Хотя Сальвадор Дали часто называл Галу Галатеей, Пигмалионом в их союзе скорее была именно она.

Именно Гала придала огранку изумруду его таланта.  Дали же ее боготворил.

 

«Я люблю мою жену и люблю отбивные; не понимаю, почему не могу нарисовать их вместе», — пожимал плечами он.

Французский поэт Андре Бретон писал: «Дали и Гала — не муж и жена и уж тем более не художник и его муза, они — два полушария одного мозга».

Бретон был другом Дали, но ровно до того момента, как произнес эту фразу. Бог весть, что дурного усмотрел Дали в этих словах! В конце концов, в его адрес отпускались эпитеты и похлеще.

Тем более что Бретон, по всей видимости, и не мыслил никого обидеть, он просто определил суть легендарного союза Гала-Дали.

И, надо сказать, сделал это точнее и образнее, чем кто-либо из несметной армии всякого рода жизнеописателей, изливших реки чернил на горы бумаги в поисках ответа на вопрос, кем были эти двое друг для друга, что удерживало их рядом более полувека, то есть ровно до той трагической даты 10 июня 1982 года, когда сухое смуглое тело Галы, спеленутое алым шелком, убранное драгоценными жемчугами, пахнущее миррой и ладаном, навеки упокоилось в крипте замка Пуболь.

Дали пережил ее на семь тягостных лет.

После ее смерти он почти не выходил из дома, ни с кем не общался. Да и не мог общаться — говорил он теперь с трудом, неразборчиво. Он стал путаться во времени и пространстве, постепенно забывал простейшие бытовые навыки. Словом, вел себя как человек, у которого не действует левое полушарие мозга.

Ничего удивительного — его левое полушарие действительно умерло. Его Галы больше не было с ним.

И хотя с каждой стены в доме на него смотрели сотни женщин с ее глазами, носом и ртом, он больше не узнавал в этих образах любимого лица.

«Гала была красивее», — произнес он перед самой смертью.

Если честно, красивой она не была никогда. Скорее piquant, как говорят французы, пикантная. Чернявенькая, худенькая, с острыми галочьими глазами, чересчур близко посаженными к носу. Ей до странности не шло собственное имя — Елена. Подруги по Есинской гимназии звали ее Леночкой.

Леночка Дьяконова — от этого имени за версту несло провинциальной опрятной убогостью.

Леночке Дьяконовой пошли бы фетровые ботики на пуговках, мышиного цвета пучок на затылке, заплаканные глазки и место учительницы в богатом купеческом доме.

Нет, это имя ее решительно раздражало, оно было тесно ей, жало, как старое, дурно скроенное платье. И город Казань, в котором она родилась и жила с родителями и двумя старшими братьями Вадимом и Николенькой, тоже был скроен не по ней.

Ей хотелось бы жить в Париже. Или в Москве. Может быть, даже в другой семье. У отца такое бедное поглоданное лицо, он так дурно одет, так безобразно пострижен и так плохо обеспечивает семью, что, право, трудно испытывать к нему дочернее почтение, не говоря уж о любви. Что до мамы, то у той вечно болит голова, и от ее компрессов в доме пахнет уксусом. Какая тоска, однако...

Надо полагать, Леночка Дьяконова и впрямь обладала даром завораживать небеса своей энергией. Впоследствии многие люди, знавшие ее близко, отмечали, что даже самые сумасбродные, самые безосновательные ее мечты неизменно сбываются. Во всяком случае, вышло все, как она хотела. И в возрасте 12 лет она действительно переехала в Москву, в семью Дмитрия Ильича Гомберга, довольно известного адвоката. Дмитрий Ильич, человек с душистыми усами, обходительными манерами и приличным доходом, был старинным другом матери и после смерти ее мужа, то есть родного отца Леночки, сделал вдове предложение. Прислуга шепталась, что Гомберг и есть настоящий отец Леночки. Не исключено, что так оно и было.

Известно, что Гомберг Леночку обожал, и никогда ни в чем ей не отказывал.

Когда в возрасте 16 лет врачи обнаружили у нее чахотку, Дмитрий Ильич сам слег от огорчения с тяжелым приступом грудной жабы.

