинка,
И не москвичка — московитка
Поставит вёдра на мостки.

Напьются Яузой луга,
Потянет ягодой с Полянки,
Проснутся кузни на Таганке,
А на Остоженке — стога.

Зарядье, Кремль, Москва-река,
И Самотёка, и Неглинка,
Стремянный, Сретенка, Стромынка,
Староконюшенный, Бега.

Кузнецкий мост, Цветной бульвар,
Калашный, Хлебный, Поварская,
Колбасный, Скатертный, Тверская,
И Разгуляй, и Крымский вал.

У старика своя скамья,
У кулика своё Болото.
Привет, Никитские ворота!
Садово-Сухаревская!

Окликни улицы Москвы...

Дмитрий Сухарев, 1985.

 

Сегодня Москва отмечает День города.

Один из самых любимых, самых знаковых уголков столицы - малюсенький пятачок перед станцией метро "Кропоткинская"... Одна из самых любимых картин, посвящённых Москве...

 

 

Это вид от наземного павильона метро "Кропоткинская". Справа, за аркой начинается Гоголевский бульвар.

Слева от небольшого красного домика в центре (т.н. Красные палаты) начинается улица Остоженка (в момент написания картины – Метростроевская) с высокими доходными домами начала XX в. Справа от этого самого красного домика должен стоять д. 3 по ул. Пречистенка – так называемые Белые палаты (реставрация которых началась в 1972, после нее они приняли исходный вид каменного городского дома XVII в.), а на площадке перед красным домиком – памятник Энгельсу (1976). Видимо, художник писал по памяти, поэтому "спрятал" Энгельса за уличный фонарь.

А правее фонаря видны на фоне неба надстройки над домом в Барыковском переулке, которые использовались для наблюдения за зажигалками во время налётов 1941 года. На них в то самое время, что на картине, можно было пройти "хитрым путём" по чердакам, и оттуда открывался сногсшибательный вид на Кремль, благо новодела ХХС тогда ещё не стояло, а на его месте находился бассейн "Москва".

А вся картина так и дышит весной.

                                        

 

Если вы встретите женщину тихую,
Точно идущую в шорохах сна,
С сердцем простым и с душою великою,
Знайте, что это — она!

Если вы встретите женщину чудную,
Женщину, чуткую, точно струна,
Чисто живущую жизнь свою трудную,
Знайте, что это — она!

Если увидите вы под запискою
Имя прекрасней, чем жизнь и весна,
Знайте, что женщина эта — мне близкая,
Знайте, что это — она!

 

Игорь Северянин, «Это – она».

 

 

 

Как мало уже остаётся тех, для кого имя Геннадия Шпаликова не пустой звук. Богом поцелованный в макушку, как и все очень талантливые творческие люди, Шпаликов учился на сценарном факультете ВГИКа. Он писал не только сценарии совершенно нового содержательно-интонационного строя, но и такие же необычные и не привычные для советского искусства и литературы стихи.

Гениальная «Застава Ильича» Марлена Хуциева была снята по сценарию Шпаликова. Но фильм настолько ошарашил начальство всевозможными цензурными решётками, что подвергся многолетней прессовке.

Второй сценарий Шпаликова – «Я шагаю по Москве» – удалось, хоть и с большим трудом, пробить автору этого блестящего фильма Георгию Данелия. Кстати, и стихи этой популярнейшей некогда песни, которую пел в фильме совсем юный подросток Никита Михалков, написал тоже Шпаликов.

Говорят, он ушёл, потому что «устал биться о бетонные стены цензуры». Ни хрена вы, ребята, не поняли. Цензура тут не при чём. Великие и талантливые всегда уходят рано. Просто они не могут терпеть эту боль, которая называется «жизнью».

 

Хоронят писателей мертвых,

Живые идут в коридор.

Служителей бойкие метлы

Сметают иголки и сор.

 

Мне дух панихид неприятен,

Я в окна спокойно гляжу

И думаю – вот мой приятель,

Вот я в этом зале лежу.

 

Не сделавший и половины

Того, что мне сделать должно,

Ногами направлен к камину,

Оплакан детьми и женой.

 

Хоронят писателей мертвых,

Живые идут в коридор.

