Луи Тома рассказывает, что он застал как-то Анри де Ренье, занятого надписыванием двухсот экземпляров только что вышедшей новой книги. Он спросил писателя, как он может найти для каждого адресата соответствующие слова.

— Это совсем просто, — ответил Ренье. — Дамам и академикам я пишу «с уважением». Знакомым — «с чувством дружбы». А тем, с кем я никогда не встречался, — «с приветом». Вот и все.

***

Блок говорил, что для него сделать надпись на книге труднее, чем написать книгу. Он иногда долго думал, как бы надписать кому-либо из друзей новый сборник стихов и в конце концов писал:

«На добрую память».

Или, при более холодных отношениях:

«С рукопожатием».

«С рукопожатием» была его излюбленной формой.

(Георгий Адамович. Отклики. В кн.: Сомнения и надежды. М., 2002. С. 355)

***

Владимир Маяковский на одном из поэтических собраний рассказывал о своей встрече с Блоком в 1921 году:

«Жил я в то время, о котором идет рассказ, на Гороховой, недалеко от Блока. Собрались мы печь блины. Заниматься кухней мне не хотелось, и я пошел на пари, что пока блины будут готовы, я успею сбегать к Блоку и взять у него книгу его стихов с посвящением. Побежал. Прихожу к Блоку.

— Так и так, уважаемый Александр Александрович; высоко ценя ваш изумительный талант (вы уж знаете, я, если захочу, могу такого залить) и т. д. и т. д., вы бы мне, конечно, книжечку Ваших стихов с посвящением.

— Хорошо, хорошо, — говорит Блок; берет книжку своих стихов, выходит в соседнюю комнату, садится и думает. Десять минут, двенадцать минут... А у меня пари и блины. Я просовываю в дверь голову и говорю: «Александр Александрович, мне бы что-нибудь...» Наконец написал. Я схватил книжку и бегом помчался домой. Пари я выиграл. Смотрю, что Блок написал: «Владимиру Маяковскому, о котором я много думаю». И над этим надо было семнадцать минут думать!

То ли дело я: попросил у меня присутствующий здесь поэт Кусиков мою книгу с посвящением. Пожалуйста. Тотчас я взял «Все, сочиненное Владимиром Маяковским» и надписал:

Много есть на свете больших вкусов и маленьких вкусиков;

Кому нравлюсь я, а кому Кусиков.

Владимир Маяковский».

(По рассказу Б.Бажанова из его кн. «Воспоминания бывшего секретаря Сталина»)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2251774.html

Часть 1

Часть 2

Последние годы

Первое время после бегства из Рима Бруно колесил по городам Северной Италии. В Падуе знакомые доминиканские монахи убедили его снова надеть монашеское облачение (бегство из монастыря само по себе не считалось большим преступлением – около 40 000 итальянских монахов жило тогда вне монастырских стен). Послушав их совета, Бруно облачился в белую рясу с омофором, в каковом одеянии через Милан и Турин перебрался ещё дальше на север – в кальвинистскую Женеву, оттуда в Тулузу и Париж, куда он добрался в 1581 году. С собой он привёз полученные в Тулузе диплом доктора и звание ординарного профессора философии.

Часовня главного здания в Сорбонне

Авторитет Сорбонны стоял тогда необычайно высоко: решения её богословского факультета приравнивались к постановлениям церковных соборов.

Чтения Бруно в Париже имели большой успех. У него появились первые ученики и почитатели, которые донесли до нас некоторые привычки своего учителя. По их словам, Бруно имел обыкновение читать лекции, стоя на одной ноге, а «думал и диктовал так скоро, что перья едва могли поспевать за ним, – таков он был по быстроте своего ума и великой способности к мышлению». Близкие друзья знали его и с другой стороны: «Он отличный товарищ, эпикуреец по образу жизни».

В Париже Бруно издал две свои книги – «О тенях идей» и «Песнь Цирцеи» – его первые сочинения по магическому искусству памяти. Эти трактаты привлекли внимание короля Генриха III, выказывавшего неподдельный интерес к герметизму и магии. Бруно была пожалована должность придворного чтеца.

Система памяти Бруно из книги «О тенях идей»

Однако, несмотря на королевское расположение, в начале 1583 года он оставил Францию, имея в кармане рекомендательное письмо от Генриха III к французскому послу в Лондоне. Как объяснял сам Бруно, его отъезд был вызван волнениями, связанными с обострением гражданской войны во Франции. По всей вероятности, он увидел, что позиции Католической лиги в Париже с каждым днём усиливаются. В этой ситуации покровительство английской государыни, открыто порвавшей с папством, выглядело в его глазах более предпочтительным.

Два с половиной года, проведённые Бруно в Англии, стали самыми благополучными и плодотворными в его жизни. Он был допущен к чтению лекций в Оксфорде.

Оксфордский университет

Ректору Оксфордского университета он отрекомендовался следующим образом:

«Филотео (греч. «любящий Бога») Джордано Бруно Ноланец, доктор самой изощрённой теологии, профессор самой чистой и безвредной магии, известный в лучших академиях Европы, признанный и с почётом принимаемый философ, всюду у себя дома, кроме как у варваров и черни, пробудитель спящих душ, усмиритель наглого и упрямого невежества, провозвестник всеобщего человеколюбия, предпочитающий итальянское не более, нежели британское, скорее мужчина, чем женщина, в клобуке скорее, чем в короне, одетый скорее в тогу, чем облечённый в доспехи, в монашеском капюшоне скорее, чем без оного, нет человека с более мирными помыслами, более обходительного, более верного, более полезного; он не смотрит на помазание главы, на начертание креста на лбу, на омытые руки, на обрезание, но (коли человека можно познать по его лицу) на образованность ума и души. Он ненавистен распространителям глупости и лицемерам, но взыскан честными и усердными, и его гению самые знатные рукоплескали…»

Учитесь, как надо составлять резюме.