А едва оправившись, отправил девочку в Давос.

Клиника, запрятанная в заснеженных Швейцарских Альпах, походила на пряничный домик из сказки. Трудно было представить, что люди в этом домике кашляют кровью. Но, несмотря на кашель, озноб и раздраженную чувствительность пациентов, волосы женщин, спешащих к обеду в прохладную залу с навощенным паркетом, были тщательно уложены, на шее млечно поблескивали жемчуга и прочие приличествующие времени суток и обстоятельствам драгоценности. Именно здесь Леночка получила первые уроки женственности. Мать ее, конечно, была очаровательная женщина, но распустеха и модами не интересовалась. Леночка же невесть в кого уродилась с большими женскими амбициями. Ей хотелось блистать, вызывать зависть дам и поражать мужское воображение. Она ничуть не обольщалась по поводу своей внешности, прекрасно знала все свои недостатки, но разумно полагала, что при соответствующем оформлении их можно преподнести как достоинства. Перед отъездом ей справили новый гардероб.

Но вот имя... Ее бедненькое, невзрачное имя не годилось для новой жизни. И Леночка решила представляться как Гала. Эффектно и не слишком эксцентрично. В переводе с французского новое имя означало «праздник», и в то же время оно было похоже на русское имя Галя.

Именно так она и представилась новому знакомому, симпатичному сероглазому французу: «Mon nom — Gala».

Француза звали намного длиннее: Эжен Эмиль Поль Грендель. Но уже через пару дней она звала его запросто — Жежен.

Они сошлись так легко, как сходятся только чувствительные туберкулезники, тем более что обоим едва минуло семнадцать. Он был совершенно очарован ею. Гала же была скорее польщена, чем влюблена. Ведь Жежен оказался поэтом, он писал стихи. И единственной темой, будоражащей его творческое воображение, на тот момент являлась она, Гала. Стихи, на ее вкус, были сущим бредом, московская гимназическая подруга Ася Цветаева писала куда лучше, но чувствовать себя вдохновительницей, что ни говори, приятно. К тому же это только первая проба пера. Не исключено, что со временем Жежен разовьется в большого поэта. А она прославится как его муза.

Конечно, никакого литературного чутья у нее не было и в помине. Зато было женское чутье, которым она распознавала божественную искру в мужчинах. И не только распознавала, но и раздувала из этой искры пожар во всю силу своих легких. Легкие, кстати, довольно скоро зарубцевались. Нужно было возвращаться домой, в Москву. Перед отъездом она вручила Жежену адрес модного поэтического журнала и взяла слово, что он непременно пошлет туда свои стихи. Посвящение пусть будет такое: «Матери и невесте».

Наведя справки о положении семьи Грендель, Гала сочла его вполне достойным того, чтобы в ближайшее время войти в эту семью в качестве жены. Все-таки муза — статус очень непрочный. Итак, Гала вернулась в Россию. Жежен остался в клинике.

Она писала ему почти каждый день, ласково, но твердо предотвращая его попытки приехать к ней в Москву.

Зачем в Москву? Она сама приедет к нему в Париж. Приедет сразу же, как только врачи отпустят его домой.

На пути к намеченной цели Гала видела только одно препятствие — маман и Дмитрий Ильич. Но их уговоры, увещевания остаться дома, их предупреждения по поводу якобы неспокойной обстановки в Европе, в которой того и гляди грянет война, все эти родительские кнуты и пряники оказались бессмысленны и бессильны перед решимостью Галы. В доказательство серьезности своих намерений она даже взрезала вены на запястье — так, легонечко, для пущей убедительности. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы родители отпустили ее с миром и даже снабдили деньгами на первое время.

Деньги ей не понадобились. Семья Грендель была весьма состоятельна. И счастливый Жежен, любимый сын и единственный наследник, готов был положить к ногам своей возлюбленной все сокровища Парижа.

Умница Гала юношескую порывистость жениха использовала умеренно, своим благонравным поведением и демонстративной кротостью снискала расположение матери жениха, которая поначалу была несколько смущена появлением незнакомой русской девицы в их доме. Так что когда мальчика призвали на фронт, русская девочка Гала поселилась в его комнате на правах невесты. А в первый же его отпуск они поженились.

