,Земле

Как отчий дом, как старый горец горы,
Люблю я землю: тень ее лесов,
И моря ропоты, и звезд узоры,
И странные строенья облаков.

К зеленым далям с детства взор приучен,
С единственной луной сжилась мечта,
Давно для слуха грохот грома звучен,
И глаз усталый нежит темнота.

В безвестном мире, на иной планете,
Под сенью скал, под лаской алых лун,
С тоской любовной вспомню светы эти
И ровный ропот океанских струн.

Среди живых цветов, существ крылатых
Я затоскую о своей земле,
О счастье рук, в объятьи тесном сжатых,
Под старым дубом, в серебристой мгле.

В Эдеме вечном, где конец исканьям,
Где нам блаженство ставит свой предел,
Мечтой перенесусь к земным страданьям,
К восторгу и томленью смертных тел.

Я брат зверью, и ящерам, и рыбам,
Мне внятен рост весной встающих трав.
Молюсь земле, к ее священным глыбам
Устами неистомными припав!

Весной

Не в первый раз твои поля
Обозреваю я, Россия;
Чернеет взрытая земля,
Дрожат, клонясь, овсы тугие
И, тихо листья шевеля,
Берез извилины родные.

Вот косогор, а вот река,
За лесом — вышка колокольни;
Даль беспредельно широка,
Простор лугов, что шаг, раздольней;
Плывут неспешно облака
Так высоко над жизнью дольней.

Вы неизменны, дали нив,
Где свежий колос нежно зреет!
Сон пашни новой, ты красив,
Тебя встающий день лелеет!
И с неба радостный призыв
Опять в весеннем ветре веет.

Да, много ты перенесла,
Россия, сумрачной невзгоды,
Пока, алея, не взошла
Заря сознанья и свободы!
Но сила творчества — светла
В глубоких тайниках природы.

Нет места для сомнений тут,
Где вольны дали, глуби сини,
Где васильки во ржи цветут,
Где запах мяты и полыни,
Где от начала бодрый труд
Был торжествующей святыней.

,Век за веком

Взрывают весенние плуги
Корявую кожу земли,-
Чтоб осенью снежные вьюги
Пустынный простор занесли.

Краснеет лукаво гречиха,
Синеет младенческий лен…
И снова все бело и тихо,
Лишь волки проходят как сон.

Колеблются нивы от гула,
Их топчет озлобленный бой…
И снова безмолвно Микула
Взрезает им грудь бороздой.

А древние пращуры зорко
Следят за работой сынов,
Ветлой наклоняясь с пригорка,
Туманом вставая с лугов.

И дальше тропой неизбежной,
Сквозь годы и бедствий и смут,
Влечется, суровый, прилежный,
Веками завещанный труд.

Валерий Яковлевич Брюсов – автор множества замечательных поэтических и прозаических произведений. Однако многим он известен благодаря всего лишь одному стихотворению, состоящему из одной строки.

Этот моностих был опубликован Брюсовым один раз в третьем выпуске альманаха «Русские символисты» в 1895 году. И сразу же это стихотворение наделало много шума. Несмотря на то, что для поэтов-модернистов моностихи были обычным делом, творение Брюсова было уж слишком необычным и непонятным. Сам Валерий Яковлевич не стремился разъяснять смысл своей строки. На все вопросы он отвечал общими фразами и неясными намёками. А потому смысл стихотворения каждый искал в меру собственной фантазии.
В обществе это стихотворение было воспринято как вызов эстетическим нормам, созданное лишь с целью эпатажа. Критики охарактеризовали моностих как бессмысленный и пустой. В то же время творение Брюсова многим показалось отличным поводом для шуток и проявления остроумия. Одним из первых остроумным комментарием отметился известный философ Владимир Соловьёв. Он посоветовал Брюсову для большей ясности дополнить стихотворение словами «ибо иначе простудишься». Философ посчитал эту строку обращением к «особе, страдающей малокровием».

Философ Алексей Алексеевич Боровой вспоминал, как однажды профессору Шефферу один из студентов показал томик стихов, в котором был и моностих Брюсова. Прочитав ставшую знаменитой строку, профессор расхохотался, и его хохот вскоре подхватили все студенты.
Впрочем, были попытки серьёзного толкования. Историк литературы Николай Лернер видел в одностишьи Брюсова отголосок его увлечения древнеримской поэзией, где моностихи были весьма популярны. Того же мнения придерживался и поэт Вадим Шершеневич. Он указывал на изучение Буниным творчества римского поэта Авсония, который любил поэтические головоломки, когда из чтения первых букв стихотворных строк по вертикали, получалась одна новая строка. «Уж не отсюда ли знаменитое „О, закрой свои бледные ноги!“?» - задавался вопросом Шершеневич.

Философ Розанов усматривал в строке стремление к эротизму, которой он считал общим в среде поэтов-символистов.
Поэт Константин Эрберг писал о беседе Брюсова с Вячеславом Ивановым, в которой Валерий Яковлевич истолковал своё стихотворение как обращению к распятию Христа. Однако сам Брюсов в одном из интервью эту версию не подтвердил.

Иван Бунин считал появление моностиха Брюсова, быстро ставшего популярным, наступлением новой эпохи в литературе. Есенин считал «О, закрой свои бледные ноги!» вызовом существовавшим поэтическим шаблонам, которые он охарактеризовал как «слюнтяйство».

В советское время декадентство и символизм оказались в опале. И, несмотря на то, что Брюсов принял революцию и поддерживал новую власть, он сталкивался с критикой из-за этого своего давнего творения.

Если Луначарский снисходительно отзывался об этом стихе, как о «детской болезни, вроде кори», то другие видели в этом нечто большее. Так ряд влиятельных советских литераторов (Д. Бедный, Л. Авербах) выступили против награждения Брюсова орденом Трудового Красного Знамени, припомнив ему знаменитый моностих.

«O закрой свои бледные ноги».!» - имeннo тaкoвo coдepжaниe oднoгo из нaшyмeвшиx литepaтypныx твopeний этoгo aвтopa.

Валерий Яковлевич во многих интервью с юмором отзывался о скандальной славе своего творения, сам перечислял многочисленные остроты в адрес стиха. Поэтому нельзя сказать точно придавал ли Брюсов ему серьёзное значение. Но в любом случае получилось так, что эта строка осталась визитной карточкой поэта даже спустя много лет.

https://zen.yandex.ru/literatyra