Юрий Павлович Казаков. [1962].

Фотопортрет работы Александра Лесса.
 

«Автор может и должен писать, он уже писатель…»
А.Т. Твардовский. Из внутренней рецензии на рассказы Ю. П. Казакова, 1958.

Юрий Павлович Казаков не был автором «Нового мира».

Сегодня это видится странным, если не сказать, загадочным, обстоятельством.

За давностью лет трудно понять, почему журнал, столь чуткий ко всем глубинным явлениям тогдашней жизни и литературы, оставил своих читателей без публикаций такого уникального художника как Казаков.

Казалось бы, все обстоятельства были за то, чтобы именно «Новый мир» открыл Юрия Казакова. Второе редакторство Александра Твардовского в журнале – с 1958 по 1970 годы – полностью совпадает с периодом творческой зрелости Казакова.

Самые плодотворные годы – и для великого редактора и для великого рассказчика.

И Твардовский, и Казаков помнятся нам, как писатели примерно одного художественного и общественного ряда. Оба взращивали в своем читателе попранные сталинизмом достоинство, свободомыслие и выстраданную, не казенную любовь к отечеству. Оба носили в сердце незаживающие личные трагедии, которые были трагедиями всего народа: коллективизация, репрессии, война.

К тому же и по корням своим они были земляками.

Юрий Казаков появился на свет в Москве 8 августа 1927 года. Его родителям – вчерашним смоленским крестьянам – «подняться из низов» в шумной столице не удалось.

Отец Казакова – Павел Гаврилович – работал слесарем. В 1933-м за нелояльные разговоры его арестовали. Вернулся старший Казаков в Москву после лагерей и ссылки – в середине 1950-х, когда сын уже вырос Мать Юрия Павловича – Устинья Андреевна – была работницей завода Бадаева, потом трудилась санитаркой в больнице.

Когда Юрию исполнилось пятнадцать лет, он вдруг страстно полюбил музыку. Сначала он учился играть на виолончели, затем перешел на контрабас. Но, окончив восьмилетку, сначала поступил в строительный техникум, а уже после его окончания, в 1946 году – в музыкальное училище им. Гнесиных на класс контрабаса. После его окончания в 1951 году Юрий периодически играл в джазовых и симфонических оркестрах, на танцах, так как найти постоянное место в оркестре было проблематично. Одновременно с этим он подрабатывал написанием материалов для газет. В 1953 году он поступил в Литературный институт и в 1958 году успешно его окончил.

Казаков всю жизнь думал о написании большой прозы, посвященной судьбам своих смоленских предков. И кто же, как не Твардовский, был бы способен поддержать замысел писателя, помочь отложить в сторону все случайное, напрасно отнимающее силы (вроде перевода трилогии Абдижамила Нурпеисова) и создать именно то, к чему его звали родовая память и огромный художественный дар.

В 1960 году Юрий Казаков записывает в дневнике: «В младенчестве слушал я рассказы матери о своей родине, о Смоленщине, и чем взрослее становился, тем ярче, законченнее представлял все обычаи, язык своих дедов... А в первый раз попал я на землю отцов своих в 1947 году, мальчишкой совсем, и все еще было разбито и сожжено, Ржев и Вязьма зарастали травой, и люди жили в землянках. Приехал я в ту степную равнинную полосу, которая лежит на востоке Смоленщины, в Сычевском районе, и как только пошел первый раз полем в деревню матери своей, увидел холмики братских могил, забрел на кладбище с разобранной, разбитой стеной, вдохнул полевой ромашковый, сенной, клеверный дух – меня затрясло, комок стал у меня в горле, и теперь те поля и перелески, те облака и небо, те широкие пыльные дороги – моя родина...»

Что же помешало Твардовскому разглядеть в молодом писателе родную душу?

…Свои рассказы Казаков передал в «Новый мир», очевидно, в 1957 или 1958 году.

Передал, скорее всего, по совету близкого знакомого – Николая Павловича Смирнова, редактора альманаха «Охотничьи просторы».

Возможно, Смирнов сам отнес рассказы своего товарища в редакцию.

Здесь необходимо сделать отступление и рассказать о человеке, который так много сделал для Юрия Казакова в самом начале его литературного пути.

Николай Павлович Смирнов (1898 – 1978) был не только старым «новомирцем».