Женская интуиция Галу не подвела. Жежен и впрямь развился в большого поэта.

Свою первую книгу он выпустил под псевдонимом Поль Элюар и более уже никогда не возвращался к своему имени.

Под псевдонимом он вошел в кружок поэтов, которые называли себя «дада» — словом, заимствованным из наречия какого-то негритянского племени и означавшим одновременно и «лошадиный хвост», и «люльку», и «детский лепет», и «кормилицу», и еще бог знает что. В общем, вполне бессмысленное название, найденное случайно.

Случайность и бессознательность дада возвели в основополагающие принципы своего творчества.

И Поль Элюар, конечно же, пришелся ко двору, ибо, как никто другой, освоил: Искусство любить, искусство прощать, искусство хорошо умирать, искусство мышления, некогерентное искусство, искусство курить, искусство флирта, искусство средних веков, прикладное искусство, искусство разводить руками, искусство широко разводить руками, искусство поэтическое, искусство механистическое, искусство эротическое...

Впрочем, речь не об Элюаре. Элюар интересует нас исключительно как первый опыт Галы по выращиванию гениев.

Справедливости ради заметим, что она по-прежнему находила стихи мужа нелепыми, но если на нелепицу есть спрос, она готова разнообразить предложение. Именно Гала предложила их новым друзьям Аполлинеру, Тцаре, Бретону, Кревелю, Десносу, то есть тем, кто на тот момент составлял элиту новой поэзии, разнообразить досуг сеансами коллективного психоанализа. На этих сеансах она так рекламировала сексуальную мощь и изобретательность своего супруга, что присутствующие даже испытывали некий комплекс неполноценности. В том числе и сам Поль, ведь рассказы Галы были от начала и до конца выдуманы ею. Он даже пробовал как-то урезонить вдохновение жены.

Но Гала успокоила смущенного Элюара: «Гений — это неординарность, возведенная в превосходную степень. Так вот я и возвожу».

Собственно, она не делала ничего особенного, просто на полшага опережала все самые смелые затеи молодых пассионариев, отчего казалось, что она вдохновляет их одним своим присутствием. Кое в чем она, пожалуй, перестаралась. Например, слишком рьяно проповедуя свободу любви, Гала сама подтолкнула мужа к адюльтерам. В самом деле, если жена в компании твоих друзей рассказывает о своих сексуальных приключениях то с американским фотографом Реем, то с немецким художником Максом Эрнстом, приходится как-то соответствовать. Свободная любовь так свободная любовь!

Будучи натурой увлекающейся, Поль принялся напропалую крутить романы и даже попытался навязать жене роль наперсницы.

Она приняла ее, но с большой неохотой.

К тому времени на свет уже появилась их дочь Сесиль, роды и материнские заботы истощили Галу, ей хотелось покоя. Но Элюар, кажется, слишком буквально понял ее определение гения и усиленно возводил свою неординарность в превосходную степень самыми разными способами. Даже в коммунисты вступил. Гала явно перестаралась.

Но ведь Элюар был первый гений на ее пути, она только училась. И отнюдь не исключала возможности появления второго гения, в становлении которого она постарается преумножить имеющийся опыт и избежать допущенных промахов.

Гала стала внимательней присматриваться к окружающим ее молодым дарованиям...

Между тем искомый талант покуда пребывал в полном неведении о великих планах Галы, да и вообще вдали от культурной столицы Европы. А именно — в каталонской провинции, в приморской деревушке Кадакес. Здесь находилась летняя резиденция дона Сальвадора Дали-и-Куси и его супруги доньи Фелипы Доменеч. Про их старшего сына, названного в честь отца Сальвадором, местные рыбаки говорили, что у парня «луковица в башке проросла». Он и впрямь был необычным мальчиком. Маленькому Сальвадору нравилось то, чего боялись другие дети. Вид крови, например. Его карманы были всегда полны булавок и ракушек с острыми зазубренными краями. И если какая-нибудь рыбачка имела неосторожность приласкать прелестного малыша, он тотчас пускал свое оружие в ход, расцарапывая ей лицо, шею или грудь, то есть то, до чего мог дотянуться. А когда бедная женщина принималась рыдать от боли, плакал вместе с ней, целовал, совал ей конфеты — жалел. Как и все дети, маленький Сальвадор любил сказки, но предпочитал те, что со страшным концом, так, чтобы «все умерли». Он вообще был неравнодушен к мертвой натуре. В купальне, в потайном месте, хранилась его странная мортирологическая коллекция, состоящая из трупика летучей мыши, дохлой чайки и бесчисленного количества обломков рыбьих скелетов. Зачем? На вопросы, которые ему не нравились, мальчик никогда не отвечал. Даже если их задавал отец. Отец вообще задавал слишком много вопросов и был часто недоволен поведением сына. Зато мать обожала своего сына, потворствовала всем его желаниям и в любой, самой отвратительной выходке видела исключительно проявление таланта.

