«Пятьдесят один год тому назад, в этот самый день 14 февраля 1805 г. ученики Казанской гимназии со своим директором и учителями собрались торжественно для открытия Казанского университета, величайшего благодеяния нашему краю, дарованного волею императора Александра I. В числе этих учеников, из которых слишком немного осталось уже в живых, был и тот, к чьему безмолвному гробу собрались мы теперь для последнего целования, для печального прощания на пороге неумолимой вечности и в тот же памятный день открытия. Есть в этом случайном совпадении чисел тайный, но прекрасный смысл, освещающий светом своим всю жизнь покойного. С открытием Университета открывалась блестящая будущность наук в нашем отдаленном краю. Современники рассказывают, какой жар знания, какое пылкое стремление к учению овладели тогда молодыми сердцами, для которых открывалась полная возможность удовлетворить благородному и чистому рвению. Талант и труд умственный не могли уже погибнуть в забвении: перед ними развертывалась широкая дорога. К этим молодым людям, лучшим первенцам нашего молодого Университета, принадлежал и покойный Н. И. Лобачевский, наш глубоко уважаемый начальник.

Его благородная жизнь тесно и неразрывно сплелась с историей Казанского Университета; она есть живая летопись Университета, его надежд и стремлений, его возрастания и развития. Первое известное имя в науке, принадлежавшее Университету, было его имя, лучшего питомца его. 

Не нам говорить здесь о его самостоятельных ученых трудах по математике и по его кафедре, давших ему известность и славу; скажем только о том, что он сделал для Университета. Вспомним, что он 19 лет сряду был избираем ректором: пример почти неслыханный в истории университетов.

Как наставник, он образовал несколько поколений учителей математики, обязанных ему всем своим развитием. Как администратор, он увеличил материальные средства науки в Университете и многим, очень многим Университет обязан единственно ему. Эти стены, эти красивые здания, окружающие главный корпус, эти богатства библиотеки и кабинетов обязаны существованием его неусыпной деятельности, часто одной его мысли.

Прощай же, благородный сеятель духа и мысли! В пустынную дорогу вечности тебя провожает искреннее чувство. Твой путь на земле был не даром, твое призвание исполнено честно, твое земное существование будет служить нам памятным образцом,— и благо тебе, великое благо, что ты дал нам жизнью прекрасный, не умирающий урок. Мир праху твоему и вечная память жизни!» (Надгробная речь, произнесенная профессором Н.Н. Буличем на торжественно обставленных похоронах Лобачевского; речь вызвала неудовольствие в высших правительственных кругах, и по доносу ректора духовной академии Агафангела против Булича было выдвинуто обвинение в атеизме и политической неблагонадежности – которое, впрочем, не имело последствий благодаря заступничеству некоторых друзей Булича).

В среднем возрасте, сообщает Н. П. Вагнер, «Николай Иванович был человек высокого роста, худощавый, несколько сутуловатый, с головой, почти всегда опущенной вниз, что придавало ему задумчивый вид. На этой гениальной голове была целая шапка густых тёмно-русых волос, которые слегка курчавились п торчали вихрами во все стороны. Под этими волосами кожа и мускулы были необыкновенно подвижны, так что Николай Иванович мог надвигать свои полосы почти до бровей. В последние годы его жизни они совсем поседели не столько от возраста, сколько от горя и жизненных невзгод. Глубокий взгляд его тёмно-серых глаз был постоянно угрюмым, задумчивым, а сдвинутые брови его расправлялись в очень редкие минуты веселого расположения, минуты, в которые Лобачевский поражал слушавших его необыкновенным добродушным юмором.

Сообщения других авторов мало отличаются от этого. Все авторы единодушно указывают на благожелательную отзывчивость, внимание к людям, с которыми он приходил в соприкосновение, особенно к тем, которые обнаруживали интерес к научной работе. Это подтверждается многими эпизодами. Самым характерным из них было его участие в судьбе И. А. Больцани. Это был молодой итальянец, который прибыл в Россию со странствующим итальянским книгопродавцем Бациаро. Этот книготорговец провел некоторое время в Казани; лавку его охотно посещали научные работники. Однажды А. Ф. Попов при посещении магазина застал Больцани за математической книгой. Присмотревшись, он увидел, что мальчик читает «Механику» Пуассона, сочинение отнюдь не легкое. Как оказалось, он действительно понимал не все, пропускал то, что ему было трудно, но все же читал Пуассона. Попов обратил на него внимание Лобачевского, который им заинтересовался, устроил ему возможность систематически учиться. Больцани скоро поступил в университет и окончил его магистром. Он достиг звания профессора и вел преподавание по кафедре физики. 

. 

Но дело было, конечно, не в этих внешних мелочах. Суть заключалась в том, что характеры супругов были совершенно различны. «Тогда как Николай Иванович отличался хладнокровием, спокойствием и рассудительностью,— рассказывает Н. П. Вагнер,— у Варвары Алексеевны был необыкновенно живой и вспыльчивый нрав. Случалось не раз, что она резко и долго выговаривала своему супругу за какую-нибудь неловкость, и во все это время Николай Иванович спокойно ходил по комнате взад и вперед, покуривая свою трубку с длинным чубуком». 

Приходится удивляться той разносторонности интересов, тому вниманию и труду, который вкладывал в это дело Лобачевский. По поручению общества он делал доклады о способе кормления скота, о посеве хлебных и технических культур, о хранении картофеля зимой, об устройстве водяных мельниц. Трудно даже представить себе, как мог он совместить это с научными исследованиями, которые он вел, со строительными работами, которыми он был занят в это время. Во всяком случае, он внес в управление собственным имением технические познания, которые он считал необходимым осуществить на практике в сельском хозяйстве. 

