Ольбик Александр Степанович
"Без музыки жизнь была бы ошибкой. Фридрих Ницше
Музыка не имеет отечества; отечество ее - вся вселенная. Ф. Шопен
ПИАНИСТ,
ИЛИ БЕСЕДА ПОД СЕНЬЮ ЮРМАЛЬСКИХ СОСЕН
"Без музыки жизнь была бы ошибкой.
Фридрих Ницше
Музыка не имеет отечества; отечество ее - вся вселенная.
Ф. Шопен
Из Парижа - в "Ноев ковчег"
Кажется, я знаю его сто лет, правда, заочно, с тех пор, когда случайно увидел по телевизору. Ведущий программу называл его вундеркиндом, приобщившимся к классической музыке почти с пеленок. Тогда ему было то ли тринадцать, то ли четырнадцать лет. Хрупкий юноша, с копной темных волос, с лицом байроновского персонажа - бледным и, как мне показалось, печальным.
Прошли годы и я еще пару раз, в каких-то утренних скоротечных передачах снова видел его и снова меня поражало то, что о нем говорили. И вот, в один из августовских дней, в автобусе, направлявшемся из Булдури в Майори, случилась эта неожиданная встреча. Он был в компании спутников - двух седовласых женщин и мужчины, как потом выяснилось, - отца Игоря Борисовича. А женщины - его мама Эмилия Ароновна и, теперь уже известная в мире учительница музыки, Анна Павловна Кантор. Ладно, не буду больше интриговать читателя: речь идет о встрече с Евгением Кисиным. Знаменитым пианистом и необыкновенного обаяния человеком.
Понимая, что нехорошо тревожить людей, находящихся на отдыхе, я тем не менее, поддавшись неизъяснимому интересу к этому человеку, подошел к нему и, извинившись, попросил об интервью. И Женя...Евгений Игоревич согласился побеседовать, но на его "площадке", то есть в отеле "Дайна", в Меллужи, где он вместе с родителями и своей учительницей остановился.
И 23 августа 2009 года эта незабываемая встреча состоялась. Мы разговаривали на террасе, вокруг шумели сосны, день был не пасмурный, но и не солнечный, обычный уходящий август...Сразу же договорились: обращаться друг к другу по имени, без "церемоний"...
- Женя, почему вы приехали именно в Юрмалу, которая в общем-то далека от мировых курортных стандартов, где холодное море и не самое теплое солнце? На планете ведь много других, более фешенебельных, что ли, уголков для досужего времяпрепровождения...
- Дело в том, что я совершенно не переношу жары. А здесь для меня климат идеальный, спокойная природа, помогающая расслабиться и отдохнуть. Впервые я побывал в Юрмале в детстве, когда перешел во второй класс. Жили мы тогда в Каугури, у пожилой женщины, и я помню, что именно в тот приезд, когда мы ждали автобуса на остановке в Майори, я впервые правильно произнес букву "эр"...вместо "эл".И это стало моей маленькой памяткой о Юрмале.
Во-вторых, сюда каждый год приезжают наши хорошие друзья из Москвы и останавливаются в этой же гостинице. Так что я в Юрмале уже в четвертый раз. И знаете, хотя я 21 год (с 1987 по 2008) сюда не приезжал, где-то в подсознании у меня с давних пор сохранился запах этого моря, и, когда я выхожу на берег,то ощущаю какую-то ностальгию. Я вообще люблю природу, хотя выезжать "на нее" мне удается крайне редко. Что же касается фешенебельности, то вот она меня никогда не привлекала, скорее наоборот - в чем-то даже отталкивала. Я больше всего на свете люблю проводить время с друзьями, и для меня это дороже и важнее всего. Помимо музыки, конечно. Я здесь каждый день по несколько часов гуляю быстрым шагом вдоль берега. Довольно часто мы ходим в "Ноев ковчег", в прекрасный армянский ресторанчик, который находится в Асари. А когда бываем в Майори, посещаем там очень хороший ресторан русской кухни.
- О вас много написано в интернете, но я специально не стал туда особенно углубляться, поскольку очень хотелось услышать именно от вас - с чего, собственно, началось ваше путешествие в волшебную страну по имени "классическая музыка"?
- Хорошо, расскажу с удовольствием. Родился я в Москве, 10 октября 1971 года. Там, где я рос, названия многих улиц почему-то были связаны с Крымом: Нахимовский проспект, Севастопольский проспект, Криворожская улица, Симферопольский бульвар и Симферопольский проезд, небольшая, подковообразная улочка, на которой находился наш дом 8. Вокруг стояло 10 пятиэтажных "хрущевок" и в одной из них жили мы: мои родители, дедушка с бабушкой и старшая сестра Алла. Это были три комнаты на втором этаже. После моего рождения, бабушке с дедушкой дали отдельную квартиру на самой окраине Москвы.
Насчет даты моего рождения ... Однажды, еще будучи ребенком и, начитавшись книг о великих композиторах, я подбежал к моей маме и с восторгом объявил: "Мама! Верди родился вместе со мной, 10-го октября! А Берлиоз - около бабушки, 11-го декабря!". Моя бабушка Рахиль Соломоновна родилась 12-го декабря.
Отец работал инженером на заводе, где производили детали для ракет, о чем я узнал значительно позже: ведь об этом запрещено было рассказывать. Отвечая на наши с сестрой вопросы, папа говорил, что его завод производит автоматы для газированной воды. Однажды, когда мы с Гербертом фон Караяном давали концерты в Западном Берлине, произошел любопытный казус. На приеме, устроенном звукозаписывающей фирмой "Дойче Грамофон", которая записывала эти концерты, подошел ко мне американский еврей, работавший в этой же фирме, и с широкой улыбкой на лице начал рассказывать, что его бабка с дедом тоже из России, что он любит пирожки и т.д. Потом стал расспрашивать обо мне, о моих родителях. И я ему, по простоте душевной, сказал, что мама у меня преподавательница фортепиано, а отец инженер ... и вдруг по-русски, с легким акцентом, он меня спрашивает: "Работает на ракетном заводе?". Я, естественно, в ужас пришел, подумал: "Откуда он знает?!". А оказалось, что этот человек когда-то немножко изучал в университете русский, и в его учебнике были такие фразы: "Иван Иванович работает на ракетном заводе. Иван Иванович - дармоед. Иван Иванович живет, как хороший большевик."
Мама моя преподавала фортепиано в детской музыкальной школе, сестра Алла училась в ЦМШ, играла на рояле. Так что классическую фортепианную музыку я слышал еще в утробе матери. И в один прекрасный день, когда мне было 11 месяцев, я вдруг запел - тему фуги Баха, которую Аллочка в то время разучивала. А до этого все мои домашние радовались, какой я спокойный ребенок, стою себе тихо в манежике. После того, как я запел, все поняли, что я не просто стоял, а слушал музыку! И с тех пор я начал петь все подряд. А как только немного подрос, прикоснулся к роялю и начал играть по слуху и импровизировать. Тогда мне было два года и два месяца, и я уже мог, стоя на полу, доставать до клавиатуры. Сначала играл одним пальцем, а потом всеми десятью. Естественно, я ничего этого не помню, мне об этом рассказывали родители.
Одно из моих самых первых воспоминаний - как я играл на рояле и пел, а папа меня записывал. У нас был громоздкий, с большими бобинами магнитофон "Аидас", так вот, его микрофон, величиной с ладонь, висел передо мной на пюпитре, а я что-то играл и пел по слуху, импровизировал. В какой-то момент, помню, папа отмотал пленку назад, и послышалось, как я пытаюсь петь низким голосом: "Светит незнакомая звезда...", а папа говорит: "Это ты пел позавчера.". Тогда мне было три с половиной года.
Судьбоносная встреча
- Наблюдая за вами, слушая ваши импровизации, у родителей, очевидно, уже был готов ответ на вопрос - каким путем пойдет по жизни их Женя?
- Конечно, мои родители отдавали себе отчет в том, что их отпрыск имеет способности к музыке. Однако, как ни странно, мама моя не хотела, чтобы я учился музыке, потому что прекрасно понимала, как это трудно, каких физических и духовных сил это потребует.