Впрочем, про талант Сальвадора говорила не только его мать. Старинный друг семьи художник Рамон Пихо тоже находил у мальчика исключительные способности к рисованию. Он даже взялся давать ему уроки. И на этих уроках Сальвадор демонстрировал совершенно необычное для себя прилежание. Свою первую настоящую картину он написал в 10 лет — небольшой импрессионистский пейзаж маслом.

При этом Сальвадор вовсе не мечтал стать художником.

Он мечтал стать великим.

"Великим кем?" — спрашивал его отец.

Великим всем!

Почему бы не литератором? Его стихи и очерки недурны, и школьные преподаватели словесности отмечают его как весьма талантливого мальчика. Сальвадор вообще прекрасно учился, кажется, не прилагая к этому ни малейшего старания. И хотя в 15 лет его выгнали из школы за непотребное поведение, он все-таки поступил в институцию (аналог старших классов средней школы) и окончил ее с блестящими отметками.

Нужно было определяться с выбором дальнейшего пути, и Сальвадор Дали выбрал Мадридскую академию художеств. К тому времени в Барселоне уже прошла выставка современного искусства, он увидел картины футуристов, был очарован ими, однако исполнен решимости создать свой собственный стиль в живописи. В Мадриде у него началась совсем иная жизнь. Для этой жизни в его чемодане были приготовлены две дюжины рубашек, сшитых по его собственным эскизам, розовый жилет, собственноручно расписанный золотыми креветками, бриллиантовая брошь матери, ее жемчужное ожерелье и невероятно узкие, «балетнолягие», как их называл Дали, брюки цвета восточной бирюзы. И хотя Академия художеств, как ведьмин котел, кишела престранными типами, Дали оказался самым странным, чем был невероятно горд. У него появились новые друзья — художники, литераторы, журналисты. Больше других они сблизились с Федерико Гарсиа Лоркой.

Тогда, в 1921 году, Лорка как раз опубликовал свой первый сборник, «Книгу стихов», и был достаточно популярен в среде творческой молодежи. Собственно, с Лоркой Дали и приобрел свой первый любовный опыт. Тому способствовали особые обстоятельства. В том же 1921 году умерла его мать, донья Фелипа. Дали сильно переживал ее смерть. «В одночасье я перестал быть ребенком. Отец — не в счет. Он никогда не нежил, не баловал меня. Началась моя взрослая жизнь. Я не хотел ее. Мне было страшно». Похоже, Дали не лукавил. Он и впрямь желал бы на всю жизнь сохранить привилегии нежного возраста, быть взбалмошным, своенравным, мечтательным, злым. Но, увы, рядом не было женщины, которая бы приняла на себя роль матери, сносила бы все его капризы, потакала всем его прихотям, ласкала бы его, любила нерассуждающей любовью. Был только Федерико, нежный и терпеливый Федерико. И если у него и не вышло привить своему молодому другу страсть к мужеложеству, то лишь потому, что сам Дали был рожден для того, чтобы подчиняться сильным женщинам, а не мужчинам.

Он искал такую женщину, но...