Он был первым советским специалистом по творчеству Бунина.

Был известен литературной Москве как редактор, одинаково уважаемый Михаилом Шолоховым и Борисом Пастернаком.

Смирнов родился в семье последнего городского головы знаменитого приволжского Плёса, братья его отца дружили с Исааком Левитаном.

В 1926-м – в 28 лет! – Николай Смирнов стал ответственным секретарем «Нового мира», а восемь лет спустя, в 1934-м, был арестован, стоически прошел тюрьмы и лагеря.

Облик Николая Павловича, стиль его общения и писаний – все было исполнено старинного, не показного служения русской словесности.

Именно Смирнов весной 1946 года выловил из потока рукописей повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» и сделал все необходимое для ее скорейшей публикации.

Безупречные манеры Николая Павловича, его красивая русская речь и «старомодные» стихи – большинству всё это казалось отжившим и нелепым. Но для понимающих – это было невероятно притягательно. Среди таких немногих оказался и молодой Казаков, начинавший свое стремительное восхождение к вершинам русской прозы.

Юрий мечтал печататься в альманахе «Охотничьи просторы», который впервые вышел в 1950 году, и Николай Павлович оказался первым его редактором. Для этого альманаха Смирнов задал чрезвычайно высокую художественную планку. Ориентиры: Тургенев, Толстой, Бунин, Куприн. А еще – прекрасные дореволюционные охотничьи журналы, которыми Смирнов зачитывался в детстве.

Постоянными авторами «Охотничьих просторов» были Иван Соколов-Микитов, Михаил Пришвин, Константин Паустовский, Виталий Бианки, Геннадий Снегирев, Николай Сладков, Владимир Лидин, Олег Волков и даже Тур Хейердал.

В 1955 году Казаков дебютировал в «Охотничьих просторах» с рассказом «Неизвестные края». Через три годы вышел рассказ «Дым».

Смирнов переписывался с вдовой Бунина и Борисом Зайцевым, и даже печатался в парижской «Русской мысли» с мемуарными очерками.

Когда Юрия Казакова пригласили во Францию, Смирнов снабдил его некоторыми

рекомендациями и парижскими адресами.

Личное и эпистолярное общение Николая Павловича и Юрия Павловича продолжалось около пятнадцати лет. Правда, сохранилось только два письма Юрия Казакова к Смирнову.

И, увы – ни одного письма Николая Павловича к Казакову (они могли погибнуть в 1983 году во время разграбления дома Казакова в Абрамцево).

В 1988 году Зоя Павловна, сестра Николая Смирнова, передала письма Юрия Казакова его вдове Тамаре Михайловне. Литературовед и краевед Олег Переверзев (ныне живущий в Иваново) подготовил их для публикации в «Новом мире».

За предисловием к письмам редакция собиралась обратиться к Валентину Распутину, который хорошо знал и Казакова и Смирнова.

Олег Константинович Переверзев написал в редакцию «Нового мира»: «Безусловно, прекрасно, если письма дадут повод высказаться о Ю. Казакове – В. Распутину. Каждое его выступление – событие. И, если это состоится, будет с интересом встречено и поклонниками Казакова, и почитателями Распутина. Тем более, что мне, например, не встречалось высказываний Распутина о Казакове. Поэтому лучшего автора предисловия и пожелать трудно <...> Надо бы так же сказать хоть кратчайше и об адресате Ю. Казакова <...> Мне доводилось не однажды слышать, с каким уважением произносил его имя член редколлегии А.М. Марьямов, называя Н<иколая> П<авловича> старейшим автором журнала. Согласитесь, что помнить своих авторов всегда было в традициях «Нового мира», да и вообще любого порядочного издания...»

По каким причинам не состоялась та новомирская публикация мы не знаем.

Скорее всего, редакция сочла ее слишком камерной на фоне громких «перестроечных» произведений, которыми был переполнен тогдашний портфель «Нового мира».

Написал ли тогда что-то о Казакове и Смирнове Валентин Распутин – тоже неизвестно. Возможно, эта рукопись еще найдется в архиве автора «Живи и помни».

С К.Г. Паустовским

 

В 1958 году советские писатели К. Паустовский и В. Панова дали Юрию Казакову блестящую рекомендацию для вступления в Союз Писателей СССР.