Когда мне было пять лет, муж одной из маминых сослуживиц Евгений Яковлевич Либерман - очень известный пианист, преподаватель в Гнесинском институте - попробовал было дать мне несколько уроков, но, увы, из этого ничего не получилось. Как он сам признавался, учить детей было не его призванием. Однако он принял участие в моем музыкальном образовании. Именно он познакомил моих родителей с Анной Павловной Кантор, которая преподавала фортепиано в Московской средней специальной музыкальной школе (МССМШ) имени Гнесиных. В сентябре 1977 года, когда мне еще не исполнилось шести лет, меня отвели в эту самую музыкальную школу, где меня приняла Анна Павловна. Помню, что на мне в тот день была красная рубашка с какими-то бабочками и собачками, а Анна Павловна была одета в зеленое и левая нога у нее была забинтована: оказалось, что за несколько месяцев до того она сломала ногу.
- Видимо, вы пришлись друг другу "по вкусу", если с тех пор нерасторжимый тандем - пианист Евгений Кисин и преподаватель Анна Павловна Кантор - является бесспорным фактом музыкально-творческого содружества. Полагаю, однако, что ваше поступление в знаменитую "Гнесинку" в столь раннем возрасте требовало от вас весомых доказательств вашего "вундеркиндства"...Что это было - экзамен, опрос или какое-то специальное тестирование? Или вас взяли на учебу, полагаясь лишь на "поручительство" и авторитет Евгения Яковлевича?
- Ну, что Вы, какое там поручительство! Было прослушивание. Сначала я играл Анне Павловне - третью балладу Шопена, двенадцатую рапсодию Листа, что-то из "Щелкунчика", потом что-то импровизировал... А затем Анна Павловна пригласила в класс заведующую музыкальной частью школы Елену Евгеньевну Лысенко и преподавательницу сольфеджио Екатерину Георгиевну Кругликову; которым я тоже поиграл, после чего меня приняли в школу. Анна Павловна тогда сказала моей маме: "Я вашего сына учить не берусь, потому что он уже по слуху играет Шопена, Листа, и ему скучно будет учить нотную грамоту и все остальное, что полагается". Но мама заверила Анну Павловну, что я мальчик любознательный и все новое мне будет интересно. Так я поступил в нулевой класс этой знаменитой школы, в которой проучился 12 лет. Кстати, на первых порах мне действительно было скучно, потому что у меня просто не укладывалось в сознании...или, скорее, в подсознании, что те простенькие пьески, которые Анна Павловна задавала мне к уроку - это тоже музыка. И потому я играл их совершенно индифферентно. Но подошло время, когда мне нужно было сдавать первый зачет, на котором я должен был сыграть сонатину немецкого композитора Карла Рейнеке, но Анне Павловне так и не удалось во мне что-то "разбудить", чтобы я воспринял это как Музыку. Возможно, это произошло потому, что Анна Павловна меня в то время еще не очень хорошо знала, чтобы каким-то образом изменить мое подсознательное восприятие этой музыки. И тогда моя мама стала рассказывать что-то такое, что, по ее мнению, должно было вызвать у меня соответствующие ассоциации...И добилась успеха.Этого я сам, конечно, тоже не помню, знаю со слов Анны Павловны.
- Значит, опасения вашей мамы насчет трудностей, связанных с учебой, были напрасными?
- Но не беспочвенными: я в детстве часто болел воспалениями легких и простудами, поэтому в школу почти не ходил. И большинство преподавателей по распоряжению директора школы Зиновия Исааковича Финкельштейна начали заниматься со мной индивидуально.
- Дома у вас?
- Нет, дома со мной занимался только учитель истории Виктор Юрьевич Дашевский. Сначала он проводил уроки со мной во время прогулок по свежему воздуху, а потом стал приходить к нам домой и иногда задерживался до позднего часа. А уходя, оправдывался перед моей мамой: дескать, Эмилия Ароновна, вы не волнуйтесь, мы не только об истории говорили, мне просто очень приятно беседовать с вашим сыном на разные темы. Виктор Юрьевич всегда был ярым антисталинистом и впоследствии стал заместителем председателя Московского антифашистского центра. В Москве это сейчас известный человек. Во время учебы он постоянно знакомил меня с разными злободневными статьями, комментировал события, которые в конце 80-х сотрясали страну. И многое из его "мировоззренческих" лекций осталось у меня в голове до сих пор. Между прочим, после ухода из нашей школы он еще больше года продолжал приходить к нам, заниматься со мной и на все предложения моих родителей об оплате отвечал категорическим отказом и принципиально не взял ни копейки! Вот такой человек... В связи с этим мне хотелось бы вот что сказать: я уважаю любую религию, если только она не служит злу, и верующих людей, если только они не являются фанатиками, но категорически отвергаю знаменитый постулат Достоевского: "Если Бога нет, то все дозволено!". Мои многолетние наблюдения над самыми разными людьми подтверждают, что это АБСОЛЮТНЕЙШАЯ ЧУШЬ! Я рос, будучи окруженным далекими от веры и верований людьми и при этом глубоко нравственными, которые ох как многого и не мыслили себе позволить по моральным соображениям, которые были у них, что называется, в крови! И тот же Виктор Юрьевич: он всегда был убежденным атеистом, даже занимался, помимо педагогической работы в школах, атеистической пропагандой, дружил с советским религиоведом, библеистом Крывелевым и, по-моему, приведенный мною только что пример нагляднейшим образом показывает, каких высоких моральных принципов был этот человек! И насколько выше и искреннее он в данном случае проявлял себя, чем, например ... Не буду называть его имени, это был выдающийся и прославленный музыкант, его уже нет на свете, и пусть земля ему, как говорится, будет пухом, но... Импресарио из Люксембурга рассказывал, как этот музыкант, отыграв однажды у него концерт,и, прежде чем получить очень высокий (как и полагалось по его статусу и мастерству!) гонорар, достал иконку, бухнулся на колени и, подняв вверх руки с иконкой, запричитал: "Прости, Господи! Клянусь, это я только на дачу беру!" Но "отчитавшись" перед Богом, мгновенно поднялся с колен, убрал иконку и преспокойно взял гонорар. Все присутствующие, конечно, были в полном опупении - зачем было такое юродство демонстрировать?
В школе у нас были даже НВП и ГО - начальная военная подготовка и гражданская оборона. Военруком у нас был отставной полковник Георгий Тимофеевич Тушев, который и мальчиков и девочек заставлял разбирать и заново собирать "Калаш", держа при этом в руках секундомер. Некоторые девочки из-за этого калечили себе пальцы, но военрука боялись все, даже Зиновий Исаакович. И вот, когда мне пришла пора изучать военное дело, к товарищу полковнику "с мирной миссией" отправилась Анна Павловна и попыталась объяснить ему, что Женю Кисина ни в коем случае нельзя отвлекать от музыки, что это такой уникальный мальчик, что его руки дорого стоят, и нельзя их портить всякими железками...Однако Георгий Тимофеевич поначалу смотрел пустым взглядом, и было ясно, что все доводы Анны Павловны проваливались в пустоту. И тогда она использовала свой главный козырь: учтите, сказала она военруку, руки этого мальчика являются национальным достоянием; Женя только что вернулся из гастролей по Японии и привез нашему государству пять с половиной миллионов йен ... Но для полковника что йены, что доллары, что пиастры, и он переспросил: "Сколько?!" - на что Анна Павловна подтвердила: "Пять с половиной миллионов! Поэтому если с его руками что-то случится - будете персонально отвечать!". И вот тут он на несколько секунд задумался - и с печалью в голосе изрек: "Да ... он служить не будет." Потом, в течение всего времени наших занятий, он относился ко мне хорошо.
А русским и литературой мы с учителем Григорием Борисовичем Минкиным занимались в лаборатории. Не могу сказать, что это были мои любимые предметы. Всякие грамматические правила меня никогда не интересовали, а что касается литературы, я ее всегда, конечно же, любил, но не как школьный предмет. Поэтому, когда я сдавал выпускной экзамен по литературе, Григорий Борисович разрешил мне отвечать "в вольном стиле", то есть не придерживаться вопросов, которые были в билете. Я, разумеется, этим воспользовался и рассказал все, что знал о Волошине. Тогда я этим поэтом очень увлекался.
