На автопортрете немолодая женщина, скорее, даже старуха. Елене было тогда восемнадцать.

«В феврале сорок второго, придя домой поздним вечером, она почувствовала, как исчезают последние силы, и осознала, что, если она уступит предсмертному бессилию и ляжет в постель, ей не дожить до утра: мёртвый сон одолеет её, и она не сможет проснуться. Стало обидно, что приходится умирать не в бою, приближая Победу… подумала, что если придётся погибнуть, то лучше умереть как художник, за работой. Она успокоилась, взяла лист бумаги, приблизила зеркало и… стала писать автопортрет (иной натуры не было). Тускло мерцала коптилка. Вначале Елена с трудом водила кистью, но потом увлеклась работой, забыла свои тревоги и не заметила, как прошла роковая ночь. Слабый свет пробивался в щель маскировочной шторы. Ночь нехотя уступала утру, и Елена вдруг осознала, что победила в жестоком поединке со смертью. Победила свою смерть!»

Источник: http://vera-eskom.ru/2015/10/hleb-episkopa-alipiya/#more-8302

Ил.: Автопортрет Елены Мартилла, сделанный в блокадном Ленинграде

Этих «дядь Вань» было на самом деле несколько: дядя Ваня Жуков – матрос, дважды тонувший со своими минными тральщиками; дядя Ваня Бобко, под Кёнигсбергом получивший в рукопашной кинжалом в лицо, за что прозвали его Криворотым; дядя Ваня Колодин, не уберёгший истребитель в 44-м и попавший за это под трибунал. После праздников мужики не всегда могли остановиться, безуспешно пытаясь залить саднившую память, вспоминали и пили, пили и вспоминали. Спорили жёстко – каждый видел своё – и обвиняли друг друга во лжи: «Да быть не может!» При этом не дрались никогда, враг у них был общий, а друг друга берегли. А иной раз поулыбаются, даже споют. Но помню, как затрясло одного вдруг: он впал в исступление и чуть не рычал от чего-то, рвавшего душу изнутри.

Ярко помнится, как праздновали 9 Мая в конце 60-х – начале 70-х.

Собрались фронтовики

На гармошку,
Что терзал и валял
Дядя Ваня.
И вдовицу одну,
Тётку Фроську,
Напоили допьяна,
Хулиганя.
Напоили и запели
Частушки
Про калек и войну –
Про судьбину.
Рвал тельняшку дядя Ваня,
Как душу,
И показывал всем
Свою спину.
Шрамы там…
…а Егор одноногий
Приглашал поплясать
Ефросинью.
…Мы, мальчишки,
запомнили много:
Силу горькую –
Слёзы на силе,
С первой водкой
По жилам попрятав
Те частушки, и слёзы,
И шрамы.
Мы запомнили
Стоимость пяди
Между Волгой и Доном,
Между песней и стоном,
Между сердцем
И храмом.

Для меня никогда не стоял вопрос, верит ли отец в Бога. Невидимый мир был для него где-то рядом. Выругается ли в сердцах, осудит кого, смущённо потом подведёт черту – перекрестится: «Хай Бог меня простит». Он видел больше, чем доступно взгляду или слуху. Когда поезд вёз его в госпиталь, чувства обострились до предела. Он чувствовал, как собирается повеситься парень из соседнего купе, превращённый осколками в обрубок. Как прячет хлеб танкист через полвагона от него, чтобы съесть ночью, и что ногу ему не спасут. Что безнадёжный, замотанный в бинты мужик, превратившийся в безмолвную куклу, не собирается помирать – упёрся намертво – и не только выживет, но всё у него будет как надо.

Это можно было бы списать на воображение, если бы не одна история. В одну из ночей снится ему старшина-осетин из их погибшей разведгруппы. Жив старшина или нет, отец не знал, и нужно добавить, что отношения у них с осетином не сложились. Отец считал, что старшина его обделяет самым насущным. Они жёстко спорили, едва удерживаясь от драки. Вдруг в поезде приходит тот старшина во сне, просит: «Ваня, моим напиши, что меня убило», – и называет адрес. Какой там напиши, отца ещё месяц кормили с ложечки, но адрес он запомнил крепко. Когда оклемался, начал думать, посоветовался с соседями по палате в госпитале: что делать, если адрес получил во сне? Те сказали, мол, напиши всё как есть куда велено, а там будь что будет. Отец так и сделал. Рассказал в письме, что убитым старшину не видел, но тот пришёл во сне, решайте сами – верить или нет. Через несколько месяцев в госпиталь пришёл ответ из Осетии от семьи старшины, благодарили, сказали, что уже получили похоронку, но когда читали его письмо, не верили своим глазам, плакали. Когда отец рассказал об этом в палате, медсёстры плакали тоже. Весточка с того света от старшины дорого стоила для тех, кто устал хоронить и получать похоронки.

Отрывок из рассказа «Отец». Автор - Григорий Спичакhttp://vera-eskom.ru/2015/07/otets/#more-6646

Дмитро Іванович Погрібний, 1936 р.н., Києво-Святошинський район, Київська область, с. Лісники, 9 травня 2011 року:

- Синок, я тобі, якщо зможу - усміхнусь, але, скажу відверто - душа плаче... Правду кажу... Я війну бачив як оце тебе... Мені було 5 років, коли в нас німці стріляли... Я бачив на власні очі як людей вбивали... Я хотів про всі свої переживання розповісти батьку... Але ж він не повернувся з фронту...  Він загинув під Сталінградом... Я ріс без нього... Але тобі посміхнуся... Як мені цей день не чекати?! День Перемоги для мене, синочку, завжди, це зустріч з батьком, якого я не діждався... Через те я не можу дивитися фільми про війну, бо це без міри терзає мою душу... Я ж не знаю, де могила мого батька... Якби я знав, де вона, я б йому пам’ятник поставив, ріденькому (плаче)... Я вважаю, що ота могила Солдату в центрі села і є могила мого батька... Піду поговорю з ним і легше на душі стане...

ПИСЬМО К БОГУ

Послушай, Бог... Еще ни разу в жизни
с Тобой не говорил я, но сегодня
мне хочется приветствовать Тебя.
Ты знаешь, с детских лет мне говорили,
что нет Тебя. И я, дурак, поверил.

Твоих я никогда не созерцал творений.
И вот сегодня ночью я смотрел
из кратера, что выбила граната,
на небо звездное, что было надо мной.
Я понял вдруг, любуясь мирозданьем,
каким жестоким может быть обман.

Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку,
но я Тебе скажу, и Ты меня поймешь:
не странно ль, что средь ужасающего ада
мне вдруг открылся свет и я узнал Тебя?
А кроме этого мне нечего сказать,
вот только, что я рад, что я Тебя узнал.

На полночь мы назначены в атаку,
Но мне не страшно: Ты на нас глядишь...
Сигнал. Ну что ж? Я должен отправляться.
Мне было хорошо с Тобой.
Еще хочу сказать, что, как Ты знаешь, битва будет злая,
и, может, ночью же к Тебе я постучусь.

И вот, хоть до сих пор Тебе я не был другом,
позволишь ли Ты мне войти, когда приду?
Но, кажется, я плачу. Боже мой, Ты видишь,
со мной случилось то, что нынче я прозрел.
Прощай, мой Бог, иду. И вряд ли уж вернусь.
Как странно, но теперь я смерти не боюсь.

(из  сборника  «Свет  и  жизнь», Брюссель, 1990 г.)

По другому источнику: найдено в шинели Александра Зацепы, погибшего на фронте в 1944 году