Остается добавить, что представляемые письма передала мне для нынешней публикации Тамара Михайловна Судник-Казакова – жена Юрия Казакова.

27.111.59
Дорогой Николай Павлович!
Не откажите в любезности прислать мне адрес В. Д. Пришвиной. Я хочу послать ей книгу с «Арктуром»  – она вышла уже и Арктур посвящен памяти М.М. Пришвина.
Как дела с моими рассказами? Понравились ли Вам они? Кстати, хочу сообщить Вам, что   Арктур только что опубликован и в Чехословакии в журнале «Всемирная литература» №1.      Я рад, что мой бедный слепой пес так далеко забежал. Сейчас я живу в Дубултах и пытаюсь писать нечто вроде повести. Т.к. повестей я не писал еще, то хитрю сам с собой, уверяя себя, что пишу просто большой рассказ.
В этом рассказе речь у меня идет о лесничем, о лесе и прочих лесных делах. Если хотите, могу Вам дать его для «Ох<отничьих> прост<оров>», когда кончу.
В Дубултах работала одна женщина из журнала «Вопросы литературы». Она сказала, что ленинградский молодой критик Нинов пишет для журнала большую статью о Бунине. Т.к. у Вас есть много неизвестных материалов о Бунине, то, м.б., Вы захотите поделиться с этим Ниновым? Он критик более или менее прогрессивный, и я думаю, о Бунине пишет в тонах самых положительных.
Я разузнаю его адрес, и если Вы согласитесь поделиться с ним чем-нибудь из материалов – свяжу его с Вами.
Напишите, что Вы думаете на этот счет.
Весна уже, Н<иколай> П<авлович>! Скоро, наверное, опять в бега ударимся? Вы в Плёс, конечно, а я хочу побродить по средней полосе. Север мрачноват и не для меня. Если я начну писать о Севере, как чувствую его, то не поздоровится разным хлюстам от литературы, а еще более, пожалуй, мне.
Николай Павлович, а Вы привлекли бы меня к «Охотничьим просторам», а? Серьезно, очень люблю все это и был бы хорошим Вам помощником.
Ну, до свидания! Будьте здоровы и всего Вам доброго!
Жду письма. В Дубултах я пробуду до середины апреля, а потом сразу в Малеевку на семинар молодых рассказчиков.
Ваш Ю. Казаков.

Казаков интересуется в начале письма: «Как дела с моими рассказами?»

Очевидно, речь идет именно о рассказах, переданных Смирновым в «Новый мир».

Узнав о том, что рассказы Казакова Твардовский отклонил, Николай Павлович не стал торопился – огорчать Юрия.

Сохранилась внутренняя рецензия Твардовского на рукопись Казакова, датированная 1958 годом. Во многом она справедлива. Но справедлива лишь к той подборке рассказов, с которой познакомился Александр Трифонович.

Подборка была не самой сильной.

Возможно, до «Нового мира» папка с рассказами «гуляла» еще по нескольким изданиям. А молодой писатель за это время, естественно, изменился, повзрослел, избавился от того, в чем Твардовский его упрекает.

…И, наверное, это хорошо, что Казаков, с трепетом относившийся к каждому слову в свой адрес, так никогда и не увидел отзыва Твардовского.

«Автор явно талантлив, но по молодости притворяется пожившим, усталым, познавшим будто бы “тщету всего земного”, горечь и безнадежность утрат, неизменность “вечного кругооборота” – юность – старость и т. п. Все эти настроения и мотивы в готовом виде взяты из литературы, более всего от Бунина, который весьма сильно определяет и само письмо молодого автора, например, слишком усердно эксплуатируемая детализация всевозможных запахов. Оттуда же, думается, и “галерея” отвратных типов вроде любителя “легкой жизни” Василия Ионкова, Николая (“Некрасивая”), “лешака” из одноименного рассказа. Они наблюдены верно, но как-то односторонне, абстрагированно от множества жизненных сложностей, связей, так сказать, “в чистом виде”.
Вообще, по молодости опять же, автор думает, что чем более освобожден его рассказ от жизненных, временных примет, тем он “художественнее”. Особо показателен в этом смысле рассказ “Дым”, где есть “отец”, “сын”, “отец отца” в их отношении к природе, цветам и запахам, в их ощущениях биологического (возрастного) счастья юности и горести старости, но нет ни намека на практически-жизненную принадлежность их, кто – кто – неизвестно. А ведь это так важно, что “дед”, например, был мужиком, а “отец” генералом или бухгалтером, а сын учится и кем-то собирается быть. Другая цена была бы всем этим росным травам, запахам земли и воды, даже мыслям о юности, счастье, старости и смерти.
Словом, автор может и должен писать, он уже писатель, но, видимо, уже “вкусил меда” неумеренных и безответственных похвал, уже очень влюблен в себя, уже повторяется в своих излюбленных (заемных) мотивах и приемах “художественности”, уже кокетлив. Но хочется думать, что он это все преодолеет, взявшись за дело посерьезнее, с чувством большей ответственности перед читателем, с ясным осознанием того, что в искусстве на одних “росах”, “ дымах” и т. п. далеко не уедешь.