Прочитав это представительное резюме, ректор, вероятно, недоверчиво хмыкнул. Впрочем, об учёности нового профессора свидетельствовал также поднесённый ректору сложнейший трактат об искусстве памяти, титульный лист которого сообщал читателю, что он найдёт здесь все, что «исследуется с помощью логики, метафизики, каббалы, естественной магии, великих и кратких искусств». Принятый в штат Оксфорда, Бруно в течение полугода читал лекции по философии, но был уволен с характеристикой: «Более смелый, чем разумный, он поднялся на кафедру нашего лучшего и прославленнейшего университета, засучив рукава, как жонглёр, и, наговорив кучу вещей о центре, круге и окружности, пытался обосновать мнение Коперника, что Земля вертится, а небеса неподвижны, тогда как на самом деле скорее кружилась его собственная голова, и его мозги не могли успокоиться».

Вернувшись на континент, Бруно несколько лет разъезжает по Германии в поисках заработка и издателя для своих сочинений. Пророк бесконечности устал от бесконечных скитаний. Он мечтал о возвращении домой, в Италию.

В 1591 году один из знакомых книготорговцев передал Бруно приглашение от венецианского патриция Джованни Мочениго, который просил обучить его «искусству памяти».

Это был отпрыск древнего знатного рода, давшего Венеции многих видных деятелей – дожей, адмиралов, епископов. Однако сам Джованни Мочениго не блистал талантами, из-за чего был обделён важными государственными постами. Ознакомившись с какими-то сочинениями Ноланца, он решил поупражняться в магическом искусстве, чтобы с его помощью добиться власти и процветания. В случае если Бруно примет его приглашение, Мочениго обещал ему хороший приём и солидное вознаграждение.

Бруно, подумав, ответил согласием.

Возвращение в Италию, где в архивах римской инквизиции хранилось незакрытое судебное дело по обвинению Бруно в ереси, было, вообще говоря, делом небезопасным. И не случайно многие знакомые Ноланца в Германии были поражены его решением ехать на родину, «откуда он некогда, как сам признавался, спасался бегством». Но сам беглец, кажется, не ждал от этой поездки никаких неприятностей. Венецианская республика, хотя и имевшая свою собственную инквизицию, по меркам своего времени была средоточием гуманистической образованности и религиозной терпимости, а её независимая политика, казалось, гарантировала безопасность от притязаний римской инквизиции.

Да и в самом Риме дела вроде бы складывались благоприятным для Бруно образом. О папе Клименте VIII Бруно отзывался так: «Этот папа – порядочный человек, так как он покровительствует философам, и я тоже могу надеяться на покровительство».

Быстро уладив свои дела, Бруно отправился в путь и, после непродолжительной остановки в Падуе, весной 1592 года прибыл в Венецию. Сначала он поселился в гостинице, а потом, как и было уговорено, перебрался в дом Мочениго. Если бы не этот переезд, судьба его могла сложиться по-другому.

Венеция

Два месяца, следуя контракту, Бруно преподавал «искусство памяти» своему 34-летнему ученику, который то ли ждал от него каких-то магических «откровений», то ли испытывал его образ мыслей. Вероятнее все же, что Мочениго очень быстро насторожили антицерковные высказывания Ноланца, не считавшего нужным придерживать свой язык. К делам веры Мочениго относился весьма серьёзно. Ранее он входил в Совет мудрых по ересям — орган, осуществлявший государственный надзор за деятельностью венецианской инквизиции. Во всяком случае, мысль донести на Бруно созрела у Мочениго задолго до того, как он осуществил своё намерение. Как-то в разговоре со своим знакомым он заметил, что продолжает брать у Бруно уроки только затем, чтобы оправдать свои затраты на философа, но как только выжмет из него все до капли, то немедленно предаст его в руки инквизиции.

Палаццо Мочениго

Развязку ускорил сам Бруно, также выказывавший разочарование своим учеником. 21 мая дело дошло до открытого разрыва. В резких выражениях Бруно объявил Мочениго, что научил того всему, чему обещал и за что получал деньги, и теперь с чистым сердцем возвращается во Франкфурт. На следующий день Бруно упаковал свои вещи, книги и рукописи и отправил их вперёд, рассчитывая выехать вслед за багажом, на рассвете. Однако ночью к нему в комнату постучали. Отперев дверь, Бруно увидал перед собой хозяина дома, за спиной которого стояли его слуга и шесть дюжих венецианских гондольеров. С их помощью Мочениго обратил своего гостя в пленника, заперев его на чердаке, и сел писать донос.

Наутро стража препроводила Бруно в ужасную тюрьму Дворца Дожей со свинцовой крышей. Летом солнечные лучи превращали её мрачные камеры в адские печи; зимой их стены покрывались льдом. С этого дня Бруно уже ни разу не пришлось вдохнуть воздух свободы.

Казематы в Пьомби

Заседания Инквизиционного трибунала Венецианской республики проходили во Дворце дожей. На первом допросе, 26 мая, перед высоким судилищем предстал «человек среднего роста, с каштановой окладистой бородой». За эти дни Мочениго написал один за другим три доноса на своего учителя, указав, «что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своём доме, что, когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это — великая нелепость; что он — враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве, и это означало бы несовершенство Бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры, что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и насколько мог старался избежать смерти; возмездия за грехи не существует; что души, сотворённые природой, переходят из одного живого существа в другое...