"Как бешеная собака, я гонялся по улицам, но ничего не находил. Когда подворачивался случай, робость мешала мне подойти. Сколько дней подряд я слонялся по бульварам, присаживался на террасах кафе, ища случая перемигнуться. Мне казалось естественным, чтобы все женщины, прогуливающиеся по улицам, разделяли мои желания. Но нет! Предельно разочарованный, я преследовал одну дурнушку, не оставлял ее ни на минуту, не сводя с нее пылкого взора. Она села в автобус — я уселся напротив и прикоснулся к ее колену. Она поднялась и пересела. Мне надо было снова выйти и влиться в толпу женщин (я видел только их), в поток враждебного бульвара, который не замечал меня. Вернувшись домой с гудящими ногами, я ощутил горечь на сердце. Мое воображение занимали все недостижимые женщины, которых я пожирал глазами... "

В конце концов Дали нашел женщину. Нет, не ту, о которой грезил, просто женщину на одну ночь.

Пережитое оказалось много беднее его эротических фантазий. И Дали испытал сначала разочарование, а потом почувствовал такой приступ ненависти к распростертому под ним телу, что, по его собственному признанию, «...лежа на ней, шарил рукой по кровати в поисках чего-нибудь тяжелого, чем бы я мог ее пристукнуть».

Ну да бог с ними, с женщинами. В конце концов, кроме них на свете есть еще множество интересных вещей. В 1925 году в галерее Делмо состоялась первая персональная выставка Дали. 17 работ представляли самые различные направления в живописи — от импрессионизма до кубизма. Дали покуда только искал себя. Вскоре после выставки он отправился в Париж, где познакомился с Пикассо, вступил в группу Андре Бретона и открыл для себя сюрреализм. Мир, в котором «тяжелое провисает, твердое растекается, мягкое костенеет, прочное разрушается, безжизненное оживает, живое гниет и обращается в прах», был ему понятен. Это был знакомый мир его фантазий, которые вдруг обрели идеологическую платформу и стали уже не источником страданий, а средством. Средством добиться славы, денег — всего, чего так жаждал его молодой организм, обладающий отменным аппетитом.

Пожалуй, единственное, чего ему недоставало, — это рационального начала, здравого смысла, который бы направлял фантазию дозированными потоками в нужные русла.

Здравый смысл явился в августе 1929 года в образе жены знаменитого Элюара.

Надо сказать, что Гала при первой встрече не произвела на Дали особого впечатления.

«Лицо ее показалась мне очень интеллигентным, но усталым».

Всего-то!

Впрочем, появление Галы для Дали было полной неожиданностью. Он не знал, что Элюар привезет с собой супругу. Он даже не знал, что у него вообще есть супруга.

С Полем они познакомились полгода назад в Париже. Дали был в восторге от его стихов. «Элюар — поэт милостью божьей, как я милостью божьей художник». К тому же хорош собой. Дали даже пробовал кокетничать с Элюаром (схема отношений, привитая ему Лоркой), и ему казалось, что Элюар отвечает ему взаимностью. По крайней мере он с воодушевлением откликнулся на приглашение наведаться летом в Кадакес.

И вот пожалуйста — привез жену!

Гала, как выяснилось позже, тоже была не в восторге от Кадакеса (чертова дыра!), от самого Дали, но уже на следующий день один случайный взгляд Дали на обнаженную спину Галы на пляже изменил все.

«Тело у нее было нежное, как у ребенка. Линия плеч — почти совершенной округлости, а мышцы талии, внешне хрупкой, были атлетически напряжены, как у подростка. Зато изгиб поясницы был поистине женственным. Грациозное сочетание стройного, энергичного торса, осиной талии и нежных бедер делало ее еще более желанной. Кажется, этой новой эротической фантазии мне хватит на все лето».

Ее хватило на всю жизнь.

Гала очень скоро разобралась, что перед ней гений. Больной и влюбленный.

Она могла бы просто уступить этому мальчику. В конце концов, Гала уже достигла того возраста, когда наличие любовника младше тебя на десять лет льстит (ей было 35, Дали — 25). Но она чувствовала, что так ей не удастся заполучить его надолго. А она уже почти решила строить с ним новую жизнь. Ее не смущало, что Элюар богат и знаменит, а Дали почти никто не знает, и денег у него немного. Гала делала ставку на свою интуицию и опыт. Она соблазнила его тонко, изящно, с применением безумных декораций, которые были необходимы его творческой натуре. Весь этот август они ежедневно удирали от мира в маленький грот под скалой и там зависали над бездной.

