Есть в нашей жизни то, что можно было бы условно назвать «пробными камнями». Ударяет «пробный камешек» в сердце человека, и вдруг обнаруживается его отношение — к людям, к жизни как таковой, к Богу. «Восхождение» и есть такой пробный камень, и действительно интересно и вместе с тем важно — как по-разному отозвались на соприкосновение с ним разные — но все верующие — люди.

Нельзя стать предателем на время

Есть произведения искусства, при знакомстве с которыми становится очевидно: сам человек, каким бы талантливым он ни был, не смог бы создать такого романа, такого полотна, такой симфонии… И верующий человек говорит порой в таких случаях: «К этому прикоснулся перст Божий». А что касается «Восхождения» Ларисы Шепитько, то, кажется, Господь вдохнул в эту картину некое дыхание жизни. Она и воспринимается как самая жизнь, ее трудно пересказать, указать на какие-то яркие моменты — вся «яркость» здесь в глубине, на уровне таких переживаний, которые почти невозможно бывает облечь в словесную форму.

У «Восхождения» есть своя история — непростая, но объясняющая, тем не менее, как подобный фильм мог быть снят и показан в советское время. «Религиозная притча» — так он был оценен, и эта оценка, безусловно, правдива. Поэтому, несмотря на все внешние обстоятельства, которые помогли фильму состояться (или, наоборот,— смотря на них), хочется сказать, что он воспринимается как чудо, особенно когда представляешь себе 1976 год, когда работа над ним была завершена.

Пересказать его действительно трудно — да и нет, наверное, нужды. Лучше его посмотреть, точнее — пережить. Но об одном все-таки хотелось бы сказать.

Много говорилось и написано много про фильм, ставший своего рода прорывом,— про «Остров» Павла Лунгина. И по достоинству — это явление, причем не только кинематографическое, но и духовное. Однако позволю себя такое мнение: «Остров» — фильм о том, что «Бог есть» и есть покаяние, фильм для людей, которые еще не пришли в храм или же только-только переступили его порог. А забытое, ушедшее в прошлое «Восхождение» — фильм практически о том же, только уже для людей церковных.

«Остров» говорит: что бы ни совершил человек, у него всегда остается возможность покаяться, «заслужить» прощение. Но мы об этом итак хорошо знаем, даже слишком хорошо — настолько, что «грешить с надеждой на покаяние» присуще едва ли не большинству из нас. А пожалуй что и большинству. «Надо бояться греха? — Не надо! Ведь есть покаяние…».

А «Восхождение» открывает иную, крайне важную собственно для нас грань этой же реальности: покаяние есть, но вместе с тем в жизни конкретного человека может уже не оказаться для покаяния ни времени, ни места, ни возможности.

В фильме несколько действующих лиц, и практически каждое очень запоминающееся, яркое — будь то немецкий староста, оказавшийся связником партизан, молящийся в ночи перед казнью о милости и прощении Божием, или еврейская девочка Бася, от которой требуют, чтобы она выдала тех, кто прятал ее у себя, или следователь Портнов, который продал душу одновременно немцам и диаволу и уверен: после смерти нет ничего. Но главная драма разыгрывается между двумя товарищами-партизанами — Сотниковым и Рыбаком.

Сотников не допускает возможности даже мельчайшего, даже ничего не значащего компромисса. Он не сильный физически человек, он нездоров, он, как и каждый из нас, боится боли. Но после того, как на его груди была выжжена огромная звезда, он, придя в себя, задается лишь одним вопросом: не слишком ли сильно закричал в последний момент, уже теряя сознание? И друга, Рыбака, который вовсе не пострадал, спрашивает в первую очередь тоже об одном: выстоял ли он?

Рыбака же заботит совсем другое: он страшно, как-то по-животному хочет жить. Во что бы то ни стало, наперекор всему. И ему непонятна бескомпромиссность Сотникова. Он считает, что надо выкарабкаться любой ценой: обмануть, притвориться, даже, может быть, на время в немецкую полицию пойти… А потом убежать и снова бить врага…

Ну а почему бы и нет? Если удастся, если действительно можно вот так обвести немцев вокруг пальца?

