Подвиг маленькой хрупкой женщины, поселкового фельдшера, которая спасла целый отряд ОМОНа после автокатастрофы, остался вне внимания телеканалов и газет.

Пока в глухую деревню ехали скорые, хрупкая женщина сумела оказать самую необходимую помощь переломанным бойцам. Любовь Красильникова трудится фельдшером в крохотной деревушке Придорожной (это Нагайбакский район) уже 40 лет. За это время бывало всякое: инсульты, тяжелые роды, травмы и многое-многое другое.

Однако самое серьезное происшествие случилось 22 июня 2002 года, когда на трассе рядом с поселком перевернулся автобус с бойцами ОМОНа, возвращавшимися в Магнитогорск из Челябинска. В страшном ДТП погиб один человек, но жертв могло быть значительно больше, если бы не простой деревенский фельдшер — на тот момент 43-летняя Любовь Петровна.

Олег Черняк

Редакции "Едиот Ахронот" пришла в голову хорошая идея попросить самых
разных людей написать первую главу своей автобиографии. Из
политиков,певцов, актеров и бизнесменов мы выбрали человека, который
никогда не дает интервью и ничего о себе не рассказывает. Это -
отставной судья, Госконтролер,
доктор Миха Линденштраус. А это - то, что он написал:

Двадцать лет назад 1.200 судей собрались в Вене в гигантском зале
дворца Ротшильда. Все судьи Австрии. Меня пригласили прочесть лекцию
об израильской судебной системе.

- Дамы и господа! - начал я по-английски, поднявшись на трибуну. - В
марте 1939 года, в том самом месте, где вы сидите сегодня, стоял мой
отец. Ему было 35 лет, он был активистом сионистского движения, и у
него был новорожденный сын - это я. А напротив отца сидел Адольф
Эйхман.

В зале наступила гробовая тишина.Я мог на этом закончить. Бомба уже
разорвалась. Но именно из-за шока я решил  продолжать. Я рассказал им,
что за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе
делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон
Вальтер Линденштраус - который через много лет стал одним из
свидетелей на процессе Эйхмана - предстал перед ним, как сотрудник
Еврейского Агентства в Берлине. Вместе с другими он занимался
репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Евреи хотели
репатриироваться, нацистский режим не   возражал,и только англичане
мешали, ограничивая число сертификатов на репатриацию.

Эйхман самым унизительным образом отнесся к стоявшим перед ним
двадцати еврейским делегатам. Он орал на них, оскорблял и угрожал. До
этого он их выстраивал и перестраивал: "Ты - налево, ты - направо, ты
- вперед, ты - назад, ты подойди, ты отойди!". И, когда они, наконец,
встали по местам, Эйхман заорал на моего отца: Ты заплатишь своей
головой и вы все заплатите головами, если не уберете отсюда
евреев!.Точнее, он сказал не "евреев", а "ваше еврейское тряпье".

И вот сегодня я стою перед вами-ребенок,который родился в нацистском
Берлине и стал судьей в Израиле - и говорю вам: "У нас есть
государство, в нашей стране  самая сильная демократическая система на
всем Ближнем Востоке,и в случае необходимости мы умеем защищаться".

Я не рассказал им то, что случилось потом. Об этом я стараюсь не
говорить. Вскоре после встречи с Эйхманом было покушение на моего
отца. Его пытались выбросить из поезда. Англичане вывезли его в
Лондон, и я остался в Берлине с мамой, Маргалит-Маргаритой, которая
работала лаборанткой в одной из больниц. За считанные часы до начала
войны немец-профессор, у которого она работала, сумел перевезти нас в
Италию. Там мы дождались отца, все вместе уехали в Израиль и
поселились в Тель-Авиве.
В Израиле нам было очень трудно. Мы жили втроем в  однокомнатной
съемной квартире. Отец, который был адвокатом не нашел работы по
специальности и после всего пережитого был не в состоянии сдать
экзамен для получения лицензии. Четыре года он был безработным. Мама
тоже не нашла работу, и
пошла продавать по домам косметику богатым женщинам, а я ходил вместе
с ней, держа ее за руку.
Из дома в  дом, из квартиры в квартиру. У нее была постоянная
клиентура, но большого заработка это не давало. Каждый день после
полудня мы доходили до дома Бен-Гуриона, где садились передохнуть на
скамейке. Жена Бен-Гуриона, Поля, выходила к маме с печеньем или
стаканом кофе, и они говорили по-немецки.
"Сколько зарабатывает ваш муж?" -спросила Поля. И мама, которой было
стыдно признаться, что отец не работает, сказала, что не знает. "Мой
муж тоже мне не говорит, сколько он  зарабатывает, - прошептала Поля
на ухо маме. - Значит, ваш муж - богатый".
Каждое утро я умолял маму, чтобы она не сидела рядом со мной в
автобусе, а то кто-нибудь из моих одноклассников услышит, что она
говорит со мной по-немецки. Я знаю иврит с детства, но в Израиле мама
не была в ульпане, не освоила язык, и, с моей точки зрения, было
совершенно чудовищно, что она не говорит на иврите. "Если ты хочешь
сидеть рядом со мной, - просил я - не говори".
Я начал историю моей жизни с конференции в венском "дворце Ротшильда,

а закончу ее на берлинской улице Майнеке, 10, где когда то была
контора моего отца и  откуда тысячи евреев репатриировались в Израиль.
Круг замкнулся полностью четыре месяца назад,когда немецкий
Госконтролер, профессор Дитер Ангелес пригласил меня выступить в
Бундестаге. Я поставил условием, что буду говорить на иврите. Мои
немецкие коллеги удивились, но согласились. И посол Израиля
предоставил в мое распоряжение великолепного переводчика. Я слышал,
что он великолепен, потому что немецкий - мой родной язык.

Я поднялся на трибуну Бундестага, посмотрел на людей, которые сидели в
зале и сказал на иврите: "Дамы и господа, спасибо, что пригласили меня
вернуться в город, где я родился.Вся семья моей матери погибла в
Освенциме. Сегодня Германия немало помогает Израилю, но еврейский
народ никогда не забудет то, что вы с нами сделали. Маргарита
Линденштраус тоже не забыла этого до самой смерти, и я, ее сын, стою
здесь для того, чтобы об этом напомнить".

В зале наступила гробовая тишина.Я мог на этом закончить. Бомба уже
разорвалась. Но именно из-за шока я решил  продолжать. Я рассказал им,
что за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе
делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон
Вальтер Линденштраус - который через много лет стал одним из
свидетелей на процессе Эйхмана - предстал перед ним, как сотрудник
Еврейского Агентства в Берлине. Вместе с другими он занимался
репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Евреи хотели
репатриироваться, нацистский режим не   возражал,и только англичане
мешали, ограничивая число сертификатов на репатриацию.