Он рассказывал о своём намерении стать основателем новой секты под названием «новая философия». Он говорил, что дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунствами против величия Божия; надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они — ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому, что он удивляется, как Бог терпит столько ересей католиков».

Безусловно, здесь мы сталкиваемся не со словами и мнениями самого Бруно, а с их истолкованием, зачастую весьма вольным. Отвечая на предъявленные ему обвинения, Ноланец откровенно изложил свою философию:

«Существует бесконечная Вселенная, созданная бесконечным могуществом. Ибо я считаю недостойным благости и могущества божества мнение, будто оно, обладая способностью создать кроме этого мира другой и другие бесконечные миры, создало конечный мир.

Итак, я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобно миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю её светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звёздам, число которых бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве. <…>»

К чести венецианских судей, следует сказать, что они сумели понять, с каким редким умом имеют дело. Согласно их отзыву о подследственном, «он совершил тягчайшие преступления в том, что касается ереси, но это один из самых выдающихся и редчайших гениев, каких только можно себе представить, и обладает необычными познаниями, и создал замечательное учение…»

Члены венецианского трибунала, по всей видимости, старались сохранить Бруно жизнь, для чего сосредоточили свои усилия на том, чтобы заставить его отречься не столько от научных и философских взглядов, сколько от тех положений, которые напрямую затрагивали учение Церкви. На последнем допросе, состоявшемся 30 июля, Бруно принял эти условия. Следуя установленному обряду покаяния, он упал перед судьями на колени и со слезами заявил: «Я смиренно умоляю Господа Бога и вас простить мне все заблуждения, в какие только я впадал; с готовностью я приму и исполню все, что вы постановите и признаете полезным для спасения моей души. Если Господь и вы проявите ко мне милосердие и даруете мне жизнь, я обещаю исправиться и загладить все дурное, содеянное мною раньше».

На этом венецианская инквизиция завершила процесс над Бруно. Все бумаги были отправлены в Рим на утверждение. 17 сентября пришёл ответ от кардинала Сансеверино – второго лица Конгрегации священной канцелярии, фанатичного прелата, который в своё время назвал Варфоломеевскую ночь «днём великим и радостным для всех католиков». Его высокопреосвященство напоминал, что Бруно – не обыкновенный еретик, а вождь еретиков, автор многих книг, в которых восхваляются королева английская и другие еретические государи; что, будучи доминиканским монахом, он провёл много лет в Женеве и Англии; что инквизиция Неаполя и Рима уже требовала его на свой суд, в силу каковых соображений этого человека следует при первом удобном случае доставить в Рим.

Поначалу Синьория посчитала, что согласие на выдачу Бруно было бы поступком, не соответствовавшим достоинству и независимости Венецианской республики. Однако в дело вмешался сам папа Климент VIII, ссылавшийся, в частности, на то, что Бруно подлежит его юрисдикции как беглый монах. Наконец, в январе 1593 года правительство республики уступило желанию его святейшества: 142 сенатора голосовали за выдачу Бруно, 10 были против и 20 воздержались. 27 февраля узника перевезли в Рим и бросили в тюрьму инквизиции.

Судебный процесс готовился долгих четыре года. Все это время с Бруно обращались без всякого снисхождения. Его содержали как опаснейшего преступника – закованным в кандалы, в сыром каменном мешке, откуда выводили только для того, чтобы подвергнуть пыткам или сопроводить на допросы в заседания Конгрегации, случавшиеся не чаще одного-двух раз в год. Ему дозволялось читать лишь молитвенник доминиканского ордена и сочинения Фомы Аквинского, а перо и бумагу он получал только для объяснений по вопросам, интересовавшим следователей.

Весной 1598 года следствие по делу Бруно было закончено и передано Конгрегации. Там им занялся кардинал Роберто Беллармино — известный специалист по ересям. Под его руководством инквизиционный трибунал возобновил допросы и пытки обвиняемого. В январе 1599 года было составлено обвинение, содержащее перечень восьми еретических положений, от которых Бруно было предложено отречься. К сожалению, текст этого документа утерян, в связи с чем о конкретных претензиях инквизиции к Бруно можно только догадываться. Смертный приговор, зачитанный Бруно год спустя, упоминает только одно его преступление: «Ты, брат Джордано Бруно… уже восемь лет назад был привлечён к суду святой службы Венеции за то, что объявил: величайшее кощунство говорить, будто хлеб пресуществлялся в тело и т. д.». В записках Гаспара Шоппа, свидетеля казни Бруно, приводится список довольно бессвязных и разнородных обвинений в адрес Ноланца: что существует множество миров; что магия — хорошее и дозволенное занятие; что святой Дух — это душа мира; что Моисей творил чудеса с помощью магии, в которой превзошёл египтян; что Христос был магом и т. д.

Из этого, во всяком случае, видно, что Конгрегацию испугали отнюдь не «научные» представления Бруно о Вселенной (таковых, как мы уже убедились, вообще не существовало). Ведь в этой области их взгляды кое в чём совпадали. Например, учение о множественности миров отнюдь не считалось еретическим. Более того, ещё в 1277 году парижский архиепископ Этьен де Тампье, по поручению папы Иоанна XXI, осудил догмат о существовании только одного мира, как служащий умалению вездесущности и беспредельности божественной силы. Учение Коперника также вызывало благожелательный интерес у многих князей Церкви. Лекции о новом устройстве мира читались в Риме при папском дворе, а глава Доминиканского ордена кардинал Николай Шенберг в 1536 году заклинал Коперника ни в коем случае не скрывать свои «вычисления о Вселенной».