И Сотников дает другу на этот вопрос лаконичный и страшный ответ:

— Коля, не лезь в… Вовек не отмоешься!

Но Коля боится лишь смерти.

И вот сделан первый шаг: утром, когда становится понятно, что их ожидает казнь, он бьется в истерике и кричит, что готов идти в полицию. А затем превращается в еще безоружного, но тем не менее конвоира для своего друга. А затем, сам не заметив как,— в палача. Рыбак лежит в обнимку с деревянной колодой, которую вытащил из-под ног Сотникова, замершего уже в петле, и слышит похвалу полицая:

— Ловко ты его вздернул, как кролика!

И лицо его искажается болезненной гримасой недоумения и ужаса:

— Кто? Я?!

А дальше — дорога обратно, от виселицы в комендатуру. И тихий голос старушки, врезавшийся в сердце:

— Иуда ты, Иуда…

И заплаканный мальчик в буденовке, бегущий за ним и заглядывающий в лицо, со взглядом, которого, сколько ни проживи, не забудешь.

А во дворе комендатуры — деревянный туалет, в котором Рыбак, лихорадочно шепча: «Сейчас… сейчас!», безуспешно пытается повеситься. И опять встающий перед глазами образ Иуды.

А потом — распахнутые ворота, снег, свет наступившего дня, храм на пригорке. Свобода, которая так вожделенна и которой никогда уже не будет. И дикий, звериный крик отчаяния, вырвавшийся из груди Рыбака. И горький, безнадежный плач. Безнадежный, потому что, оставшись один, он не стал сильнее, ему все так же нечего противопоставить мысли о смерти, о «яме» и «червях» в ней…

…Есть у американского писателя Джона Стейнбека такой роман — «Зима тревоги нашей». Его герой, житель небольшого города,— потомок некогда славного в этом городе, но затем обедневшего рода. Ему надоело его положение простого продавца в магазине у эмигранта-итальянца, ему надоели укоризны («Ну как же ты, на таком месте…»), надоела нужда. И он решается на какое-то короткое время сделаться… подлецом. Выдать властям этого самого итальянца, нелегально въехавшего лет 30 тому назад в США. Это просто — ведь тот и доверяет-то в жизни лишь одному человеку — ему, своему продавцу. Дать спиться до смерти своему самому близкому другу-алкоголику и получить от него в наследство участок земли, необходимый для строительства аэродрома…

И как он все это объясняет себе, как оправдывается перед собой?

— Я был на войне, я убивал, но ведь я не стал убийцей. Я сделаю подлость раз, другой, третий, но ведь я не стану подлецом навсегда.

И это рассуждение заводит его так далеко, что и жить уж больше невмоготу. И только чудо и любовь спасают «временного подлеца» от самоубийства…

…Как же это важно: делая шаг, помнить о том, что он может стать началом пути в один конец, туда, откуда уже нет возврата.

И еще важно: знать, что каждый шаг ведет либо вверх, либо вниз. И от этого шага и от других шагов зависит, чем станет наша жизнь — восхождением или нисхождением, ведь третьего не дано.

И, кажется, именно об этом весь фильм — о том, как постепенно подходит человек к этому удивительному моменту истины — к смерти. Нет и не может быть никакой случайности в нашей жизни, о которой непрестанно промышляет Господь. Тем более нет в ней места случайности перед лицом открывающейся перед человеком вечности. Каждый выбор, каждое решение, каждый поступок — вверх или вниз. И от сегодняшнего выбора зависит завтрашний. Из маленьких деталей, из мелочей складывается постепенно то, что вдруг, в одно мгновение решит однажды участь каждого из нас.

Игумен Нектарий (Морозов)

http://www.vocerkovlenie.ru/index.php/fashion-trends-all-over-the-world/1260--lr-.html