Из представленных рассказов лучше других “На острове”, его, может быть, можно было бы напечатать, если бы автор сообщил ему несколько больше живой “прозаичности”, т. е. дал бы своим героям, помимо возраста и желания “счастья”, еще и какие-нибудь реальные черты их жизненной деятельности: что, например, ревизует этот “ревизор” и что делает героиня на своей должности, а то ведь и “ревизия”, и “метеостанция” это лишь условный фон, так только – “для красоты”».

Похоже, что в 1962 году Твардовскому хотелось видеть в Казакове того писателя, который был еще «в проекте». Александр Трифонович будто торопил приход в литературу Василия Белова, Виктора Астафьева, Федора Абрамова, Валентина Распутина… Но Казаков, арбатский мальчишка со смоленскими корнями, не умел и не хотел быть кем-то другим. Он хотел остаться в литературе Казаковым.

Вряд ли отзыв Твардовского на рассказы Казакова читал Георгий Семенов, но в своем мемуарном очерке о Юрии Казакове он как будто отвечает Александру Трифоновичу:

«Он (Казаков – Д.Ш.) заранее знал, предчувствовал, что из жизненных явлений и событий, окружавших его, принадлежит ему, а что проходит мимо… В этой особенности заключена высокая нравственность художника: не браться за чужое, хотя, может быть, и очень заманчивое, великое по сути своей, дело. Скольким же из нас, ныне здравствующим и ушедшим в небытие, не хватало этой малой малости — браться за свое дело и не зариться на чужое! Никакие советы, пожелания.., не способны “улучшить” истинный талант. Все это, как горох об стену, отскакивает от художника, только мешая ему… Хотя, надо сказать, что Юра Казаков, насколько я знаю, никогда не таил зла на редактора, отвергшего его рассказ. Ни слова упрека не бросал он тому, кто из редакторского своего кресла протягивал ему возвращаемую рукопись…»

Дружба Георгия Семенова и Юрия Казакова, их благотворное взаимовлияние, крепкие и ничем не омрачаемые отношения Семеновых и Казаковых (длящиеся до сих пор!) – они достойны отдельной повести, а пока приведу лишь одну надпись на книге: «Удивительному писателю, дорогому человеку – Юрию Казакову с нежной любовью. 14 февраля 1966. Г.В. Семенов». Сделав эту щедрую надпись, Георгий Витальевич счел ее недостаточно сердечной и приписал: «Кланяюсь тебе в ноги, радостный мой, прекрасный, вечный писатель!».

А книга та называлась: «Распахнутые окна» (М., «Советский писатель», 1966).

Юрий Казаков. 1962. Рисунок Георгия Семёнова.

Второе из сохранившихся писем Юрия Казакова, адресованных Николаю Смирнову, написано десять лет спустя, в 1969 году. Это письмо счастливого человека и счастливого писателя. У Юрия Павловича свой дом в Абрамцево, растет сын, он издается не только в СССР, но и в Европе. Он мечтает написать книгу о Бунине. И никакой обиды на «Новый мир» не держит. «От счастливого — идет счастье…» (Марина Цветаева).