Роковое для Бруно обстоятельство заключалось в том, что ни одно из выдвинутых им космогонических и астрономических положений не могло обсуждаться в строгих рамках научно-философской или даже богословской дискуссии, поскольку все они имели цену в его глазах лишь в качестве постулатов, свидетельствующих об истинности «солнечной религии» Гермеса Трисмегиста. Начав размышление с любого, внешне самого невинного, самого абстрактного утверждения, Бруно неизменно заканчивал ересью, ибо в своей продуманной и последовательной пантеистической системе он совершенно не нуждался в персональном Творце мира, тем более в трех лицах. Знакомясь пункт за пунктом с «ноланской философией», что называется, из первых уст, инквизиторы с ужасом видели, как древние или новейшие научно-философские доктрины и гипотезы, которые до тех пор более или менее спокойно уживались с теологией, превращаются в книгах и речах Бруно в орудия воинствующего антихристианства. Подлинным врагом для них была герметическая «мудрость» Бруно, не оставляющая камня на камне от церковных догматов, таинств, верований и предрассудков.

Именно поэтому Конгрегации так важно было не просто осудить попавшего в ее руки «ересиарха», но добиться от него отречения, признания в интеллектуальном поражении. Гаспар Шопп в одном из своих писем рассказывает, что Бруно во время процесса не раз уступал доводам знаменитых богословов, уличавших его в еретических заблуждениях, и уверял, что отречётся от них, но затем опять обращался к защите своих «ничтожных идей», назначал новые сроки для своего отречения, чем крайне затруднял произнесение над собою приговора. Это свидетельство очень важно для правильной обрисовки психологического портрета Бруно, который сочетал «постоянную саморекламу и хвастовство с искренним сознанием своей миссии». Смесь подобных, казалось бы, несоединимых свойств характера объясняется тем, что сила и убедительность «ноланской философии» покоилась не на научных методах, а утверждалась всецело личностью ее творца. Поэтому последний должен был не только заниматься самовосхвалениями, заявляя о наличии у себя таланта, мудрости, воли и проч. превосходных качеств, но также время от времени и публично проявлять их, без чего проповедуемое им герметическое откровение потеряло бы истинность прежде всего в его собственных глазах. Безусловно, Бруно изначально не стремился к мученическому венцу. Но проведённые в темнице годы, исполненные страданиями, раздумьями и борениями, в конце концов очистили его дух и придали силы следовать собственному учению о героическом энтузиазме.

Между отречением и смертью Бруно выбрал смерть и этим обеспечил моральное превосходство над своими судьями и палачами. Ибо в конечном счёте просветлённый Эон, маг и последователь Гермеса из мрака инквизиционной тюрьмы защищал человеческие свободу, достоинство, разум и любовь от посягательств церковных иерархов, забывших, что их религия учит об истине, которая делает людей свободными, и любви, что, по словам апостола, «никогда не перестаёт».

В конце сентября 1599 года ему дали на то, чтобы «образумиться», последние 40 дней. По их истечении Бруно твёрдо заявил, что об отречении не может быть и речи, поскольку он не знает, от чего ему отрекаться и в чем его обвиняют. Увещевания руководителей Конгрегации ни к чему не привели. Узник упорно твердил, что не говорил и не писал ничего еретического, а учение его было неверно истолковано.

Суд. Барельеф на памятнике

20 января 1600 года состоялось заключительное заседание по делу Бруно. Климент VIII одобрил решение Конгрегации и постановил передать брата Джордано в руки светской власти, что означало смертную казнь. 9 февраля Бруно под охраной доставили во дворец великого инквизитора кардинала Мадручи, где в присутствии высшего клира и самых знаменитых теологов его заставили преклонить колено и выслушать приговор. Инквизиционный трибунал признал Бруно «изобличенным, тягчайшим, нераскаянным, непреклонным и упорным» еретиком. Подсудимый был извергнут из духовного сана и отлучен от Церкви. Книги его подлежали занесению в папский Индекс и публичному сожжению, а самого автора поручали светским властям, дабы те подвергли его «подобающей казни… и да будет она без пролития крови и членовредительства». Эта лицемерная формула скрывала удушливую гарь инквизиционного костра.

Бруно выслушал приговор со спокойствием человека, обрётшего власть над судьбой. Лишь под конец он нарушил своё молчание, бросив в лицо своим судьям исторические слова:

— Быть может, вы с большим страхом произносите этот приговор, чем я его выслушиваю!

Из дворца Мадручи Бруно отвезли в городскую тюрьму. Конгрегация ещё не теряла надежды, что близость мучительной казни заставит его пойти на попятную. Но Бруно и теперь не отрёкся, заявив: «Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесётся в рай».

Казнь была назначена на 17 февраля. В этот день Климент VIII праздновал свой юбилей. Ожидалось большое праздничное богослужение, перед началом которого, по слову папы, нужно было воздать хвалу Господу святым делом — осуждением и сожжением еретиков.

Кампо ди Фьоре

Под утро, при свете факелов, Бруно привезли на Кампо ди Фьори (Площадь цветов). Руки его были связаны за спиной, во рту торчал кляп. Когда под его ногами развели костёр, доминиканский монах протянул ему распятие. Однако Ноланец отвернулся и возвёл глаза к небу. За всё время, пока его фигура не исчезла в пламени костра, он не издал ни одного стона.

Пепел еретика собрали и бросили в Тибр.

P. S.

Смертельный удар учению Бруно нанесла не инквизиция, а филология.

