Более двадцати пяти лет я проповедую и, признаться откровенно, едва решился говорить и писать на эту тему. Волнуюсь, потому что это слово касается и меня не в меньшей степени, чем и любого из вас, дорогой читатель.

 

Довелось мне познакомиться с человеком, которого покорила и привела к Господу нежность матери, хотя сама она уже была на грани отчаяния. Молодой человек рассказывал: «Я был единственным сыном. В детстве ходил на собрания, а когда вырос, полюбил гулянье, стал

выпивать, приходил домой за полночь. К уговорам матери я был безнадежно глух. Убитая горем, она обратилась за советом к приезжему проповеднику: "У меня уже нет сил терпеть его черствость. Я решила поступать с ним, как и он со мной: не буду готовить обед, стирать белье и ждать его по ночам". "Есть у меня совет,— ответил брат,— но не знаю, сможете ли вы ему последовать. Не говорите больше сыну ни о

собрании, ни о Боге, но к его приходу пусть у вас всегда будет горячий ужин, теплая вода и выглаженная одежда. Предложите все это ему с любовью. Когда он уйдет, не устаньте взывать к Богу. При ваших усердных молитвах и чистом сердце это не будет потворством греху. Одержать победу в этой борьбе вам поможет Господь".

Шло время. Мать так и поступала, но я, разумеется, ничего об этом не знал. Я не слышал ни одного упрека, мне не к чему было придраться: все было готово вовремя и никто мне не надоедал приглашениями, мне не на что было отвечать грубостью. И я не мог спокойно, как раньше, бродить по улицам. А когда однажды, проснувшись, я услыхал тихую молитву плачущей матери, сердце мое дрогнуло, я не в силах был больше удерживаться и опустился рядом с ней на колени... Доброта и нежность победили меня. Я плакал и молился Богу, научившему мою мать такой спасительной нежности. Не познав Господа, она никогда сама не смогла бы проявить столько терпения и любви ко мне».

 

Вспоминая этот случай, я хочу сказать вам, что тоже приветствую только ту нежность, которая несет с собой спасение души, а не ту, которая усыпила и погубила Самсона... Я пою осанну Богу нежности и буду бесконечно восхищаться и превозносить ласки Христовы, явленные и мне, недостойному грешнику. От одного этого слова «нежность» мою душу заливает необъяснимой теплотой и какой-то влажный комок подступает к горлу. Трудно найти человека, которого бы не умиляло и не трогало до слез это божественное чувство. В нежности нуждаются дети и старики, цари и последние нищие. С какой теплотой вспоминает царь Соломон: «Я был сын... нежно-любимый... у матери моей»

(Притч. 4, 3).

И любовь-то бывает разная!

Ученики Христа жили по этому благословенному правилу: «Мы могли явиться с важностью, как Апостолы,— пишет один из них,— но были тихи среди вас, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими».

 

У кого же они научились такой материнской доброте и чуткости? Кто был так отзывчив и всегда душевно расположен к людям?

Слушайте: «Я Сам приучал Ефрема ходить, носил его на руках Своих... Узами человеческими влек Я их, узами любви... и ласково подкладывал пищу им» (Ос.11, 3—4). Сколько Отцовской нежности в этих словах!

Можно было бы горько, безутешно рыдать, если бы это слово было сказано только какому-то единственному или особо достойному человеку. Но это дышащее любовью слово обращено к вам, дорогой читатель, если вы даже никогда не знали и не слышали о Боге. Это влечет вас к Себе Тот, Кто знает совершенно точно, что вы более, чем кто-либо другой, нуждаетесь в любви и сострадании. Никто, кроме Него одного, не освободит вашу обремененную грехами душу от мучительных упреков совести. Никто так великодушно за одно лишь слово «прости» и «будь милостив ко мне, грешнику» не простит все ваши грязные и постыдные дела и не снимет тревогу с вашего сердца о вашем будущем. Мало того, Бог живой и всемогущий, Которого вы не хотели знать и, возможно, над Которым смеялись, вовеки не вспомнит ваших

прежних грехов, а наоборот, подарит вам вечное счастье. Богу будет очень приятно видеть вас вечно радующимся и спасенным от адских мук. Этот жест Божественной любви — есть подарок, благое даяние Самого Бога вам лично!

 

Дорогой друг! Не ощущаешь ли и ты сегодня нежного влечения Спасителя и ласкового прикосновения Его святых рук к твоей одинокой душе? Не уклоняйся от Него, потому что только под крыльями Его ты можешь найти покой и будешь безопасен.

Я не сообщу тебе новости, что время, в которое мы живем,— последнее, роковое, судя хотя бы по тому, какими стали люди. В Слове Божьем еще около двух тысяч лет назад был дан удивительно точный портрет современного человека: «люди будут... горды, надменны... недружелюбны, непримирительны, клеветники... жестоки... предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы...» (2 Тим. 3, 2—4). Я не желаю надолго останавливаться в этой страшной картинной галерее, хотя многим было бы очень полезно увидеть здесь свое неприглядное изображение. Люди словно разучились бескорыстно любить, стесняются сказать ласковое слово, не говоря уже о том, чтобы попросить прощения за причиненные оскорбления; стыдятся даже простых сердечных слез.

 

Вспоминаю случай, описанный А. Толстым. У царя Петра I умерла мать, и он плакал безутешно. Его молодая жена сказала: «Ну, поплакали и будет, чать цари». Услышав это, он поглядел на нее бешеными глазами и сказал: «До смерти не прощу тебе, один раз открылось сердце — и то растоптала».

 

Леденит душу такая бессердечность. Можно было бы отнестись мягче, душевней, как ротный фельдшер, о котором мне довелось однажды слышать. К нему пришел солдат, не может рукой шевельнуть, у него под рукой нарыв на нарыве!

— Ох, друг ты мой, я боюсь, не смогу тебе помочь. Потерпи, завтра приедет полковой врач.

Не спал солдат уже которую ночь! Едва дождался утра, пришел на прием.

— Что у тебя? — не оборачиваясь, спросил врач.

— Болит страшно,— взглядом показал солдат на плечо.

— Поднимай гимнастерку, да поживей!

— Не могу, печет, сил нет...

— Давай, давай, мне некогда.

Сердце останавливается, еле поднял он руку. Тот глянул и как бичем хлестнул:

— Резать!

У солдата пот холодный выступил:

— Не могу я, доктор...

— Дело твое. Следующий, кто там?

Поплелся солдат в казарму, сердце надрывается, тело горит огнем. Промаялся еще сутки и решил снова пойти к фельдшеру:

— Браток, ну хоть чем-нибудь помоги!

— Что же мне делать с тобой, родимый? Ладно, давай сначала потихоньку подними гимнастерку. Вот так, подержи ее над головой здоровой рукой, а я как-то облегчу твои страшные раны. Потерпи, милый, чуть-чуть.