Абрамцево
21 января 1969
Дорогой Николай Павлович!
Никак не собрался я к вам ни заехать, ни позвонить – знаете, в Москве я теперь бываю редко и все обыденкой, и в такой мелкой дурацкой кутерьме, что на хорошего человека, как правило, и времени не остается.
А поговорить бы нам надо!
Все-таки не оставляет меня мысль написать о Бунине. В частности, даже вознамерился я взяться хотя бы за описание виллы Бельведер и как я ее искал в Грассе, как нашел, наконец... И как внутрь вошел.
Но не только, конечно, о вилле, но и об И<ване> А<лексеевиче> – как он там жил, и про мистраль (где он у него, кстати, описан? – страшно так, ночью – как сидит И<ван> А<лексеевич>. Тьма везде и дует этот мистраль – не в «Жизни Арсеньева» в конце? Или в каком-то маленьком рассказе последних лет? Я читал – забыл, где...) – и про то, как ждал он Нобелевской премии и разное другое.
Страниц 20-30 хочу для зачина написать, да страшновато, надо писать об этом на уровне «мировых стандартов», как у нас любят говорить.
Да и многое мне еще не ясно.
Хочется с вами поговорить.
И о Пришвине еще – вот скоро весна света.
Боюсь вас звать к себе, не знаю, любите ли вы в гости ездить.
А здесь вообще хорошо, морозы только вот задавили: как вечер, так 30-35! но в доме у меня тепло, просторно.
Сын мой уже топочет по дому, радуется жизни. Я сижу днем, смотрю на птиц в окно, на снег, на лес – а в соседней комнате (детской) мама баюкает Алешку тем же голосом и теми же словами, как и меня – 40 лет назад! И он тоже засыпает; у меня это осталось: голос матери, дремота от колыбельной, счастье тепла, засыпания, здоровья.
Странно!
Вообще многое из прошлого кажется странным. Вот уже два года прошло со времени моей парижской жизни, и мне самому уж не верится, что говорил я, виделся с М. Шагалом, Б. Зайцевым, Адамовичем, Арагоном, перезнакомился с кучей князей и графов – и не потому даже, что они особенные люди, а потому что видеть их, говорить с ними для нас почти полная невозможность.
А если кому-то выпадает это, то как лотерейный билет.
Как вы поживаете?
У вас ведь вышла недавно книжка? Пришлите! А я вам свою – скоро выйдет, вот-вот сигнал будет. Там есть несколько вещей, которые, вы, м.б., не знаете.
Кстати, если приедете – послушаете у меня записи Б. Зайцева, Адамовича, и всю православную службу и еще – оперу, написанную по моему рассказу «Двое в декабре».
А загадочные все-таки судьбы писателей! Вот обо мне со всех сторон пишут диссертации, монографии, дважды выдвигали меня в кандидаты на Нобелевку, переведен я во всем мире, статей обо мне – тысячи (без преувеличения!). А как радовался Бунин, если где-то что-то его переводили.
Еще раз говорю: странно все это.
Напишите мне, пожалуйста!
Самый сердечный привет и наилучшие пожелания.
Ваш Ю. Казаков.
Адрес мой: Абрамцево, Московск. обл. Загорского р-на. Поселок Академиков, дача 43.

Юрий Казаков на крыльце своего абрамцевского дома. Июль 1970. Фото Виктора Лихоносова.

Последняя часть письма вызывает улыбку. Кажется, что 42-летним мужчиной овладело мальчишеское бахвальство. Но не ради красного словца Казаков пишет о Нобелевке и своей мировой славе. Ему очень хотелось, чтобы старый собрат по литературе почувствовал гордость за своего бывшего подопечного.

Дом Юрия Казакова в Абрамцево. Июль 2002. Фото Дмитрия Шеварова.

Тамара Михайловна Казакова вспоминает: «У Юры было несколько адресатов, которым он писал именно в таком стиле».

Мемориальная доска на Старом Арбате. Фото Дмитрия Шеварова.

В 2008 году на Старом Арбате (дом №30) открывали мемориальную доску Юрию Казакову. Слово о писателе сказали Сигурд Шмидт, Савва Ямщиков, Евгений Евтушенко и Валентин Распутин. Никого из них уже нет в живых…

Но вернемся в 1960-е.