Через полгода Гала сочла нужным закрепить пройденный материал. Они вдвоем уехали в отель в Карри-ле-Руе под Марселем и пробыли там почти месяц, открывая двери лишь раз в сутки, чтобы принять от служителей дрова для камина и обед.

Она сама сделала ему предложение, которое звучало скорее как утверждение: "Мой мальчик, больше мы не расстанемся. Скоро вы будете таким, каким я хочу вас видеть!"

Не расставаться с Дали означало расстаться с Полем и дочерью.

О дочери Гала беспокоилась меньше всего. Она не могла и не хотела растить детей. Она желала растить гениев. Прежний гений, Элюар, теперь осыпал ее стихами и упреками, призывая одуматься и вернуться в семью. Гала написала ему письмо, в котором выразила... радость, оттого что благодаря ее уходу «мировая поэзия обогатилась новыми дивными строками». Но не вернулась.

Дали и Гала поселились вместе в Париже. Жили почти в библейской нужде. Гедонист Дали переносил лишения стойко — ведь рядом была Гала. "Теперь я — ученик, Гала — учитель. Она велит мне: "Встань и иди, ты ничего не успел! " И я встаю, иду и творю гениальное... "

Только не нужно думать, будто бы Гала взяла на себя исключительно функции вдохновительницы и распорядительницы. Дали действительно было, за что ее благодарить.

По утрам она отправлялась по галереям, и там, пуская в ход все свое красноречие, женскую хитрость и бог весть еще какие способности, убеждала владельцев в том, что Дали — это гениально, а главное — это продается.

Гала прикармливала газетных критиков и обеспечивала положительную прессу. Она организовала группу поддержки «Зодиак», состоящую из богатых эстетов вроде Кросби, маркиза Куэвас-де-Вера, Андре Дюста, графини Печчи-Блант, виконта де Ноай, которые каждый месяц покупали по одной картине Дали, создавая ему репутацию. Более широкие слои населения тоже должны быть охвачены. И Гала ставит на поток сувенирную продукцию от Дали: искусственные ногти с крохотными зеркальцами, туфли на пружинах, платья с аппликациями, изображающими внутренние органы. Она без устали рекламирует, ангажирует, убеждает, продает, создает... Как писал Элюар, "она всегда раскрыв глаза, и мне не разрешает спать... " Дали мог бы вполне искренне цитировать своего предшественника. При всей своей амбициозности и заносчивости он и представить не мог, что на него обрушится такой успех, такая слава.

С начала 30-х годов его картины раскупаются уже через полчаса после открытия выставки, о его так называемом параноидально-критическом методе пишут знаменитые искусствоведы, его экстравагантные наряды цитируют знаменитые модельеры, его эпатажные выходки с восторгом пересказывают в светских гостиных...

Кстати, о выходках. Это Гала научила его, что безудержность фантазии хороша в определенных дозах, далее становится скучно. Дали был разным — диким, прекрасным, страшным, гадким, ошеломляющим, но он никогда не был скучным. Каждый его шаг был просчитан.

Гала превратила безумие правополушарного гения в тщательно контролируемое, а главное, доходное занятие. Возражать ей Дали и в голову не приходило. Просто потому, что у них была одна голова на двоих.

В 1934 году они официально зарегистрировали свой брак. Без сомнения, они бы сделали это раньше, но Гала долго не могла получить развод от Элюара.

С тех пор это радостное событие они отмечали каждый год. Всякий раз, оказываясь в другой стране, они повторяли процедуру регистрации брака. И каждый раз Дали в знак любви и признательности дарил своей жене роскошные драгоценности.

К тому времени, как началась Вторая мировая война, супруги уже жили в Америке.

В Нью-Йорке творчество Дали пользовалось огромным спросом, народ буквально ломился на его выставки. В отличие от Европы, здесь никто не проповедовал высоких идеалов. Мерило всех ценностей — доллар.

Так что Дали вскоре стал откровенно говорить о том, что в его жизни две великие любви — Гала и доллары.

Доллары он зарабатывал с фантастической скоростью. И не только картинами. Кроме того, Дали иллюстрировал книги, делал эскизы костюмов и декораций к балетам, создавал новые модели одежды и украшения, занимался дизайном интерьеров, брался за оформление фильмов, писал статьи.

