Рассказ о военном духовом оркестре, службе на крейсере, морской культуре и бескультурье, морских ритуалах и традициях, друзьях и недругах, офицерах и адмиралах, боевой службе

и марше «Прощанье славянки»

Памяти старшины оркестра крейсера «Жданов»

мичмана Сивака Николая Васильевича.

Блестящего дирижера военного духового
оркестра, несравненного трубача,
истинного моряка и товарища.

I

Кто хоть раз в жизни видел и слышал военный духовой оркестр, тот вряд ли забудет то неизгладимое впечатление, которое производит его игра, и прежде всего ритм, задаваемый барабаном, подчеркнуто воинская дисциплина музыкантов, своеобразное звучание инструментов и буквально на глазах рождение мелодии строгой и пленительной, возбуждающий чувства высокие и сильные.

 

С первым ударом барабана, звуком трубы неизъяснимое волнение охватывает душу, и сердце тревожно замирает от предчувствия событий особых и важных, происходящих, как правило, редко, а то и раз в жизни. Игра музыкантов неизменно красива и выразительна независимо от того, что играет оркестр — марши или классику, танцевальные мелодии или похоронный марш.

 

Где бы он не выступал, ему всегда гарантирован успех и любовь слушателей. Будь то военный парад, концерт на эстраде или воскресное выступление на центральной городской площади, бульварах или парках, на встречах и проводах поездов и теплоходов на железнодорожном и морском вокзалах.

Все прекрасно в оркестре, но особое восхищение вызывает дирижер. Он всегда ладный, стройный, в форме с аксельбантами, с загадочной улыбкой на одухотворенном лице, приподнятым подбородком, от чего выглядит независимо, значительно и по военному элегантно.

 

Видно, что музыканты его любят и подчиняются ему безраздельно и с удовольствием. Не суетясь, спокойно и уверенно, они занимают свое место в строю оркестра, готовят инструменты и ждут его команды. И вот, повелительный взмах рук и — оркестр приготовился к игре.

С этого момента они отключаются от всего, что происходит вокруг, их сознание переносится в мир ожидаемой музыки, все внимание приковано к дирижеру, который остается единственным связующим звеном с внешним миром. Пауза… Все, и зрители, и музыканты ждут…

 

Еще взмах! Они набрали в легкие воздух… замерли… И вновь томительная пауза… И тут же резкий взмах! Еще доля секунды! Мгновенье! И …!

 

И одновременно, все вместе и каждый в отдельности на своем инструменте, в едином ритме и темпе, они дуют в трубы, бьют в барабан, и лавина звуков сливается в единую и мощную мелодию, покоряющую слушателей своим напором и страстью, не оставляя им и шанса остаться в стороне от бурного музыкального потока, и щедро вознаграждающего их чудодейственным, сказочным явлением своего появления.

 

И трудно сказать, в какой момент и что привлекает внимание больше: оркестр или события, по случаю которых он играет. Но то, что в этот миг они нераздельны и оказывают не меньшее эмоциональное воздействие, точно проверено и испытано военной службой — от призыва в армию, до проводов в последний путь.

Такова волшебная сила искусства военного духового оркестра!

II

На крейсере духовой оркестр в составе музыкантской команды ничем не отличался от других подразделений. Как все они расписаны по боевой тревоге, имеют свои заведования и объекты приборок, несут корабельную дежурно-вахтенную службу, чистят картофель для камбуза и ходят в увольнение.

Они молоды и красивы той морской удалью и тем духом дружбы и товарищества, которые свойственны военным морякам экипажей боевых кораблей, получивших закалку в дальних походах, испытавших и выстоявших океанские шторма, липкую влажность ночей и адскую дневную жару тропиков, снежные бури и леденящие холода Арктики, и всегда опасную близость вероятного противника.

 

Как всем, им бывает и весело и грустно, у них бывают радостные и счастливые дни, а бывает, как говорят на флоте, и «невезуха».

 

Они стойко переносят тяготы воинской службы, разлуку с землей, свои неудачи и разочарования, и к концу службы, когда приходит долгожданное ДМБ, это уже зрелые, умудренные опытом, настоящие мужчины, умеющие постоять за себя и за Родину.

 

Наверняка у каждого из них есть свои желания, мечты и цели, но об этом их не спрашивают, чтоб не отвлекать от службы.

