О съемках в телепередачах. Я целый год ходила на съемки в Останкино. Примерно 14 лет назад. В массовку. Самые приятные съемки были у А. Малахова. Передача шла по ТВ 1 час. Снимали ее 1 час 10 минут + подготовка минут 20 занимала. Никто нас не дергал, сиденья были нормальные и даже свежий воздух подавался. В массовке 100 человек сидело.

                   Я не дружу с нужными людьми. Я держусь от них подальше. Сам факт общения «ты мне — я тебе» претит мне. Дура, что сделаешь… Но перешагнуть через себя не могу… И рада, что мне не приходится лицемерить, лизоблюдствовать, растрачивать себя на подхалимаж и пр. Зато я себя уважаю за то, что не липну к выгодным людям… Я никогда не подойду даже сфоткаться с какой-нибудь знаменитостью. Это не по мне. 

Продается квартира Пушкина…

«В Санкт-Петербурге на продажу выставлены две квартиры, которые с 1834 по 1836 год в составе бельэтажа арендовал поэт Александр Пушкин. Квартиры не являются музеем и принадлежат частному лицу. О факте продажи исторического объекта недвижимости сообщил петербургский риэлтор Руслан Соешев, представляющий интересы собственника. Выставленные на продажу одним лотом двухкомнатная и однокомнатная квартиры находятся на втором этаже бывшего доходного дома…».

Риэлтор выкладывает видео в интернет: историческая квартира, – в её стенах творил сам Александр Сергеевич, сюда, в гости к нему, захаживали почти все российские знаменитости! А ещё будущий владелец квартиры сможет лицезреть из окон Неву и Петропавловскую крепость, а с балкона – созерцать петербургские торжества, в их числе и любимые «Алые паруса»! Об этом и дизайнеры «сверхмодной» квартиры, и её продавцы говорят с нескрываемым восторгом, взахлёб. Редчайшая возможность – почувствовать себя немного Пушкиным!

Дело лишь за ценой – любой, заплатив 55 миллионов рублей (такова стартовая цена!), волен творить в ней всё, что подскажет его фантазия! Хоть бордель, хоть отель… Святое дело – частная собственность!

«Теоретически в квартире можно открыть тематический апарт-отель или хостел (имеется технический подъезд с улицы, который можно открыть и отремонтировать) или в качестве представительской штаб-квартиры для компании», – советует Руслан Соешев.

Вот уже третье столетие пушкинисты буквально по крупицам собирают всё: рукописи, письма, семейные реликвии поэта… А тут – квартира поэта, где он жил, творил, любил. Бесценное пушкинское пространство!

Итак, где же эта заветная квартира? Современный адрес: Набережная Кутузова, дом 32. А в пушкинские времена адрес был иным: «у Прачечного мосту на Неве в доме Баташова», что на Дворцовой набережной (набережную именовали подчас Гагаринской). Сюда, в дом «господина Гвардии полковника и кавалера» Силы Андреевича Баташова, Пушкин перебирается один. Летом 1834 года жена Наталия Николаевна с малыми детьми Машей и Сашей гостит в родовом калужском поместье.

«Наташа, мой ангел, знаешь ли что? – спешит поделиться радостной новостью поэт с женой, – я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими».

Прежний владелец, точнее, арендатор квартиры, князь Пётр Вяземский с семейством отправился в Италию в надежде, что тёплый климат Средиземноморья, как заверяли медицинские светила, излечит его дочь, больную княжну Полину.

«С князем Вяземским я уже условился. Беру его квартиру. К 10 августу припасу ему 2500 рублей – и велю перетаскивать пожитки; а сам поскачу к тебе», – пишет Пушкин своей Наташе в Полотняный Завод.

И вновь его письмо жене:

«Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги…».

Квартира в бельэтаже стоила недешево: шесть тысяч рублей ассигнациями в год. Но делать нечего – семья стремительно разрасталась: Наталия Николаевна решила взять старших сестер Екатерину и Александру, изнывавших от одиночества и скуки в Полотняном Заводе, к себе, в Петербург.

Да и обе они жаждали обычного женского счастья, такого же, как у их младшей замужней сестры. А где в деревне найти достойных женихов?