Попытки композиторства
- Когда я лежал в постели с воспалениями легких, то сочинял музыку. К тому времени я уже научился писать ноты. Сначала сочинял для фортепиано, а потом начал писать и для других инструментов, так как в детстве любил читать книги про разные музыкальные инструменты. Но знания мои о них были сугубо "теоретическими", поскольку я не имел практического представления об их возможностях и ограничениях. Поэтому то, что я писал для этих инструментов, сыграть на них подчас было невозможно. Один мой школьный приятель, скрипач, посоветовал написать вариации для скрипки и фортепиано на какую-нибудь известную тему. Я выбрал первую тему скрипичного концерта Мендельсона, написал вариации и отдал их своему товарищу. Через пару дней он мне заявил: "Знаешь, Жень, если бы Яша Хейфец как следует позанимался, то, наверное, половину бы смог сыграть".
Так что перепробовал я разные инструменты, разные стили и наступил момент, когда я почувствовал, что не знаю, что делать дальше. Наверное, так и должно было случиться, ибо тот момент как раз совпал с периодом, когда я начал активно концертировать. Так что мое сочинительство кончилось где-то в середине 80-х годов.
- Но хоть что-то из ваших сочинений сохранилось для музыкальной истории?
- Три моих, с позволения сказать, музыкальных произведения были впоследствии опубликованы в сборниках фортепианных пьес для детей. Это "Новогодний марш", "Рассказ" и "Этюд", которые я сочинил, когда мне было семь лет.
Когда кончается детство
- Летом 1985 года, когда мне было 13 с половиной лет, мы переехали на другую квартиру, в Сокольники, в получасе езды от школы. Этот переезд для меня как бы подвел черту под моим детством. Предшествовала ему следующая история: после моего дебюта в марте 1984 года с двумя фортепианными концертами Шопена в Большом зале Московской консерватории, со мной пожелал встретиться глава Союза композиторов Тихон Николаевич Хренников. И такая встреча с этим замечательным, добрым, щедрым и необыкновенно гостеприимным человеком состоялась. И имела для нашей семьи очень значимые бытовые перемены. Со мной была Анна Павловна, и Тихон Николаевич спросил у нее - почему, дескать, Женя такой бледный?, на что она ответила: мальчик утомляется, далеко живет от центра, тратит на дорогу в школу много времени. И Хренников для себя записал: "Приблизить Кисина к школе". Так благодаря его хлопотам, год спустя, у нас появилась новое, более просторное и значительно более близкое к центру города, жилье.
- И место для рояля?
- Ну, место для рояля у нас и в старой квартире было. Как раз из-за переезда на новую квартиру нам пришлось продать наш старый рояль, прекрасный старый "Бехштейн", так как он не влезал в лифт. Купил его у нас пианист Владимир Виардо и, отдавая деньги моему папе, заявил: "Вообще-то вы могли бы продать его подороже!". Пару лет спустя, Владимир Теодорович Спиваков подарил мне "Стейнвей", который в то время невозможно было в Москве достать. Правда, на нем я почти не играл, берег, ибо инструмент был уже старенький и хрупкий, так что с подарком Маэстро приходилось обращаться деликатно. Но опять-таки, благодаря помощи Хренникова, Музфонд стал давать мне бесплатно рояли на прокат. Сначала я занимался на "Петроффe", на котором за несколько месяцев порвал половину струн, а потом мне выдали "Эстонию", и на ней я работал до самого отъезда из России. Рояль стоял в моей спальне, звучал, правда, отвратительно, но все же был надежной рабочей лошадкой.
В этой связи не могу не вспомнить один инцидент, связанный с моей игрой на рояле, уже в новой квартире, в Сокольниках. Дом был новый, с очень тонкими стенами, и жили там в основном военные и сотрудники КГБ. И вскоре после того, как мы туда въехали, в кабинете директрисы школы, где работала моя мама, раздался телефонный звонок и требовательный мужской голос спросил - у вас работает такая Кисина? И пошли расспросы: что она преподает, какое у нее расписание работы и пр.? Ну, директриса, Ирина Владимировна, крайне удивленная, в свою очередь спрашивает: позвольте, товарищ, а в чем, собственно, дело? И звонивший начал возмущаться, что, дескать, здесь целый день играют на рояле, мешают трудящимся ...тут наверняка пахнет частными уроками. Естественно, Ирина Владимировна начала объяснять, что никаких частных уроков нет, просто у Кисиных такой талантливый мальчик и ему необходимо заниматься дома. "Какой еще мальчик? - взревел сосед (как потом выяснилось, в звании полковника), - Он что - в школу не ходит?" И, видимо, чтобы добить аргументами директрису, полковник произнес сакраментальную фразу, которая потом облетела всю музыкальную Москву: "Что значит занимается дома?! Я артиллерист, но я же дома не стреляю!"
В общем, ничего не добившись от Ирины Владимировны, товарищ полковник пошел по соседям собирать подписи в районную прокуратуру, что благополучно им было реализовано, и жалоба полетела по инстанциям. В ней, между прочим, была допущена принципиальная неточность относительно инструмента, с помощью которого я будто бы глушил весь дом: по версии полковника, "посреди комнаты стоит огромный рояль с открытой крышкой, а за ним сидит мальчик и очень сильно жмет на педали". Но тогда у меня рояля еще не было, играл я на каком-то наскоро после переезда купленном пианино. И когда "сигнал" о таком-сяком шумопроизводящем Кисине дошел до какого-то ответственного лица, к нам на квартиру нагрянул молодой сотрудник милиции - и надо же случиться, что как раз в это самое время я находился на репетиции в Кремле! Мой папа был дома и объяснил милиционеру, где и с какой целью в данный момент находится его сын: по случаю предстоящего ХХVII "исторического съезда" КПСС, в кремлевском Дворце съездов готовился гала-концерт, участвовать в котором был приглашен также "вундеркинд" Женя Кисин. Услышав это, блюститель порядка взял под козырек и отчеканил: "Играл и будет играть!". И действительно, после этого все жалобы прекратились.
Большой зал Московской консерватории
- Женя, рассказывая историю визита к Хренникову, Вы упомянули о своем дебюте в Московской консерватории. Нельзя ли об этом поподробнее? Ведь в каком-то смысле, для "серьезного" музыкального мира то выступление стало сенсацией...
- Да, конечно, расскажу. Самое первое мое публичное выступление состоялось на сцене Центрального Дома культуры железнодорожников. Это был концерт учеников нашей школы. Мне было тогда 7 лет, и на афишах значилось: "Кисин, 4 пьесы, исполняет автор". В 11 лет я сыграл свой первый сольный концерт - в Доме композиторов. Но настоящим моим дебютом было выступление с оркестром Московской филармонии под управлением Дмитрия Китаенко в Большом зале Московской консерватории. Произошло это знаменательное для меня событие 27-го марта 1984 года. Мне тогда было 12 лет. Я исполнил первый и второй концерты Шопена - моего самого любимого композитора.
- С этого все и началось?
- Смотря, что Вы под этим подразумеваете.
- Я имею в виду Ваше вхождение в когорту музыкантов- исполнителей, принять которых на своей сцене сочтет за честь любой город мира.
- Это случилось не сразу, но тот концерт, безусловно, был моим дебютом на большой сцене и стал, если можно так выразиться, краеугольным камнем моей карьеры. Благодаря ему обо мне узнало очень много людей, особенно после того, как около года спустя вышла в свет запись этого концерта и ее стали продавать за границей. Как я узнал несколькими годами позже, выдающийся пианист и дирижер Даниэль Баренбойм давал послушать эту запись многим людям на Западе: и прославленной пианистке Марте Аргерих, и директрисе Карнеги Холла Джудит Эррон и другим. Именно после того концерта обо мне узнал Спиваков - и пригласил сыграть с его оркестром "Виртуозы Москвы".
После окончания музыкальной школы, я поступил в Академию музыки имени Гнесиных. Кстати сказать, мне не пришлось сдавать выпускного экзамена по специальности в школе, в зачет вошел один из моих концертов в Большом зале Консерватории. В музыкальную Академию мы перешли вместе с Анной Павловной, она продолжала и там быть моим педагогом. Однако проучился я там немного, только два курса.
- А чему вас могли научить в Академии, после двенадцати лет учебы в Гнесинке?
- В то время я уже очень редко посещал занятия, так как большую часть времени концертировал. В Академии была очень хорошая преподавательница истории музыки, и хотя я посещал ее уроки всего несколько раз, зато много времени проводил в фонотеке и переписывал оттуда записи произведений французского композитора Оливье Мессиана, которого мы как раз проходили по программе, и записей которого у меня не было дома. Несколько раз побывал на уроках психологии, после одного из которых я и другие мои сокурсники поняли, что являемся иссиня-черными меланхоликами! А преподаватель "политических дисциплин" велел мне почитать "Коммунистический манифест" и после прочтения поделиться своими впечатлениями от этого "фундаментального труда". Я что-то такое наговорил, после чего учитель сказал: "Ну, и что: "приобрели они весь мир"? Вон, под окном, пролетарий в луже пьяный валяется.". И резюмировал, что к марксизму нельзя относиться догматически, иначе марксисты поставят себя в глупейшее положение.