Публикаторы «Новомирского дневника» Твардовского (Александр Твардовский. Новомирский дневник. Том первый 1961-1966. Москва. ПРОЗАиК. 2009) пишут в комментариях: «Юрий Павлович Казаков попал в поле зрения А.Т. Твардовского, когда предложил “Новому миру” подборку рассказов. Отклонив их, редактор отметил талант молодого автора, находившегося под сильным влиянием Бунина. Внимание к Казакову за рубежом во многом объяснялось участием его в альманахе “Тарусские страницы”, подвергшемся разносу в советской печати. Особенно резко критиковались рассказы Казакова».

Этот комментарий относится к двум записям о Казакове из дневника А.Т. Твардовского. Обе дневниковые записи относятся к марту 1962 года, когда Твардовский с группой советских писателей находился на конгрессе Европейского сообщества писателей, проходившем в марте 1962 года во Флоренции и посвященном взаимодействию мировой литературы и СМИ.

«12 марта 1962.
Напряженное, изнурительное безделье этих дней, групповое хождение и т. п. Всего и делов, что сказал вчера три фразы в микрофон для... швейцарского радио да ответил на несколько вопросов репортера буржуазной газеты о Тендрякове, Казакове, о “НМ”»

«19 марта 1962.
Вечером.
Спрос на Евтушенку, Вознесенского, Казакова (интервью, портрет на страницу), Аксенова определяется исключительно характером нашей критики этих авторов – браним, пугаемся, видим тут бог весть какую опасность – да-подай».

«В. Лихоносов в гостях у помещика Ю.П. Казакова. Июль 1970. Абрамцево». Снимок и подпись Виктора Лихоносова.

Полтора года спустя Твардовский публикует в «Новом мире» (1963, №11) рассказ «Брянские» – никому неизвестного учителя из Анапы. Так в одночасье в русскую литературу вошел писатель Виктор Лихоносов.

Сегодня Виктор Иванович остался, очевидно, единственным, кто знал и Твардовского, и Казакова. Да что там знал! – он любил и Александра Трифоновича, и Юрия Павловича. Преданно и благодарно – Твардовского. Как старшего брата – Казакова. С Юрием Павловичем его связывала долгая дружба. Кому, как не Лихоносову, знать ответ на вопрос, почему имя Казакова так и не появилось в «Новом мире» при жизни Юрия Павловича.

Я написал Виктору Ивановичу в Краснодар и вот его ответ.

А.Т. Твардовский любил оценивать произведения выражением «существенное содержание». Он и у Бунина (можно предположить) «Митину любовь» и «Легкое дыхание» ставил вслед за «Деревней» и «Суходолом». Он ценил п о ч в у, народность, социальность. А «Осень в дубовых лесах» или «Адам и Ева» для него и его журнала вещи почти праздные.
Ю. Казаков, С. Никитин, Г. Семенов – писатели нового веяния. Твардовский и Паустовского считал поверхностным, книжным (оно в общем-то так и есть). В советской истории было очень много страданий, и Твардовский ждал произведений об этом. И одновременно он, как никто, чувствовал красоту искусства. Но музыкального слова Юрия Павловича Твардовскому было недостаточно.
Пришла «деревенская проза», и сразу стало ясно, какая коренная жизнь, какая почва оставались без художественного внимания. Даже рассказ «Нестор и Кир» не защищает с э т о й разговорной колокольни Казакова. Это ...удачная литература, а не выстраданная. И Твардовский это резко чувствовал. Ему ведь Некрасов был ближе Тютчева, хотя Тютчева он мог понимать как нечто высшее.
Твардовский стихийно нес в себе тысячелетнее крестьянство и …косточку русско-польского панства (предполагаю, что поляки заночевали в их спальне). С Казаковым они бы дружно выпивали, обнимались в тостах в честь Бунина; с В. Беловым ему было бы не так интересно, но п и с а т е л ь Белов был его журналу нужней.
В. Лихоносов. 10-11 июня 2020. Краснодар.

И все-таки нельзя сказать, что «Новый мир» Твардовского отверг Казакова раз и навсегда. Александр Трифонович читал если не все, то многое из того, что публиковал Казаков в других изданиях, и читал, как можно догадаться, ревниво.

Где-то поздней осенью 1962 года Казакову позвонили из «Нового мира». Вот что вспоминает об этом звонке Тамара Михайловна Казакова: «От имени Твардовского Юру попросили написать для журнала антивоенную повесть».

