Вспоминая знаменитого артиста

Представьте себе: он начинал и всенародно прославился ещё в немом кино! Целовался с Мэри Пикфорд. Ильинский работал со Всеволодом Мейерхольдом и Константином Станиславским. С тем и другим спорил, если вопрос касался серьёзного искусства.

В 1938 году, вручая артисту премию имени себя за великолепную игру в фильме «Волга-Волга», Иосиф Виссарионович, как всегда изящно, пошутил: «Здравствуйте, гражданин Бывалов. Вы – бюрократ, и я – бюрократ. Надеюсь, мы поймём друг друга. Пойдемте, побеседуем тет-а-тет».

Через 28 лет Игорь Владимирович в числе 13-ти деятелей советской науки, литературы и искусства подпишет письмо в президиум ЦК КПСС против реабилитации Сталина. В канун Старого Нового 1987 года по тогда ещё Центральному телевидению транслировался фильм «Карнавальная ночь». Восьмидесятипятилетний Ильинский смотрел на себя, пятидесятипятилетнего, в роли Серафима Огурцова, и тихо скончался с улыбкой на устах…

А пишущий эти строки познакомился с великим актёром, благодаря другому не менее великому деятелю отечественной культуры Царёву. Михаил Иванович был директором Малого театра, где большую часть своей жизни трудился Ильинский, и одновременно – председателем правления Всероссийского театрального общества (ВТО), членом которого в продолжение многих лет состоял и я. Великий тёзка откровенно мне симпатизировал – и за мою безотказность в общественной работе, и, наверное, за то, что впервые в советской печати мне удалось обнародовать факт его службы в радиобатальоне вместе с известным полярником Эрнстом Кренкелем и выдающимся разведчиком Рудольфом Абелем. Царёв полагал это страшной государственной тайной, и никому никогда о ней не рассказывал. Так вот, он познакомил меня с Е. Гоголевой, М. Жаровым, С. Гиацинтовой, Е. Матвеевым, Н. Анненковым, Э. Быстрицкой, Р. Нифонтовой, Ю. Соломиным. Однажды предложил:

– Почему бы вам не написать в своей «Красной звезде» об Ильинском?

– Но он же, кроме Кутузова в «Гусарской балладе», никаким боком больше к армии не причастен,– самоуверенно удивился я.

– Ошибаетесь. За исполнение роли матроса Шибаева в спектакле Всеволода Вишневского «Незабываемый 1919-й» Игорь Владимирович был удостоен Сталинской премии 1 степени. Но даже и не это главное. Понимаете, Михаил Александрович, все мы, хочется верить, неплохие артисты Малого театра. Разумеется, кто-то лучше, кто-то хуже. Но Ильинский – артист от Бога.

Признаться, для меня, в те времена не самого могучего театрала, подобная характеристика явилась откровением полным. Не откладывая дела в долгий ящик, я стал искать встречи с Игорем Владимировичем. Однако приятельницы из ВТО по секрету сообщили: Ильинский полностью ютится под каблуком своей жены Еремеевой. Так что, если я ей не понравлюсь, то об интервью можно забыть. И никакой Царёв не поможет. Тем более что на сцене Игорь и Миша – давние соперники. Коллеги-общественницы, к сожалению, оказались во многом правы. Татьяне Александровне я не пришёлся по нраву, и она холодно заметила, что у Игоря Владимировича на носу премьера, поэтому ничем отвлекать его нельзя. В то время Малый театр действительно готовил премьеру пьесы Иона Друцэ «Возвращение на круги своя» в постановке Бориса Равенских. Ильинский выступал в роли Льва Толстого, его супруга играла супругу же «зеркала революции». Благодаря Царёву, мне удалось побывать на генеральном прогоне спектакля. Ильинский играл блестяще, бесподобно! Из директорской ложи я видел даже его потрясающую мимику.