Гастроли по соцлагерю и...
проблемы с "анкетными данными"
- Однако вернусь немного назад: первая моя поездка за рубеж состоялась в мае 1985 года, в Восточную Германию, где проходили так называемые Дни Москвы в Берлине. Гала-концерт давали в Берлинском оперном театре: пели Кобзон и Мальченко, танцевал ансамбль "Березка", Арутюн Акопян показывал фокусы и т.д. Я сыграл две пьесы - "Посвящение" Шумана-Листа и вальс Шопена. Это была моя премьера за рубежом... еще в "социалистической Восточной Европе". На концерте присутствовал вождь ГДР, Генеральный секретарь СЕПГ Эрих Хонеккер, и вся его партийная свита. И после концерта ко мне подошел Кобзон и сказал: "А знаешь, что сказал Хонеккер? Если бы не было Кисина, не было бы концерта!" Не знаю, может, Кобзон все это придумал, чтобы сделать мне приятное, но, как говорится, за что купил, за то и продаю...
А после этого, в октябре того же, 1985 года, состоялась уже более серьезная поездка за рубеж, с настоящими концертами в Будапеште. Поехал я туда вместе с прославленным оркестром "Виртуозы Москвы". За месяц до этого мы с "Виртуозами" гастролировали в Баку, и в первый же вечер, когда мы туда приехали, ко мне в номер зашли Владимир Спиваков, с тогдашним директором оркестра Амаяком Дургаряном. Разговор зашел о предстоящей поездке в Будапешт и о возникших проблемах. Анна Павловна спросила у Спивакова: "Что, опять анкетные дела?" До того я никогда не слышал подобного выражения и, тем не менее, сразу же догадался, что оно означает. И Спиваков рассказал о том, что он имел беседу с тогдашним замминистра культуры Георгием Ивановым (о нем, кстати, Плисецкая упоминает в своей биографии; он ей тоже палки в колеса ставил), который твердо заявил, что Женя Кисин в Будапешт не поедет. Сначала он это мотивировал тем, что я "еще маленький", на что Спиваков возразил: а как же Вадик Репин? (Сверстник Кисина, начал играть на скрипке в пятилетнем возрасте. В 1989 году Вадим Репин выиграл самый престижный скрипичный турнир в мире - Конкурс имени королевы Елизаветы. (в Брюсселе - прим.А.О.). "Ну, там Хренников ..." - сказал Иванов. "А здесь Дни советской культуры в Будапеште!" - парировал Владимир Теодорович. Тогда Иванов "объяснил", что "мы считаем своим долгом заботиться о здоровье Жени Кисина". Естественно, было ясно, что причина вовсе не в здоровье моем, а в 5-м пункте. Помню, как Спиваков тогда возмущался: "Репин трубит Тихона Николаевича на всех углах, а Женечку даже в Венгрию пускать не хотят! Конечно, не могут же они прямо сказать, что и вы евреи, и "Виртуозы Москвы" евреи ... ну, парочка армян там есть!..".
К счастью, у Владимира Теодоровича были хорошие отношения с тогдашним министром культуры Демичевым, который и дал "добро" на мою поездку в Венгрию.
Сначала мы выступали в каком-то провинциальном городке, затем - в Будапеште. Играли концерт Моцарта, а на следующий день, в Доме венгерско-советской дружбы, состоялся мой сольный концерт, на котором я играл Шопена. На этот концерт пришел глава японской концертной фирмы "Japan Arts" Накато-сан и, прослушав мое выступление, загорелся желанием привезти меня в Японию. На следующий день был прием в Венгерском парламенте, на котором присутствовали и мы со Спиваковым. Пришел туда и Накато-сан и сразу же "подкатился" к Демичеву, попросив его разрешения на мою гастроль в Японию. Петр Нилович, как рак, покраснел и начал что-то мямлить о моем здоровье, что мне нужно еще учиться, а не гастролировать и т.д. Но Накато-сан (который, как оказалось потом, был членом японской компартии) пошел на хитрость и подъехал с другой стороны: он рассыпался в комплиментах в адрес советского образования вообще и музыкального в частности, и что, увещевал он дальше Демичева, приезд Кисина в Японию будет яркой демонстрацией того, как замечательно в СССР учат детей музыке. Тогда Демичев сказал: "Он еще маленький и потому не может ехать в Японию один," - на что стоявший рядом Спиваков заявил: "Я готов с ним поехать!". И год спустя, мы с "Виртуозами" отправились в Японию.
Но вернусь к приему в венгерском Парламенте. Принимавшие нас представители "Интерконцерта" (венгерский аналог советского Госконцерта) попросили у Демичева разрешения на мое участие в гала-концерте "Евровидения" в Будапештском театре, который должен был состояться через две недели. Демичев спросил меня, хочу ли я сыграть на этом мероприятии и, получив положительный ответ, сказал венграм: "Хорошо, он приедет." Тогда наши "хозяева" сказали Анне Павловне, что, если я сейчас уеду, то потом меня уже не выпустят, и заявили Демичеву, что приглашают меня на эти две недели остаться в Будапеште и оплатят все расходы. Ну, тут уже Демичеву ничего не оставалось, кроме как согласиться. И за эти две недели я дал два сольных концерта. Венгры были очень гостеприимны, и вообще мне запомнилась та поездка...необыкновенно красивый Будапешт, необыкновенно радушный прием, очень милые люди. Мне тогда как раз исполнилось 14 лет.
В "лапы" капитализма...
- Год спустя, я впервые направляюсь в капстрану, да еще какую - в Японию! После самого первого концерта сидим мы со Спиваковым в моем номере, ужинаем, и вдруг он говорит о том, что хочет организовать музыкальный фестиваль в ... Израиле. Я это, естественно, воспринял, как шутку, да и в тоне самого Владимира Теодоровича слышались шутливые нотки. Ведь тогда еще между СССР и Израилем даже не было дипломатических отношений. Но у власти уже был Горбачев, началась так называя перестройка. Все быстро менялось и то, что год-два назад казалось несбыточным, теперь становилось явью. Так и случилось с нами: спустя еще два года мы с "Виртуозами Москвы" поехали-таки в Израиль! Kак мне потом рассказывал Спиваков, примерно, за год до поездки, его вместе с директором оркестра Робертом Бушковым вызвали в ЦК, где им объяснили, что будут восстанавливаться дипотношения между двумя странами и потому надо поехать: это будет важное политическое мероприятие. Принимающей стороной в Израиле была тамошняя компартия ...
Хрустальный приз - вдребезги!
- Вскоре после моих первых успешных гастролей в Японии, меня снова, через Госконцерт, пригласили туда. Но пригласивший меня "Джапан Артс" получил отказ. Москва в традиционном духе аргументировала это тем, что я уже был в Японии, что я "еще маленький" и т.д.. Много лет спустя, я узнал от пианиста Владимира Крайнева, что "пробил" мою вторую поездку в Страну восходящего солнца опять-таки Хренников. Дело в том, что в Японии намечался творческий вечер Тихона Николаевича с участием Гергиева, Крайнева, Вадика Репина, которого Хренников в то время активно протежировал. Но японцы Вадика еще не знали и заявили, что примут Репина только в том случае, если приедет пианист Кисин. И Хренникову ничего не оставалось как только "поднажать" на Госконцерт, чтобы тот дал добро на мою поездку в Японию. Что и было сделано. В общем, полетели мы в Японию, где сыграли по несколько концертов, и тогда же я узнал, что за мой первый концерт с "Виртуозами", который проходил в Осаке и который объявили "лучшим концертом года", меня наградили Хрустальным призом. Церемония вручения наград состоялась в Осаке, а после нее - пресс-конференция. Гран-при получил знаменитый дирижер Клаудио Аббадо за его концерт с Венским филармоническим оркестром. Однако сам он на церемонии не присутствовал, приз за него получал не то посол, не то консул Австрии. А со мной произошло следующее: когда мне вручили хрустальный приз в бархатной раме, я по просьбе фотографов наклонил его, чтобы им лучше было видно, приз выпал из рамы и, стукнувшись об пол, разбился вдребезги. Никто из японцев даже глазом не моргнул, зато я, конечно, жутко растерялся и, встав на корточки, стал подбирать осколки приза, цена которого, как мне потом обьяснили, составляла 800 000 йен. В зале при этом царила гробовая тишина, и потому Анна Павловна и моя мама, сидевшие в заднем ряду, ничего не поняли: чего это я на корточки встал что-то там с пола подбираю? Потом меня успокоили, сказав, что главная часть приза, то есть серебряный кругляш, осталась цела, и что через пару недель будет изготовлен новый приз, что и было сделано.