Почему антивоенную – не трудно догадаться. Только что мир пережил Карибский кризис. Впервые в истории человечества люди так остро почувствовали дыхание катастрофы планетарного масштаба. В этот момент Твардовский и увидел в Юрии Казакове того писателя, который может сказать о дамокловом мече ядерной смерти не плакатно, а с трепетом и глубиной большого художника.

Чуткость и проницательность Твардовского поразительны. Он не ошибся. Как раз в эту пору в Казакове нарастало предощущение какой-то глобальной катастрофы. Порой он чувствовал себя сейсмографом. Тема смерти человека и конца человечества сквозит во многих его рассказах.

Казаков без долгих раздумий пообещал написать для «Нового мира» повесть.

Но, написав первую главу, – впервые она появилась в печати в сборнике «Две ночи» (М., «Современник», 1986), – он отложил эту работу.

Повесть начиналась с отроческих воспоминаний. В 1941 году Юре было четырнадцать лет. Во время одного из налетов фашистской авиации он был контужен и с тех пор заикался. Вернувшись памятью в то время, Казаков неожиданно для себя самого с такой силой стал переживать давно пережитое, что вынужден был остановиться.

Вспоминает Тамара Михайловна Казакова: «Неисполненное обещание тяготило его. Когда ему звонили из “Нового мира” и напоминали, Юра надолго расстраивался. Томился мыслью о неоконченной повести все время…».

Первая публикация из наследия Юрия Павловича Казакова вышла в «Новом мире» тридцать лет тому назад – в июле 1990 года. Тогда журнал опубликовал под рубрикой «Из литературного наследия» первоначальный текст рассказа «Нестор и Кир», а также беседу Юрия Казакова с Борисом Константиновичем Зайцевым (состоявшуюся в Париже в 1967 году) «Жили, собственно, Россией…».

Подготовлена публикация была вдовой писателя и литературоведом Игорем Сергеевичем Кузьмичевым, – после звонка тогдашнего редактора «Нового мира» Сергея Павловича Залыгина – Тамаре Михайловне Казаковой.

В 2017 году мне посчастливилось подготовить для «Нового мира» публикацию неизвестных текстов Юрия Павловича, найденных Тамарой Михайловной в домашнем архиве. Под названием «Камнем падает снег…» публикация вышла в августовском номере журнал.

В подборку вошли четыре зарисовки о природе, написанных в конце 1950-х; набросок, вложенный в 1966 году в неотправленное письмо жене; а также три истории из детства, написанные в Гаграх зимой 1973 года, когда Казаков работал над рукописью, которая впоследствии дала жизнь двум его знаменитым рассказам – «Свечечка» («Наш современник», 1974, №6) и «Во сне ты горько плакал» («Наш современник» 1977, №7).

Первые детские воспоминания не вошли в эти рассказы, очевидно, по воле автора. Возможно, Юрий Павлович выбирал самое сильное из своих воспоминаний, а самое сильное, безусловно, третье, последнее. Пронзительный эпизод свидания с арестованным отцом должен был стать кульминационным для рассказа «Во сне ты горько плакал». Но после вмешательства цензуры эпизод подвергся сокращениям и крайне болезненной правке. Проводы заключенных в лагерь превратились в рассказе в проводы новобранцев на фронт. Много лет один из самых известных и сильных рассказов Казакова печатался в искаженном виде.

Только после публикации в «Новом мире» рассказ «Во сне ты горько плакал» стал публиковаться в восстановленной авторской версии.

В 2017 году он вошел в «Избранное» Юрия Казакова, выпущенное издательством «ПРОЗАик».

Остается добавить, что в 2000 году «Новый мир» учредил премию имени Юрия Казакова – за лучший рассказ года. К сожалению, в 2012 году присуждение премии было приостановлено. До лучших времен.

Дмитрий Шеваров

Юрия Павловича Казакова не стало, когда ему было всего 55 лет, он скончался 29 ноября 1982 года в подмосковном госпитале от кровоизлияния в мозг. Похоронен на Ваганьковском кладбище. На гражданской панихиде в Малом зале ЦДЛ северянин Фёдор Абрамов первым сказал: «Мы все должны понимать, что сегодня происходит. Умер классик!»

Великие писатели в "Новом мире" Все материалы раздела

Юрий Казаков и его любимый пёс Чиф в Абрамцево