 

«Как все» — это до какого-то момента, пока они не возьмут в руки инструменты и не соберутся все вместе в составе оркестра.

 

И тут под управлением дирижера происходит удивительное таинство внутреннего и внешнего перевоплощения отчаянных и разбитных парней в артистов, взыскательных и требовательных к себе исполнителей музыки.

 

Только что они были со всеми кореша, братишки, «земы» (земляки), как по-приятельски обращаются друг к другу моряки, а теперь это уже, музыкальный коллектив, хоть и стоящий на одной палубе с экипажем, но в этот миг возносящийся выше всех своей духовной ответственностью перед теми, кто слушает их музыку. Оркестр на крейсере — это гордость и командира корабля и экипажа.

Командующий КЧФ вице-адмирал Ховрин поздравляет экипаж КРУ «Жданов» с успешным завершением боевой службы. Слева от него командир 150 БРНК контр-адмирал Рябинский, командир крейсера капитан 2 ранга Шакун. Севастополь июль 1975 года

 

Именно его игра придает законченный, целостный вид и совершенство флотским ритуалам, четкость исполнения которых традиционно определяет понятие высокой морской культуры и организации службы, что справедливо отличает крейсер от кораблей других классов.

 

Почти все команды подаваемые вахтенным офицером по корабельной трансляции сопровождаются исполнением соответствующего сигнала-мелодии горнистом, а ритуалы: подъема военно-морского флага, развода суточного наряда и сигнал «Заря» (подается за 15 минут до спуска флага) — игрой оркестра.

 

В море с участием оркестра осуществляется ритуал взаимного приветствия встречных военных кораблей. В праздничные дни с оркестром встречают командира соединения, командующего флотом, а также членов правительства и глав государств, прибывающих на борт крейсера. С оркестром провожают и встречают корабли, уходящие и возвращающиеся с боевой службы, с флотских учений, прибывающие с официальными визитами.

 

Оркестр всегда участвует в торжественных мероприятиях, исполняя государственный гимн, а так же туш при вручении грамот, подарков, наград морякам, создавая хорошее, праздничное настроение.

В субботу или воскресенье, особенно на боевой службе, оркестр дает концерт экипажу на юте. Собирается масса людей послушать любимые мелодии, вызывающие воспоминания о доме, о любимых, родном Севастополе, и светлое чувство грусти по Родине, которая далеко за кормой, и вдруг становится ближе и дороже.

 

Участвует оркестр и в проведении спортивных соревнований. Так в шлюпочных гонках победителям на финише играет туш, а последним, под смех зрителей, — «чижик-пыжик».

 

Почти ритуальной стала встреча молодого пополнения исполнением марша «Легендарный Севастополь», когда они впервые поднимаются на борт крейсера, а проводы демобилизованных — под марш «Прощание славянки». В час прощания, когда в последний путь провожают близкого человека, когда горе, казалось бы, невозможно перенести, оркестр играет похоронный марш. Музыкальный всплеск отчаяния, боли лучше всяких слов выражает чувства провожающих, в молчании идущих за гробом покойного.

 

Во всех случаях, играя по долгу службы, оркестр тем не менее, играл для души, и каждый, кто слушал, ощущал на себе благотворное начало, которое несет в себе музыка. Как сказал кто-то из проверяющих, оставшийся довольным игрой оркестра, они свой борщ и макароны по-флотски отрабатывают сполна.

III

Многообразен репертуар флотских оркестров, но у каждого в обязательной программе есть марш «Прощанье славянки», всенародно любимый и почитаемый на флоте, который превыше всего ценили матросы, мичманы, офицеры и адмиралы.

 

Так сложилась судьба России в 20 веке, что войны, революции и другие потрясения многократно переворачивали едва налаженный жизненный уклад людей, принося им нищету, разруху, потерю кормильцев, а то и плен, чужбину. Это сейчас стала расхожей фраза, что смерть одного человека — это смерть, а миллионы погибших — это статистика. Звучит кощунственно по отношению к их памяти, даже если имена некоторых из них остались неизвестны или родные получили извещения-похоронки, как о без вести пропавших.