Но, пожалуй, "главным призом" стала для меня встреча с великим дирижёром Гербертом фон Караяном.Летом 1988-го года, когда я был на гастролях в Швейцарии и Австрии с "Виртуозами Москвы", организовывавший эти гастроли импресарио Ганс-Дитер Гере, услышав мою игру, послал несколько моих записей Караяну, написав ему, что скоро я буду в Зальцбурге (Караян там жил) и, если маэстро захочет встретиться и послушать меня "живьем", то такую встречу можно будет организовать. Караян согласился - и 9-го августа, на следующий день после нашего с "Виртуозами" концерта в Зальцбурге, состоялась это событие, ставшее одним из самых волнительных, памятных и судьбоносных в моей жизни.
Мы встретились в здании зальцбургского Festspielhaus'а, в комнате #447. Тогда эту большую комнату использовали для занятий балетом; не знаю, как сейчас, но, приезжая в Зальцбург на гастроли, я всегда занимаюсь в этом столь памятном для меня месте (и там до сих пор стоит старый "Bosendorfer", на котором я тогда играл Караяну). Встреча наша была назначена на 11.30 утра; я, естественно, пришел заранее и начал разыгрываться. Вдруг открывается дверь и входит Спиваков. "Володя, а Вы откуда?!" -удивленно спрашивает его Анна Павловна, - "Вы же должны были в Вену ехать с оркестром!". "Когда ТАКОЕ происходит," - ответил Владимир Теодорович, - "я не могу не присутствовать!".
В 11.30 мы услышали шум за дверьми - и в комнату вошел ... нет, ввели (он тогда уже не мог передвигаться самостоятельно) Караяна, которого сопровождала большая "свита": не помню уж, кто именно там был, помимо его супруги и фотографа из звукозаписывающий фирмы "Дойче граммофон", но пришло, насколько я помню, больше десяти человек. Маэстро был в синем спортивном костюме и темных очках. Хотя он не мог сам ходить, рукопожатие его было крепким - и я помню, что у меня было ощущение, что он смотрит на меня пронизывающим взглядом из-под очков. Все расселись (стулья были расставлены в три ряда), и я направился к роялю, стоявшему в нескольких метрах от стульев. Сел, начал играть Фантазию Шопена. Я тогда, естественно, очень волновался, но подготовился как следует - и потом Анна Павловна мне сказала, что я никогда так хорошо не играл это произведение. Кончил играть. Молчание. Я встаю, делаю несколько неуверенных шагов по направлению к присутствующим - и вижу, что Караян посылает мне воздушный поцелуй! Подхожу ближе - и вижу, что очки у Караяна сняты и он вытирает глаза платком ...
Ну, дальше можно было бы уже и не рассказывать ... такие моменты, конечно, случаются считанные разы в жизни ...
- Еще! - говорит мне Караян (по-английски).
- Можно я сыграю 12-ю рапсодию Листа?
- Что хочешь!
Я сыграл рапсодию, встаю, направляюсь к Караяну. Вижу, что темные очки у него снова на лице, он поднимается со стула и пытается пойти. Я подхожу к нему; он дает понять, что хочет вместе со мной подойти к роялю. Кто-то из "свиты" пытается помочь ему, но Караян отстраняет этого человека. Тогда подходит Спиваков и говорит Маэстро, что он знает немецкий и поможет с переводом. Мы втроем направляемся к роялю и садимся около него. Караян спрашивает меня, играю ли я 2-й концерт Брамса и, получив отрицательный ответ, предлагает мне его выучить и сыграть с ним... А дальше я почти не помню подробностей. Помню только, что встреча наша длилась час, что постепенно к нам подошли все присутствующие, что я еще сыграл "Сицилиану" Баха в обработке Кемпфа и начало 3-й части 2-го концерта Рахманинова, после чего Караян попросил меня сыграть финал и, когда я закончил, он произнес: "Ты должен сыграть это со мной здесь летом будущего года!". Потом супруга маэстро сказала: "Я 30 лет живу с моим мужем и никогда не видела его таким растроганным и потрясенным!" - а сам Караян ... не очень-то удобно мне о таком рассказывать, но что было, то было: прощаясь и пожимая руку моей маме, он сделал жест в мою сторону и сказал по-английски: "Гений!".
В общем, состояние мое в тот день было точным воплощением выражения "на седьмом небе".
А полтора месяца спустя от Караяна пришло приглашение сыграть с ним и с Берлинским филармоническим оркестром в его новогоднем концерте в Берлине - 1-й концерт Чайковского. Так в самом конце декабря, того же 1988-го года, состоялось первое наше сотрудничество. Концерт тот был записан на аудио и на видео, шла прямая трансляция на всю Европу, на следующий день его показали по американскому телевидению ... а по советскому - лишь несколько месяцев спустя (хотя Караян по окончании концерта обратился к слушателям и произнес слова "С Новым Годом!" по-немецки, по-французски и по-русски). Конечно же, значения того концерта для моей карьеры невозможно переоценить. Когда немногим больше года спустя я впервые встретился с Ростроповичем (во время его первого приезда в Москву после изгнания), он сразу сказал мне: "Я тебя слышал, когда ты играл с Караяном.". И до сих пор иногда ко мне после моих выступлений подходят люди и вспоминают тот концерт. Два с половиной месяца спустя мы снова дважды сыграли 1-й концерт Чайковского на Пасхальном фестивале в Зальцбурге, а в июле 1989 года Караяна не стало...
Первая студийная запись.
- Как я уже говорил, я много давал концертов, которые шли через Госконцерт, хотя постепенно в стране уже начали появляться другие компании. В 1990 году я уже сотрудничал с советско-американской компанией "Артс энд электроникс", но сам я с ними дела не имел, все переговоры вела Анна Павловна. Компания брала всего 10 процентов моих доходов, что по западным меркам абсолютно нормально, хотя некоторые западные компании "отстегивают" себе 12-15 процентов комиссионных. Помню, когда после моей первой поездки в США я впервые в жизни пришел в Госконцерт, одна сотрудница поинтересовалась - почему, дескать, я сотрудничаю не с ними, ведь они тоже сейчас берут 10 процентов? Но вернусь немного назад. В 1988 году ведущая американская звукозаписывающая компания "RCA" (с которой в свое время сотрудничали такие музыканты, как Рахманинов, Тосканини, Артур Рубинштейн, Хейфец, Горовиц) обратилась во Всесоюзное объединение "Международная книга" - "Межкнига" с предложением записать советских музыкантов: Юрия Темирканова, Наталью Гутман, Олега Кагана, Владимира Спивакова, кого-то еще и - меня. И в мае 1988 года, состоялась моя первая запись на Западе. Это был мой дебют в Лондоне. Мы с Гергиевым и с Лондонским симфоническим оркестром в концертном зале Барбикан сыграли второй концерт Рахманинова, на следующий день записали его, а еще через день я записал шесть этюдов-картин Рахманинова. Гергиев тогда на Западе был еще неизвестен, вернее, малоизвестен, как раз за несколько дней до того он стал главным дирижером Мариинки. Это былa самая первая в моей жизни студийная запись. Все мои записи, вышедшие в Союзе, были "живые", то есть сделанные с концертов.
- А какие для вас предпочтительнее - студийные или "живые" записи?