Чрезвычайно потрясённый, уже к премьере я подготовил довольно симпатичную, как мне думалось, рецензию. К моей несказанной радости, такого же мнения по поводу написанного была и Еремеева. Однако редакционная коллегия «Красной звезды» категорически с нами обоими не согласилась, и мою рецензию дружно похерила. И вот тут произошло самое удивительное: узнав об отказе моих редакционных начальников, Ильинский и Еремеева пригласили меня в свою гримуборную, где и состоялось столь вожделенное интервью за чашкой крепкого чая. Игорь Владимирович отвечал на мои вопросы, Татьяна Александровна изредка что-то добавляла, тактично и ненавязчиво. Потом сама довольно грамотно выправила моё интервью. Впоследствии оно было, слава Богу, опубликовано. И мы расстались. С Ильинским, как оказалось, навсегда, а с Еремеевой – на долгие годы. Впрочем, к этому моменту я ещё непременно вернусь. Пока что позволю себе привести лишь некоторые выдержки из той давнишней беседы.

« Я – москвич. Родился в интеллигентной семье, не чуждой юмора. В детстве ходил в Малый, во МХАТ, на великих русских актёров: Варламова, Давыдова, Яковлева. Мой отец, помимо того, что был прекрасным врачом, обладал еще массой всяческих талантов. Например, был одаренным актёром-комиком. В любительском театре переиграл массу классических ролей – от Кочкарева до Расплюева. И все – с тончайшими юмористическими оттенками, нюансами и интонациями, в старой благородной манере мастеров Малого театра, вроде замечательного Михаила Провыча Садовского»…

«Сам я в 1915 году познакомился с Володей Маяковским. Собственно, даже и начинал свою театральную деятельность под его руководством. То число театров и театриков, в которых мне довелось трудиться начале двадцатых я уже и не упомню. Знаю лишь, что пробовал свои силы не только в традиционных труппах, но и во всякого рода авангардистских и даже декадентских.

Эта «широта» моих театральных интересов объяснялась двумя причинами: желанием пробовать что-то новое, на чём Маяковский всегда настаивал, и борьбой за жизнь.

Многие представления, в которых я тогда участвовал, оплачивались продуктовыми пайками или другой натурой. К примеру, – несколькими березовыми поленьями или вяленой воблой»…

«Вот такой я человек – пожилой, умудренный опытом, революцию помнящий. И многое меня в нынешнем театре не удовлетворяет. Есть известное разочарование в молодых режиссёрах. Я не о тех, кто достаточно утвердился в профессии – Равенских, Ефремов, Захаров, Эфрос, Герасимов – у них уже есть и собственные театры. Но я ощущаю боязнь и нежелание оказаться во власти режиссёра более молодого поколения. Некоторые из нынешних молодых, на мой взгляд, стремятся к одному – оригинальности ради оригинальности. Прямо из кожи вон лезут, чтобы заявить о себе, как о чём-то небывалом, сенсационном! Вроде того курьёзного стремления чеховского персонажа во что бы то ни стало попасть на газетную страницу, пусть даже побывав под копытами ломовой лошади. Каждый такой молодой режиссёр с маху может сотворить нечто необычное, обратить на себя внимание. Но я у такого режиссёра работать не хочу. Благо, у меня теперь есть право выбора»…

« – Недавно вы удивительно мастерски сыграли Чехова. Имею в виду телеспектакль «Эти разные, разные, разные лица…» и обошлись, как мне говорили, без режиссёра…

– Ну нет, Юрий Сааков мне всё-таки здорово помогал. Понимаете, Чехов – едва ли не самый трудный писатель для воплощения на сцене и в кино. Но многим он кажется простым. И многие из него делают фарс, балаган. Вот, что самое ужасное! Или по методу этакой простецы превращают его в тусклую правденку. А у него в тексте всегда столько тонкостей, что актёру трудно бывает зафиксировать авторскую интонацию.

– Юмор в кино и театре – это как бы ваша давнишняя вотчина. Что для вас лично в этом плане представляет наибольший интерес?