Добрая Наташа вполне представляла себе всю тоску и безрадост­ность их жизни, да и сёстры со слезами умоляли вызволить их из домашнего «заточения».

Пушкин неодобрительно отнесся к ре­шению жены: «Но обеих ли ты сестер к себе берешь? эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет».

Беспокойство поэта оправдалось. Вольно или невольно беду в дом при­несла старшая из сестер, Екатерина, став женой будущего убийцы поэта кавалергарда Жоржа Дантеса-Геккерна. Та самая, что восторженно писала брату Дмитрию о счастье, которое она впервые испытала, живя в семействе Пушкиных.

Писала старшему брату и Александра Гончарова. Ей было тепло в доме Пушкина, впер­вые о ней искренне заботились, её лю­били и жалели: «...Я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне, я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

Прежде Пушкин предупреждал жену: «Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье (имя владельца дома на Пантелеймоновской улице; ныне – улица Пестеля, 5, где жили Пушкины) оставаться нам невозможно; места нет».

Вопрос о найме роскошной квартиры был решен, и поэт тотчас сообщает свой новый адрес Нащокину: «Пиши мне, если можешь, почаще: на Дворцовой набережной в дом Баташова у Прачешного моста (где жил Вяземский)…».

В середине августа 1834-го Пушкин переезжает на Дворцовую набережную, и уже на новой квартире получает желанную весть – отпуск для поездки в Нижегородскую и Калужскую губернии ему всемилостивейше разрешен.

Из Петербурга Пушкин выехал 17 августа: путь его лежал в Москву и далее в Полотняный Завод. В гончаровской усадьбе Пушкин прожил с семьей две недели, затем, забрав жену, детей и своячениц, уехал в Москву. Там пути их разошлись: поэт отправился в Болдино, а Наталия Николаевна с детьми и сёстрами Екатериной и Александрой – в Петербург, на новую квартиру, где предстояло им прожить почти два года.

…В баташовском доме бывали Пётр Плетнев и Василий Жуковский, Владимир Одоевский и Пётр Киреевский: кипели жаркие споры, рождались новые замыслы и литературные проекты. Здесь черновые наброски поэта чудодейственным образом превращались в рукописи «Истории Петра», «Египетских ночей», «Сцен из рыцарских времен», «Капитанской дочки»…

В мае 1835 года Наталия Николаевна вновь разрешилась от бремени: комнаты в доме на Дворцовой набережной огласились младенческим криком. На свет появился сын Григорий.

Сюда же было доставлено ей и письмо мужа, отосланного им в сентябре из Тригорского: «Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь?».

Беспокоился Пушкин не напрасно, жена сообщала ему о домашних неприятностях: «Пожар твой произошел, вероятно, от оплошности твоих фрейлин, которым без меня житьё! слава Богу, что дело ограничилось занавесками».

Перед самым отъездом в Москву, в конце апреля 1836-го, Пушкин подписал другой контракт с владельцем: вся его большая семья перебиралась из бельэтажа на третий этаж того же дома, в квартиру подешевле, – плата уменьшилась до четырех тысяч. Нужно было как-то сокращать расходы, ведь жена вновь носит под сердцем ребёнка, а денег катастрофически не хватает… Заботы заботами, но и радость большая: новая жизнь зародилась в стенах старой квартиры!

В петербургский дом «у Прачечного моста на набережной» адресовано и самое последнее письмо Пушкина к жене из Москвы в мае 1836 года…

Ну а десятого мая Наталия Николаевна с детьми и сёстрами переезжает на дачу на Каменном острове, где через тринадцать дней появится на свет маленькая Наташа.

Лето всё семейство Пушкиных-Гончаровых провело на Каменном острове, и дом на набережной, столь значимый в жизни поэта, был навсегда покинут…

Ныне мраморная доска на фасаде дома номер 32 по набережной Кутузова удостоверяет, что именно здесь два года жил поэт.