 

Каждая единица этих миллионов прежде всего была живой душой, человеком. Это не просто статистические невозвратные потери, а одинокая и неухоженная старость отцов, матерей, нелегкая жизнь осиротевших детей и горькая вдовья судьба. Тяжелые проводы на войну, военную службу, когда никто не знает, что будет с призывниками, вернутся они или нет. Эта неизвестность камнем ложилась на сердца родных и близких, доводя их до слез и отчаяния.

 

Но надо идти и защищать Отечество, и в наступавший момент расставания, люди из последних сил брали себя в руки и сурово говорили уходящему: «С Богом!», вкладывая в это напутствие всю силу любви, веры и правое дело, мольбу к Богу оставить его в живых, наказ возвращаться с Победой, и клятву, что дома его будут ждать и помнить.

 

Трудней всего было женщинам-матерям, женам. На них ложилось бремя забот о семье. На их долю выпадали все муки и страдания за судьбу своих сыновей, мужей, и еще большие, если кто-то из них не возвращался. И они, скорее умом, чем сердцем понимали, что по-другому нельзя.

 

Понимали это и будущие воины, и были полны решимости защищать Родину, не щадя жизни, и храбро драться за свой дом и оставшихся там женщин, детей, стариков, свято выполняя данный им наказ и присягу. Марш «Прощание славянки», написанный музыкантом оркестра кавалерийского полка Василием Агапкиным в 1912 году, наиболее полно и убедительно передает всю гамму чувств испытываемых людьми в это трагическое и вместе с тем героическое время войны.

 

Созданный под впечатлением всенародной борьбы балканских славян против турецкого ига, он быстро распространился по России и завоевал небывалую популярность у русского народа, особенно в годы первой мировой войны. Музыкант-композитор нашел оптимальное, понятное всем музыкальное выражение чувств человека и всего народа, переживающего суровую годину в своей личной судьбе, судьбе Отечества.

 

И песнь торжествующей веры в Победу над суровыми испытаниями, объединившая их на жизнь и на подвиг, полюбилась всем, кто хоть раз слышал ее. Интерес к ней не ослабевал в Гражданскую войну, в Великую Отечественную да и после победы над фашисткой Германией. Сейчас, казалось бы в мирное время, он не менее популярен и любим, особенно в Армии и на Флоте.

 

IV

Играли его часто. Наверно, в те 70-е годы прошлого столетия, были еще достаточно свежи воспоминания о Великой Отечественной войне. Для многих музыка марша звучала так же тревожно, как и тогда, когда в последний раз виделись и прощались с теми, кто ушел на фронт и не вернулся.

 

Дня не проходило, чтоб по заявке радиослушателей не исполняли бы марш «Прощание славянки» по первой программе центрального радио или радиостанции «Маяк». Его исполняли флотские оркестры, играя по воскресеньям на площади Нахимова, Приморском и Историческом бульварах. Отдыхающие, люди старшего поколения, молодежь, притихнув, слушали его, отдавая дань памяти навсегда ушедшим под этот марш и навечно оставшихся молодыми, для помнящих и ждущих, их по сей день.

 

На танцевальных площадках Матросского бульвара, Ушаковой балки и в клубах духовой оркестр исполнял его под «занавес», после последнего традиционного дамского вальса. Отдыхающие расходились не спеша, посерьезнев, а девушки почему-то теснее прижимались к морякам, словно прощались с ними надолго, а не до следующего увольнения.

                                                                          

На крейсере марш звучал особенно часто. Его играли после развода суточного наряда, и моряки, заступая в дежурство и на вахту, особенно четко печатали шаг. Играли марш на большой приборке, и морякам было легче драить песком «секторы» деревянного покрытия верхней палубы.

Играли на репетициях, в конце официальных торжеств, проводимых на корабле и на берегу, и даже на похоронах после салюта. Часто играли его, и все равно любили этот необыкновенный марш и готовы были слушать до бесконечности. Особенно популярным он был у «годков» — матросов, старшин — последнего года службы, как их тогда называли.

Торжественные проводы сначала проводились на корабле. На построении экипажа зачитывался приказ командира корабля об увольнении, где достойно отслужившим объявлялись поощрения в виде благодарности, вручались грамоты, фотографии у развернутого знамени части, ценные подарки, присваивались звания «старший матрос» или очередное звание старшинам с вручением погончиков. Все это происходило под аплодисменты экипажа и туш оркестра. Командир крейсера благодарил их за службу и напутствуя желал им всего наилучшего в новой жизни.