– Только не наша отечественная эксцентрика. Возьмите, к примеру, недавний телефильм «Тётка Чарлея». Калягин, по-моему, там грубоват, несколько даже развязан. Но вот в реалистическом «Мистере Пиквике» очень интересен. Или взять Евстигнеева. В фильме «Берегись автомобиля» он мне совершенно не приглянулся. Но когда сыграл в «Семнадцати мгновениях весны» – стал моим любимым актёром! Я даже, грешным делом, ему позавидовал. Такой синтез внутреннего и внешнего в этом образе: походка, движения, взгляд, детскость его героя и вместе с тем простота, мудрость и постоянное удивление жизнью – всё слито воедино. Вот так надо играть!

– Вам посчастливилось долгое время работать с Мейерхольдом, много репетировать со Станиславским. Расскажите об этом, хотя бы вкратце.

– Вкратце скажу о Всеволоде Эмильевиче. Я счастлив, что могу вместе с Иваном Певцовым, Марией Бабановой, Эрастом Гариным, Зинаидой Райх, Николаем Боголюбовым, Леонидом Варпаховским, Михаилом Жаровым, Евгением Самойловым, Сергеем Мартинсоном, Николаем Охлопковым, Валентином Плучеком, Иваном Пырьевым, Борисом Равенских, Максимом Штраухом, Сергеем Эйзенштейном, Сергеем Юткевичем назвать себя учеником и соратником великого Мейерхольда.

Что же касается Станиславского, то мне вплотную довелось с ним работать на нескольких репетициях комедий Сервантеса. На всю жизнь остались те воспоминания. Он всех, меня в том числе, заставлял фантазировать. Мне такой подход был в диковинку, потому что в то время я репетировал с Мейерхольдом, а тот не давал артисту шагу ступить от своих установок. Хотя считал себя учеником Станиславского.

А Станиславский нас увлекал то системой переживаний, то физическими действиями, то кропотливой работой над словом, фразой. Константин Сергеевич не признавал никаких догм и аксиом в искусстве. Особенно в этой части я всю жизнь остаюсь его последователем.

– Вы довольны своей судьбой – кинематографической, драматической?

– Не могу считать свою жизнь безоблачной. Лавры комика мне сильно навредили, надолго отодвинули, а то и перечеркнули многие театральные образы, которые хотел и хочу сыграть. Очень трудно всегда было отстаивать свое право играть не только комедии – таков страшный ярлык амплуа.

Многие считали: «Ильинский? Напрасно он взялся играть крестьянина во «Власти тьмы». Это не его амплуа. Не надо было ему играть и Кутузова, а уж тем более – Толстого. Как бы не скомпрометировал великого мыслителя. Вот пусть себе играет бюрократов».

Как думаете, обидно мне слушать такие оценки или нет? Не хочу сказать, что играл и играю вовсе безгрешно. Но сейчас не об этом речь, а о доверии к актёру, о вере в него. Если откровенно, то мне просто надоело доказывать всем свое право на собственные постановки. И это притом, что я уже сделал «Ревизора», «Ярмарку тщеславий», «Лес», «Возвращение на круги своя». По-моему, уже заслужил право претворять в сценическую жизнь то, что мною выношено, что держу в уме и сердце. Когда сегодня анализирую свой немалый жизненный путь, испытываю изрядную горечь от тех ошибок, которые допустил, от того, что не сделал, а мог бы сделать».

…Где-то в середине нулевых у меня вышла книга «Встречная полоса. Эпоха. Люди. Суждения». Поместил я туда и материал об Ильинском, а его портрет даже вынес на обложку из тех простых соображений, что Игорь Владимирович действительно был выдающимся русским актёром. Письмом известил о книге Еремееву (Битрих). Она мне позвонила, пригласила к себе домой, на Петровку, 24. Когда я стал рассказывать Татьяне Александровне о том, что здесь выше написано, она буквально расчувствовалась и растрогалась. Мы потом спорадически общались до самой её смерти. Актриса умерла, нескольких месяцев не дожив до ста лет. Её женского и театрального долголетия до сих пор никто не превзошёл. При этом трезвость мысли и здравость суждений она сохраняла практически до самого смертного одра. Об этом можно судить по двум её книгам воспоминаний – «В мире театра», «Игорю Ильинскому – артисту и человеку», но ещё более – по роману «Ожидание». Последний мне посчастливилось не только читать в рукописи, но и по просьбе самой Еремеевой редактировать. Даже не верилось, что в 94 года можно была так свежо и достоверно писать о своих молодых чувствах. И ведь я точно знал, что она не обращалась за помощью к литературным записчикам – сама всё писала. К слову, была редактором и сопостановщиком всех спектаклей, поставленных мужем. Вообще Татьяна Александровна, безусловно, была очень одаренным человеком. Почему и служила почти сорок лет верной музой для своего гениального мужа. Вот выдержки из её устных рассказов о себе, о муже и о главном в их совместной жизни – театре.

