В начале 20-го столетия большинство представителей интеллигенции традиционно считали себя христианами. Свое отношение к христианству они обычно выражали такими фразами: “Христианство благородное учение; оно содержит в себе высокие идеалы; это прекрасный путь к самосовершенствованию”, и т.п. И, в тоже время, среди интеллигенции укоренилась отчужденность и холодное безразличие к Православию, и органическая, на первый взгляд, непонятная враждебность к Церкви. Интеллигент, считавший себя христианином, говорил: я имею собственный взгляд на религию, я принимаю христианство свободное от суеверий, я не буду бить поклоны головой об пол, – у меня свое внутреннее христианство.

Интеллигенция того времени отличалась широкой эрудицией, и тем более странно, что в отношении к Православию она проявляла поразительное невежество, кастовое высокомерие и окаменевшую предубежденность. Увлекаясь европейской философией, эти люди не были знакомы с блестящей христианской патристикой, в которой могли бы найти ответы на самые глубокие метафизические вопросы. Читая поэзию Японии и Китая, они как будто не подозревали о существовании церковной гимнографии; восхищаясь мистикой западных пантеистов – Мейстера Экхарта и Бёме – они не хотели дотронуться рукой до книг православных аскетов. Между интеллигенцией и Церковью образовалась пропасть, которая расширялась все больше и больше. Выражать свою приверженность к какому-то абстрактному, туманному христианству и относиться с презрением к Церкви – стало стилем мышления интеллигенции и ее своеобразным этикетом. Театр, литература, пресса, объединились в общих усилиях дискредитировать Православие, очернить в глазах народа Церковь, иногда скрыто, а иногда с явной ненавистью, переходящей в какой-то демонизм. При этом дело обставляли так, как будто речь идет о сохранении христианских идеалов, которые якобы искажает Церковь. Особенно усердствовала дешевая газетная пресса, которая специализировалась на сочинении пасквилей и анекдотов, насмешек и сплетен над священниками и монахами. Даже более серьезные издания старались обратить общественное мнение против Церкви. Известный философ, член Государственной Думы Сергей Булгаков, в книге “Свет невечерний”, имеющей автобиографический характер, вспоминал, что когда он принял священнический сан, то ему пришлось тотчас оставить кафедру в университете, которому он отдал много лет своей жизни. Когда Булгаков был одним из ведущих легальных марксистов, то это не препятствовало его преподавательской деятельности, а когда стал священником, то в глазах своих коллег превратился в изгоя. По неписаным законам священник не мог оставаться членом университетской корпорации, и это происходило в государстве, которое считалось христианским.

Чем объяснить неприязнь интеллигенции к Церкви? Укажем на одну причину, которая нам кажется главной. Церковь – это живая духовная среда, имеющая свои законы и структуру, которые охватывают всю жизнь человека. Церковь требует от христианина непрестанной борьбы со своими страстями и духом гордыни. Человек должен постоянно изменять себя, очищать свое сердце, контролировать не только поступки, но мысли и тайные желания. Здесь ему предлагается новая система ценностей, новые нравственные ориентиры, не похожие на светский этикет. От него требуется не только вера, но религиозная дисциплина: посещение храма, регулярные молитвы, соблюдение постов; его частная, домашняя жизнь должна быть слита с литургическими ритмами церкви, он получает свободу через борьбу со своими страстями, и духовную мудрость через подчинение ума вечным истинам. Поэтому церковное христианство является во многом делом воли, мы бы сказали – подвигом воли.

Либеральное абстрактное христианство ничем не связывает человека: понимай христианство как хочешь, и живи, как тебе угодно. Здесь нет ни жертвенности, ни напряженной борьбы с собой. Либеральное христианство считает все присущее человеку, в том числе страсти, естественным и, следовательно, позволительным. Здесь представления о природной испорченности человека отсутствуют, все заповеди сводятся к одной: делай, что тебе хочется, но только не причиняй зла другим людям. И здесь существует множество отговорок, недоумений, возможностей, обойти даже скудную моральную декларацию либералов. Можно быть лжецом, клятвопреступником, и в тоже время тонко рассуждать о трансцендентальных вопросах; можно быть развратником, и в тоже время горячо доказывать благотворное влияние христианства на культуру народа – все это не будет тревожить совесть либерала.

Борьба со страстями, в которых многие видят яркие краски жизни, и с гордыней, которая в миру обычно отождествляется с человеческим достоинством, оказались не по силам и не по нраву людям, преданным страстям. В этом главная причина апостасии – отступления интеллигенции от Церкви, и последующей борьбы с ней. Псевдохристианство подготовило почву для атеистического диктата. Когда убеждения становятся не делом и подвигом жизни, а отключенными идеями и абстракциями, то от них легко отказаться, как сбросить старую одежду.

В настоящее время повторяются те же процессы. Значительная часть интеллигенции считает себя исповедующей Православие и, в тоже время, стоит далеко от Церкви. Это первый этап : индифферентность и холодность к православию, нежелание его узнать и понять. Но такая индифферентность обычно переходит в противостояние.

Период атеистического диктата как будто кончился. Но ничто не возникает случайно, и не исчезает бесследно. Какие метаморфозы ожидают нас? Во что трансформируется атеизм в следующем витке истории?

