Живёшь ты в июне,
а я в сентябре,
ты в зелени юной,
а я в серебре.
Есть время промашек,
и время наград.
Ты – поле ромашек,
а я – листопад.
Весёлые чайки
и сумрачность век.
Привал на лужайке
и поздний ночлег.
В промозглом саду
за порогом темно.
Огонь разведу
и открою вино,
За время промашек
и время наград!
За поле ромашек,
За мой листопад.
Мы - волки,
И нас
По сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.
Мы, как на расстреле,
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живём вне закона.
Мы - волки, нас мало,
Нас, можно сказать, - единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.
Вам блюдо похлёбки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
Сугробы в молчании звёздном.
Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые всё туже.
Вы смотрите в щёлки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы, в сущности, - волки,
Но вы изменили породе.
Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале.
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.
И льстить и служить
Вы за хлебную корочку рады,
Но цепь и ошейник
Достойная ваша награда.
Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.
Профаны,
Прежде чем съесть гранат,
Режут его ножом.
Гранатовый сок по ножу течёт,
На тарелке красная лужица.
Мы
Гранатовый сок бережём.
Обтянутый жёлтою кожурой,
Огромный,
Похожий на солнце плод
В ладонях медленно кружится,
Осмотришь его со всех сторон:
Везде ль кожура цела.
А пальцы уж слышат сквозь
кожуру
Зёрна -
Нежные, крупные,
Нажмёшь легонько
(Багряная мгла!),
Кровью брызнули три зерна
(Впрочем, брызгаться тесно там -
Глухо и сочно хрупнули).
Теперь осторожно мы мнём
и мнём
Зёрна за рядом ряд.
Струи толкутся под кожурой,
Ходят, переливаются.
Стал упругим,
Стал мягким жёсткий гранат.
Всё тише, всё чутче ладони рук:
Надо следить, чтоб не лопнул
вдруг -
Это с гранатом случается.
Терпенье и нежность -
прежде всего.
Верхние зёрна - что?
Надо зёрна
Суметь
Достать в глубине,
В середине размять их здорово...
И прокусить кожуру,
И ртом
Глотками восторженно пить потом,
В небо подняв драгоценный плод
И
Запрокинув голову!
В. Солоухин. Родная красота (Для чего надо изучать и беречь памятники старины) - М.: Советский художник, 1966 - 32 с., илл. (Беседы об искусстве) 27000 экз.
За то, во-первых, что вполне подобен солнцу.
Как будто солнце чётко отразилось
В бесчисленных осколочках зеркальных,
Разбросанных по ласковой траве
(Как только солнце скроется за лесом,
Хоть бы один остался одуванчик
Раскрытым и цветущим - никогда!).
Но это к слову. Вовсе не за это
Люблю я скромный маленький цветок,
За то его люблю, что вечно жмётся к людям,
Что он растёт у самого порога,
У старенькой завалинки, у прясла
И самый первый тянется к ручонкам
Смеющегося радостно ребёнка,
Впервые увидавшего цветок.
Срывал я солнце голыми руками.
Легко сдувал пушистые головки.
И опускались лёгкие пушинки
На землю,
Чтобы снова расцвести.
Мой старый, добрый друг,
Наивный одуванчик...
На сорок первом году своей жизни я решил ликвидировать большое белое пятно в своей биографии – поохотиться за сморчками. В самом деле, каких только я не собирал грибов, в каком только виде я их не пробовал! Но всегда висел на душе тяжелый груз, постоянно точила одна и та же мысль – сморчки.
Ведь как мудро устроено в природе. Только что сошел снег. До первых июньских колосовиков, до основных августовских россыпей, до хрустящего осеннего рыжика так далеко, еще невозможно помыслить, и вдруг оказывается, что и теперь, ранней весной, вырастают прекрасные грибы.
Грибные подснежники! Как-то даже не верится. Зарождаясь в ледяной весенней земле, сморчки будут нести эстафету по апрелю и маю, чтобы передать ее беленьким дождевикам, бархатным подосиновикам, дружным ранним маслятам...
У нас в селе, насколько я помню, никто никогда не собирал сморчков. То ли непривычно ходить в лес сразу после снега, то ли потому, что сморчок редок, и коротко его время, и нужно ловить заветный час, охотников почти не встречается. Но тот, кто собирает, постоянен в своей привязанности к сморчкам и ждет апреля с большим нетерпением...
Сморчок для меня нечто таинственное. Подозреваю, что этот гриб, так же как папоротник или хвощ, – пережиток, остаток иных эпох, иного состояния земли. Недаром он растет одновременно с цветением волчьего лыка, реликтового ископаемого кустарничка...
Моя жена чрезвычайно мнительна по отношению к грибам. Когда она училась в медицинском институте, им читали лекции по гигиене питания. Почему-то у нее в памяти после этих лекций осталось впечатление об ужасной коварности этих грибов. Правда, что бледная поганка коварна. Съев бледную поганку, человек в течение многих часов не чувствует никаких признаков отравления. Потом начинает умирать. И никакие лекарства тогда уж не помогают. Но нельзя же зловещие качества бледной поганки переносить на все остальные грибы. Как-то в разговоре, не помню по какому поводу, я упомянул о сморчках. Тут же мне было сказано, что никогда в нашем доме не должно появиться ни одного сморчка, что этот гриб смертельно опасен и только очень опытные охотники могут позволить себе охотиться за сморчками.