Но все это было возможно только при условии, что Гала рядом.

Однажды журналист спросил Дали, с какой знаменитой женщиной он хотел бы провести ночь. Дали не задержался с ответом: «Ни с какой. Я всецело верен Гале».

Между тем Гала вовсе не была верна мужу столь же глобально. И чем старше она становилась, тем чаще у нее появлялись любовники. Каждый последующий моложе предыдущего. Дали знал обо всех, но не осуждал свою жену. Более того, по окончании войны, когда они уже вернулись в родную Испанию, Дали пожелал запечатлеть супругу в образе Девы Непорочной. Картина была подарена Римскому Папе Пию XII. То, что лик Девы имеет портретное сходст­во с растиражированным лицом Галы, Папа счел святотатством. Так что в венчании супругам было отказано.

Мужем и женой «перед Богом» они стали только в 1953 году, после смерти Элюара.

Гале было почти шестьдесят лет.

Сальвадору не было пятидесяти...

Опасный возраст. В этом возрасте многие мужчины бросают верных подруг, прельстившись глупыми глазками, свежими щечками, стройными ножками.

Сальвадор ни разу не дал ей повода почувствовать себя нежеланной, и все-таки Гала решила подстраховаться. Она сама нашла ему ножки, щечки и глазки. В совокупности эта прелест­ная конструкция составляла Аманду Лир, певицу и манекенщицу.

Впервые в жизни Сальвадор оказал сопротивление Гале. Разумеется, сопротивление было подавлено, и Аманда Лир заняла место по левую руку от гения.

Со временем гений привык к тому, что в его жизни появилась вторая женщина и даже написал ее портрет («Анжелика и дракон»).

Но что такое один портрет в сравнении с бесчисленными Галы: «Первый портрет Галы», «Просто портрет Галы», «Портрет Галы с носорогическими признаками», «Портрет Галы с двумя бараньими отбивными на плече», «Три лица Галы на скалах», «Дали со спины, пишущий Галу со спины», «Галарина», «Гала и „Вечерняя молитва“ Милле перед неминуемым пришествием конических анаморфозов», «Гала, глядящая на Средиземное море, превращается на расстоянии двадцати метров в портрет Авраама Линкольна», «Дали, приподнимающий поверхность Средиземного моря, чтобы показать Гале рождение Венеры», «Дневной сон Галы», «Рука Дали стягивает золотое руно, чтобы показать Гале далеко впереди за солнцем обнаженную Аврору», «Три славные загадки Галы», наконец, «Христос Гала».

Гала, Гала, Гала...

Отныне, и присно, и во веки веков!

Отпраздновав свой 75-й день рождения, Гала огорошила Дали известием, что отныне желает жить одна в своем замке Пуболь.

Мол, негоже, чтобы такой роскошный замок пустовал. Тем более что это подарок Дали. Он сам создавал дизайн интерьеров, занимался парковым ландшафтом, рисовал эскизы, по которым делалась мебель, расписывал панно и плафоны... Вряд ли ее молодые любовники, все эти рок-звезды в кожаных штанах, могли оценить эту красоту по достоинству. Разве что золотые краны в ванных. Гала ничуть не обольщалась на их счет. Но ей хотелось убедиться в том, что она все еще женщина.

Она по-прежнему не оставляла Дали своим попечением. Но он желал видеть ее постоянно. Без нее он не мог работать. Вообще ничего не мог.

«Пусть она ругается. Пусть говорит со мной на русском языке, которого я не понимаю. Только пусть будет рядом».

Несмотря на нежную заботу Аманды, Дали впал в депрессию, часто плакал и грозился покончить жизнь самоубийством. Жить разделенным на две половины было невозможно.

Гала вернулась.

А через 8 лет ушла насовсем. 10 июня 1982 года ее не стало.

Дали умер 23 января 1989-го. За эти семь тягостных лет он лишь однажды взял в руки кисть и сделал несколько росчерков на белом листе. Исследователи его творчества назвали это каллиграфической композицией «Ласточкин хвост».

Гала бы наверняка сочла, что это слишком просто...

 

Автор: Елена Алексеева