Между тем имение еще не было оплачено, а от Великопольского деньги не приходили. Это был человек совсем другого уклада; он много жил в столице, был театралом, даже поэтом, страстным игроком, широко расходовал средства. И деньги Лобачевского уплыли вместе с его собственным имуществом: как видно из одного официального документа, приложенного к переписке, В. А. Лобачевской пришлось даже его выручать. Чтобы выйти из затруднительного положения, пришлось заложить имение, а затем даже дом в Казани.

Очень возможно, что размах, который Лобачевский взял в своем хозяйстве, и без того не соответствовал ни его средствам, ни размеру имения. Соседи, привыкшие жить по старине, злорадствовали и немало отравляли Лобачевскому жизнь. 

С прекращением службы в университете положение значительно ухудшилось. Уменьшилось содержание, которое Лобачевский получал по службе. Хотя Лобачевский все еще числился на службе, Молоствов настоял, чтобы он освободил казенную квартиру; правда, он ходатайствовал о предоставлении Лобачевскому квартирных денег, но это ходатайство удовлетворено не было. Лобачевскому пришлось переехать в свой дом, что снизило его доходность. Это вызвало затруднения в уплате процентов по закладным. Николай Иванович этого не предусмотрел, в газетах появилось объявление о продаже дома для погашения задолженности. Варвара Алексеевна, которой услужливые друзья поспешили принести объявление, была этим очень удручена. Она бросилась к мужу с газетой в руках, осыпая его упреками. Различного рода запрещения на имущество Лобачевских накладывались неоднократно и публиковались. Это очень отравляло их жизнь. На этот раз пришлось сделать заем у частного лица, что очень осложнило положение. Позднее, уже после смерти Николая Ивановича «Слободку» пришлось продать.

Но материальные затруднения отнюдь не были самым тяжелым из испытаний, выпавших на долю Лобачевского в его семейной жизни. Смерть не раз входила в его дом, унося его детей, причиняя ему тяжелое горе. 

Как это ни удивительно, но мы не знаем в точности, как велика была семья Лобачевских в различное время. Установить это не так просто. Дочь Лобачевского В. Н. Ахлопкова в своих воспоминаниях говорит, что родители прижили 15 детей; совсем несообразную цифру (18 детей) указывает сын Лобачевского Николай. По-видимому, некоторые из детей погибли в очень раннем возрасте, может быть, даже при рождении. Но и число выживших детей было довольно значительно: по указаниям в послужном списке Лобачевского, их было семь: четыре сына и три дочери. Дети были нездоровые, одна из дочерей, Надежда, умерла очень рано. Вскоре после ухода Лобачевского из университета заболел старший его сын Алексей, его любимец, очень на него похожий. Заболел он туберкулезом легких, все усилия спасти его были тщетны; он умер на руках своего товарища Владимирского. Лобачевский очень тяжело переживал эту утрату. Сама Варвара Алексеевна незадолго до этого перенесла тяжелую болезнь. Во время гибели старшего сына она была беременна; по-видимому, в связи с этим несчастьем она родила болезненного недоразвитого сына, который однако дожил до тридцати лет. Но и второй его сын Николай принес мало радости родителям. Он не окончил университета, перешел на военную службу, которая тоже, по-видимому, проходила неудачно. (После смерти отца он за растрату казенных денег был сослан в Сибирь и влачил там, со своей семьёй, очень жалкое существование. В г. Мариинске его случайно встретил один из учеников «незабвенного Николая Ивановича», который с его слов составил воспоминания, опубликованные в «Историческом Вестнике» в 1895 г.). 

Лобачевский всегда с большим вниманием, даже с предупредительностью относился ко всем, кто имел к нему нужду — к товарищам, к подчиненным, может быть, даже более всего к студентам; об этом, как уже указывалось, свидетельствуют многочисленные эпизоды, о которых рассказывают посвященные ему воспоминания. Теперь он чувствовал себя оставленным почти всеми, с кем прежде приводила его в соприкосновение работа, кто прежде так охотно посещал его гостеприимный дом. Не выпуская изо рта своей длинной трубки, он сидел угрюмый и мрачный. Ужаснее всего было то, что он стал терять зрение. Часто это ставят в связь с его бисерным почерком. Конечно, это обстоятельство могло иметь некоторое значение, но главная причина была не в этом. Непрерывная работа, постоянное умственное напряжение и тяжелые переживания, не прекращавшиеся, можно сказать, в течение всей его жизни, вызвали ранний склероз; этим объясняются и другие явления, которые вскоре обнаружились. Изредка только то или иное проявление к нему внимания, та или иная удача приносили ему утешение, на некоторое время поднимали его настроение. Он получил высокий орден (правда, через год после того, как тот же орден получил Симонов).

По случаю столетнего юбилея Московского университета он был избран почетным его членом. Ректор известил его об этом письмом следующего содержания: «Императорский Московский университет, в уважение государственных и ученых заслуг Вашего превосходительства, избрал Вас своим почетным членом, с полною уверенностью в содействии Вашем всему, что к успехам наук и благосостоянию Университета способствовать может. Препровождая при сем диплом на это звание, а также серебряную медаль, выбитую в память столетнего юбилея, и по одному экземпляру изданных к тому времени сочинений, Совет Университета имеет честь покорнейше просить Ваше превосходительство о получении их не оставить уведомлением». Еще раньше Лобачевский был избран почетным членом Казанского университета. Однако внести действительное утешение в его угасавшую жизнь все это уже не могло.

Гранит Науки