Ровно десять лет назад мне довелось побывать в этой мемориальной и… абсолютно недоступной квартире. Захожу в подъезд. Двери бывшего пушкинского жилища распахнуты – полным ходом идет евроремонт. Долго уговариваю рабочих, прошу у них разрешения войти, рассказываю, какой великий человек жил здесь в позапрошлом веке… Слушают с интересом, кто-то вспоминает, что когда срывали старые обои, под ними обнаружили газеты с «новостями» из девятнадцатого столетия! Имени владельца престижных апартаментов рабочие не знают, да и вряд ли оно войдет в историю…

В квартире всё перестроено, единственное, что осталось неизменным – само её историческое пространство да великолепный вид с балкона на Неву и Петропавловскую крепость. И это ли не чудо: видеть в нашем двадцать первом веке тот же пейзаж – «Невы державное теченье», «береговой её гранит», золотой шпиль Петропавловки, – что некогда представал взору Александра Сергеевича?!

P.S. Жаль, пушкинская квартира до сих пор не обрела законного права – стать полнокровным Музеем семьи русского гения. Быть может, в ней разместилась бы экспозиция, посвященная интереснейшим, необычным судьбам детей, внуков, правнуков Александра Сергеевича. А ведь такого пушкинского музея в России нет. И по всем законам, а главное, по закону высшей справедливости, по закону памяти и любви к поэту, мемориальная квартира должна иметь совсем иной статус – государственный. Именоваться филиалом Всероссийского музея А.С. Пушкина в Петербурге!

И, как ни пафосно это звучит, стать общенародным достоянием.

Как прав был Сергей Соболевский, приятель поэта, когда проезжая мимо московского дома на Собачьей площадке, где жил он некогда вместе с Пушкиным, и увидев вывеску на двери «Продажа вина и прочее», воскликнул: «Sic transit gloria mundi!» (Так проходит мирская слава – лат.).

И посетовал: «В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! – и в углу бы написали: здесь спал Пушкин!».

Похоже, в Россия мало что изменилось… И если не найдутся истинные меценаты и не откликнутся власть имущие, остаётся единственное средство: объявить сбор пожертвований, создать всенародную «копилку»! Так когда-то, в веке девятнадцатом, всем миром собирали полушки и рубли на памятник Пушкину в Москве. И ведь стоит!

Мария Гартунг — дочь Пушкина! Конец жизни провела в голоде и полном одиночестве…

Презентация книги Владимира Малягина «Драма и ее автор. Практическая теория».

Только что досмотрела фильм "На краю" все серии подряд. 6 часов 29 минут... Не могу прийти в себя. Не могу успокоиться. Рыдаю навзрыд... Фильм, который с каждой минутой все больнее было смотреть. Очень тяжелый, глубокий, злободневный. Настоящий. Смотрится на одном дыхании, невозможно от него оторваться. Нет больше слов... Сердце разрывается...Очень советую всем его посмотреть. И, конечно же, огромная благодарность за фильм съемочной бригаде.

«Учу своих студентов мужеству»

Есть люди, с которыми очень интересно беседовать. О самом разном: о смысле жизни и вере, о добре и зле, о правде и лжи, о музыке и литературе… Одним из таких интересных собеседников является известный российский драматург, сценарист и прозаик, доцент кафедры Литературного творчества, руководитель Семинара драматургии Литературного института им. А.М. Горького, главный редактор книжного издательства «Даниловский благовестник» Владимир Юрьевич Малягин.

«Драма и её автор»

На этот раз поводом для нашей беседы стала новая книга Владимира Малягина «Драма и её автор».

– Владимир Юрьевич, Вы написали очень интересную книгу, но хотелось бы знать: кто ее читатель?

– В первую очередь – мои студенты. Эта книга родилась естественным путем из моего не очень долгого опыта преподавания в Литературном институте, где я с 2010 года руковожу Семинаром драматургии. После 3-4 лет преподавания я понял, что моим студентам необходимо некое нетехнологическое пособие о том, как писать пьесы.

Я учился у двух великих мастеров – Виктора Розова и Инны Вишневской. Уже на втором курсе института состоялась премьера моего спектакля «НЛО» в московском театре «Современник». И позже, на протяжении студенческих лет, я написал много пьес. Но окончив институт, вдруг осознал, что пьес-то писать и не умею, никто не дал мне хотя бы начального представления об этом ремесле. Интернета тогда не было, и я засел за книги, чтобы привести в порядок свои интуитивные знания.