Живые людей распростертых

Выносят на каменный двор.

 

Ровесники друга выносят,

Суровость на лицах храня,

А это – выносят, выносят, –

Ребята выносят меня!

 

Гусиным или не гусиным

Бумагу до смерти марать,

Но только бы не грустили

И не научились хворать.

 

Но только бы мы не теряли

Живыми людей дорогих,

Обидами в них не стреляли,

Живыми любили бы их.

 

Ровесники, не умирайте.

 

1959

 

 

***

 

Сжигала женщина листву,

Бесцельно, запросто.

Рукой по чистому листу —

Молчком, безрадостно.

 

По золоту, по сентябрю —

Горели листья.

Я по-аварски говорю —

Остановитесь.

 

Родной, единственный язык,

Он — непереводимый —

Что мне пожаловаться вкрик,

Ей — нелюдимо.

 

1974

 

 

***

 

Остается во фляге

Невеликий запас,

И веселые флаги

Зажжены не про нас.

 

Вольным – вольная воля,

Ни о чем не грущу,

Чистым – в чистое поле

Я себя отпущу.

 

Но под сердцем – под сердцем

Вдруг такая тоска.

Жизнь уходит сквозь пальцы

Желтой горстью песка...

 

1974

 

 

Эту песню написали в 1966 году студенты 1-го курса Щукинского училища Леонид Филатов (стихи) и Владимир Качан (музыка).

 

У окна стою я, как у холста,

Ах, какая за окном красота!

Будто кто-то перепутал цвета,

и Дзержинку, и Манеж.

Над Москвой встает зеленый восход,

по мосту идет оранжевый кот,

и лоточник у метро продает

апельсины цвета беж.

 

Вот троллейбуса мерцает окно,

Пассажиры, как цветное кино.

Мне, товарищи, ужасно смешно

наблюдать в окошко мир.

Этот негр из далекой страны

так стесняется своей белизны,

и рубают рядом с ним пацаны

фиолетовый пломбир.

 

И качает головой постовой,

он сегодня огорошен Москвой,

ни черта он не поймет, сам не свой,

словно рыба на мели.

Я по улице бегу, хохочу,

мне любые чудеса по плечу,

фонари свисают – ешь не хочу,

как бананы в Сомали.

 

У окна стою я, как у холста,

ах какая за окном красота!

Будто кто-то перепутал цвета,

и Дзержинку, и Манеж.

Над Москвой встает зеленый восход,

по мосту идет оранжевый кот,

и лоточник у метро продает

апельсины цвета беж.

Апельсины цвета беж.

Апельсины цвета беж.

 

Стихи Леонида Филатова.

Музыка Владимира Качана.

1965

 

 

Я слушаю эту песню уже – страшно представить! – больше полувека, и она до сих пор не надоела!

 

 

...Заброшенность капель тоскливых,
Зонта суетливый разлет,
Синица простуженной сливой
Упавшая с ветки на лед…

Ноябрь, плененный без боя
Ночным ожиданием стуж,
Безликая зыбь над водою
От страха чернеющих луж…

Грозой, распевающей темень,
Печаль сиротливых огней,
Журавль, улетающий к теме
Июльских непрожитых дней…

Пурпурная клякса рассвета,
Кричащая дрожь тишины,
В зените остывшего лета
Осколок забытой луны…

В глазах – отражение неба
Безудержной горечью слез,
И словно летящие в небыль,
Озябшие ветви берез.

Наверно, так нужно, так надо,
Что нам на прощанье дана
Укором прощальным награда –
Щемящей разлуки вина…

 

Олег Дарума

 

 

Сегодня услужливый Ю-тьюб подсунул мне один из любимых (и, уверен, не только мной) фильмов - "Покровские ворота". И я исчез из этого мира на три с лишним часа, поскольку в качестве бонуса мне был показал документальный фильм "Покровские ворота. Неизвестная версия".

 

 

 

Москва… 50-е годы… Они уже скрылись за поворотом. Отшумели 60-е, 70-е пролетели, 80-е проросли. Оба мы меняемся в возрасте: Москва молодеет, а я старею.