Казобон

В 1614 году швейцарский филолог-грецист Исаак де Казобон обнаружил в герметических текстах отголоски диалогов Платона, библейской Книги Бытия, Евангелия от Иоанна, «Послания к Римлянам» апостола Павла и сочинений многих раннехристианских авторов, из чего неопровержимо следовало, что трактаты Герметического свода были написаны не древнеегипетским жрецом, а гностическими авторами раннехристианской эпохи 4—5 веков. В свете этого факта призывы Бруно вернуться к «древней религии египтян» потеряли всякий смысл. «Философия рассвета» обернулась закатом ренессансной магии.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги на ЛитРес

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

Мой телеграм-канал @gerodot_history

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2251314.html

Феликс Валлотон «Этюд ягодиц», около 1884 г.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги на ЛитРес

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2251084.html

Какой словарный запас был у Льва Николаевича Толстого? О чем чаще всего думают его герои, когда смотрят на небо? Что значат гиль и фанаберия и сколько раз в «Анне Карениной» встречается слово поезд? Чем занимался Толстой летом 1883 года, когда ему не писалось, и как мотивировал свой отказ от Нобелевской премии? Полная оцифровка литературного наследия с применением разметки TEI позволяет узнать о Толстом почти все, а его произведения — изучить от корки до корки.

В ноябре команда Tolstoy Digital запустила проект «Слово Толстого» — цифровой путеводитель по наследию писателя, созданный на основе 90-томного собрания сочинений. Еще 10 лет назад доступ к полному собранию Льва Толстого был лишь у редких обладателей 90-томника. С 2013 года, после запуска проекта «Весь Толстой в один клик», тексты томов появились в свободном доступе в электронном виде. В 2022 году, после восьми лет работы, команда Tolstoy Digital выпустила семантическое издание собрания сочинений Толстого.

Семантическое издание — это своего рода база данных, в которой тексты писателя размечены метаданными: например, жанры и темы для произведений, адресаты — для писем, даты написания — для дневников. Такая система способна отвечать на сложные поисковые запросы: например, сколько раз в письмах Толстого из Ясной Поляны встречается слово «снег» (ответ — тридцать пять). Цифровой путеводитель позволяет видеть черновики произведений и искать в них отдельные слова и фразы.

На главной странице сайта slovotolstogo.ru — цитата из дневника Толстого на каждый день. Редакторы проекта подбирают их вручную: «Ездил за дровами. Погода гадкая, простудился (Дневник. 10 января 1853 г.)». Таймлайн жизни и творчества писателя, составленный литературоведом Львом Соболевым и проиллюстрированный праправнучкой писателя Натальей Толстой, выделяет 22 основных события в жизни писателя, одно из которых — отказ от авторских прав на тексты, написанные до 1881 года. Поступить еще радикальнее и вовсе отказаться от собственности ему не позволила семья.

Важнейшая функция «Слова Толстого» — поиск по всему наследию автора. Параметры поиска могут быть самыми простыми — скажем, по времени написания. Посмотрим 1835 год. К нему относятся первые дошедшие до нас тексты Толстого. Для рукописного журнала «Детские забавы», который семилетний Лева издает вместе с братьями, он сочиняет два крошечных рассказа «Орел» и «Сокол» за подписью «Г<раф> Ль. Ни. То.»: «Сокол есть очень полезная птица она ловит газелей. Газель есть животное которое бегает очень скоро, что собаки не могут его поймать, то сокол спускаеться и убивает».

А по одному слову — велосипед — можно найти, например, дневниковую запись от 25 апреля 1895 года (даты на сайте указаны по старому стилю): 67-летний Толстой фиксирует свои первые успехи в занятии, которое его «ребячески веселит»: «За это время начал учиться в манеже ездить на велосипеде. Очень странно, зачем меня тянет делать это. Е. Иванович отговаривал меня и огорчился, что я езжу, а мне не совестно. Напротив, чувствую, что тут есть естественное юродство, что мне все равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит».

В том же поисковом запросе можно заметить, что велосипед встречается в вариантах «Анны Карениной». Варианты и черновики подробно отражают историю текста: что было зачеркнуто самим Толстым, что написано неразборчиво, а что вставлено, что менялось при корректуре, а что — на стадии наборных рукописей. «Сохранилось очень-очень много черновиков Толстого — это редкость. Так что большая часть его творческой лаборатории представлена в 90-томнике», — говорит руководитель проекта и праправнучка писателя Фекла Толстая. Так, в вариантах «Анны Карениной» можно заметить, что первый набросок романа был назван Толстым «Молодец-баба» и начинался не со знаменитой фразы о семейном благополучии, а так: «Гости после оперы съезжались к молодой Княгине Врасской», будущей Бетси Тверской.

У каждого произведения на сайте есть карточка с дополнительными сведениями: кратким описанием, которые Лев Соболев подготовил специально для проекта, черновиками, вариантами, комментариями, а иногда и со списком книг, к которым Толстой обращался во время работы над разными произведениями. Такой метод организации текстов — через их разнообразную связанность друг с другом — создатели проекта называют семьей произведений.

«„Слово Толстого“ — проект, где мы реализуем вещи, которые в компьютере можно сделать элегантнее, чем на бумаге. Мы создаем базу, открытую для дополнений информации без разрушения ткани контекста. Еще одна очень важная вещь — digital preservation — сохранение важных знаний в цифровом виде, создание пространства знаний, где на основе собранных данных можно создать новые проекты», — объясняет куратор лингвистической части проекта, специалист по Digital Humanities Анастасия Бонч-Осмоловская.

Для более детализированного поиска можно перейти в режим «Не все так просто» и выбрать дополнительные фильтры: точное вхождение (поиск слова в нужном роде, числе и падеже) или параметры переписки (дата, место написания, имя конкретного адресата и статус письма — отправлено или не отправлено). Кому, например, Толстой писал из Ясной Поляны об анковском пироге (традиционной сласти в доме Толстых, ставшей для писателя символом буржуазного уклада)? Т. А. Кузминской:

«Без тебя был Фрей — ты слышала — он интересен и хорош не одним вегетарианством. <...> Он интересен тем, что от него веет свежим, сильным, молодым, огромным миром американской жизни (несчастной по твоему, потому что она вне Анковского пирога), не только не признающей анковского пирога, но представляющей себе его чем то в роде колец в носу и перьев на голове и пляски диких. Он 17 лет прожил большей частью в русских и американских комунах, где нет ни у кого собственности, где все работают не „головой“, а руками и где многие и мущины, и женщины счастливы очень».