А став преподавателем, придя на то место, которое когда-то занимал для нас Виктор Сергеевич Розов, я старался дать своим студентам то, чего мне не дали мои педагоги – технологию создания драмы. Но прошли годы, и я понял, что дело не в технологии. Я вообще не люблю, когда что-то пытаются решить – в политике, обществе или искусстве – технологическими путями. Я понял, что студентам нужна своего рода тонкая настройка творческого инструмента, которая поможет им в их подготовке к работе. Это я и ставил себе в качестве главной задачи при написании книги.

– А можно ли дать человеку инструкцию по написанию пьесы?

– Инструкцию дать можно, хотя это в общем-то бессмысленно. И чем подробнее она будет, тем бессмысленнее. Все те пособия, типа «24 способа написать отличную пьесу» или «33 способа создать литературный бестселлер», которые вы найдете в любом книжном магазине, – это слегка профанация. И не надо ждать от этих книжек какого-то чуда.

– Но ведь Ваши студенты не новички, раз поступили в Литинститут…

– Конечно! У нас есть первоначальный отбор, и творческий конкурс проходит один человек из шести-семи, представивших свои работы. И занятия на нашем Семинаре проходят в своего рода деловой практике: ребята приносят написанные ими пьесы, мы их разбираем и обсуждаем, выявляя достоинства и недостатки.

– Они не обижаются на критику?

– Нет. Можно высказать всё, что угодно, но в такой форме, чтобы человек не обиделся. Особенно, когда ты говоришь по делу, не переходя на личности, а анализируя сам текст, – на что же здесь обижаться? Ради этого они и поступают в институт.

– Какие они, студенты, которые хотят стать драматургами?

– Когда я поступал в Литинститут в 1977 году, из 20 человек на нашем курсе было 15 парней. Сейчас всё наоборот: 15-17 девушек и 2-3 юноши. Наш мир поменялся: мужчин выбивали и по сути выбили из многих сфер жизни, и женская половина нашего общества взяла на себя активную роль. Я вам скажу такую удивительную вещь: во времена моего студенчества поэтами были в основном девушки, сейчас поэты – мальчики, а девушки идут в драматурги.

Конечно же, как и всегда, есть талантливые студенты. Что особенно важно для драматурга? Сосредоточенность. Стихотворение ты можешь написать, пока едешь в троллейбусе. А пьесы так не пишутся, потому что пьеса – это система, а драматург – своего рода литературный «архитектор». Как говорил Аристотель, главное – это история, а уж характеры на втором месте: нужны будут – хорошо, нет – и не надо.

– Я его очень высоко ценю. Со времён Сократа, Платона, Аристотеля в искусстве принципиально ничего не изменилось. Они были глубочайшими мудрецами, а Аристотель – это вообще чудо.

Не бойтесь ощущать себя гениями

– В каком возрасте молодые люди поступают в Литературный институт?

– Обычно в 17-18 лет, но это не значит, что они незрелые. И в 18 лет человек, у которого есть талант, бывает очень собранным – ему просто надо дать возможность расти. Но талант нередко подвергается серьёзным испытаниям. Когда человек знает, что талантлив, и преподаватели это знают, то для студента такое знание – большое искушение. Ведь гордыня никому еще не помогла.

Но как-то на шестом курсе заочного отделения у меня было шестеро студентов, и все шестеро в возрасте от 35 лет. У них уже и опыт имелся, и интересные биографии. Один был даже генеральным директором банка, но всё бросил, а потом и поступил в Литинститут.

– Наш вопрос о возрасте не случаен. Как Ваши студенты понимают назначение и задачи культуры? Что они собираются сделать в драматургии? Развлекать? Учить? Или самореализовываться?

– Каждый год, когда приходит новый первый курс, я начинаю с вводной лекции о функциях искусства. И мы сообща называем 7-8 функций. И самая первая, самая близкая человеку функция – самовыражение. И это естественное желание художника. Но дальше надо учиться, огранять свой талант. А талант драматурга – особенный. Аристотель говорил, что драматургический талант – самый редкий в искусстве.