Где вы теперь, друзья моей юности, вы, бескорыстные подружки? Молодость, ты была или не была? Кто ответит, куда ты делась? И только ветер в аллеях Нескучного сада заметает твои следы…

 

                                                     

 

Сегодня на Новодевичьем пантеоне было предано земле бренное тело первого и последнего президента СССР Михаила Сергеевича Горбачёва, бывшего комбайнёра, а впоследствии мелкого политического авантюриста, человечка слабого, трусливого и никчёмного, но сыгравшего одну из главных ролей в разрушении нашей Родины. Одна только т.н. "антиалкогольная компания" чего только стоит! Не говоря уже о "хозрасчётах" и "самоокупаемостях".

Не хочется говорить банальной фразы о "стекловате". Бог ему судия.

Тут у Садальского нашёл потрясающий портрет Горби работы актёра и художника Андрея Мягкова.

 

Андрей Мягков. "Бог шельму метит".

Нужно тут сказать, что Горби сам дал такое название портрету. Обратите внимание, какого цвета эта самая "метка"...

 

Когда уходить надо срочно,

Меня что-то тянет вперёд.

В автобус сажусь полуночный,

Всё делаю наоборот.

 

Меня будто тянут к расплате,

На казнь в темноту увозя.

Всё небо, как чёрное платье,

Дорогу увидеть нельзя.

 

И ты, ничего не прощая,

Под ливнем по лужам бредёшь.

Любимая, я обещаю,

Что я прекращу этот дождь.

 

Но только бы не задохнуться.

Последний крутой поворот.

Ведь я ухожу, чтоб вернуться,

Всё делаю наоборот.

 

Вернусь, обниму осторожно,

Теряя тебя навсегда.

Но вечно любить невозможно,

На время — не стоит труда.

 

С лица выпью слёзы живые,

И, молча, уйду, не спеша.

И вижу глазища шальные,

И слышу, как стонет душа.

 

Валентин Гафт

 

         

 

...Вот и «Донская» наступила. Небо — ни облачка. С раннего утра, чуть солнышко, я сижу на заборе и смотрю на Донскую улицу. Всегда она безлюдная, а нынче и не узнать: идет и идет народ, и светлые у всех лица, начисто вымыты, до блеска. Ковыляют старушки, вперевалочку, в плисовых салопах, в тальмах с висюльками из стекляруса, и шёлковых белых шалях, будто на Троицу. Несут георгины, астрочки, спаржеву зеленцу, — положить под Пречистую, когда поползут под Её икону в монастыре.

 

 

С этими цветочками, я знаю, принесут они нужды свои и скорби, всякое горе, которое узнали в жизни, и все хорошее, что видали, — «всю свою душу открывают… кому ж и сказать-то им!» — рассказывал мне Горкин. Рано поднялись, чтобы доковылять, пока еще холодок, не тесно, а то задавят. Идут разносчики: мороженщики, грушники, пышечники, квасники, сбитенщики, блинщики, пирожники, с печеными яичками, с духовитой колбаской жареной; везут тележки с игрушками, с яблоками, с арбузами, с орехами и подсолнушками; проходят парни с воздушными шарами. У монастыря раскинутся чайные палатки, из монастырского сада яблоки будут продавать, — «донские» яблоки славятся, особенно духовитые — коричневое и ананасное...

 

И.С. Шмелёв, «Лето Господне».

 

 

Когда любителя поэзии «цепляет» Серебряный век, пройти мимо стихов Марины Цветаевой невозможно. Такая тонкая, яркая, умная, необыкновенная… Её до сих пор боготворят почитатели. Художники пишут её портреты, а поэты посвящают ей стихи.

 

Была б жива Цветаева,
пошел бы в ноги кланяться,
пускай она седая
и в самом старом платьице.
С собой взял водку белую
и пару вкусных шницелей,
присел бы зорким беркутом –
знакомиться?! мириться ли?!

Пускай была бы грустная,
а скатерть даже грязная,
но только б слышать с уст ее
то – розовое, разное.
Но только б видеть глаз ее
фиалковые тени
и чудо челки ласковой
и чокнуться в колени.

