ЗАЧЕМ КРУТИТСЯ ВЕТР В ОВРАГЕ…

В старой русской поэзии много стихотворений с вопросом “зачем?..” “Зачем — все это?” Естественно, что в стихах такого рода звучит не только недоумение, но порой даже что-то граничащее с безысходностью. Вспоминаются знаменитые строки И.Бунина:

Зачем под мерный шум дождя,
Томясь всем миром и сторожкой,
Большеголовое дитя
Долбит о подоконник ложкой?

Вопрос этот вообще свойственен русской поэзии, русской литературе, как никаким другим. Но надо всеми “зачем” высится бессмертное пушкинское:

Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись, таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.

Единственный раз вопрос не остался без ответа. Единственный раз прозвучали слова без страха и недоумения.

Тот же самый вопрос, хотя и по иному, решает Фет в строфе, которая вот уже много десятилетий служит предметом восторгов целых поколений:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

И напрасно строки эти часто истолковывают только как прощание с уходящим христианством. Их смысл шире.

Мне часто приходилось слышать размышления о том, что Баратынский и Тютчев как лирики выше Пушкина. Как это ни странно, любители поэзии часто устанавливают табель о рангах. Не знаю, кто выше, кто ниже, но Пушкин вообще не вмещается в лирику, как ни в одно из относительно устойчивых литературных понятий; не вмещается, как не смог уместиться и Лев Толстой ни в одной из религий.

С юных, а то и с детских лет читаем мы Карамзина, Ключевского, Соловьева, великих летописцев России, но, быть может, самое главное об истории русской узнаём из почти разрозненных заметок “умнейшего мужа России”.

Однажды Ю.Олеша воскликнул: “Колоссальная разница между рядовым и великим писателем!” Поэтому трудно говорить о влиянии Пушкина на кого бы то ни было. Пушкин многому научил поэтов и стихотворцев, но не как поэт, а как море, лес, горы, ветер.

И было сердцу ничего не надо,
Когда пила я этот жгучий зной…
“Онегина” воздушная громада,
Как облако, стояла надо мной, —

писала о нем А.Ахматова, наиболее близкий Пушкину поэт ХХ века.

Только у нее нет никакого зазора между чувством и словом, между словом и мыслью. (Не следует, конечно, понимать эту метафору слишком прямолинейно.) Таково великое свойство пушкинской поэзии, тонко и точно выраженное А.Ахматовой в стихотворении сороковых годов:

Кто знает, что такое слава?
Какой ценой купил он право,
Возможность или благодать
Над всем так мудро и лукаво
Шутить, таинственно молчать
И ногу ножкой называть?..

А.Ахматова говорила, что у стихотворения есть свой секрет, а у поэта — тайна. Разгадать тайну Пушкина невозможно, да и не нужно. Важно то, что тайна эта существует реально, что она и есть материя русской поэзии, являющаяся формой ее духа.



            РЕЧЬ В ИНДИИ О ПОЭЗИИ

Поэзия возвращает словам их первоначальный смысл. Поэзия и Индия единосущны. Может быть, индийская трибуна возвратит тем немногим словам, которые я попытаюсь произнести с нее, их первоначальный смысл. Надо набраться храбрости, когда стоишь у истоков всего, что было, есть и будет, на обнаженных и уходящих глубоко под землю корнях культуры мира. Каждый шаг здесь равен тысячелетиям. Отсюда проистекают все положительные религии мира… Стоять на такой трибуне и говорить о себе, о своей литературной доле, о своих житейских частностях… Смешно, не правда ли! Даже нелепо. Но в поэзии убрать себя со своей дороги невозможно. Да и жизнь моя, хотя и ординарная сама по себе, связана с поколением… Впрочем, о таких поколениях еще в XIX веке сказал величайший русский поэт Тютчев: “Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир…” Так или иначе, если бы в первую зиму Великой Отечественной войны на Ленинградском фронте, на 30-тиградусном морозе в незамерзающих Синявинских болотах мне сказали, что я буду долго жить и на седьмом десятке окажусь в Индии… Я бы даже не усмехнулся: дожить бы под пулями хотя бы до утра, доползти до шалаша, отогреть кое-как полумертвые от лютого мороза руки и ноги.

И все же, если мне будет позволено, я выскажу несколько общих суждений о поэзии, потому что все на свете состоит из частей и только истина и поэзия есть целое. О поэзии почти ничего не известно. Известно только одно, что нельзя начать говорить о ней, не наговорив глупостей. Моя попытка определения поэзии такова: преодоление дисгармонии мира, времени, пространства, эпохи, условий существования, бытия, быта, ненависти к людям, любви к ним. Дисгармонию можно преодолевать по-разному: при помощи гармонии или же при помощи дисгармонии. Таким образом, поэзия — это преодоление чего-то в нас самих, значит, это не новая, но исключительно важная тема, всегда своевременная и насущная. Но лучше всех сказал об этом, конечно, Пушкин: “Век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — но поэзия остается на одном месте. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими — произведения истинных поэтов остаются свежими и вечно юны”. Коперник отменил Птоломея, но Брехт не может отменить Софокла и Томас Манн Сервантеса.

В гениальной книге “Дневник писателя” Достоевский сказал о том, что если настанет Страшный Суд, Всевышний Судия соберет все народы перед очи свои и спросит, чем оправдаете вы свою жизнь; и выйдет из толпы человек, и в руках у него будет книга, и на обложке будет написано — Сервантес “Дон Кихот”, и жизнь и существование человечества будут оправданы. Недаром в первых демократиях у древних искусство непосредственно участвовало в управлении государством, определяя нормы поведения. Сократ считал музыку оружием, потому что, как он говорил, а Платон писал, она проникает прямо в сердце.

Есть вопросы, которые даны человеку, чтобы вечно оставаться вопросами. Такие вопросы ставит поэзия. Поэзия может гордиться, ее языком написаны великие этические учения. Будда умышленно не отвечал на некоторые вопросы.

…Мысль сама по себе еще не достойна поэзии. Необходимо ритмическое мышление. И в этом смысле модернизм рискует разминуться с формой. Хотя модернизм не плох и не хорош, но это усталость духа. У Родена камень превращается в мягкое вещество.

Стихи поэта это он сам, а не комментарии к себе. Торговать Музой куда опасней, чем заниматься проституцией.

Исключительное значение имеет личность, соответствие поэтического и человеческого неизбежно. Плохой, мелкий, ничтожный человек не может быть прекрасным поэтом, потому что прекрасный поэт не только прекрасный мастер, но и прекрасный человек, неизменно стремящийся к совершенству и не позволяющий себе отступления от своего идеала, не позволяющий себе малодушия, слабости. Превращаясь каким-то образом в мелочного человека, поэт перестает видеть и выражать поэтическую истину, теряет дар.

Каждый новый гений это пропасть, и все же между ними есть связь — традиция.

Подготовка текста и публикация З.Межировой

Перекличка Вадим Перельмутер

(Об одном стихотворении Межирова)