Сегодня со мной случился забавный случай, можно сказать, сущий пустяк, но он, подобно капле, могущей напомнить нам об океане, навел меня на мысль о Провидении...

 

Ближе к полудню, когда завтрак был давно позади, а до обеда еще оставалось не меньше часа, я решил выпить чаю, благо выдалась свободная минута - я налил воду в чайник, вскипятил, достал кружку, и вдруг... - приходит срочная работа, нужно сразу перевести один документ, следовательно чай откладывается. Я сажусь, делаю перевод, отдаю, все довольны, и я вспоминаю про чай - беру кружку, достаю чайный пакетик, кладу сахар, и вдруг... - меня зовет начальница, чтобы ввести в курс дела по новому заданию. Я снова отставляю кружку, уже с пакетиком чая и сахаром, и иду к ней в кабинет. Засим подходит время обеда, и я понимаю, что чай я смогу выпить только после столовой.

Я закрываю на ключ, как у нас принято, кабинет, и иду с приятелем в столовую, но по пути меня перехватывает коллега и говорит, что ему что-то нужно в нашем кабинете. Дело вполне обычное, и я, в энный раз поразившись безжизненности кабинетного устава, даю коллеге ключ и иду дальше в столовую.

Проходит обед, я прихожу из столовой, но к себе в кабинет попасть, разумеется, не могу, пока не вернется коллега с ключом, поэтому я иду посидеть в кабинете начальницы, которая уже вернулась из столовой. Я сижу у нее, листаю журнал, а сам думаю - как-то там ждет меня чай, уже положенный в кружку, вместе с двумя кусочками сахара, и дважды отставленный. И тут начальнице приносят шоколадку, за добросовестный труд, и она приглашает меня выпить с ней чаю, говорит, открывай буфет, выбирай себе чай и пей. И представляете - мне так грустно сделалось, думаю, ну что же это, бедный мой чай, все ждал меня, ждал, уже буквально был на расстоянии глотка, а я его так и не выпью... А мне он, к тому же, нравится сам по себе - не черный и не зеленый, а серый, с мягким вкусом и ароматом. И вот, я наливаю себе кружку кипятка, открываю буфет начальницы и смотрю, какой бы чай выбрать - а чаев у нее видимо-невидимо, один чудней другого. И я уже думаю, возьму что ли простой черный... И вдруг! Вижу, в самом углу, коробку такого же серого Гринфилда, как у меня. И так мне сразу приятно стало... Думаю, ну надо же... все-таки назначено мне выпить эту чашку чая) Только еще с шоколадом))

 

А свою кружку чая, долгожданную, я выпил потом, ближе к вечеру.

 

Вот так и судьба человеческая - бывает, мы пожелаем чего-то, задумаем некий план, начнем его исполнять, потом встретим непредвиденные препятствия, растеряемся, усомнимся в успехе, но в итоге случится именно то, чего мы желаем, пусть даже самым неожиданным образом, если только окажется, что наше желание совпадает с желанием Провидения.

   Как бы это сказать... Новый год - праздник, все же, хороший. Нет, не так. Новый год... нам нипочем, когда рядом друзья! Вот, это уже ближе к истине)) То есть, я уже, можно сказать, переварил это событие, вплел его в полотно моей жизни и отправил в архив. Потому что, Новый год - это же не просто так. Ты стараешься, бегаешь - ищешь подарки, что-то такое готовишь, думаешь - как бы кого не забыть, а потом оно приходит, и ты все сделал по плану, и все, кого касается, вроде, довольны, но у тебя вдруг возникает препоганое ощущение, что всё совсем не так, и ты начинаешь думать о жизни, подводить какие-то итоги, потом уходишь к себе в комнату и смотришь один "Поцелуй вампира". Сидишь себе и смотришь, как герой Ника Кейджа медленно и весьма вдохновенно сходит с ума. А еще ты при этом знаешь, что там, где-то там, в соседнем доме, на соседней улице, тебя ждут друзья, то есть не то, чтобы так вот сидят и ждут, а просто они там где-то есть, и, вроде как, веселятся до опупения, и были бы непротив, чтобы ты к ним влился. Но ты не вливаешься, ты сидишь тут один и тупишь, с Ником Кейджем, образца 1989 года, на пару.

 

   Но вот, ты почему-то нажимаешь паузу, сворачиваешь видео и заглядываешь в почту. А там - Господи Боже - там подзравления! И среди них есть такие, а точнее даже такое... что ты читаешь его и чувствуешь, что спасен! И что друзья тебя уже совсем заждались, и надо скорее пойти к ним, влиться. И ты идешь, и вливаешься, и все хорошо.

   В числе прочего, мне очень помогла черепашья терапия - брат, видеогеймер со стажем, большой любитель навороченных леталок-стрелялок, а также гонок и стратегий, достал неведомо откуда старую добрую бродилку, "Черепашки-ниндзя", и мы вчетвером уселись у компьютера и играли до полного удовольствия.