Жила на свете меточка
курсисточкой красивой,
в бумажном платье девочка
петлю с собой носила.
Писала свитки целые,
курила трубку черную,
любила спать за церковью,
ходить в пацанских чеботах.

И доигралась, алая,
и потеряла голову,
одно лишь слово балуя,
ты засыпала голая.
Один лишь стол в любовниках,
одна лишь ночь в избранницах.
Ах, от тебя садовнику
навеки не избавиться!

Небесному – небесное,
земному лишь земное,
и ты летишь над бездною
счастливейшей звездою.
Все поняла – отвергнула,
поцеловала – ахнула,
ну а теперь ответа жди
от золотого ангела.

Пусть сыну честь – гранатою,
а мужу слава – пулей,
зато тебя с солдатами
одели и обули.
Ни милости, ни благости –
божественная ягода,
ты удавилась в августе
над табуреткой Дьявола.

И ничего не вспомнила,
перекрестилась толечко.
Налей стаканы полные,
заешь все лунной корочкой.
Здоровье пью рабы твоей,
заложницы у вечности,
над тайнами разрытыми
страстями подвенечными.

Какое это яблоко
по счету, своевольное?
Промокшая Елабуга,
печаль моя запойная.
Была б жива Цветаева,
пришел бы в ноги кланяться,
за то, что не святая,
а лишь Страстная Пятница.

И грустная, и грешная,
и горькая, и сладкая,
сестрица моя нежная,
сестрица моя славная.
Дай Бог в аду не горбиться,
седые патлы путая,
малиновая горлица,
серебряного утра!..

 

Леонид Губанов

 

 

Ах, как проникновенно поёт этот романс Елена Фролова! Аж до слёз!

По мере «погружения в жизнь» поэтессы постепенно очарование стало пропадать. И когда я увидел эту передачу Юлии Меньшовой, то уже был подготовлен. Что-то подобное я и предполагал. Бедный Сергей Эфрон! Он так и не понял, что всю жизнь любил чудовище…

 

 

 

С некоторых пор я не могу читать Цветаеву. Перед глазами встаёт маленькая, голодная девочка Ирина, которую мама закрыла в холодном, тёмном доме, привязав её крепким узлом к ножке тяжёлого старинного кресла. А сама со старшенькой, любимой ушла на поэтическое собрание читать стихи. О доброте и любви. А после собрания всех накормят вкусным ужином с чаем и сладкими лакомствами.

 

Она так и ушла из жизни неотпетой.

Спустя полвека, в 1990 году, патриарх Алексий II дал благословение на ее отпевание, тогда как это делать в отношении самоубийц в РПЦ категорически запрещено.

Чудны дела твои, Господи!

 

***

 

Для неторопливых и любопытных…

В 2019 году на сайте «Избранное» была опубликована интересная статья Валерии Ильиничны Новодворской (помните такую? – «Секс – это скучно, я читала») под названием «Боярыня Цветаева». Любителям поэзии Цветаевой, возможно, будет интересно…

https://izbrannoe.com/news/lyudi/valeriya-novodvorskaya-boyarynya-tsvetaeva/

 

Суббота.

Евреи начинают расходиться из синагоги.

К Сёме подходит Мойша и тихо просит:

— Сёма, как друга прошу, задержи ребе часика на полтора.

— Зачем?

— Да понимаешь, у меня свидание с его женой. Ну, как мужчина мужчину, ты ж понимаешь.

Сёма скрепя сердце соглашается. Дожидается, когда раввин выходит из синагоги, и к нему.

— Ребе, здравствуйте.

— Сёма, мы уже здоровались сегодня.

— Я знаю, но мне надо с Вами поговорить.

— С чего это?

— Ну, у меня есть вопрос.

— Какой вопрос?

— Ну, это… хотел спросить. Короче…

— Сёма, кого ты хочешь обмануть? Давай выкладывай, что случилось. Только по-честному, Бог все видит.

— Ну, если честно, ребе, есть у меня друг, Мойша.

— Я знаю. И что?

— Мой друг Мойша сейчас спит с вашей женой, поэтому он просил меня задержать вас.

Ребе улыбнулся, потом дружески положил руку ему на плечо и сказал:

— Сёма, скорее беги домой. Моя Сарочка умерла два года назад.