Печально другое: молодой драматург, закончивший Литературный институт и даже написавший несколько хороших пьес, никому не нужен, абсолютно никому. Если мастер имеет какие-то возможности, он подтолкнет… Но, чтобы помогать своим студентам и выпускникам постоянно, – надо иметь свой театр. Где его взять? Молодому драматургу очень сложно найти свое место.

– Почему так?

– Потому что у нас капитализм, и деньги поставлены во главу угла. Быть писателем, режиссером, актером сегодня непросто. А если ты еще человек верующий… Помню, как народный артист России Владимир Петрович Заманский тоже говорил батюшке Иоанну (Крестьянкину): «Вы меня благословите уйти из театра и кино». А тот отвечал: «Ну, вы все-таки потихоньку, но трудитесь». Слава Богу, у меня всегда были разумные духовники, они никогда не благословляли уйти, не быть, не писать… Это потом, когда проходит горящая пора неофитства, ты понимаешь, что нельзя бросать свое ремесло, которым ты можешь приносить пользу.

Поэтому я и своим студентам не отбиваю руки, не запрещаю пытаться зарабатывать. Я им говорю, что раз они к нам пришли, то будут потихоньку учиться быть писателями. А что такое «быть писателем»? Это когда кто-то, прочитав твою книжечку, твое стихотворение, вздохнет и подумает, что жизнь все же прекрасна, и не всё вокруг мрачно и трудно.

– Вспоминается сборник Ваших пьес «В тишине». Особенно две пьесы – «Император в Кремле» и «Аввакум». Что вдохновляло на исторические пьесы?

– В истории есть некая достоверность, которой в современности ты можешь не заметить. История – это первоначально осмысленный материал.

С «Аввакумом» случилась удивительная вещь. Я в то время близко общался с моим старшим товарищем и наставником Александром Мишариным. Своего «Аввакума» я долго писал, сделал несколько вариантов. Кто читал «Житие протопопа Аввакума», тот помнит, сколько там ярчайших сцен, которые надо было просто взять и выстроить. Вот я их и выстраивал по хронологии.

Мишарин читает очередной вариант и говорит: «Володя, ну не трогает это, не трогает». И так мы сидим с ним грустно и после третьего варианта, и после четвертого. И вдруг однажды он говорит: «Ты должен поднять небо!». И представляете, я вдруг понял его! А чтобы «поднять небо», поместил всех своих героев, Аввакума и его товарищей в пустозерскую яму… И «небо поднялось», пьеса получилась! Но Мишарин знал, кому это говорит, понимал, что я могу его услышать. И я, когда ставлю высокие цели перед студентами, говорю: «Не бойтесь ощущать себя гениями. Иначе ничего великого не создадите».

Мало кто готов идти против течения

– Владимир Юрьевич, какой театр, по Вашему мнению, нужен современному зрителю? И еще вопрос: нужен ли православному человеку какой-то особый театр?

– Театр не должен был православным – он должен быть замечательным. И писатель не должен быть православным – он должен быть талантливым. Что такое православный писатель? Это человек, который пишет правильно, у него везде есть мораль. Вот только, прочитав его книгу, мы понимаем, что в ней всё не так, как в жизни.

Что же касается сегодняшнего театра, то он абсолютно разный. И зритель сегодня разный, и он ждет от театра разных вещей. А бывает так, что этот зритель, который ждет своего театра, с ним просто не встречается. У меня недавно прошла премьера в Губернском театре Сергея Безрукова. Несколько лет назад я мучился над одной инсценировкой Салтыкова-Щедрина, а потом взял и написал пьесу по мотивам его произведений: героев взял из одного, наметки сюжета – из другого, какие-то мысли – из его третьей вещи и соединил в один сюжет. С 1 декабря прошлого года этот спектакль, который называется «Возмутитель», периодически идет у Безрукова. Примерно три четверти зрителей в восторге, а одна четверть – протестует. И это абсолютно нормально.

– А как Вы сами оцениваете спектакль?

– Я очень им доволен. Интуитивно мне удалось приблизиться к современному языку театра. И режиссер очень хороший – молодой, но очень одарённый Павел Артемьев. Надо сказать, в Губернском театре у Безрукова собрались высокопрофессиональные актеры. Я этого не знал, пока не столкнулся с ними так близко. У них получилось сделать замечательный трагифарс – фарс на грани абсурда, где речь идет об очень серьёзных вещах. Хотя это бесспорно заслуга первоисточника – Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Удивительное дело: всё, о чем писали классики – Гоголь, Салтыков-Щедрин, Достоевский, невероятно злободневно для нас.