- Как правило, у меня лучше получается на концертах: все-таки публика вдохновляет, никуда от этого не денешься. А в студии, как я ни стараюсь "настроить" себя, внушить самому себе, что хотя сейчас меня оркужают только четыре стены и микрофоны, зато потом-то меня услышат сотни тысяч слушателей...это самовнушение, увы, не всегда срабатывает... Далеко не всегда удается вызвать в себе необходимое внутреннее состоянее и, возможно, это происходит потому, что отсутствует ощущение СИЮМИНУТНОСТИ творчества... Но вернемся к моей лондонской записи: когда она вышла в свет, в RCA стали звонить разные американские импресарио, о чем я узнал в Зальцбурге. Это был 1989 год, зальцбургский Пасхальный фестиваль, который возглавлял Караян и на которой он пригласил меня сыграть с ним. И вот приезжает туда из Америки представитель RCA и рассказывает нам с Анной Павловной о том, что все ведущие нью-йоркские импресарио звонят ему, все хотят привезти меня в США. Мы спросили у него: а кого бы Вы порекомендовали? И он порекомендовал не очень большую, но престижную компанию "IMG", поскольку, как он объяснил, "в отличие от таких концернов, как "Columbia" и "ICM", в "IMG", вам будут уделять гораздо больше персонального внимания". И несколько месяцев спустя, в Москву прибыл глава "IMG" Чарльз Хэмлин с двумя целями: провести переговоры с Госконцертом по поводу приезда в Москву скрипача Ицхака Перельмана и встречи со мной - по поводу моего приезда в Америку. И мы с ним встретились в гостинице "Россия", познакомились, поговорили. Он оказался очень интеллигентным, милым человеком, и мы с Анной Павловной, что называется, остановились на нем...
- И заключили с ним контракт?
- Нет, контракт с ним заключил Госконцерт. Мы просто с Хэмлиным обговорили возможные варианты моих гастролей в Штатах. И год спустя, в сентябре 90-го года, состоялся мой дебют в Америке. Чарльз все сделал по высшему разряду и даже превзошел устоявшиеся каноны. Этот человек обладал большими дипломатическими способностями. В чем это выражалось? В том, что он сумел всех убедить, чтобы я сыграл с Нью-Йоркским филармоническим оркестром под управлением Зубина Меты, а через несколько дней после этого дал сольный концерт в Карнеги Холл. Каждый хотел эксклюзива. Ныне покойная директриса Карнеги Холл Джудит Эррон настаивала на том,чтобы я играл только в "ее" зале - сольный концерт, без оркестра. Дело в том, что Нью-Йоркский филармонический оркестр в Карнеги не играет, он играет только в "Линкольн-центре". Но в итоге я выступил и там и там. И тогда в музыкальных кругах Нью-Йорка в шутку говорили, что Чарли совершил политический переворот. Все прошло очень успешно, и меня признали.
Почти эмиграция
- Женя, если не секрет - что за причны, которые заставили вас покинуть Москву, Академию музыки, родные пенаты и перебраться в США? В Интернете я встречал утверждения, что будто бы Вы остались в Штатах, дабы "откосить" от армии. Насколько это соответствует или не соответствует фактам?
- Абсолютно никакого секрета тут нет: причина была та, что жизнь в стране становилась в то время все тревожнее и неопределеннее. После августовского путча 1991 года я по наивности думал: ну все, победила демократия, теперь все будет хорошо! Но мои родители отреагировали совершенно иначе: в этот раз путч провалился, рассуждали они, а в следующий может удасться, так что лучше поскорее уехать и переждать где-нибудь это смутное время. В октябре того года у меня были гастроли по США и Канаде, и я попросил Хэмлина организовать для меня и для всей моей семьи долгосрочные визы, что он и сделал. А когда несколько месяцев спустя (в мае 1992-го) мой папа приехал в Москву, наши друзья, проверявшие нашу почту, вручили ему адресованную мне повестку в военкомат, датированную еще февралем и со штампом: "Отсрочка аннулирована". В метро же папа увидел надписи: "Жиды! Убирайтесь со своими жиденками!" - и нарисованные рядом поросячьи морды с толстыми носами. В общем, стало ясно, что возвращаться в бывший Союз нечего. Кстати, главная причина, по которой я сейчас не возвращаюсь в Россию, - это именно нынешний бурный расцвет антисемитизма и вообще ксенофобии, при полном попустительстве органов власти. Я не знаю, насколько вы в Латвии осведомлены об этом, но сейчас число преступлений в России на почве ксенофобии и расизма, когда людей неславянской внешности зверски избивают, а нередко и убивают, исчисляется уже десятками, если не сотнями тысяч! А в Москве, например, пару лет назад появилась сеть кафе, куда людей с неславянской внешностью просто не пускают! Мило, правда? Вам это ничего не напоминает?
- Ассоциация более чем прозрачна и многое, о чем вы говорите, к великому сожалению, имеет место быть. Но и у нас, в Латвии, тоже иногда повевают холодные ветры национальной нетерпимости, хотя согласен, то, что происходит в этом смысле в России, с нашими "провинциальными" масштабами несравнимо. Так что же у вас было с призывом на действительную службу?
- Что касается аннулированной отсрочки от армии, я ее получил в свое время благодаря хлопотам все того же Спивакова, который написал письмо Раисе Максимовне, супруге Горбачева, возглавлявшей в те годы Фонд Культуры. То письмо подписали все "Виртуозы Москвы", и мне дали отсрочку (до того я, как положено, ходил в военкомат, прошел все тесты и медкомиссию и получил приписное свидетельство; приписали меня к войскам связи). А в декабре 1991-го в Москве проходил объединенный концерт двух симфонических оркестров (Молодежного оркестра Европейского сообщества и Молодежного оркестра имени Густава Малера) под управлением Клаудио Аббадо и я был солистом, мы вместе исполнили Фантазию Бетховена для фортепиано, хора и оркестра. На этот концерт пришли Горбачев с супругой, и в антракте мне сказали, что Михаил Сергеевич хочет меня видеть и просил проводить меня к нему в ложу. Сначала меня подвели к Раисе Максимовне, которая поблагодарила меня, сказала, насколько у них сейчас тяжелые дни (тогда уже были подписаны Беловежские соглашения, и всем было ясно, что Горбачев уходит в отставку). Потом я подошел к Михаилу Сергеевичу, и он сказал: "А вот Раиса Максимовна как раз вспомнила: как хорошо, что в свое время "мы добились", чтобы Женю не забрали в армию!".
Это была единственная моя встреча с Горбачевым ...
В общем, после посещения папой Москвы вскоре после нашего отъезда стало ясно, что лучше туда "не дергаться". Пару лет спустя ныне покойный Алеша Султанов, который в 1988 году победил на конкурсе имени Вана Клиберна в Техасе , и потом тоже переехал в Америку, рассказал мне о том, как незадолго до того прилетел он в Москву - и на паспортном контроле в аэропорту ему говорят: "А, уклоняетесь от воинской службы, молодой человек!". Он сначала даже не поверил, что это всерьез, но пограничник, сидевший за стойкой, вызвал другого, и они начали на полном серьезе говорить Алеше, что сейчас же его "забреют": "Ничего, ничего! Послужишь в армии - лучше будешь играть на своей пианине!". К счастью, у Алеши с собой оказался блок "Марльборо", и он предложил его пограничникам. Они взяли сигареты и сказали: ладно, парень, иди, мы тебя не видели.
Потом Ирина Архипова добилась того, чтобы меня включили в список 400 "наиболее талантливых представителей искусства", которым дали отсрочку до 1-го апреля 1995 года. Можно было бы этим утешиться, но...в декабре в 1994 году, наши друзья, проверявшие нашу почту в Москве, снова обнаружили в ящике две повестки в военкомат, а затем еще одну, но уже в прокуратуру, предписывающую мне и моей матери явиться туда, а в случае неявки без уважительной причины, мы, дескать, будем привлечены к ответственности. Поэтому я несколько лет и не ездил в Россию.
- Но вы ведь могли принять американское гражданство, сняв тем самым все проблемы с призывом в российскую армию.
- Что касается американского гражданства...Во-первых, я не связывал свою дальнейшую жизнь со Штатами, всегда хотел жить в Европе, и, во-вторых, для получения гражданства США, нужно было там прожить не менее пяти лет.
- Как вообще складывалась ваша личная и профессиональная жизнь на этом заокеанском континенте?