Люди, о которых и к которым писал Толстой, размечены во всем корпусе текстов: при переходе на карточку персоны можно узнать, что Татьяна Андреевна Кузминская была свояченицей Толстого, а Вильям Фрей — писателем, идеологом непротивления и вегетарианства. Всего в справочнике «Персоны» появится информация о десяти тысячах человек — искать их можно по алфавиту или по темам. Система прошита внутренними гиперссылками: сейчас из карточки Татьяны Кузминской можно перейти на всех корреспондентов Толстого, а в будущем появится функция перехода на все случаи упоминания Кузминской в корпусе. Корреспондентов у писателя было около трех тысяч: от императора Александра II и знаменитых современников — Ге, Кони, Витте, Чайковского, Герцена, Тургенева, Дюма, Рильке — до крестьянина Петра Куксова из Таврической губернии, просившего Толстого разъяснить непонятный ему смысл нескольких глав из «Откровения» Иоанна Богослова.

В последние годы жизни Толстой вел очень насыщенную переписку: на самые интересные письма отвечал сам, а часть передавал жене и литературным секретарям. Дневники и письма показывают Толстого живым — страдающим, ленивым, нежным, ироничным, любящим. «Душенька дяденька Фетинька. Ей Богу душенька, и я вас ужасно, ужасно люблю. Вот те и всё», — писал Толстой Фету 24 октября 1859 года. В статье «Горбунчик, Журжинька, Зефироты и Пупок — как Толстой обращается к людям» можно найти смешные примеры прозвищ, придуманных Толстым: «Здравствуй, Машинька, со всеми зефиротами!» — так писатель называл племянниц — или «Соня считается умеющей играть, а она ... Пупок» — прозвище, которым Софья и Лев называли друг друга.

Редкие и устаревшие слова, возникающие в текстах Толстого, отмечены в корпусе зеленым цветом и кликабельны. В словаре редких слов можно найти их значения, примеры употребления и классификацию, составленную лексикографом Ксенией Костомаровой. Например, ботвинья означает холодное блюдо из кваса, вареной зелени и рыбы и встречается на столе у Вронского во время званого обеда. А свайка — народная игра, за которой Пьер Безухов наблюдает на Бородино: офицеры кидали большой толстый гвоздь в лежащее на земле кольцо. Необычные цвета для Толстого тоже не редкость: от разномастных лошадей — игреневой (рыжей со светлой гривой) в «Войне и мире» и мухортого (гнедой с желтоватыми подпалинами) в «Хозяине и работнике» — до прюнелевых (черных с синим отливом) ботинок и башмачков. «Жасминная помада прекрасная вещь и прюнелевые ботинки тоже, и зонтик тоже, но нейдут как-то они к моим понятиям о Кавказе» — находим мы в неоконченном очерке «Поездка в Мамакай-Юрт».

Многомерная архитектура текстов и поиск с разными фильтрами позволяет исследователям создавать новую систему описания языка, растолковывать тексты, слова и выражения. В планах команды Tolstoy Digital «Словарь языка Толстого», инфографические карты наследия писателя и подкорпус в Национальном корпусе русского языка. Куратор технологической части проекта Борис Орехов предлагает взглянуть на Толстого через призму цифр: «Толстой велик, но насколько он велик?! Теперь мы можем оценить в цифрах, что невозможно было сделать до сих пор. Например, мы знаем, сколько именно слов в 90-томнике принадлежат Толстому: если говорить о русских словах, то около 8 миллионов слов». Для сравнения, в романе Гончарова «Обломов» — около 150 тысяч слов, а весь «Тихий Дон» Шолохова — всего лишь 440 тысяч слов. Частотность слов наглядно показывает, что любимое существительное Толстого — «человек», оно встречается 66 493 раза. А полный словарный запас писателя — около 105 тысяч слов. Помните Эллочку Щукину из «Двенадцати стульев»? Она легко и свободно обходилась тридцатью.

Источник

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2250857.html

См. Часть 1

«Философия рассвета»

Джордано Бруно всегда подчёркивал научный характер своего учения, хотя правильнее говорить не о научности его философской системы, а об ее интеллектуализме. При этом он не скрывал глубочайшего родства своего метода с поэтическим озарением.

Действительно, в любом из диалогов Бруно, в которых он брался изложить те или иные аспекты своей философии, призванной заменить традиционное богословское мировоззрение, «истинное» знание открывается через сложную систему образов, метафор и символов. Аналитическому исследованию здесь почти нет места. Следовательно, это сокровенное знание, наука для посвящённых, своеобразная религия ума или умственная религия, а философ, в понятии Бруно, – это поэт или, точнее, маг, заключающий образы своей памяти в поэтическую форму. Таким образом, метод познания «ноланской философии» в определенном смысле можно назвать магическим.