 

После этого они проходили строем, а после команды «Вольно, разойдись!», строй рассыпался, чтоб убывающие простились с друзьями по службе.

 

Все было красиво, по военному, с большим уважением к экипажу и отслужившим, в духе лучших традиций флота. Затем, отъезжающая в этот день группа приглашалась на баркас, стоящий у трапа и дальше проводы превращались в нечто похожее на кинофарс времен гражданской войны, который большинство начальников видеть не хотело и заблаговременно ретировалось с верхней палубы, мол пусть напоследок потешаться, чего уж там…

 

В баркасе некоторые моряки, моментально превратив красивую форму моряка в опереточный костюм анархиста, заранее заготовленными всякими нашивками, аксельбантами и прочими не уставными дополнениями, внешне и по поведению превращались в классических разгильдяев. Под стать этому происходило на верхней палубе крейсера.

 

Баркас отходил от трапа и обходил вокруг крейсера, стоящего на бочках. При этом с него, да и борта крейсера на всем пути что-то кричали, махали руками, беретами и бескозырками. В провожаемых, (шутки ради!!!) летели веники, пустые консервные банки и еще черт знает что, что попадало под руку, а бывало своих недавних сослуживцев щедро поливали из пожарных шлангов забортной водой…

 

Проводы переходили в неуправляемую вакханалию и продолжались, пока баркас не скрывался за Павловским мыском в Южной бухте.

 

И все это от начала до конца происходило под марш «Прощание славянки». Зрелище было не для слабонервных, однако вот смирились с ним, потворствовали ему, непринятием мер и послаблением в ответственности за это.

 

Как неофициальная часть общего сложившегося ритуала проводов, она не выдерживала никакой критики, создавая превратные впечатления о службе на крейсере, как о нездоровой вольнице, чего на самом деле не было и в помине.

 

Конечно, эту «анархию» надо было пресечь, т.е. найти такой вариант прощания с кораблем и экипажем матросов, старшин, «отпахавших» свой срок службы в три года, чтоб он не противоречил уставу и общей морской культуре.

 

Но команды «сверху» не было и это безобразие продолжалось всю весну и осень, поскольку провожали не всех сразу, а партиями, по поездам и направлениям, марш играли почти беспрерывно. Словно понемногу выпуская пар из перегретого котла, каким становилось «общественное» мнение годков, если появлялась малейшая угроза ужесточения принятой организации увольнения в запас.

 

Сказать, что мелодию марша «заездили», нельзя. На удивление, она по-прежнему всем нравилась, и слушали ее с удовольствием, но на зубах кой у кого, или в ушах, она застряла, вызывая определенную негативную реакцию и раздражение.

 

И вместо того, что бы навести порядок в этом тонком деле увольнения и проводов, выдались рекомендации — играть марш реже, как будто в нем была собака зарыта. Это не помогало, марш продолжали играть без зазрения совести и долга, ибо он входил в перечень «разрешенных» к исполнению.

 

И все-таки нашелся человек, который не только замахнулся, но и пресек в корне его исполнение, решительно и бесповоротно.

 

Это был начальник политотдела соединения, и сделал он это быстро и эффектно, разрубив «гордиев узел» типичным для тех лет способом, не раз проверенным и испытанным. Он просто-напросто запретил играть марш «Прощание славянки» на кораблях соединения, как оркестрам, так и по трансляции с пластинок, магнитофонов и на всех инструментах, на которых можно было исполнять эту уже «опальную» мелодию.

 

— Эту музыку они (годки) присвоили себе и опошлили, — пояснил он свое решение, выражая при этом сожаление и непреклонность.

 

А так как тогда начинала разрастаться борьба с «годковщиной», как нежелательным, вредным и опасным явлением, то, по-видимому, предполагалось, что этот запрет ей будет ударом ниже пояса, от которого она уже не оправится, или хотя бы исчезнут ее музыкальные щупальца.

 

И вот раскаты грома достигли корабля, и марш «Прощание славянки» постепенно и болезненно стал исчезать с репертуара оркестра и трансляции по кораблю.