   А когда я шел домой, я вдруг подумал... Из четырех черепашек мой любимый герой - Донателло, изобретатель (у него фиолетовые повязки и длинный шест), но, учитывая, что их всех зовут именами гениев Возрождения, было бы логичнее назвать его Леонардо (с синими повязками и мечами), который считается самым умелым бойцом... Так, в чем прикол? Может, американцы опять всё напутали...

 

 

   И тогда я вспомнил об Александре Петровиче Бондареве... В общем, был у меня в универе один замечательный лектор, профессор литературы, Бондарев Александр Петрович. Он рассказывал нам о средневековой, а потом и современной литературе Западной Европы и Америки. Из всех лекций, его я любил слушать больше всех. Это было так, как будто ты приходишь не учиться чему-то, а просто послушать интереснейшего человека, корторый, очевидно, сам ловит кайф от того, что рассказывает. (Наверно, так можно сказать о Хазанове). Причем, Александр Петрович знал свой предмет на зубок, вдоль и поперек, с подкладки и с изнанки, то есть, как кит - океан, и еще он был жутко продвинут по части всяких теоретических заморочек. Например, однажды он расказал нам о таких понятиях, как апофатика героя и алеаторика сюжета. Суть их - в неподвластности року, каких-то предначертаний судьбы: "апофатический" значит "отрицающий" (как апофатическое богословие), то есть, такой, как античный Орест, который все время творит какие-то несусветные вещи по зову своего сердца, вызывая негодование других людей и гнев богов; "алеаторика" же означает, буквально, "жеребьевку" (alea jacta est), то есть, когда сюжет произведения развивается не так, как можно было ожидать из предыдущего, а делает какие-то внезапные, оригинальные ходы. И в итоге, сотворяется новый мир, вопреки обстоятельствам.

   (В моей первой повести, "Тот, кто слышал драконов", я списал с Александра Петровича профессора Брауна, который читает лекции по литературе в универе, где учится Крис, главный герой).

   И вот, к чему я все это - может быть, в этом и состоит мудрость жизни - быть не тем, кем тебя назвали, а самим собой, и делать не то, что написано по сценарию, а то, что тебе говорит сердце?...

 

 

Донателло

(единственный черепашка-ниндзя, который улыбается)

Где-то я читал о таком наблюдении, что культуры, известные своей сентиментальностью, например, немецкая или японская, имеют не меньшую склонность к чрезвычайной жестокости. И это вполне объяснимо - ведь оба названных душевных качества равно противоестественны и являются следствием своеобразной душевной истерии: сентиментальность - это болезненная мягкость; жестокость - это болезненная строгость.

Сегодня я подумал об этом, когда шел в рабочую столовую и смотрел на большую нарядную елку во дворе предприятия и на фасады корпусов, увешанные гирляндами, это здесь-то, где люди суровы как на войне, а верность дисциплине доходит до абсурда, и за малейшее - ровным счетом ни на что не влияющее - отступление от устава с вас так и норовят спустить шкуру.

Когда меня спрашивают о смысле каких-то образов или ситуаций в моих сочинениях, я стараюсь отвечать искренне и, по возможности, обстоятельно. Приятно знать, что людей волнует мое творчество, к тому же, кто лучше автора расскажет читателю о своем произведении. Но бывают такие... нелепые, досадные вопросы, например: почему эти ребята катаются на велосипедах? или - как он мог влюбиться в проститутку? или - зачем они гуляют у реки? Что тут можно ответить? Совершенно ничего, разве только пожать плечами с идиотским видом.

Если кто-то задает подобные вопросы, это говорит о том, что такие люди не хотят по-настоящему принять это произведение, вжиться в него и сделать его частью своего микрокосма. Если мы говорим о художественном произведении, оно не должно иметь какого-то "правильного" способа восприятия или каких-то скрытых смыслов, без которых его невозможно понять; искусство обращено ко всем. Есть, конечно, особые, криптологичные романы, в манере Умберто Эко или Итало Кальвино, но это особый раздел, на любителей культурно заморочиться, и даже в таких романах (а равно, фильмах, музыке, картинах и прочих маргинальных творениях "для элиты") вся эта "криптологичность" не стоит на первом месте, она не делает произведение искусства. Любое настоящее произведение искусства, то есть, созданное не зачем-нибудь, а по неизбывному зову души, может быть воспринято и усвоено одним единственным способом: нужно приобщиться к нему, прожить его, и прислушаться к себе - что вы слышите?