«В 1944 году я приехала из Тамбова в Москву. Малый театр ставил «Двенадцатую ночь» Шекспира, и меня пригласили сыграть главную роль. В этом же спектакле играл Ильинский. Уже в столице мне пришлось сменить фамилию Битрих на псевдоним Еремеева. Все-таки шла война с Германией, и из-за моей немецкой фамилии у меня могли быть проблемы, как у моей мамы. Её вызывали в органы на беседу.

Когда я увидела Ильинского впервые, удивилась. Это был совершенно другой человек, чем на экране. Гладко выбрит, в хорошем костюме, такой весь интеллигентный, приветливый. Он делал мне какие-то замечания на репетиции, а после премьеры сердечно поздравил.

Примерно через полгода после выпуска спектакля у него умерла жена. У них долгое время семейная жизнь не складывалась, но потом, как говорится, стерпелось, слюбилось. И когда супруги вдруг не стало, Ильинского так потрясло это горе, что он отказался играть какое-то время в театре. Куда-то уехал и не появлялся в Москве почти два года. Признавался мне, что даже хотел покончить с собой: открыть газ или выпить много снотворного. Потом мы опять увиделись. Игорь Владимирович неожиданно поздравил меня с Татьяниным днем. И тут я вспомнила: его покойная супруга тоже была Татьяной. Значит, день для него был особым. Однажды он позвал меня на свой концерт. И я увидела великого артиста. И вовсе не комика, как его называли многие- Мастера. Как он читал «Старосветских помещиков» Гоголя! Люди в зале с восторгом ему внимали. Поздней осенью 1949 года Игорь Владимирович пригласил меня на дачу: «Отдохнете час-другой, и я вас привезу обратно». Я согласилась. Дача Ильинского находилась во Внукове. Дом выглядел очень поэтично – легкий, двухэтажный, с просторным балконом и верандой внизу. Вокруг росли большие деревья. Но сам дом был сильно запущен и требовал хозяйской руки. Не было ни водопровода, ни газа, ни телефона. Зимой топилась только плита в однокомнатной пристройке. Гараж и сарай покосились. По соседству с ним жили Орлова с Александровым, Образцов, Дунаевский, Утёсов.

Мы уселись на балконе. Было довольно прохладно. Я сидела в пальто, а Игорь Владимирович надел теплый домашний свитер с продырявленными локтями. И неожиданно разговорился.

Рассказывая о себе, горько досадовал: сестре, которая в Прибалтике живет, мало помогаю, покойной жене не уделял должного внимания. «Да и вообще, характер у меня скверный – хуже, кажись, некуда!». И тогда я поняла, каким он всё-таки был одиноким человеком, совершенно не приспособленным к жизни, к быту.

Перед отъездом на летние гастроли Ильинский позвал меня к себе домой, в эту квартиру на Петровке, и сделал мне предложение. В ту ночь, оставшись одна, я поняла, что люблю его и готова выйти замуж. Ему было 49 лет, мне – 37. Через год у нас родился сын Володя. Мы прожили вместе тридцать шесть лет. И это, поверьте, самые счастливые годы в моей жизни. В театре к нашему браку отнеслись почти с неприязнью. Многие даже невзлюбили меня, посчитав, что я вышла замуж за Ильинского из-за собственной карьеры. Хотя до этого замужества у меня уже было звание «Заслуженная артистка республики» и лет десять играла я главные роли. Особенно сильно меня ненавидела Пашенная. Её дочь после войны осталась одна с двумя сыновьями, и Вера Николаевна мечтала её выдать замуж за такого завидного жениха. Я столько худых реплик о себе услышала, столько гадостей. Игорь Владимирович настаивал на венчании.