 

Процесс забывания шел медленно, так как на крейсере приказ «запретить» исходил от заместителя командира по политчасти — в разговорной речи, в обиходе — большой зам, замполит или просто зам, а не от командира, то первоначально, когда он отсутствовал на корабле, марш еще изредка играли, в основном надеясь на русское «авось».

 

Это сходило с рук и до поры до времени оставалось безнаказанным, а предупреждения, замечания только разжигали страсти.

 

Некоторые старшие офицеры в вечернее время, оставаясь по боевому заместительству за командира и начальников, убывших на берег, по своей инициативе или подзуживаемые годками, и считая запрет неправомерным, так как любили его не меньше остальных меломанов.

 

Молва об этом быстро распространилась по кораблю. Преданные своему пристрастию, слушали скрытно, собираясь за башнями главного калибра и надстройками, чтоб услышать свою любимую мелодию еще раз. Старшина оркестра или его заместитель, как люди дисциплинированные выполняли последний приказ, как положено по уставу, и с чистой совестью играли марш, не считая себя виновными в нарушении запрета. С токи зрения временных начальников, не получивших от зама личного приказания о запрете исполнения марша, действия их были не наказуемы ну что-то вроде детской шалости.

 

В процессе интенсивной и напряженной подготовки крейсера к боевой службе эта игра в прятки долго оставалось не столь незамеченной, сколь не столь важной на фоне всех остальных проблем. Естественно, большой зам все прекрасно знал, но не реагировал на эту шаловливость, видать она еще не созрела для принятия решительных мер с высоты его полномочий и ответственности, и русская рулетка продолжала кружиться, хотя предчувствие, что добром это не кончится, было и объединяло участников круговой порукой против зама. Командир в это дело не вмешивался.

V

В последнюю неделю перед выходом на боевую службу, когда уже все штабы и комиссии все проверили и перепроверили, а выявленные замечания были в большинстве устранены, экипажу объявили отдых. Но чтоб народ не разложился и не возомнил о себе, на крейсере постоянно находился кто-либо из проверяющих вышестоящих инстанций.

 

Вечером проверка начиналась с организации приема пищи, то есть ужина (не путать — это большая разница!), увольнения моряков на берег, развода суточного наряда, организации просмотра кинофильма, отхода ко сну и многого другого, чего на корабле хватает с избытком.

Это, конечно, бодрило экипаж, но ожидать, что могут быть какие-то злостные нарушения, могущие сорвать выход крейсера, было нереальным. Момент его инерции настолько велик, что однажды запущенный механизм организации службы, потом до конца своей жизни плавания сбоев не дает.

 

И проверяющие, люди знающие службу, ограничивались ужином, просмотром кинофильма и, поиграв в бильярд после отбоя, собирались у кого-либо в каюте, где выпивали по стаканчику спирта, разведенного гостям, конечно, по своему усмотрению, и немного, к взаимному удовольствию поговорив за службу и жизнь, расходились отдыхать или работать до утра.

 

А утром каждый докладывал своему начальству, что все в порядке, замечаний нет, иликакая-нибудь мелочь была устранена на месте, что полностью соответствовало действительности.

 

Но в один из этих дней, кто-то из проверяющих, пройдя весь путь флотского гостеприимства, доложил начальнику политотдела, что на крейсере все в порядке, но вот оркестр «Славянку» играть продолжает, мол не выполняют там Ваше ценное указание, игнорируют, не уважают, значит.

 

Конечно, стерпеть, оставить без внимания такой пассаж было невозможно! Затронута не только честь должностного мундира, а вообще брошена тень на направляющую и руководящую…, всесильным представителем которой он был. Как образно говорят на флоте, моча ударила в голову сразу и прицельно, подавив остатки самообладания, вызвав цепную реакцию в служебной иерархии. Большой зам был немедленно вызван на ковер. О чем шла речь, понять не трудно, но то, что она была доходчива и убедительна сомнений не возникало.

 

В таком бешенстве, каком он вернулся на корабль, раньше не видели ни одного начальника. Ступив на палубу, он коротко, не задерживаясь, буквально рявкнул вахтенному офицеру: «Старшину оркестра ко мне!!!» — и умчался в каюту. Слава Богу, что на пути ему не встретился ни матрос, ни пиллерс и не было закрытых дверей — раздавил, снес и выломал бы, не заметив сопротивления!