   Недавно я пытался рассказать одной знакомой, не особенно помешанной на литературе, о Лавкрафте. Мы сидели у нее, за чаем, разговор зашел о моей ожидаемой книге, в составе которой, помимо романа, рассказов и книжных очерков, будет биография Лавкрафта, и ей стало интересно, чем же примечателен этот человек. Я начал рассказывать ей, какой удивительной личностью был Лавкрафт, каким вундеркиндом и полиглотом, и как ему не везло по жизни во всем, что касалось общепринятых ценностей, и у меня выходило вполне увлекательно, но вот я дошел до его творчества и почувствовал, что начинаю теряться... С трудом я находил слова, чтобы обрисовать в общих чертах отдельные его произведения, чувствуя при этом, что моя знакомая напрягает всю свою интуицию, пытаясь искренне понять, что же я в них, собственно, нашел. Неожиданно я обнаружил, что мне едва удается наделять смыслом произведения Лавкрафта для кого-то, кто их никогда не читал! Я был всерьез раздосадован этим открытием - как же так, Говард Лавкрафт, человек и писатель, столько значащий для меня (и для большей части просвещенного человечества) оказался не в состоянии сохранить безусловную значимость своего творчества в пересказе, а ведь я как мог старался не ударить в грязь лицом. У меня кое-как получилось передать мифологию Ктулху (которая, впрочем, не слишком меня вдохновляет), но о гностических рассказах Лавкрафта, таких как "Серебряный ключ", "Врата серебряного ключа" или "Высокий дом в туманном поднебесье" я мог лишь беспомощно открывать рот, словно рыба, вытащенная из воды.

    В итоге, я перевел общение на другую тему, решив для себя, что Лавкрафт слишком грандиозен для обычного кухонного разговора с неподготовленным собеседником, и с облегчением увидел вернувшееся понимание в глазах моей знакомой. 

    По дороге домой мысли об этом не оставляли меня в покое - что за демон украл у меня слова, не позволив выразить самое сокровенное, было ли дело в моем неумении или в чем-то другом, и возможно ли избежать этого в будущем. В результате я пришел к следующим выводам: все произведения литературы (а равно и любого другого вида искусства) делятся на три вида:
    1)Идейные.
    2)Атмосферные.
    3)Сюжетные.

    И восприятие каждого из них зависит от личностных особенностей воспринимающего человека, формируемых сочетанием трех планов бытия в его сознании: духовного, душевного и физического.

   Например, есть произведения искусства, в которых главное - это идея, и лучшие из них занимают главное место среди культурных достижений любой эпохи, страны, народа. Это такие книги как "Фауст", "Война и мир" или "Великий Гэтсби".

   Есть произведения, главная ценность которых заключается в их своеобразной атмосфере, перетекающей в нас подобно чарующему сновидению, и лучшие из них обожаемы мечтателями всех частей света. Сюда относятся произведения Лавкрафта, Майринка, Анджелы Картер и им подобных; произведения этого вида редко имеют крупную форму.

   И есть произведения сюжетные, преимущественно детективы и приключения. В числе лучших из них можно назвать такие романы как "Остров сокровищ" Стивенсона, "Три мушкетера" Дюма или "Мальтийский сокол" Хэммета. Разумеется, такое разделение не всегда является строгим, и даже некоторые из названных произведений и писателей совмещают в себе особенности нескольких видов.

    Однако, что касается произведений атмосферного вида, то их практически невозможно пересказать, тем более тому, кто в принципе не имеет склонности к "сновидческим искусствам". Пожалуй, в этом и состоит маргинальность таких произведений, ведь фантазия рассыпается в прах, когда ее пытаются извлечь из царства волшебства на яркий свет.

Часть первая.

   На днях мы с одной моей знакомой говорили о Шекспире. И конечно, всплыла тема шекспировского вопроса. Сам по себе, этот вопрос кажется мне верхом кощунства - вроде идиотического теологического диспута мудрецов из книг Терри Пратчетта о плоском мире: "А какого пола великая космическая черепаха А-Туин"?
   Не так давно вышло русское издание новой биографии Шекспира, написанной Питером Акройдом, известным биографом выдающихся личностей (а также города Лондона). Там, на протяжении около тысячи страниц подробно рассмотрен жизненный путь Уильяма Джона Шекспира - сына перчаточника, кутилы и сердцееда, актера и гениального драматурга. Акройд ничуть не сомневается, а был ли Шекспир. Он в него верит. Вероятно, так же, как верили Энтони Берджесс, Том Стоппард и Милорад Павич, каждый из которых сказал свое веское и прекрасное слово в искусстве и культуре. Однако, вот уже сотню-другую лет в академических кругах не утихают копошения каких-то дипломированных особей на тему историчности Шекспира и авторства его произведений - мнений изложена целая куча, от вполне правдоподобных (как в хорошем криптологическом триллере) до самых ахинейных. То есть, что получается: у нас есть потрясающие пьесы, оказавшие колоссальное влияние на всю мировую культуру, которыми зачитывается всё человечество вот уже больше четырех веков, и при этом, кому-то неймется найти доказательства, что Уильям Шекспир - это миф, поскольку де сын перчаточника не мог сотворить лицо мировой культуры. Интересно, станет ли кто-нибудь сомневаться в авторстве произведений Рэя Брэдбери на том основании, что его формальное образование закончилось в средней школе?

Часть вторая.