Память занимала исключительно важное место в античной и средневековой философии. По традиции, идущей от Платона, познание есть, собственно, не что иное, как воспоминание, извлечение посредством разума из глубины души предвечных образов и идей, заложенных в нас изначально. Чуть позднее сложился и соответствующий метод познания, получивший название мнемоники, «искусства памяти» или метода размещения. Суть его была в том, чтобы разбить познаваемый объект на систему «мест», соответствующую его внутренней структуре, и запечатлеть эти «места» в памяти познающего субъекта (философа, мага, мудреца) в виде неких архетипов. Мнемоникой с успехом пользовались римские ораторы, запоминавшие приготовленную речь по следующей методике. Вначале, для того чтобы образовать ряд «мест» в памяти, следовало припомнить или представить как можно более просторное здание, его передний двор и жилые комнаты, их внутреннее убранство – статуи, орнаменты, мебель и проч. Затем речь разбивалась на образы, которые мысленно размещались в различных местах воображаемого здания. Когда это было сделано, оратору во время произнесения речи оставалось только «обойти» эти места, соблюдая очерёдность, и забрать из каждого то, что там хранится.

В эпоху Возрождения мнемоника вошла в моду у неоплатоников и приверженцев герметизма, для которых образцом системы «мест» служило устройство космоса. Так «искусство памяти» превратилось в универсальный метод познания вселенной.

Бруно познакомился с классическим «искусством памяти» во время своего пребывания в монастыре, по работам Фомы Аквинского (доминиканцы активно использовали мнемонику для запоминания библейских текстов, проповедей, молитв, классификации грехов и т. д.). Но ещё более значительное влияние на него оказала другая мнемоническая техника — так называемое «луллиево искусство» (по имени средневекового испанского богослова Раймунда Луллия), которое радикально отличалось от классического «искусства памяти».

Луллий

Луллий привнёс в мнемонику движение, занявшись исследованием связей, комбинаций идей и понятий; причем последние обозначались у него не образами и символами, а буквами, что придало луллизму абстрактно-научный, почти алгебраический характер. Он предлагал постигнуть движение идей во всем многообразии их сочетаний при помощи изобретённой им «логической машины» — своеобразного прообраза ЭВМ. Изготовить её с одинаковым успехом можно было из металла, дерева или бумаги. Этот логический механизм состоял из нескольких вращающихся концентрических кругов или колец, поделённых на сектора («камеры»).

Логическая машина Луллия

Внутри каждой из «камер» были начертаны основные понятия или категории, обнимавшие в совокупности своей всю область возможного знания — от главных атрибутов божества до права и медицины. Все «камеры» соединялись между собой с помощью хорд и диагоналей. Двигая круги один относительно другого, Луллий совмещал понятия, обозначенные в «камерах», получая соответствующие комбинации, которые, по его мнению, отражали реальные закономерности, существующие между этими понятиями.

Например, на одной из сохранившихся гравюр с изображением луллиева изобретения приведена схема или диаграмма атрибутов Бога. Буква А в центре окружности обозначает Господа, буквы в «камерах» круга: В — благость, С — величие, Д — вечность, Е — всемогущество, F — премудрость, G — воля, Н — праведность, J — истина, К — слава.

Соединяющие их линии устанавливают связи между этими понятиями, позволяя утверждать, что слава вечна, а вечность славна (крайности взаимообусловлены), что всемогущество благостно, велико, вечно, всемогущественно, премудро, свободно, праведно, истинно и славно или благостно велико, величаво вечно, вечно всемогущественно, всемогущественно премудро, премудро свободно, свободно благостно, праведно истинно и т. д. и т. п. К слову, по сходному алгоритму поэт подбирает рифмы и эпитеты.

Увеличение количества концентрических колец и нанесённых на них «камер» позволяло получить огромное число комбинаций. Луллий полагал, что, терпеливо вращая кольца и устанавливая всевозможные связи между понятиями и идеями, можно раскрыть все законы мироздания.

Реконструкция Театра Памяти Джулио Камилло

В своей философии Бруно попытался сочетать обе системы «искусства памяти» как в его классическом, так и в луллиевом варианте. Он размещал на кольцах памяти тени божественных идей – магические фигуры и образы, с помощью которых можно было запомнить все материальные вещи земного мира: звезды, стихии, минералы, металлы, травы и растения, животных, птиц и т. д., а также всю сумму знаний, накопленных человечеством в течение веков. Таким образом, Бруно стремился отразить в своей мнемонической системе всю природную и человеческую вселенную и тем самым подняться над временем. Бруно был мастером в составлении или изобретении магических образов. Последняя его книга, изданная в 1591 году, целиком посвящена составлению образов, причем имеются в виду образы магические или талисманные.

Подобная система памяти относилась к числу сокровенных герметических искусств, поскольку требовала от мудреца уподобления Богу. В одном из трактатов Герметического свода прямо говорилось: «…Если ты не сделаешь себя равным Богу, ты не сможешь его постигнуть, ибо подобное понимается только подобным. Увеличь себя до неизмеримой величины, избавься от тела, пересеки все времена, стань Вечностью, и тогда ты постигнешь Бога. Поверь, что для тебя нет ничего невозможного, считай себя бессмертным и способным познать все, все искусства, все науки, природу всех живых существ. Вознесись выше всех высот, спустись ниже всех глубин. Собери в себе все ощущения от вещей сотворённых, огня и воды, сухого и влажного. Представь себе, что ты одновременно везде, на земле, в море, в небе; что ты ещё не родился, что ты в утробе матери, что ты молодой, старый, мёртвый, после смерти. Если ты охватишь своей мыслью всё сразу – времена, места, вещи, качества, количества, — ты сможешь постигнуть Бога».