- Я, мои родители, сестра Алла и Анна Павловна (которая к тому времени уже стала фактически членом нашей семьи и переехала жить к нам) несколько лет жили в Нью-Йорке. Жилье появилось не сразу, первые 11 месяцев мы снимали частную меблированную квартиру, принадлежавшую приятелю Чарли Хэмлина. Этот человек был дирижером бродвейских шоу, но в то время с семьей находился в Лос-Анджелесе. На мою удачу, в его квартире был рояль. Я тогда еще плохо знал английский и старался наверстать упущенное. И знаете по какому "учебнику" я осваивал язык? По автобиографии Галины Павловны Вишневской, которую я еще в Москве прочитал по-русски, а в нашей первой нью-йоркской квартире нашел эту книгу в английском переводе. Это мне очень помогло, ведь там много было специфических выражений, которых ни в одном словаре не найдешь. Помню, знаменитое письмо Ростроповича в защиту Солженицына я выучил в английском переводе по этой книге наизусть.
Одиннадцать месяцев спустя, хозяин квартиры через Чарли передал нам, что квартиру он продает, поэтому либо покупайте, либо выметайтесь. Но поскольку речь шла о продаже квартиры, к нам часто приходили маклеры с клиентами, и хозяин нас предупреждал, чтобы мы перед их визитом включали свет. Это была хитрость, поскольку в смысле освещенности квартира была не из лучших: большинство окон выходило во внутренний "колодец". И вот при одних таких "смотринах" мы познакомились с маклершей - женщиной родом из России. Звали ее Наташей. И когда хозяин поставил нас перед дилеммой - покупать эту квартиру или съезжать - мы связались с Наташей, и она порекомендовала нам другую квартиру. Не для покупки, а снова для съема. В том же районе Манхеттена, на Upper West Side. И эту квартиру мы снимали в течение почти четырех лет, пока не нашли, наконец, жилье уже для покупки. Нам в этом деле помог тот самый бывший представитель RCA, который когда-то порекомендовал мне Чарли Хэмлена и который несколько лет спустя ушел из RCA и переквалифицировался в маклера. Именно с его помощью в 1996 году, мы купили квартиру в доме "Ансония" на углу Бродвея и 73-й улицы. Этому зданию уже бoльше 100 лет; раньше, еще до войны, там была гостиница, в которой в то время останавливались знаменитые музыканты, приезжавшие в Нью-Йорк: например, Карузо, Тосканини, Шаляпин, Стравинский; там также жили Малер, Зилоти, Рахманинов, Менухин и многие другие. Словом, все великие маэстро, приезжавщие в США, квартировались там месяцами и даже годами. У входа есть мемориальная доска, на которой упомянуты имена знаменитых музыкантов. Это, пожалуй, самое лучшее в Нью-Йорке здание именно для музыкантов, ибо стены его толстенные, звуконепроницаемые, так что музицируй, сколько хочешь, и ты никому не будешь мешать. Когда заходишь в этот дом, впечатление такое, как будто попадаешь в консерваторию. В основном там сейчас живут вокалисты. Идешь по коридору - и слышишь пение...
В жизнь Евгения Кисина входит
лорд Гарри Киссин
- Можно ли так сказать, что Ваша жизнь как бы разделена на две "эпохи" - советско-российскую и "западную"? Чувствовали ли Вы себя в тех же Штатах, "как у себя дома"?
- Почему мы остались, вернее, задержались в Америке, я уже говорил. К этому могу лишь добавить, что если бы это не совпало с моими гастролями по Америке и, если бы не помощь Чарльза Хэмлина, возможно, все сложилось бы по-другому. Я всегда хотел жить в Европе - в Германии или в Англии. Но в Германии как раз в то самое время, то есть в конце 1991 года, в связи с падением Берлинской стены и объединением Восточной и Западной Германий, поднялась волна ксенофобии. Так что Германия в наших планах отпала. Осталась Англия. Но для переезда туда никаких предпосылок в то время не было. И вдруг весной 1992 года, буквально через несколько месяцев после нашего переезда в Америку, заявляется к нам Чарли и начинает кланяться, делать реверансы (что при его двухметровом росте выглядело особенно комично), заявляя, что отныне он только так и будет с нами разговаривать. В чем дело? Чарли достает листок бумаги с эмблемой Палаты лордов и соответствующей надписью. Ниже шел текст, под которым красовалась подпись: "Lord Kissin" В нем говорилось, примерно, следующее: уважаемый г-н Хэмлин, я в последнее время все чаще и чаще слышу о молодом пианисте Евгении Кисине, и поскольку Вы его менеджер, мне интересно узнать, не родственники ли мы с этим музыкантом? Мы, конечно, все хорошо похихикали, но Чарли лорду Киссину, естественно, ответил - и несколько недель спустя получил от него второе письмо, в котором лорд Киссин писал, что его дядя в 20-30-е годы жил в Советском Союзе и заведовал там экспортом хлеба, а в конце 30-х, во время сталинских чисток, был расстрелян. И когда я это прочитал, я тут же вспомнил один из моих разговоров с моим дедушкой, который незадолго до своей смерти несколько месяцев жил у нас. Как раз когда умерла бабушка, его положили в больницу с раком простаты, сделали операцию, потом что-то вкололи, чего колоть было нельзя, и он совершенно оглох. Затем он на несколько месяцев выписался, потом снова попал больницу, где и скончался. Но в течение тех нескольких месяцев, что дедушка жил у нас, я с ним довольно много общался - правда, весьма странным образом: поскольку из-за глухоты он ничего не слышал, приходилось писать ему на бумаге, а он отвечал голосом. Так мы и общались. И для меня те месяцы были очень дороги, потому что мне было уже 16-17 лет, и я впервые с ним говорил, как взрослый со взрослым. И вот тогда, а это был конец 1988 года, дедушка мне рассказал любопытную историю о своем двоюродном дяде Абраме Ананьевиче Киссине, который был замначальника Центросоюза СССР, начальником Внешнеторгового объединения "Экспортхлеб", и в конце 30-х его арестовали и дедушка думал, что его сослали в Астрахань. С тех пор ни дед, ни мои родители ничего о нем не слышали.
(Когда это интервью писалось, Евгений Игоревич прислал из Парижа письмо, в котором говорилось о подробностях трагической участи Абрама Киссина, о чем он в свою очередь узнал из письма сына лорда Киссина Роберта (по каким-то неизвестным для Жени причинам, фамилии старших Киссиных пишутся с двумя "с", что, возможно, связано с "произволом" провинциальных чиновников, оформлявших еще до революции метрики и паспорта старших родственников Евгения Кисина. Но возможен и обратный вариант, когда уже при совесткой власти, теми же "оформителями" документов одна "с" показалась им лишней).Оказывается Абрам Ананьевич не был сослан в Астрахань, как полагали его близкие, а был в январе 1938 года арестован и обвинен в контрреволюционной и террористической деятельности. Суд был скорый: 10 марта 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР (ВКВС) приговорила его к высшей мере наказания и...в тот же день Абрама Киссина расстреляли. И только через семнадцать лет, то есть 21 сентября 1955 года, он был реабилитирован - прим. А.О.)
Однажды, когда мы с дедушкой смотрели семейный альбом, в котором были фотографии с изображением молодой пары, быть может, мужа и жены, дедушка сказал, что это наши родственники, которые жили в Гданьске. Но больше ничего не сказал. А когда мы стали общаться с лордом Киссиным, выяснилось, что его отец был родом из того же местечка, что и мой дедушка: Коханово Оршанского уезда Витебской области (бывшей Могилевской губернии); из Коханово отец лорда переехал в Данциг (город Гданьск, который с 1793 по 1945 год носил название Данциг,нем.), где будущий лорд родился и вырос. И оказалось, что лорд Киссин и мой покойный дедушка - троюродные братья!