   Постепенно наш разговор перешел к теме веры и сомнений в более широком смысле: суеверия, скептицизм, фольклорные герои. И естественно, мы коснулись веры в историчность Иисуса Христа. По-моему, эта тема столь же абсурдна, как пресловутый шекспировский вопрос, и, в принципе не имеет смысла. Что бы там ни говорили историки или церковники, Иисус предстает перед нами как цельная личность, и образ его, как аллегория мировой совести, сидит в подсознании каждого человека.
   И тогда моя знакомая спросила, верю ли я в Бога. Я как-то слегка растерялся, и сказал ей, что да, ясное слово, верю. (В самом деле, странно слышать такой вопрос от человека, прочитавшего мое эссе "Обретение веры"). Но вот, христианский ли это бог? Это был вопрос с подкопом. Мне нравится христианство - и православное, и католическое, и протестантское (хотя в каждом из них есть своя червоточина), нравится буддизм и ислам, а также суфизм, масонство, зороастризм etc. Суть всех этих учений, невзирая на особенности их художественного оформления, одна - вселенная разумна, все в мире взаимосвязано, и каждый человек может преодолеть хаос своей души и достичь состояния гармонии. И все эти понятия имеют под собой фундамент веры в многомерность и беспредельность мыслечувственного бытия. То есть, эти учения не только этичны и эстетичны, но и мистичны.
   Вопрос "верю ли я в христианского бога?" подобен для меня вопросу "верю ли я в английский язык" или "в индейскую трубку мира". Это всё - элементы культуры, примеряемые разными людьми в силу особенностей их культурного развития. Несомненно, что все мы имеем свои вселенные в подсознании, и поэтому, у каждого из нас - свой бог, или своя пустота. На самом деле, невозможно верить в христианского бога и при этом не верить, к примеру, в бога буддийского (даже притом, что его, как бы, и нет). Можно верить в Бога, но в силу личных мировоззрений не принимать какой-либо культуры с ее религией, и это будет культурологическим, но не теологическим аспектом развития личности.
   В этом мире, где порой так сложно найти понимание, где дружба так зыбка, а любовь оказывается паранойей, как это грустно, что люди могут менять друг к другу свое отношение из-за ответа на такой простой вопрос: веришь ли ты в Бога?

   Книга, как литературное произведение, какой бы замечательной она ни была, пребывает большую часть своей жизни, как бы, в спячке, и оживает только тогда, когда кто-то читает ее. И жизнь эта от раза к разу не равнозначна, поскольку каждый читатель оживляет книгу по-своему. Можно сказать, что книга всегда живет "правильно" в сознании автора, но ведь искусство невозможно без общения с публикой, и потому любая публикация для автора - это, своего рода, божественная авантюра, исход которой неизвестен заранее. В любом случае, у каждого автора есть некая модель идеального восприятия его творчества, у меня тоже есть такая модель, и я иногда развлекаюсь, воображая себе ее в действии.

   Итак, представляю вашему вниманию фотоподборку на тему

 

Женщина с книгой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   Если предположить, что окружающий нас мир, воспринимаемый большинством людей по умолчанию – тот самый, что получил отражение в, так называемом, реалистическом искусстве – является лишь одним из «слоев» многомерной реальности, и многообразные явления – во множестве описанные духовидцами различных культур и эпох – приходят к нам как вестники иных миров, то можно выделить три способа «переключения» сознания на иные частоты.

   Во-первых, существуют общедоступные способы расширения сознания при помощи приема психотропных препаратов, позволяющих переживать галлюциногенные видения.

   Во-вторых, существуют люди с разбалансированной психикой, способные переживать подобные видения без помощи каких-либо катализаторов.

   И в-третьих, существуют, несомненно, люди, которые умеют волевым усилием переводить свое сознание на различные уровни, и понимать при этом скрытый смысл видений.

   Для иллюстрации третьего способа приведу пример из книги Энн Райс «Христос Господь: исход из Египта»: там есть эпизод, когда юный Иисус впервые в жизни приходит со своими родственниками искупаться в священной реке Иордан, и, войдя в воду, переживает видение сонма ангелов вокруг себя, после чего приходит к осознанию, что ангелы всегда где-то рядом, просто мы не всегда можем видеть их.

   Не так давно я отсканировал свои рисунки. Потом сидел, наводил тональность в фотошопе, и вдруг, с одним из них - "Женщина у парапета" - случайно нажал какой-то фильтр. То, что в результате получилось, заворожило меня. Не только само по себе, но еще и тем, что общее настроение так заметно контрастировало с оригиналом. Вот так я смотрел на них, смотрел, проникался ощущениеями, а потом подумал: а покажу-ка их вам)) Что скажете?