 

 

 

На фотографии: А.М. Горький и М.Ф. Андреева позируют И.Е. Репину.

 

 

И что в результате получилось.

 

И.Е. Репин. Портрет актрисы М.Ф. Андреевой. 1905.

 

Каюсь, утащил из ЖЖ...

 

Под впечатлением...

 

Грач над березовой чащей.
Света и сумрака заговор.
Вечно о чем-то молчащий,
неразговорчивый загород.

Лес меня ветками хлещет
в сумраке спутанной зелени.
Лес меня бережно лечит
древними мудрыми зельями.

Мятой травою врачует –
век исцеленному здравствовать,
посох дорожный вручает –
с посохом по лесу странствовать...

Корни замшелого клена
сучьями трогаю голыми,
и откликается крона
дальними строгими гулами.

Резко сгущаются тени,
перемещаются линии.
Тихо шевелятся в тине
странные желтые лилии.

Гром осыпается близко,
будит округу уснувшую.
Щурюсь от быстрого блеска.
Слушаю.
Слушаю.
Слушаю.

 

    1984

 

                                        

 

Когда Эльдар Рязанов задумал снять фильм про Сирано де Бержерака, он пригласил на пробы на главную роль Евгения Евтушенко. Евтушенко так понравился самому себе в образе Сирано, что после окончания проб отказался снимать грим под тем предлогом, что будет-де входить в роль. Так он и отправился из киностудии домой. И надо же было такому приключиться, что только он вышел на Мосфильмовскую улицу, как навстречу ему попался Валентин Гафт. Евтушенко сразу не понравился недобрый взгляд Валентина...

На следующий день по всей стране разлетелась такая эпиграмма:

 

Стал Евгений Сирано,

но не гений все равно!

 

 

Мне снится, что в некоем зале,

где я не бывал никогда,

играют какую-то пьесу.

И я приезжаю туда.

 

Я знаю, что скоро мой выход.

Я вверх по ступеням бегу.

Но как называется пьеса,

я вспомнить никак не могу.

 

Меж тем я решительно знаю

по прихоти сна моего,

что я в этой пьесе играю,

но только не помню — кого.

 

Меж тем я отчетливо помню —

я занят в одной из ролей.

Но я этой пьесы не знаю

и роли не помню своей.

 

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

 

Там, кажется, ловят кого-то.

И смута стоит на Руси.

И кто-то взывает:

— Марина,

помилуй меня и спаси!

 

И кажется, он самозванец.

И кто-то торопит коней.

Но я этой пьесы не знаю.

Я даже не слышал о ней.

 

Не знаю, не слышал, не помню.

В глаза никогда не видал.

Ну, разве что в детстве когда-то

подобное что-то читал.

 

Ну, разве что в давние годы,

когда еще школьником был,

учил я подобное что-то,

да вскоре, видать, позабыл.

 

И должен я выйти на сцену

и весь этот хаос облечь

в поступки, движенья и жесты,

в прямую и ясную речь.

 

Я должен на миг озариться

и сразу, шагнув за черту,

какую-то длинную фразу

легко подхватить на лету.

 

И сон мой все время на грани,

на крайнем отрезке пути,

где дальше идти невозможно,

и все-таки надо идти.

 

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

 

Я все еще медлю и медлю.

Но круглый оранжевый свет

ко мне подступает вплотную,

и мне уже выхода нет.

 

Юрий Левитанский

 

 

 

Гумилёву

 

Воин, путешественник, мечтатель,

Зодчий романтических садов –

Кем ты был среди мятежных ратей

Тех кроваво-памятных годов?

 

Тех, объятых смерчем революций,

Разметавшим питерский бомонд –

Ты, невозмутимый, как Конфуций,

Ты, прошедший Африку и фронт, –

 

Где все смерти над тобой витали,

К райским песнопениям глухи,

Где стихи судьбою обрастали

И судьба слагалась как стихи!

 

Кем ты был – средь ханжеских декретов,

Вдовьих слёз, грядущих лагерей –

Ты, знаток ремесленных секретов,

Словом усмирявший дикарей,

 

Выдумщик, искатель приключений,

Собеседник царскосельских лип…

Как не уберёг тебя твой гений,

Как ты в эту передрягу влип?!