В семье будущего лорда говорили по-русски и по-немецки, учился он в университетах Базеля и Фрайбурга, изучал право. Там же, в сионистском клубе Фрайбургского университета, молодой Гарри познакомился со своей будущей женой, которая была родом из Берлина. Вскоре после женитьбы они перебрались в Англию, где и обосновались. Это были 30-е годы, незадолго до войны. Вся семья супруги Гарри Киссина во время Холокоста погибла...Судьба отца лорда тоже трагична: спасаясь от нацистов, он бежал во Францию, но в пути, находясь в грузовике с беженцами, он выпал из машины, в результате чего получил не совместимую с жизнью травму. Его жена добралась до Англии и до конца своих дней жила вместе с семьей сына. А сам Гарри в Англии начал заниматься бизнесом и весьма преуспел. Потом вступил в Лейбористскую партию, близко сошелся с премьер-министром Гарольдом Вильсоном. Вообще удивительно, насколько в нашем мире все взаимоувязано. Ну, подумайте, Саша, сами. Однажды, когда я искал в интернете очередную информацию о своем бывшем учителе истории Викторе Юрьевиче Дашевском, я наткнулся на какое-то черносотенное издание, в котором был опубликован рейтинг так называемых "русофобов". На первом месте в этом, с позволения сказать, рейтинге стояло имя Виктора Юрьевича. Вообще, конечно, называть его "русофобом" или вообще каким бы то ни было "фобом" - ничего глупее нельзя придумать... Этот человек, сколько я его помню, всегда был интернационалистом по глубочайшему убеждению, подчеркивал, что его жена русская, часто повторял мне, что "нет хороших и плохих национальностей, а есть, Женя, хорошие и плохие люди", - и в качестве примера одного из последних любил приводить Лазаря Моисеевича Кагановича, называя его при этом именно по имени-отчеству-фамилии! Не то, чтобы мне когда-либо нужно было объяснять такие вещи, они вообще-то для меня с детства были очевидны, просто Виктор Юрьевич очень волновался, чтобы я не попал под чье-то "нехорошее влияние". И помню, как он мне объяснял, что мы с ним евреи, но принадлежим к русской нации, поскольку нация определяется не кровью, а культурой, и потому еврейской нации на существует как таковой - а в Израиле сформировалась "ивритская нация"...В общем, определение "русофоб" по отношению к этому человеку - это совершеннейший бред сивой кобылы, однако то, что его имя стояло на первом месте в таком "рейтинге", меня нисколько не удивило. Дело в том, что являясь зампредседателя Московского антифашистского центра, он много лет боролся (и продолжает бороться) с разными черносотенцами, пытаясь добиться привлечения их к уголовной ответственности по статье, запрещающей разжигание расовой, национальной и религиозной розни. Так вот, из этого самого "рейтинга русофобов", я узнал, что тема кандидатской диссертации моего бывшего учителя истории была: "Экономическая политика лейбористского правительства Великобритании времен Гарольда Вильсона". Стало быть, труд моего учителя в значительной мере был посвящен деятельности моего именитого родственника, поскольку тот был советником Вильсона!.. Правда потом, став лордом, он вышел из лейбористской партии, поскольку, как он объяснил мне, партийные правила в Великобритании горадзо строже, чем, скажем, в Соединенных Штатах, а он "не хотел быть повязанным никакой религией". И я помню, как за несколько дней до голосования в Палате лордов по поводу Маастрихтского договора мы сидели вместе на вилле лорда на юге Франции и он говорил мне, что (будучи уже в весьма преклонном возрасте и отнюдь не блещущий избытком сил!) собирается специально лететь в Лондон на это заседание для того, чтобы проголосовать ... против своей бывшей партии! Впервые в жизни. Дело в том, что лейбористы поставили условием для принятия Маастрихтского договора (положившего начало Европейскому союзу - прим. А.О.) так называемый social chapter, ограничивавший рабочий день восемью часами, с чем лорд Киссин был категорически не согласен. "Они считают это социалистическим принципом, - объяснял он мне. - Я, в общем, тоже социалист, но не считаю, что это социалистический принцип. Я убежден, что если человек хочет работать больше восьми часов, то почему ему надо это запрещать? Мне очень трудно, - говорил мне лорд, - голосовать за правительство, которое я так не люблю, которое совершило столько ошибок... но это необходимо сделать, потому что Маастрихтский договор - это большое дело, и нельзя допустить, чтобы его провалили."
Вот такую принципиальность, честно говоря, очень ценю в людях, независимо от их политических, религиозных и прочих взглядов: гибкость, реалистичность, отсутствие догматизма во взглядах и поступках ...
Но вернемся назад. Итак, после второго письма лорда Киссина Чарли, я уже сам ему ответил. Но тут я должен наш разговор опять увести немного в сторону. В Лондоне у меня были друзья, одна супружеская пара: Джон занимался политологией, его жена Норетта - педагог фортепиано, кстати, ученица великого пианиста Артуро Бенедетти Микеланджели. Приезжая в Лондон, я всегда останавливался у этих очень милых, гостеприимных людей. И вот Джон, когда я рассказал ему о лорде Киссине, взял и по собственной инициативе написал ему письмо, в котором оговорился, что, дескать, для артиста перо не самый удобный инструмент и потому пишет он, друг Жени, который в данный момент живет в Америке, но хотел бы вместе со своей семьей обосноваться в Англии, в Лондоне. Ну, и выдал целую россыпь комплиментарных фраз в мой адрес. Вы же понимаете, что мне самому обращаться с такой просьбой к лорду, которого я еще совершенно не знал, было невозможно. И поверьте, я не просил Джона об этом "одолжении", это была всецело его инициатива. Конечно, разговор о моем стремлении жить в Лондоне, у нас с Джоном был, но не более...
Обед на Лазурном берегу
- Меня просто распирает любопытство - как на то письмо отреагировал лорд Киссин?
- В высшей степени положительно. Потом мы с ним перезванивались, и дело кончилось нашей встречей. Лорд жил на юге Франции, недалеко от небольшого городка Ментон, что расположен на Лазурном берегу и куда вскоре меня привели мои гастроли. И лорд со всей своей семьей пришел на мой концерт, и моя мама тут же "опознала" его, сказав, что он очень похож на родного брата моего деда Семена. Я тоже дядю Сеню помнил, но сходства между ним и лордом сразу не усмотрел: лорд был высокого роста, а дядя Сеня маленького. К тому же лорд носил усы, которых у дядя Сени никогда не было. Кстати, несколько месяцев спустя, когда лорд и его жена были в Нью-Йорке и приехали к нам в гости и мы показали им фотографию моего дедушки, у него просто слезы полились из глаз, и он сказал жене: "Смотри, ведь он - просто копия моего брата!".
Как впоследствии мне рассказал лорд, младший брат его Самуил в молодости был троцкистом, но порвал с Троцким после того, как сей милейший господин, увидев беременную жену Самуила, заявил: "Не люблю уродливых женщин!". Когда началась Вторая мировая, Самуил говорил Гарри: "Ты что думешь, что я собираюсь участвовать в империалистической войне?!" - а несколько недель спустя, после подписания пакта между Гитлером и Сталиным, сразу же записался в британскую армию! Сам же будущий лорд, кстати, во время и после войны служил в британской разведке... Но вернемся в Ментон. На следующий день после концерта мы поехали к лорду на обед. Поговорили, что называется по душам и в результате этого разговора определились в степени родства. Все точки над i в тот день были расставлены. Лорд впоследствии оказался совершенно необыкновенным человеком: умным, образованным, интеллигентным, в полном смысле слова блестящим - и при этом очень сердечным! Довольно скоро мы прониклись друг к другу большой симпатией, он действительно почувствовал в нашей семье родных людей, и мы стали с ним очень близки. Если, даст Бoг, у меня когда-нибудь будет сын, - я обязательно назову его Гарри, в память нашего лорда ... В конце того первого нашего обеда на его вилле, лорд спросил: где, мол, вы хотите жить? И с тех пор стал нам помогать перебраться в Лондон.
Но, как говорится, быстро только сказки сказываются. Понадобилось много сил и времени, чтобы моя мечта жить в Англии стала реальностью. К сожалению, не обошлось без назойливого вмешательства прессы: весной 1995 года лондонская "Санди Телеграф" опубликовала статью о лорде и обо мне, которая начиналась с такой фразы: "Что превращает стремящегося в страну иммигранта в национальное достояние?". В этой статье многое было переврано, масса авторской отсебятины и лорд, прочитав ее, очень возмутился. Усугубляло его гнев еще и то обстоятельство, что журналист не сдержал слова, данного лорду в присутствии другого человека, показать текст беседы перед публикацией. Автору статьи Гарри Киссин отправил гневный факс, но с того, как с гуся вода. Журналист отзвонился и, прикинувшись наивным школяром, сказал, что произошло недоразумение, как будто его не так поняли, поскольку он обещал выслать не копию статьи, которую должны напечатать, а сам экземпляр газеты с уже опубликованной статьей. И пообещал выслать газету. Однако до самой смерти (что произошло через два с половиной года) лорд того экземпляра газеты так и не получил. Но публикация не прошла мимо внимания лондонского корреспондента газеты "Известия" Шальнева, который, прочитав статью в "Санди Телеграф", написал по ее материалам статью в свою газету. И в ней говорилось о причинах моего невозвращения в Россию. И гла