– А какова судьба других Ваших спектаклей – «Мертвые души» и «Братья Карамазовы», которые еще недавно шли в театре Владимира Маяковского?

– Что касается «Братьев Карамазовых», то спектакль умер, потому что умер актер Александр Сергеевич Лазарев, который играл отца Карамазова. А «Мертвые души» даже после смерти Арцибашева, который играл там главную роль, Маяковка продолжает играть. Не так давно я ходил смотреть его еще раз. Сережа Удовик в роли Чичикова другой, чем Арцибашев, но спектакль тем не менее блестящий.

– В советские годы в театры было не попасть: в театр на Таганке Любимова, в театр Сатиры, «Современник», «Ленком»… А сейчас спектакли нередко идут при полупустых залах. Почему?

– Мы с вами сейчас вычленяем театр из ряда других областей культуры. А что собственно такого величайшего в осмыслении нашего времени дала нам, скажем, современная литература? Ладно, с музыкой всё ясно – это самый свободный вид искусства, ей даже перевод не нужен. А что другие виды искусства делают для осмысления нашего времени? О каком произведении мы можем честно сказать: «Да, этот человек сказал правду о нашем времени»? Поэтому требовать чего-то от театра, который сегодня нацелен на зарабатывание денег, пожалуй, не стоит. Для этого нужно, чтобы родился человек, готовый идти против течения. У Алексея Константиновича Толстого есть такое стихотворение – «Против течения». Оно о том, что художник должен всегда стоять, как камень, против течения. Ведь течение всегда стремится не в ту сторону, и нужно быть поистине великим писателем, драматургом, режиссером, иметь сильный характер, чтобы противостоять течению. Это мало кому под силу.

– Ладно, театр нацелен на зарабатывание денег, а где наши драматурги? Читаешь новости – сколько там описывается поразительных ситуаций, сколько конфликтов, которые могут стать основой для драм и трагедий. Значительно больше, чем в XVIII-XIX веках. Но где наши Островские, Гоголи, Чеховы?

– По поводу сюжетов из новостей расскажу такую историю. Помните, несколько лет назад произошла очень печальная история со школьным стрелком, – мальчик, который пришел в школу с двумя отцовскими ружьями и застрелил учителя. Я задал своим студентам написать этюд – внутренний монолог этого школьника перед тем, как он утром выходит из дома. Некоторые ребята на меня даже обиделись, не хотели погружаться в эту тему. Но многие написали, причем очень неплохо. А через год, когда старшекурсники начали писать дипломы, я вдруг получаю проект диплома от моей студентки, кстати, матери двоих детей, который называется «Выстрел» и написан как раз на основе этого события. Она просто блестяще описала историю главного героя, который был забит и замордован всеми, включая родителей и бабушку. Это была пьеса о страшном одиночестве. Вот это я называю настоящей драмой. Поэтому я настаивал, чтобы той студентке за диплом поставили «отлично».

В пьесе надо не просто пересказать какую-то историю, а постараться показать зрителю ее истоки, настоящий реальный конфликт, реальных правых и виноватых, их мотивы, а не ту мишуру, которую нам обычно предлагают. Когда читаешь пьесу своего ученика, и она тебя потрясает – это очень большое счастье. Такое бывает, правда, нечасто, но всё же случается.

– И всё же, Владимир Юрьевич, Вы каждый год выпускает молодых драматургов, и среди них попадаются талантливые, которые пишут хорошие пьесы, но почему мы о них не слышим. Народ повсеместно обсуждает «Дом-2», программу Малахова «Пусть говорят», а о молодых талантливых драматургах и их творчестве – ни слова.

– Надо же понимать, кто заправляет нашей культурой. Нельзя делать вид, что всё нормально и правильно. Если Сергей Арцибашев, выдающийся режиссер, ни разу за свою жизнь не получил «Золотой маски», то о чем еще можно говорить? В культуре действует клановость, деление на своих и чужих. Он для них был чужим. Есть люди, которые чувствуют дух времени, а есть те, кто допущен до славы, наград и премий.