 

Ковры в кабинетах и каютах у всех начальников почему-то жесткие, твердые, колючие, независимо от того — персидские ли они, ручной работы, или рижские — фабрики-автомата, постоять на них вызывают не ради удовольствия.

 

Из каюты большого зама старшина оркестра вышел, только внешне и отдаленно напоминая самого себя. Почти в прострации, с открытым ртом и безумными глазами, держась за переборки, добрался он до своей каюты, сел на койку, инстинктивно нащупал и достал из-под подушки бутылку водки, полученной от благодарной вдовы за «жмурика» накануне, и выпил ее, не отрываясь до дна, не ощутив горечи и облегчения.

 

До вечера он оставался один, а когда вышел, стал похож на шагающую мумию в кителе. В тот день оркестр не собирался и не репетировал, и впервые за многие годы развод суточного наряда прошел без него.

 

С этого дня марш «Прощание славянки» надолго исчез с палубы корабля и репертуара оркестра, оставаясь в душах его любителей в самых отдаленных и потаенных уголках. Ноты, пластинки, пленки были изъяты и сданы на хранение в рундуки каюты зама.

 

Но жизнь не стоит на месте, со временем ажиотаж вокруг запрета марша постепенно спал. Вернулся к жизни и стал прежним любимцем экипажа старшина оркестра, но когда кто-либо заговаривал с ним о «Славянке», он менялся в лице, каменел, молчал, уходил в каюту и долго не появлялся на людях.

 

Самые болезненные и долго не заживающие раны получает душа человека, и лишь патологоанатом по рубцам на его сердце может определить, какой ценой далась ему жизнь и смерть.

VI

На 70-е годы приходил пик выходов кораблей и судов Черноморского флота на боевую службу в Средиземное море, Индийский и Атлантический океаны. Это было главным событием в жизни каждого корабля и соединений флота того времени.

 

И старые, и поступающие в большом количестве на флот новые корабли и суда, их экипажи проверялись боевой службой, как сплав металла и человека, на способность выполнить боевые задачи в экстремальных условиях плавания в отдаленных районах. А такие условия были!

 

Это постоянное 24 часовое нахождение в состоянии боевой готовности к боевому использованию оружия и технических средств.

Это длительные переходы в шторма в осенне-зимний период и не легкие стоянки по точкам в летний палящий зной и мглистый сирокко.

 

Эта сама длительность несения боевой службы, когда привычный срок от 3 до 6 месяцев мог быть продлен до 8 и более, Это медицинский и психологический фактор отрыва от земли, семей и прочих благ цивилизации.

 

А дел ратных было много, и помешать их выполнению не могли ни какие экстремальные условия. Практически постоянно осуществлялось слежение за авианосными ударными группировками 6 флота США, производился поиск подводных лодок, в том числе и атомных.

 

Корабельные ударные группы Средиземноморской эскадры ВМФ находились вблизи всех «горячих» точек в период военных конфликтов между Израилем, Египтом и Сирией. Десантные корабли проводили учения с фактической высадкой десанта на морское побережье дружественных стран в условиях приближенных к «боевым». Систематически выполнялись артиллерийские и ракетные стрельбы, а в точках якорной стоянки профилактическое гранатометание.

 

Для поддержания постоянной боевой готовности суда вспомогательного флота осуществляли пополнение запасов продовольствия, топлива, питьевой воды, боеприпасов, а так же производили ремонт вооружения, техники, корпусов кораблей и судов, межпоходовый ремонт подводных лодок и медицинское обеспечение.

 

Корабли и суда осуществляли деловые и официальные заходы в порты иностранных государств, и моряки высоко несли честь флага Советского государства, без прикрас видя жизнь горожан, в основном нищих, бедных на фоне богатейших дворцов, вилл и супермаркетов.

 

Вся нагрузка и ответственность за выполнение множественных боевых задач ложилась на матросов, мичманов, офицеров кораблей и штабов, гражданский персонал вспомогательных судов и они успешно с ними справлялись. Все моряки, прошедшие горнило боевой службы мужали на глазах, становясь зрелыми, жизненно сильными, с особым чувством гордости за себя, свой экипаж, корабль и Родину — Великий Советский Союз.