– Да ведь все говорят: сморчки, сморчки – вкусный гриб, значит, едят, пробуют. В чем же дело?
– Дело в том, что рядом со сморчками растут строчки, которые не отличишь от сморчков неопытным глазом. А они-то, строчки, и таят в себе ужасную мучительную смерть. – Тут же по-медицински назван был яд, отравляющий организм, гельвеловая будто бы кислота, а также первые признаки отравления. Сухость во рту, перерождение печени, паралич и так далее...
Крыть было нечем, остался только один аргумент – опыт. На него-то я и рассчитывал.
Весна в этом году развивалась необыкновенным образом. Мы выезжаем в деревню в последних числах марта, чтобы успеть проскочить по зимнему пути и застать всю весну, начиная с капелей, через полное таяние снегов до цветения яблонь. В первых числах апреля все рушится, плывет, курится паром. Поют жаворонки, расцветает мать-и-мачеха, грачи хлопотливо таскают на старые липы тяжелые ветки, отламывая их на старых же полу развалившихся ветлах. Мы запоздали в этом году, ехали с огорчением, что многое уже пропущено, но попали неожиданно под устойчивые двадцатиградусные морозы с обжигающими северными ветрами...
К этому времени я запасся самыми первыми сведениями из книжки, а именно, что сморчки растут в апреле и мае, редко, но местами довольно обильно в широколиственных лесах, ивняках, на более или менее плодородной почве. Значит, в хвойные леса, куда ходишь по осени за рыжиками, меня теперь не тянуло...
Лесу я уделял три часа в день. За это время я успевал обойти столько, что ноги начинали всерьез гудеть. У нас леса не так, чтобы очень велики, не бескрайни, казалось бы, где устать. Но в рвении я обходил вокруг каждый ивовый куст (написано в книге, что сморчки особенно любят ивняк), шел все время зигзагами, колесил, кружился, петлял, изощрялся. Увы, лес был абсолютно пуст. То есть он был пуст, с моей грибной точки зрения. Сам по себе он жил бурной весенней жизнью...
Владимир Солоухин. Собрание сочинений в четырех томах. Том четвертый. Прекрасная Адыгене. Повесть. Этюды о природе. Третья охота. Григоровы острова. Трава - М.: Художественная литература, 1984 - 519 с. 100000 экз.
Владимир Солоухин. Собрание сочинений в четырех томах. Том третий. Письма из Русского музея. Черные доски. Время собирать камни - М.: Художественная литература, 1984 - 495 с. 100000 экз.
Владимир Солоухин. Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Рассказы. Приговор. Повесть - М.: Художественная литература, 1984 - 527 с. 100000 экз.
Владимир Солоухин. Собрание сочинений в четырех томах. Том первый. Стихотворения. Лирические повести - М.: Художественная литература, 1983 - 638 с., портр. 100000 экз.
Колодец...
Колодец вырыт был давно.
Все камнем выложено дно,
А по бокам, пахуч и груб,
Сработан плотниками сруб.
Он сажен на семь в глубину
И уже видится ко дну.
А там, у дна, вода видна,
Как смоль, густа, как смоль, черна.
Но опускаю я бадью,
И слышен всплеск едва-едва,
И ключевую воду пьют
Со мной и солнце и трава.
Вода нисколько не густа,
Она, как стеклышко, чиста,
Она нисколько не черна
Ни здесь, в бадье, ни там, у дна.
Я думал, как мне быть с душой
С моей, не так уж и большой:
Закрыть ли душу на замок,
Чтоб я потом разумно мог
За каплей каплю влагу брать
Из темных кладезных глубин
И скупо влагу отдавать
Чуть-чуть стихам, чуть-чуть любви!
И чтоб меня такой секрет
Сберег на сотню долгих лет.
Колодец вырыт был давно,
Все камнем выложено дно,
Но сруб осыпался и сгнил
И дно подернул вязкий ил.
Крапива выросла вокруг,
И самый вход заткал паук.
Сломав жилище паука,
Трухлявый сруб задев слегка,
Я опустил бадью туда,
Где тускло брезжила вода.
И зачерпнул — и был не рад:
Какой-то тлен, какой-то смрад.
У старожила я спросил:
— Зачем такой колодец сгнил?
— А как не сгнить ему, сынок,
Хоть он и к месту, и глубок,
Да из него который год
Уже не черпает народ.
Он доброй влагою налит,
Но жив, пока народ поит.-
И понял я, что верен он,
Великий жизненный закон:
Кто доброй влагою налит,
Тот жив, пока народ поит.
И если светел твой родник,
Пусть он не так уж и велик,
Ты у истоков родника
Не вешай от людей замка.
Душевной влаги не таи,
Но глубже черпай и пои!
И, сберегая жизни дни,
Ты от себя не прогони
Ни вдохновенья, ни любви,
Но глубже черпай и живи!
Варфоломей_С
Лигейя_Эдгара