 

Женщина у парапета (неизвестный фотофильтр)

 

Женщина у парапета (оригинал)

 

В эти выходные, когда я ездил гулять с сыном, я захватил с собой один особенный предмет. То есть, особенный для меня, а вообще-то, обычный светильник, только довольно подержанный, 1987 года выпуска. Юля как-то пожаловалась, что вечером бывает трудно уложить Юрика спать – так он расходится, что даже телевизор не помогает, и мне вдруг вспомнился этот светильник, который уже почти двадцать лет лежал и пылился где-то в одном из шкафов. У меня в душе всколыхнулись какие-то смутные и трепетные воспоминания, связанные с ним, и я подумал, что он понравится Юрику. Выглядит светильник так: прямоугольный пластиковый корпус, примерно фут в высоту, стенки сделаны в виде рельефных декоративных решеток, покрашенных в серебряный цвет, в «космическом» стиле, по моде 1980-х годов, а внутри находится обычная лампочка, вертикально закрепленная в патроне, и проволочный держатель для цилиндрического абажура из полупрозрачной пленки, раскрашенной по диагонали полосами разных цветов; верхняя, круглая часть абажура представляет собой пластиковый винт, который начинает вращаться под действием теплого воздуха, поднимающегося от лампочки, в результате чего по стенам темной комнаты кружатся, просвечивая через орнамент решетки, фантастические разноцветные полосы, сливаясь друг с другом. Устройство светильника – простейшее. Но в детстве он казался мне чем-то невероятно таинственным, почти волшебным. Все дело в том, что когда-то, пожалуй как раз в 1987 году, его купил мой отчим, дядя Женя, удивительный человек, очень много значивший для моего детского восприятия.

В то время, когда я дохаживал последний год в детский сад, мама вышла замуж второй раз (с моим отцом они развелись, когда мне был примерно год), за человека, с которым она познакомилась, отдыхая где-то летом на курорте. Дядя Женя был на самом деле удивительный человек, харизматическая и энергичная личность, который все время создавал ощущение какого-то непринужденного балагана, тем более что он играл на пианино (как и моя мама (как и я в то время)) и на гитаре (и пел как Высоцкий), а еще он водил нас в походы, жарил шашлык, катал в такси на разные выставки, учил меня каратэ, чтобы плохие мальчишки не обижали, и все такое прочее… Дядя Женя вырос в детском доме, куда его сдала родная мать – от тяжелой жизни, и которую он любил почти благоговейно, и во всех отношениях он «сделал себя сам», по нему было видно, что он – тертый калач, и знает о жизни что-то такое, о чем не следует говорить вслух в присутствии детей. Чтобы вам было легче представить его, вспомните Остапа Бендера в исполнении Сергея Юрского, или Жан-Поля Бельмондо или Владимира Высоцкого – вот такой он был человек. Конечно, моя бабушка (мама моей мамы) сразу и резко невзлюбила его, и пыталась – разумеется совершенно безуспешно – настроить меня против него, внушая мне страшным шепотом, что он – бабник, алкоголик и тунеядец. Смысл этих слов был для меня в том возрасте довольно туманен, зато я знал, что дядя Женя – отличный малый, с которым всегда весело, и точно знал, что он любит маму. Они прожили вместе с переменным успехом примерно пять лет, но даже после развода дядя Женя еще несколько лет (я тогда уже заканчивал школу) продолжал захаживать к нам в гости, несмотря на беспардонные выпады бабушки, и теперь я понимаю, что за своей всегдашней бравадой и улыбкой бывалого вояки он прятал свое бесприютное сердце и надежду на что-то… Наверно, моя мать, при всей ее холодности, почти стерильности, насквозь пропитанная книжками Диккенса, Льва Толстого и Пушкина (которого она едва ли не боготворила), была для него воплощением чистоты, которой он так мало видел в жизни.

И вот, теперь я вспомнил этот его светильник, который дядя Женя однажды вечером, когда мне было лет шесть или семь, включил в нашей комнате, и по стенам стали медленно кружиться разноцветные полосы, а я смотрел на них в тишине широко раскрытыми глазами. Я почти сразу нашел его в одном шкафу, аккуратно достал, сдул с него пыль, поставил на стол и рассматривал какое-то время, потом снял крышку и вдохнул слабый и такой томительный запах пленки, из которой был сделан абажур, снял его – такой легкий, почти невесомый, и увидел там лампочку, оставшуюся наверно еще с тех времен… Я как в гипнозе вставил вилку в розетку, погасил в комнате свет, присел у стола и нажал на кнопку: волшебство свершилось, стенки светильника заиграли огнями – малиновыми, синими, желтыми, я легко крутанул абажур, и по стенам закружились разноцветные косые полосы. Столько всяких даже не воспоминаний, а ощущений поднялось у меня в душе, губы растянулись в улыбке, а глаза увлажнились от слез. Не знаю, сколько времени прошло, когда я вернулся в реальность, но я вдруг забеспокоился, что старая лампочка может перегореть в любой момент, и выключил светильник. Я осторожно выкрутил ее и заменил на новую. Включил на секунду – работает.

Юрик наверняка не видел еще ничего подобного, надеюсь ему понравится, и надеюсь, Юля позаботится, чтобы светильник еще долго радовал нас, и оставался моей личной машиной времени.