Мало кто знает, что он был чрезвычайно набожным человеком, часто посещал церковь Нечаянной радости. Но венчаться было нельзя – на дворе пятидесятый год. Однако сына он всё же тайно крестил у нас на даче. Вызвал своего исповедника отца Александра и окрестил. Меня на это таинство не пустили.

Несмотря на то, что Игорь Владимирович был верующим, его в театре всё же уговорили вступить в партию. Мне он с грустью сказал: «Знаешь, Таня, как член КПСС я теперь смогу больше помогать людям. У меня просто будет больше возможностей». А однажды пришёл домой и выпалил в сердцах: «Всё, ухожу из этого партийного балагана!». Я стала его уговаривать не делать опрометчивого шага, ведь наш сын уже учился в институте, и его могли исключить».

Людмила Гурченко тоже оставила воспоминание о своей работе с Ильинским. «В первый съемочный день я сопровождала великого артиста по длинному коридору в его знаменитом монологе директора Дома культуры Огурцова. Вернее, и.о. директора, что очень существенно, потому что таких директоров у нас не было. «Но это же квартет, Серафим Иванович». – «Ну и что же, что квартет? Добавьте еще людей, будет большой, массовый квартет». Затаив дыхание, я шла за артистом и поражалась, как от дубля к дублю оттачивается, отшлифовывается то, что только намечалось на репетиции. На моих глазах в жизни происходила трансформация. Легкий наклон головы, и, казалось, видишь, как «с трудом перекатываются мозговые шарики». А во взгляде вдруг появляется такая внимательная тупость... что у меня даже поначалу закрадывалась мысль, что артист... вроде как... ну, не очень того... может, он плохо себя чувствует?! И только в перерыве он «отходил» и опять становился прежним Игорем Владимировичем. В зависимости от настроения он или опять сидел в кресле, прикрыв глаза, или весело общался с молодым задорным режиссером Эльдаром Рязановым, который на съемке всегда смеялся первым. Это всех здорово подхлестывало. Ильинский тут же подхватывал и развивал малейшую деталь, если это была именно «та» деталь. Его жизнерадостность впитывалась и проникала во всех участников этого уникального, по-своему, фильма. Однажды, когда операторская группа возилась со светом, все наши женщины собрались около Игоря Владимировича. Раздавались взрывы удивления и восхищения. Потом опять все замирали… И опять вдруг павильон оглашался радостными взвизгиваниями. Таких непроизвольных выкриков, когда люди радуются от души, требует режиссер на записях массовых сцен: «Ну же, радуйтесь жизни, смотрите, как весело кругом, как прекрасно живется!».

Игорь Владимирович угадывал всем женщинам их возраст. Угадывал безошибочно. Только посмотрит в глаза – и в точку.

Ну, думаю, уж меня-то по глазам не прочтете, собью с курса. В это время я буду думать о самых взрослых вещах. «Скажите, пожалуйста, а вот мне сколько дадите?» – он в упор посмотрел на меня. (Какие у него пронзительные зеленые глаза! Я аж сжалась. А мои «взрослые» мысли разбежались во все стороны). «Тебе… тебе через год «очко» – «Ой, ну это ж надо такое» – «Угадал?» – «Ой, вы ж прямо как в лужу глядели». – «Ты с Украины?» – «Ага, с Харькова». – «Это слышно». Ну вот. Всё слышит, всё знает. Наверное, всё на свете перечитал, всех переслушал, всё пересмотрел и пережил. Как же мне хотелось заглянуть, проникнуть в тайные кладовые великого артиста! Но как туда проникнуть! С какой стороны пронаблюдать? Где и как учиться опыту, зрелости, тайнам и премудростям, которые называются таким волнующим словом – жизнь».

____________________________