Когда женщина живёт одна, она рано или поздно начинает есть со сковородки.
Поэтому я всегда сервирую себе завтраки. И ужины, если вдруг приходиться есть дома.

Вся посуда у меня из лиможского фарфора Medard De Noblat. Как у королевских семей Старой Европы. Хорошо, что сейчас всё можно купить небольшими партиями. Вот я и купила – две тарелки глубокие, две мелкие, две большие, две чашки, два блюдца. Ещё немножко всяких пиалочек и другой дребедени. И вазочку для цветов.

И теперь в моей стерильной белой квартире на моей стерильной белой кухне порхают золотистые птички по моим стерильным белым тарелкам и чашкам. И сухие цветки лаванды в вазочке. От живых много грязи, вода застаивается, если вдруг забыть поменять.

И я напоминаю сама себе дуру. Когда в своём белом домашнем костюме пью кофе со своей белой с золотом чашки. Чтобы самой себе продемонстрировать, что всё в порядке. Потому что если подумать про мою жизнь, то, боюсь, золотистые птички на лиможском фарфоре пикируют об белый пол быстро и вдребезги.

Муж не хотел детей. Никаких и никогда. Второй муж тоже не хотел. Похоже, у меня есть необыкновенное умение выбирать мужчин. Второго я решила обмануть. Почему бы не забеременеть без согласования с ним? Но он был настороже так, что если бы Вооружённые Силы моей страны обладали его бдительностью, ни одна часть территории никому бы не отошла.

Потом эти все ночные дозоры стали надоедать, и я поехала в родительскую квартиру делать свой белоснежный ремонт. Типа всё с чистого листа.

В тот момент, когда ты решаешь взрастить иную жизнь, приходит понимание, что это и есть начало жёсткого женского кризиса. Которого, как утверждают врачи, у женщин не бывает.

Можно изменить и поменять всё, что угодно – мужа, подруг, работу, место проживания, одежду, привычки, увлечения и цвет волос. Можно пить прозак и улыбаться всем подряд фонарным столбам. Можно каждый вечер ходить в кино, театры, на выставки и презентации. Можно подколоть лицо гиалуроновой кислотой. Можно записаться в тренажёрный зал и через полгода прощупывать крепкие мышцы на плоском животе.

А потом однажды идти по парку и увидеть, как навстречу бежит девчушка с широко раскинутыми руками и кричит тебе «мама!». И ты останавливаешься, оглушённая мыслью, ну вот, приехали, ты сошла с ума. И через секунду понимаешь, что девочка огибает тебя и бросается на шею другой женщине. И ты тихо идёшь дальше, придерживая рукой хорошо оттренированное на кардиотренажёре сердце…

И да, по вечерам главное не начать есть из сковородки. Только красивая сервировка, и чай из лиможского фарфора…

А он ей написал смешное письмо. Нашёл в соцсетях. Одноклассник, лицо которого она долго вспоминала. А он помнил и лицо, и какие-то ничего не значащие детали, и то, как они однажды на перемене объелись мороженым. Нехотя написала ему в ответ. Задала какие-то дежурные вопросы. Долго смеялась, получив ответ. Он работает сантехником. Сантехником! После политехнического института! После серебряной медали! Мир однозначно сошёл с ума. Она училась гораздо хуже, но у неё всё сложилось. Деловая женщина. И офис в центре города. И новенький автомобиль.

Она его не спрашивала о семье. И он тоже не задавал вопросов на эту тему. Обходили это, как тонкий лёд при незапланированном переходе через глубокое и не полностью замёрзшее озеро.

Переписка ей наскучила быстро. О чём писать через 20 лет после школы? Чужие люди. Она и сантехник.

А потом он пригласил её на свидание. На настоящее. Так и написал – в ресторане, вечером. И она на удивление легко согласилась.

В лысеющем дядечке с небольшим животиком трудно было узнать её бывшего одноклассника. Но разговорились быстро. И разговаривать ей было намного интереснее, чем переписываться. Он помнил о ней много разных мелочей, которые сама о себе она давно забыла. Вспоминали бесконечно, начали звонить одноклассникам – он со многими поддерживал отношения, а она ни с кем. Вдруг поняла, что какая-то часть её жизни была лишена вот этих мальчиков и девочек из детства. Договорились встретиться на следующих выходных.

Он подвёз её домой, и она стала с нетерпением ждать выходных. Купила новое платье. И новые туфли. Сто первые. Барахла в шкафу – бери, не хочу. Но хотелось иного.

В ресторане её обнимали и восторгались, какая она красавица, и спрашивали, куда она пропала, и есть ли у неё муж, и что у неё за бизнес. А она им начала почему-то рассказывать про свою дурацкую стерильную квартиру и про чашки с золотистыми птицами. И всё время глазами искала одноклассника-сантехника. Потому что всё это она на самом деле рассказывала ему.

А потом они курили с девочками на улице, и у неё кружилась голова от выпитого и потому, что последнюю сигарету она выкурила на пятом курсе института. И девочки ей рассказали всё то, что она хотела знать, но было неловко спрашивать

Он стал сантехником тогда, когда жена уехала, оставив ему годовалую дочку. Выбора не было никакого. А эта работа позволяла работать сутки через трое.

А ещё через день они все втроём гуляли по парку. Она, он и его пятилетняя дочка. Девочка бежала, раскинув руки, и налетала то на него, то на неё по очереди.

Она обнимала девочку за плечи и первый раз в жизни хотела, чтобы время остановилось навсегда. Или, по крайней мере, надолго.

Мы любим есть со скороводки. Потому что жареную картошку нормальные люди только так и едят. Запивая чаем из белых чашек с золотистыми птицами. Чашки быстро разбиваются. Мы хохочем, потому что знаем, это на счастье. И хорошо, что посуду из лиможского фарфора можно заказывать поштучно.

ZOYA KAZANZHY