   Это случилось сегодня утром, точнее ближе к обеду, когда я вышел на воздух, в новый морозный и ясный день, вместе с братом и Леной, нашей общей знакомой, и мы зашагали по чистому, утоптанному снегу, необычно тихими дворами, почти никого не встречая на нашем пути.

   Вчера у меня весь день болела голова, а под вечер получился очень неприятный телефонный разговор с моей бывшей подружкой. Я бы наверно опять просидел полночи, рефлексируя о превратностях судьбы, но мама попросила меня сходить в магазин за солью. И я решил пройтись, чтобы как-то отвлечься, а заодно позвать с собой брата или кого-нибудь из друзей. Брат сперва не хотел вылезать из дома на ночь глядя в такой мороз, но потом все же согласился. И мы пошли с ним в магазин, причем не в самый ближний, разговаривая на ходу отрывистыми фразами о жизни, женщинах и непредвиденных обстоятельствах. В магазине я почувствовал, что надо обязательно купить чего-нибудь этакого и, начав с яблочного желе в стаканчике, перешел на вино, сдобную закусь и вишневый сироп (чем-то он меня приколол). Брат тоже заразился этим настроением и докупил кое-какой провизии, и мы решили зависнуть по возвращении у него. А тут ему кто-то звонит на мобильник, явно желая составить нам компанию, когда мы вернемся. Звонила Лена («уже в хорошей кондиции»), которая предлагала помочь ей продегустировать оставшийся с Нового Года кофейный ликер! Мы с Леной одногодки, а она уже мама девятилетнего сына (в разводе), и при этом выглядит как школьница. И вот мы приходим к брату домой, и расставляем провизию у него в комнате. Я успеваю принять пару таблеток от головы, а брат – разогреть попкорн в микроволновке, и появляется Лена. Ее глаза заговорщицки блестят, когда она протягивает брату пакет с бутылью и скидывает верхнюю одежду. Я так рад ее внезапному визиту, что сразу говорю ей об этом, вызывая у нее кокетливую полуулыбку. Мы проходим в комнату и располагаемся в произвольном порядке за маленьким столиком, заставленном бутылками, пакетами и блюдцами. Верхний свет приглушен, на полукруглом пятистворчатом окне, закрытом пятью створками белых жалюзи, мигает электрическая гирлянда. Брат заводит для фона какой-то приключенческий шпионский боевик, и мы приступаем к трапезе. Мы начинаем с молодого сербского вина, которое по вкусу и запаху напоминает размятые в деревянной ступке едва начавшие бродить вишни. Потом переходим к коньяку 12-летней выдержки, на втором заходе разбавляя его вишневым сиропом. И затем доходим до кофейного ликера, который так хорош, что даже не хочется закусывать. Идут тосты, простые и задушевные, слово за слово стелется разговор: о повседневных делах, о новогодних мечтах, о воспитании детей… Незаметно фильм про шпионов подходит к концу, и брат заводит другой, схожего содержания. Мы все уже приятно захмелели, содержимое бутылок идет на убыль, и закуски осталось совсем немного. По молчаливому согласию брат достает и начинает раскуривать кальян, и вскоре мы все передаем друг другу чубук, насыщаясь по очереди дурманящими парами. Мне становится так хорошо, что уже ничего не хочется, я просто растворяюсь в этом блаженном умиротворении, и чувствую, что можно быть счастливым, несмотря ни на что. После кальяна мы с братом допиваем оставшееся спиртное, а Лена, вежливо отказавшись, сворачивается клубочком на неразобранной односпальной кровати – она подтягивает ноги к животу, гибкая как котенок, и почти умещается поперек. Я впадаю в параллельное состояние между явью и сном, и только последняя мысль удерживает меня от того, чтобы заснуть, сидя в кресле: надо будет проводить Лену до дома. Но вскоре мы с братом слышим, как это очаровательное создание начинает мерно похрапывать, и как настоящие джентльмены, решаем не беспокоить ее сон, а вместо этого последовать ее примеру. Брат устраивается, чуть поджав колени, на свободной, верхней части кровати, а я размещаю свое уже малопослушное тело на диванных подушках, лежащих на полу, в ногах кровати, как раз вблизи Лены, и ее кошачье похрапывание убаюкивает меня.
   Мне долго снились уютные садики, полные красных роз за миниатюрными кирпичными заборчиками, какие-то поездки на трехэтажных автобусах, шествия по запутанным коридорам с высокими многогранными потолками и витиевато-эротические образы – манящие и туманные.
   Когда я проснулся, сквозь закрытые жалюзи уже пробивался новый день. Я осторожно повернул голову и увидел, что Лена все еще спит. Вероятно, брат тоже спал, он – еще большая сова, чем я. Потом я услышал, как дверная ручка клацнула, и недовольный шепот тети стал требовать, чтобы брат поднялся и разогрел что-то в микроволновке. Брат недовольно проворчал в ответ и вышел из комнаты на минуту. После этого мы еще поспали какое-то время. Вскоре Лена проснулась и поднялась с кровати, сладко потянувшись всем телом. «Надо же, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать. – Уже новый день». «Доброе утро», - сказала она, забавно улыбнувшись. «Доброе утро», - сказал я. Компьютер работал без звука всю ночь, уже который раз показывая тот же самый фильм. Через некоторое время брат произнес что-то нечленораздельное и тоже поднялся с кровати. Он спросил, не хочет ли кто кофе (с молоком и сахаром), мы с Леной сказали «да», и брат отправился на кухню. А я принял сидячее положение на подушках и попробовал размяться, не вставая. И вскоре мы втроем сидели с кружками теплого кофе (Лена в кресле, брат на кровати, а я на диванных подушках) и досматривали фильм, который так и не досмотрели вчера. «А я сама так удивилась, что заснула. Я не собиралась тут всю ночь спать»… «Ты очень мило храпишь». «А меня маманя в семь утра заставила какую-то херню в микроволновке греть»!