Читая воспоминания главаря убийц, Юровского, нельзя не поразиться контрасту - резкому, как контраст между раем и адом - между жертвами и палачами. С одной стороны - любящая семья, своего рода образец, икона любящей семьи - Супруг, Супруга, сестры, брат, их верные и преданные слуги, не пожелавшие покинуть их в трудное время. С другой стороны - банда хладнокровных убийц, один из которых будет потом хвалиться - как будто каким-то подвигом - убийством безоружных людей, совсем юных девушек и ребенка.

Оказывается, не так и давно в церковных хорах пели одни мужчины, а исполнять обязанности псаломщиков женщинам благословили только на поместном соборе в начале прошлого века. Нет, я вовсе не собираюсь спорить и умолять роль женщины в Церкви, просто иногда кажется, будто мужиков, на самом деле, в храмах не было и вовсе. И от этого становится грустно.

Фото: Сергей Скляров / Photopolygon.Ru

Прошла всего какая-то сотня лет и уже нормой стало услышать: – Это, что, у вас на клиросе бас появился? Интересно, как это вам удалось мужичка заполучить? Ещё и с музыкальным образованием? И поёт Христа ради?! Батюшка, да ты кудесник! Рассказывай, и как это тебе удалось?

Мужчин в храме ценят. Порою, расхваливая священника, его пасторские качества, в подтверждение этих самых качеств, говорят с уважением: – У них в храме много мужчин.

 

О дружбе написано и снято много. Произнесены тома афоризмов. Но для каждого дружба остаётся таким исключительным опытом, что не говорить о ней невозможно. Может быть, это связано с тем, что в дружбе — и вообще в отношениях с людьми — человек познаёт самого себя.

Человек искренен тогда, когда он носит в себе центральный огонь, от которого разливается свет и из которого летят во все стороны искры.

Пока человек живет на земле, он остается одиноким; и ему не предоставлена свобода вырваться из этого одиночества или устранить его совсем. Основной способ бытия. присущий человеку, остается вечно тем же и не меняется на протяжении тысячелетий; и если бы он по существу своему изменился, то человек перестал бы быть собою, а стал бы каким-то «сверх-человеком» или «недо-человеком», о котором мы ныне не имеем ни малейшего представления.

Каждый из нас есть единичная, замкнутая в себе душа, скрытая за единичным и единственным в своем роде индивидуальным телом, с которым она таинственным образом связана, которое ее обслуживает и выражает ее состояния. Именно этот способ бытия обеспечивает каждому из нас все бремя и все благодатные преимущества одинокой жизни.

Одинокость[1] есть бремя, потому что было бы гораздо легче затеряться в слитном и несамостоятельном бытии людей, утонуть во всесмешении, нежели утверждать свою самобытность и самостоятельность, и притом — на надлежащей высоте, т. е. самому идти через жизнь, проходя ответственный, сердечно-искренний и творческий путь. Но одинокость имеет также свои великие и благодатные преимущества, потому что она есть живая основа и необходимая предпосылка свободы духовности, личного очищения и просветления.

В который раз «Отрок» обращается к творениям религиозного мыслителя Ивана Ильина. Глава его книги «Поющее сердце», где говорится о лишениях, — на все времена, и однако сегодня она кажется особенно актуальной.

Когда мне стукнуло восемь лет, бабушка подарила мне на ёлку красивую тетрадь в синем сафьянном переплёте и сказала: «Вот тебе альбом, записывай в него всё, что тебе покажется умным и хорошим; и пусть каждый из нас напишет тебе что-нибудь на память»... Вот было разочарование!.. Мне так хотелось оловянных солдатиков, они даже по ночам мне снились... И вдруг — альбом. Какая скучища... Но дедушка взял мою сафьянную тетрадь и написал на первой странице: «Если хочешь счастья, не думай о лишениях; учись обходиться без лишнего»... Да, хорошо ему было говорить: «не думай»... А мне было до слёз обидно. Но пришлось примириться...

Я тогда и не заметил, как глубоко меня задел этот постылый жизненный совет, данный мне дедом. Сначала я и слышать о нём не хотел: это была прямая насмешка надо мною и над моими солдатиками. Но позднее... И потом ещё много спустя... У меня было так много лишений в жизни... И всегда, когда мне чего-нибудь остро недоставало или когда приходилось терять что-нибудь любимое, я думал о сафьянной тетради и об изречении деда. Я и сейчас называю его правилом счастья или законом оловянного солдата. Кажется, тут замешана и сказка Андерсена «Стойкий оловянный солдатик»: храбрый был малый — прошёл через огонь и воду и даже глазом не моргнул...

А теперь этот закон кажется мне выражением настоящей жизненной мудрости. Жизнь есть борьба, в которой мы должны побеждать; а победителем становится тот, кто осуществляет благое и справедливое. Конечно, тут являются искушения и опасности; и каждая опасность есть, в сущности, угроза. Если рассмотреть все эти угрозы, то все они приблизительно одинаковы: они грозят лишениями. Потому что так называемые «унижения» суть тоже лишения в вопросах независимости, признания со стороны других и жизненного успеха; эти лишения бывают, конечно, наиболее тягостными. Нельзя примириться с утратой истинного достоинства и уважения к себе, но нельзя принимать к сердцу отсутствие успеха у других, а также поношение и клевету. Мы должны уметь обходиться без жизненного успеха, без почёта и без так называемой славы.