В российском искусстве правят кланы, которые защищают своих людей и свои интересы. Сегодня ситуация хуже, чем была в советские годы. Именно по этой причине, одних постоянно публикуют и зовут выступать на телевидение, а других – словно не замечают вовсе.

Нужен союз писателей-христиан

– Владимир Юрьевич, давайте коснемся еще одной деликатной темы – об отношении театра и Церкви. Известно, что раньше Церковь дистанцировалась от театра и актеров. И великого Мольера по этой причине похоронили за оградой кладбища вместе с самоубийцами. Как сейчас, с Вашей точки зрения, складываются отношения Церкви и культуры? Может быть, чего-то не хватает этим отношениям?

– Полноценной поддержки Церковью здоровых элементов культуры – вот чего не хватает. Скажем, есть Патриаршая литературная премия. Но, я думаю, она создавалась не для того, чтобы направить православное книгоиздательство по «верному пути», оно и так по нему идёт, а чтобы поддержать писателя-одиночку, – а настоящий писатель всегда одиночка, – показать ему, что он замечен, не забыт, что его труд оценен по достоинству. Я сам был номинантом первой Патриаршей литературной премии в 2011 году и с тех пор несколько раз предлагал создать из Патриарших лауреатов и номинантов писательский союз – Союз писателей-христиан. И вовсе не для получения каких-либо земных благ, а чтобы коллективный голос писателя-христианина стал весомее и слышнее всему обществу. Увы, мое предложение не получило отклика у церковного начальства. Почему? Не знаю. Возможно в силу взаимной непроницаемости светского и церковного миропонимания. К сожалению, для тех, кто принимает решения, пока не очевидно, что нужна связь, соединяющая Церковь и искусство, в частности, литературу.

– То есть пришла пора консолидировать силы писателей-христиан, создавать объединяющий союз?

– Такой союз надо было создавать десять или двадцать лет назад. Союз, который объединил бы 50-70 человек писателей. Причем финансовая помощь от Церкви этим писателям-христианам не нужна. Все лауреаты и номинанты Патриаршей литературной премии – профессионально работающие литераторы, они в общем-то неплохо зарабатывают своим трудом. Их надо просто собрать на бескорыстной основе.

Конечно, когда распался Союз писателей СССР, у нас появилось несколько самостоятельных писательских союзов, и большая часть этих союзов создавалась для того, чтобы как-то зарабатывать деньги, чтобы писатели могли финансово поддерживать друг друга. А вот Союзу писателей-христиан это не нужно. Но такой союз мог бы выступать по значимым политическим и общественным вопросам.

– Но к этому союзу захотят присоединиться писатели-католики или протестанты…

– Отлично, пускай присоединяются. Как в любом творческом союзе, у людей могут быть разные взгляды. Объединение есть своего рода ревизия сил, возможность оценить, сколько нас, писателей-христиан. Да вы посмотрите сами! Есть Виктор Николаевич Николаев, написавший «Живый в помощи», отличный, выдающийся автор. Есть Олеся Николаева – замечательный поэт и публицист, Владимир Крупин – классик нашей литературы… Человек 70 настоящих писателей наберется. Ну, пусть появятся еще 6 писателей-католиков и столько же протестантов. Такой союз писателей-христиан ничего, кроме пользы, обществу не принесет.

– Вас не удивляет, что, скажем, профессия блогера в обществе более востребована, чем профессия драматурга. Да и оплачивается лучше. Что получается: нашему времени не нужны писатели, а нужны интернет-блогеры? Или это система создала то, что ей более выгодно?

– Блогер и драматург, это из разных плоскостей и понятий. Драматурги никогда не были сверхпопулярными в обществе. Да, вы мне напомните об Островском или Чехове… Но тогда время было иное, и в обществе были другие запросы.