   После фильма Лена решила, что ей пора домой, поблагодарила нас за компанию и стала собираться. Мы с братом, конечно, тоже собрались и пошли провожать ее. Вот так мы втроем оказались тем утром вместе на улице, и я вдруг почувствовал, что начинаю ощущать жизнь в этом новом году.
   Это ощущение пришло откуда-то сверху и мягко легло на меня, словно кружевная пелерина.

         Предлагаю немного интеллектуально-культурологического фарша для воскресного вечера. Я всегда так чувствовал, что название произведения искусства играет важную роль для его восприятия. Особенно меня привлекают такие названия, смысл которых начинаешь понимать только после ознакомления с самим произведением. Вот сложные названия некоторых моих любимых книг и фильмов:

 

 

         "Имя розы" Умберто Эко (а также одноименный фильм).

         Действие разворачивается в средневековом монастыре, где в течение нескольких дней происходит череда коварных убийств, которые берется расследовать один заезжий философ со своим юным послушником. Кажется, ничто в этой жуткой и запутанной истории, в которой замешаны апокалиптически настроенный проповедник, злобный слепец-наставник монастыря, библиотекарь-педераст, папская инквизиция, а также полоумный монах-полиглот и таинственная книга Аристотеля о силе смеха, не напоминает нам о розах или хотя бы об одной единственной розе, к тому же имеющей некое имя. По ходу действия мы погружаемся в лабиринт теологических доктрин латинского средневековья, и начинаем постигать весь кошмар тогдашнего мировосприятия, налагавшего бесчисленные запреты на всевозможные радости жизни. Между тем, мы знакомимся и с самым простодушным участником действия, юным послушником Адсоном (который и записал эту историю по памяти в глубокой старости), которому приходится пройти ряд морально-нравственных испытаний, рискуя своей жизнью и пытаясь преодолеть дилеммы верности Богу, лояльности к учителю и любви к крестьянской девушке, тем самым открывая для себя вечные истины о жизни, любви и смерти. Таким образом, мы начинаем сознавать наличие двух миров в этой истории: мир абстрактных понятий, которыми манипулируют нечистые на руку люди для достижения каких-либо целей, и мир живых переживаний, которые обогащают душу человека и развивают его разум, и также ясно нам становится, что трагический зазор между этими мирами подчас непреодолим. Уловить смысл названия нам помогают последние строчки книги (которые также представлены в заключительном кадре фильма), цитата из одной средневековой поэмы: "Лишь роза при имени прежнем, с нагими мы впредь именами"! Когда я впервые увидел эти две строчки на черном экране, меня пронзило такое глубокое ощущение жизни, что я едва не заплакал.

 

         "Снятся андроидам электрические овцы" Филиппа Дика (а также фильм "Bladerunner" Ридли Скотта).

         Это детективная история из не слишком далекого будущего, научно-фантастический нуар с философским подтекстом. Главный герой – опытный следователь, он охотится за преступными андроидами (искусственно выращенными людьми с заранее отмеренным сроком действия для выполнения тяжелых и опасных работ), считая что эти бездушные существа понимают лишь закон грубой силы. Но по ходу действия он сталкивается с такими проявлениями античеловечности, исходящими от самих же людей, что ему приходится не раз переоценивать свои моральные критерии. Говоря о названии, мы будем иметь в виду только книгу и оставим фильм в стороне, поскольку фильм назван иначе и имеет некоторые отличия от книги, хотя и сохранил основной комплекс идей первоисточника. Название книги может быть понято из разговора Декарда с женой (к слову сказать, в фильме Декард – холостой): в первой главе они препираются на житейские темы, полушутя угрожая друг другу всевозможными психотропными манипуляторами, и между делом затрагивают вопрос о том, чтобы завести себе домашнюю овечку (о детях вопрос не стоит). После этого мы погружаемся в основное действие, где Декарду приходится выслеживать беглых андроидов-рецедивистов, на счету которых несколько убийств и менее значительные преступления. На первый взгляд, типичное задание, однако, Декард проникается более личным интересом к беглецам, особенно к их харизматичному и очень опасному вожаку, чем этого требует его работа. Ситуация еще более усложняется, когда он влюбляется в одну девушку, которая оказывается андроидом, приговоренным к ликвидации... Ключевой вопрос книги (и фильма): а в чем же, собственно, заключается человечность? Что делает гомо-сапиенса Человеком? И что бы это ни было, оно вряд ли поддается механическим вычислениям...

