ДВОЕ

У поезда, застыв, задумавшись - 
в глазах бездонно и черно, - 
стояли девушка и юноша, 
не замечая ничего. 

Как будто все узлы развязаны 
и всё, чем жить, уже в конце, - 
ручьями светлыми размазаны 
слезинки на её лице. 

То вспыхивает, не стесняется, 
то вдруг, не вытирая щёк, 
таким сияньем осеняется, 
что это больно, как ожог. 

А руки их переплетённые! 
Четыре вскинутых руки, 
без толмача переведённые 
на все земные языки! 

И кто-то буркнул: - Ненормальные! - 
Но сел, прерывисто дыша. 
К ним, как к магнитной аномалии, 
тянулась каждая душа. 

И было стыдно нам и совестно, 
но мы бесстыдно всё равно 
поворовски на них из поезда 
смотрели в каждое окно. 

Глазами жадными несметными 
скользили по глазам и ртам. 
Ведь если в жизни чем бессмертны мы, 
бессмертны тем, что было там. 

А поезд тронулся. И буднично - 
неужто эта нас зажгла? - 
с авоськой, будто бы из булочной, 
она из тамбура зашла. 

И оказалась очень простенькой. 
И некрасива, и робка. 
И как-то неумело простыни 
брала из рук проводника. 

А мы, уже тверды, как стоики, 
твердили бодро: - Ну, смешно! 
И лихо грохало о столики 
отчаянное домино. 

Лились борщи, наваром радуя, 
гремели миски, как тамтам, 
летели вёрсты, пело радио... 

Но где-то, 
где-то, 
где-то там, 
вдали, в глубинках, на скрещении 
воспоминаний или рельс 
всплывало жгучее свечение 
и озаряло всё окрест. 

И двое, раня утро раннее, 
перекрывая все гудки, 
играли вечное, бескрайнее 
в четыре вскинутых руки! 

Римма Казакова, 1974 
Источник: http://www.kulturologia.ru/blogs/050216/28320/