Помнится, Солженицына спросили: «Вы уже прожили несколько лет на Западе. Как вы сравниваете советское закрытое общество и свободное западное?». Он ответил примерно следующее: «В советской действительности, абсолютно несвободной, задавленной мы как будто в болоте сидели, но один человек пальцем пошевелил, и всё болото затрепыхалось. А здесь – открытый космос, и люди летают в разные стороны, абсолютно без всякого направления и никогда не сталкиваются. Ты кувыркаешься как угодно, и никому ты не нужен, и тебе никто не нужен». Этот образ мне очень запомнился.

Помню себя студентом второго курса, когда мою пьесу «НЛО» поставили в «Современнике». Я выходил на станции метро «Кировская», и еще в метро на перроне люди спрашивали: «У вас нет лишнего билетика?». И все знали, о билетике на какой спектакль спрашивают. Потому что ходили слухи о том, что Галина Волчек нашла какого-то молодого парня и поставила острый и яркий спектакль. Вот вам, пожалуйста, роль драматурга. Но это был 1978 год… Когда пальцем достаточно было пошевелить, чтобы «болото затрепыхалось». И как бы ни резала текст редактор Министерства культуры, она всё равно не могла убить конфликтную схему пьесы.

– А проблема нашего времени, в чём она? Низкий уровень культуры или сама система задаёт такие требования?

– Вообще-то система и время – вещи взаимосвязанные. А насчёт культуры я бы не говорил, что она повсеместно низкая. Я вижу, какая приходит сегодня молодежь. Да, у них есть провалы в знаниях, мы в студенческие годы действительно знали больше, чем они сейчас. Но, скажем, я поступал в Литинститут в возрасте 25 лет, уже отслужив в армии, закончив театральное училище, поработав и женившись… Так что, возможно, не совсем корректно сравнивать их и нас. Кроме того, мы видим, и об этом последние два года говорят преподаватели, которые работают в приёмной комиссии, что потихоньку возвращается к молодым людям осознание необходимости культурной жизни.

– А может, дело еще в том, что современникам, образно говоря, не видно с позиции вечности, и они не могут отличить великое от пустого, вечное от обыденного? Бах не был признан при жизни, Моцарт умер в нищете и был погребен в общей могиле.

– Возможно. У Гогена тоже при жизни купили только одну картину за 100 франков. Люди ждали, пока он умрет в сумасшедшем доме, чтобы скупить за бесценок все его полотна. Увы, в нашей действительности, особенно в сфере культуры, всегда сталкиваются две силы: одна, стремящаяся вверх, и другая, тянущая вниз.

К слову, о Моцарте. Своим студентам я читаю выдержки из одного письма Моцарта, убирая только два слова, связанные с национальностью. «Во всех странах, – пишет Моцарт другу, – ценят свою национальную культуру, свою национальную музыку, и только у нас, в Германии (название страны я опускаю) на всех первых местах стоят бездарные итальянцы (это второе слово, которое я опускаю), и ты ничего не можешь с этим поделать». Чувствуете, как злободневно звучит? Я читаю эти моцартовские строчки своим студентам, а потом спрашиваю: «Как вы думаете, кто это писал, в какое время и в какой стране?»… Не угадывают… А писал это Моцарт, который умер в нищете.

Как ни банально это прозвучит, я учу своих студентов тому, чтобы они не теряли мужества, не опускали руки, не сдавались. Потеряешь мужество, потеряешь голову. «Крышу сносит», и человек пускается во все тяжкие, стремится прославиться любым путем и нередко по этой причине продает свой талант за медный грош. Надо выстоять.

Беседовали Екатерина Орлова и Петр Селинов

http://prihozhanin.msdm.ru/home/pogovorit/2285-uchu-svoikh-studentov-muzhestvu.html

                     Это мой педагог по литературному мастерству- Владимир Юрьевич Малягин. Через несколько дней у него день рождения. Кажется, ему будет 65... Хотела уточнить это и наткнулась на свежее интервью. Я сначала училась в культ-просвете и тоже после училища хотела стать режиссером. Как и В. Малягин, поступала во ВГИК. И при поступлении тоже получила за пьесу "5" (как Владимир Юрьевич) + за творческий этюд - тоже, "5" - за литературное мастерство в дипломе. Он очень хороший человек и педагог.

                    Сегодня у Алисы Фрейндлих день рождения. Очень советую посмотреть эти гениальные спектакли, актуальные и по сей день.