 

         "С широко закрытыми глазами" Стэнли Кубрика (а также книга "Traumnovelle" Артура Шницлера).

         В этом фильме, снятом в очень личной, создающей ощущение присутствия манере (по мотивам повести австрийского психиатра Артура Шницлера), нам показаны несколько суток из жизни одной молодой семьи, в течение которых переворачиваются представления мужа и жены о самих себе и друг о друге и происходят такие открытия, от которых привычная жизнь грозит развалиться как карточный домик. Начавшись как семейная психологическая драма, фильм постепенно превращается в мистический триллер, и главные герои, а вместе с ними и зрители, начинают всерьез опасаться за собственный рассудок... Мы вовлекаемся в шокирующий калейдоскоп ситуаций и откровений, в которых препарируются семейная жизнь, любовь и страсть, супружеская верность и человеческое достоинство. И вопросы множатся один за другим: насколько привычная жизнь соответствует действительности, может ли нас коснуться что-то подобное, насколько хорошо мы знаем сами себя и своих близких, и что делать, чтобы избежать страшного? Авторский вывод неутешителен, и последнее слово, которое произносит жена, отвечая мужу на вопрос, как же им жить дальше и что же теперь делать: "Fuck" - здесь и ирония, и издевка, и приглашение – все в одном флаконе. Вероятно, нам остается лишь широко закрыть глаза на бездны губительных страстей в человеческих душах и, несмотря ни на что, жить дальше...

 

         "Сердца в Атлантиде" Стивена Кинга (а также одноименный фильм).

         Это одна из лучших, по общепринятому мнению, книг Стивена Кинга, в которой рассказано о жизни одного мальчика, а затем подростка и взрослого мужчины – в заштатном американском городке 1960-х годов, на войне во Вьетнаме и в Америке на исходе тысячелетия. (В фильме показана только первая – и наиболее яркая – часть книги, где главному герою одиннадцать лет, с прологом и эпилогом из взрослой жизни). Это история о детстве и взрослении, об отношениях детей и родителей, об искренности и лицемерии, о страхах и надеждах, о дружбе, героизме и первой любви. И конечно, там есть место сверхъестественному, в лице пожилого мистера Бротигана, обладающего телекинетическими способностями, которому главный герой помогает скрываться от агентов спецслужб и которого в итоге выдает его мать. Детство представлено здесь как зачарованное царство, полное ощущения новизны и приключений, на которое ведет непрестанную атаку мир взрослых со всей своей пошлостью, ложью и равнодушием. В фильме особенно остро подчеркнут этот контраст между тем, полным жизни мальчуганом, который попадал с приятелями во всякие истории, всегда поступал по совести и верил в добро, и близким к отчаянию взрослым мужчиной, который приехал в городок своего детства на похороны старого друга. Эта история – и в книге и в фильме – позволяет максимально остро почувствовать жизнь во всей ее неоднозначности и бережно оглянуться на свое прошлое... Есть такая пословица: дом там, где сердце. Мне кажется, название говорит нам как раз об этом...

        

         "Молодость без молодости" Мирчи Элиаде (а также одноименный фильм).

         Сложность этого названия состоит в его неоднозначности, в возможности двух противоположных прочтений – и при переводе на различные языки, смысл может склоняться в разные стороны: молодость без неопытности; либо: молодость при отсутствии молодости. Повесть Мирчи Элиаде и одноименный фильм рассказывают нам историю профессора Доминика Матея, лингвиста по образованию и идеалиста по характеру, который посвятил всю свою жизнь поиску первоисточника индоевропейских языков, праматери Логоса. В начале действия ему уже семьдесят лет, и он чувствует, что так и не успеет завершить труд всей своей жизни, и от отчаяния собирается покончить с собой. Но в тот же вечер в профессора ударяет молния, которая не только не убивает его, а напротив возвращает давно ушедшую молодость. И здесь начинается основное действие: ему приходится скрываться от нацистов, которые хотят исследовать его для выведения расы сверх-людей, совершенствовать свою работу над праязыком и заново испытать любовь к женщине, в которой он узнает перевоплощение своей давно умершей возлюбленной, потерянной им из-за его фанатичной преданности работе. Однако вскоре она также получает удар молнии, после которого начинает говорить на древних языках, помогая Доминику продвигаться в его работе. Но при этом она начинает стремительно стареть, и Доминик вынужден заново переживать агонию утраты – и все это на фоне его воспоминаний и сновидений о чем-то невнятном, но очень важном. И постепенно приходит неумолимое желание никогда не разлучаться с этой женщиной, и если нужно – принести в жертву любое свое достижение, чтобы она была счастлива. И приходит осознание того, что единственный идеальный язык – это любовь.