 

Где шестёрки сделались тузами,

Где, тебя не видящий в упор,

Следователь с рыбьими глазами

Подмахнёт расстрельный приговор –

 

Чтоб душа, минуя все преграды,

Отлетела сквозь кадильный чад

От глухих подвалов Петрограда –

К озеру таинственному Чад.

 

Лев Болдов

 

Николай Степанович Гумилёв - Воин, Путешественник, Поэт.

 

Свой внутренний возраст воин, путешественник и поэт Николай Степанович Гумилев определял в 13 лет и собирался в нем прожить, как минимум, до 90. Об этом он, смеясь, говорил Ходасевичу буквально за несколько часов до своего ареста. Ходасевич был последним, кто видел Николая Степановича: они оба жили в Доме искусств на Мойке – коммуне для поэтов и ученых. На следующий день, 3 августа, Ходасевичу предстояло уехать, и вечером он зашел проститься с кое-кем из соседей.

 

– Уже часов в десять постучался к Гумилеву, – вспоминал В. Ходасевич, – он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было... Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе Варваре Ивановне Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать:

– Посидите еще.

Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах.

Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – «по крайней мере, до девяноста лет». Он все повторял:

– Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше.

До тех пор собирался написать кипу книг.

Упрекал меня:

– Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.

И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги, и как он будет выступать «молодцом».

Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли.

 

Николай Гумилёв, Зиновий Гржебин и Александр Блок. 30 марта 1919 года.

 

— Странный поэт Гумилев, — говорил современнику Александр Блок. — Все люди ездят во Францию, а он в Африку. Все ходят в кепках, а он в цилиндре. У него и стихи такие же: в цилиндре.

Судьба русского поэта Серебряного века Николая Гумилёва сложилась очень трагично. Живя в Советской России, он не скрывал своих религиозных и политических взглядов, открыто крестился на храмы, заявлял о своих воззрениях. Был убеждённым монархистом.

Гумилёв был талантливым поэтом, создателем школы акмеизма, переводчиком, литературным критиком, путешественником, одним из крупнейших исследователей Африки, офицером, ушедшим добровольцем в начале Первой мировой войны, кавалером двух Георгиевских крестов.

 

 

В 1915 году Николай Гумилёв воевал на Волыни. Здесь он прошёл самые тяжкие военные испытания, получил 2-й Георгиевский крест, которым очень гордился. На это Анна Ахматова откликнулась несколько скептически:

                                                                                                              

…Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу…

 

Анна Ахматова

 

Так она писала маленькому сыну Льву.

3 августа 1921 года Гумилёв был арестован по подозрению в участии в заговоре Петроградской боевой организации. 24 августа вышло постановление Петроградской ГубЧК о расстреле участников «Таганцевского заговора» (всего 61 человек), опубликованное 1 сентября с указанием на то, что приговор уже приведён в исполнение.

 

 

В ночь с 25 на 26 августа 1921 года без суда Николай Гумилёв был расстрелян. Перед расстрелом на стене камеры Кронштадской крепости он нацарапал: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».

И стихи:

 

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград...

И горит на рдяном диске

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

 

Я не трушу, я спокоен,

Я – поэт, моряк и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймит клеймом позорным –

Знаю, сгустком крови черным

За свободу я плачу.

 

Но за стих и за отвагу,

За сонеты и за шпагу –

Знаю –  город гордый мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой.

 

25 августа 1921

 

 

Когда приговоренных к смерти выстроили перед расстрелом, руководитель казни прокричал:

– Кто здесь поэт Гумилев? Выходите из строя.

На что Николай Степанович ответил так:

– Здесь нет поэта Гумилева. Здесь есть офицер Гумилев.

И остался в строю.

Поэт-футурист С. Бобров рассказывал о том, с каким достоинством вёл себя Гумилёв во время расстрела: «…знаете, шикарно умер. Я узнавал из первых рук. Улыбался. Докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвёл впечатление… Мало, кто так умирает…»

Это подтверждает и рассказ Анны Ахматовой:

– Я про Колю знаю... их расстреляли близ Бернгардовки, по Ирининской дороге... я узнала через десять лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это здесь была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на шестьдесят человек...

После смерти Гумилёва Анна Андреевна считала себя его вдовой, несмотря на то, что фактически они были в разводе.

 

Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
...А я была его женой.
 

Анна Ахматова, «Он любил три вещи на свете», 1910

 

Психологический портрет героя выстроен он всего лишь в шести стихотворных строчках.

Но в стихотворении есть последняя, седьмая строчка, которая в значительной мере и делает его своеобразной лирической новеллой.

…А я была его женой.

Женой человека, которого влечет постоянно действующая могучая центробежная сила его души.

 

Емельянов Александр Евгеньевич. «Николай Гумилёв и Анна Ахматова». 2016 г.

 

После расстрела Гумилёва друзья сочинили в утешение его старой матери историю, будто бы её сын чудесным образом спасся – бежал из-под стражи и уехал из России. Старушка до конца жизни (она пережила сына на год) верила, что её Коленька жив и странствует по далекому Нигеру, распевая в его честь гимны:

 

Я на карте моей под ненужною сеткой
Сочиненных для скуки долгот и широт,
Замечаю, как что-то чернеющей веткой,
Виноградной оброненной веткой ползет.

 

А вокруг города, точно горсть виноградин,
Это — Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту,
Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,
Точно бой барабанов, он будит мечту.

 

Но не верю, не верю я, справлюсь по книге,
Ведь должна же граница и тупости быть!
Да, написано Нигер… О, царственный Нигер,
Вот как люди посмели тебя оскорбить!

 

Ты торжественным морем течешь по Судану,
Ты сражаешься с хищною стаей песков,
И когда приближаешься ты к океану,
С середины твоей не видать берегов.

 

Бегемотов твоих розоватые рыла
Точно сваи незримого чудо-моста,
И винты пароходов твои крокодилы
Разбивают могучим ударом хвоста.

 

Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,
Небывалую карту, отраду для глаз,
Я широкою лентой парчу золотую
Положу на зелёный и нежный атлас.

 

Снизу слева кровавые лягут рубины,
Это — край металлических странных богов.
Кто зарыл их в угрюмых ущельях Бенины
Меж слоновьих клыков и людских черепов?

 

Дальше справа, где рощи густые Сокото,
На атлас положу я большой изумруд,
Здесь богаты деревни, привольна охота,
Здесь свободные люди, как птицы поют.

 

Дальше бледный опал, прихотливо мерцая
Затаенным в нем красным и синим огнем,
Мне так сладко напомнит равнины Сонгаи
И султана сонгайского глиняный дом.

 

И жемчужиной дивной, конечно, означен
Будет город сияющих крыш, Тимбукту,
Над которым и коршун кричит, озадачен,
Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,

 

Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,
Чье дыханье пьяней бальзамических смол,
И фонтаны в садах и кровавые розы,
Что венчают вождей поэтических школ.

 

Сердце Африки пенья полно и пыланья,
И я знаю, что, если мы видим порой
Сны, которым найти не умеем названья,
Это ветер приносит их, Африка, твой!

 

Николай Гумилёв, «Нигер».

 

 

При жизни Гумилёва  стихотворение никогда не публиковалось и пошло в посмертный сборник стихов поэта «Шатер», увидевший свет в 1922 году.

В 1918 году поэт предрек свою смерть в стихотворение «Я и Вы»:

 

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

 

Не по залам и по салонам

Темным платьям и пиджакам -

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

 

Я люблю – как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет.

 

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

 

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: вставай!

 

Николай Гумилёв, «Я и Вы», 1910

 

 

Погиб поэт в возрасте 35 лет.

 

                                    

 

 

Антонина Леонардовна Ржевская (1861-1934) — русская художница, одна из двух женщин-живописцев принятых в Товарищество передвижных художественных выставок.

 

Товарищество передвижных художественных выставок (ТПХВ). 1885.

 

Жизнь и творческая судьба Антонины Леонардовны Ржевской (Поповой по рождению) интересны по многим причинам. Известно, что после отмены в стране крепостного права (1861) многие дворянские семьи, особенно из мелкопоместных, лишаясь каких-то материальных возможностей, начинали вести жизнь, полную невзгод и лишений. Именно в такой семье в одном из сел Тверской губернии и родилась будущая художница. Положение семьи Поповых особенно осложнилось после того, как умер отец, и мать с тремя детьми переехала в Тверь. Юная Антонина, которую еще в гимназии звали «художница», вынуждена была пойти корректором в типографию для материальной поддержки себя и семьи.

 

Литография. 1901.

 

В 1880 году девушка переезжает в Москву и, продолжая работать, становится вольнослушательницей Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Ее материальное положение улучшилось лишь после того, как ее наставник В.Е. Маковский стал находить ей учеников, которым она давала частные уроки рисования и живописи.

 

Сироты. 1893.
Картина приобретена К.Т.Солдатёнковым ( московский предприниматель, старообрядец, известный книгоиздатель, владелец художественной галереи) в 1893 году. Прототипами персонажей этой жанровой сцены послужили мать художницы Александра Николаевна Попова и её дочери.

 

Весёлая минутка. 1897.

 

Музыка. 1902-1903.

 

Переезд семьи Ржевских в глухую провинцию (по месту службы мужа) осложнил еще не состоявшейся художнице занятия любимым делом. Все же с начала 1900-х годов ее простые, без подтекста картины на бытовые сюжеты стали регулярно появляться на выставках Московского общества любителей художеств. Еще раньше она стала экспонентом Товарищества передвижных художественных выставок, XXV выставка принесла большой успех А.П. Ржевской: на ней была показана полная юмора, доброты и мастерского исполнения картина «Веселая минутка», которую еще до выставки приобрел П.М. Третьяков для своей галереи. Также, А.Л. Ржевская была одной из первых художниц, членов товарищества. Известны и другие работы мастера: «Да исправится молитва моя», «В сумерках», «Осень», «У окна», «Музыка».

 

Девочка у окна.

 

Осень. 1901.

 

Иллюстрация к рассказу Н. П. Анненковой-Бернард «Дорожная встреча» . 1901.

Она пишет тонкие, поэтические портреты, увлекается пейзажем. В годы Первой мировой войны художница переезжает в Тарусу, где живет, пишет маслом и акварелью до последних часов своей жизни.

Картин, написанных Антониной Леонардовной Ржевской, сохранилось очень мало.

                                        

 

История, рассказанная Олегом Негиным и Андреем Звягинцевым в фильме «Левиафан» действительно была в жизни. Но произошла она не в России, а в США. Весной 2008 года Звягинцеву рассказали историю американского сварщика Марвина Химейера, у которого местный цементный завод пытался отобрать дом, после чего он заперся в бульдозере, разрушил здание завода и ещё несколько сооружений, а затем покончил жизнь самоубийством.

Но разве такая история прокатит на «оскаре»?! Режиссёр-русофоб намерено перенёс действие фильма в Россию, чтобы получить «оскара». А улицкие-макаревичи-венедиктовы и остальные познеры тут же завопили, что мол «эта история могла произойти только в России».

Вот такая история «Левиафана»…               

                            

 

Как много всякой всячины

Лежит, простите, кучами!

Все лица окулачены,

Все руки перекручены,

 

В дорогу — грязи кашица,

Вдогонку — мысли куцые.

Порою даже кажется,

Что в рамках эволюции

 

Цель нашей популяции —

Кряхтеть на фоне глобуса

От мягкой инсталляции

До жесткого перфоманса.

 

 

Хотели Дугина убить –
взорвали дочь.
А ей бы жить, а ей любить –
и как помочь?

                                        
Тиха украинская ночь,
Донбасс бомбят,
и далее терпеть невмочь…
Вперёд комбат!

 

Вадим Быков

 

Светлая девочка была... Царствие ей Небесное! И вечная память!

 

Странная женщина: тонкая, тихая,

вяжет судьбу и сидит у окна.

Время ее не стремится, не тикает —

медленно льется подобием сна.

 

Звездное небо в ней, рядом с ней холодно,

но без нее — словно нечем дышать.

Тихая, тонкая, острая. Больно мне.

Острая, вечная, словно душа.