Эон

Такой человек в герметической философии назывался Эоном. Бруно искренне полагал, что его труды увенчали многотысячелетнее развитие герметической мысли, приведя к созданию универсальной мнемонической системы, которая «чудесным образом поможет не только памяти, но и всем силам души». Поэтому мнемоническая система Бруно по сути своей являлась искусством Гермеса, подлинного Эона, — то есть того, кто, насытив свою память архетипическими образами, получил в уме слепок космоса, постиг Единую сущность, лежащую в основе разъятого мира вещей и явлений, и стал вместилищем божественной силы. Именно в этом смысле герметическое искусство было для него естественной магией:

«Вот этот обряд и называется Магией, и поскольку занимается сверхъестественными началами, она — божественна, а поскольку наблюдением природы, доискиваясь до её тайн, она — естественна…»

Итак, «философия рассвета», «ноланская философия» Бруно была тайным знанием совершенного мага, возродившего в герметическом откровении «египетскую» религию с ее культом Бога, присутствующего в вещах.

Согласно Бруно, в мире нет неодушевлённых вещей, ничего безжизненного, безусловно мёртвого. «Мир одушевлён вместе с его членами», — сказано в диалоге «О причине, начале и едином». Все — от малейшей песчинки до отдалённых планет — пронизывает единая мировая душа, которая преобразует природные существа, тела и предметы в живые организмы. Живые — не в смысле обязательного наличия сознания. Речь идёт о жизненном начале, присутствующем в любом природном объекте, благодаря чему последние являются по сути животными.

Высшее проявление и главная способность мировой души — это всеобщий разум космоса, открывающийся в природе и являющийся самой ее сущностью. Его и следует называть Богом, который «наполняет все, освещает вселенную и побуждает природу производить как следует свои виды», «движет всё» и «даёт движение всему, что движется». По отношению к материи он выступает «внутренним художником, потому что формирует материю и фигуру изнутри». И однако же, этот Бог не личность и не творец: «Бог есть субстанция, универсальная в своём бытии, субстанция, благодаря которой все существует; он есть сущность — источник всякой сущности, от которой все обретает бытие... Он — глубочайшая основа всякой природы», а «сама природа... есть не что иное, как Бог в вещах». Материя и форма, вселенная и мировая душа, Бог и природа, Создатель и тварный мир в реальной действительности совпадают, их можно отделить друг от друга только лишь мысленно, логически, в процессе разумного постижения.

Бог Бруно являет себя в великом, малом и в мельчайшем — невидимом и неосязаемом, подобно тому, как Солнце отражается в любом кусочке разбитого зеркала. Все вещи представляют собой ту или иную степень организации (самоорганизации) материи (природы-Бога). В основе всего лежит неделимый физический элемент — атом, которому математически соответствует точка, а метафизически (или философски) монада — одушевлённый атом, или психофизический «первоорганизм» вселенной, обладающий ощущением и волей, вечный и неуничтожимый. В монаде, этом абсолютном «минимуме», заключена вся сила, все потенции «максимума» (макрокосма). Так одна искра содержит в себе возможность огня. Число монад беспредельно, — как неисчерпаема их способность вступать в различные сочетания друг с другом, образуя бесконечное разнообразие форм. Совокупность всех монад и есть природа, Бог, или высшая монада, «монада монад», в которой воплощается единство всего сущего.

Вселенная Бруно отрицает не только восемь хрустальных небесных сфер средневековой теологии, но даже гелиоцентрическую систему Коперника.

Гелиоцентрическая система мира: рисунок из книги Коперника О вращении небесных сфер

Астрономия Коперника помещает в центр мироздания Солнце, вокруг которого вращаются планеты. Для описания Солнечной системы такая модель верна и удобна. Но философский принцип полноты требует признать, что бесконечная причина должна иметь бесконечные следствия. Поскольку Бог-природа вечен, то нет предела его творящей силе. Он — умопомрачительная сфера, чей центр повсюду, а окружность (поверхность, граница) нигде. Наше Солнце во вселенной — лишь одна звезда из великого множества: «Каждая из этих звёзд или этих миров, вращаясь вокруг собственного центра, кажется своим обитателям прочным и устойчивым миром, вокруг которого вращаются все звезды как вокруг центра вселенной. Так что нет одного только мира, одной только земли, одного только солнца; но существует столько миров, сколько мы видим вокруг нас сверкающих светил». Тот же принцип полноты допускает существование в этих бесконечных мирах бесконечных форм жизни, «ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные ощущения, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам».

Вселенная Джордано Бруно (иллюстрация из книги Кеплера "Краткое изложение коперниковой астрономии", 1618 г.). Символом M отмечен наш мир

Подводя итог своим размышлениям о великом единстве природы, Бруно создаёт, быть может, самую грандиозную тавтологию в истории философии: «Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна… Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна. Как ничего нельзя к ней прибавить, так ничего нельзя от неё отнять, потому что бесконечное не имеет частей, с чем-либо соизмеримых… Она не материя, ибо не имеет фигуры и не может её иметь, бесконечна и беспредельна. Она не форма, ибо не формирует и не образует другого ввиду того, что она есть все, есть величайшее, есть единое, есть вселенная» («О причине, начале и едином»).

Мысленное созерцание этой новой вселенной, созданной (открытой) усилием его разума, рождало в Бруно горделивое сознание собственной исключительности и беспредельности своих духовных и интеллектуальных возможностей: «Эта философия возвышает мою душу и возвеличивает разум!» — скажет он в одном из своих диалогов. Подобное умонастроение Бруно назвал героическим энтузиазмом. Это — духовный путь мудреца, познающего истину.

А вот современники Бруно, напротив, испытывали весьма противоречивые чувства при знакомстве с его сочинениями. Здесь уместно вспомнить признание Иоганна Кеплера о головокружении и тайном ужасе, которые вызывала у него бруновская вселенная, «где нет ни центра, ни начала, ни конца…».

Нетрудно заметить, что многие мысли Бруно созвучны нашим представлениям о природе и вселенной. Действительно, если мы изымем из природных вещей бруновские мировую душу и божественный разум, заменив их «энергиями», «силами» и т. п. физико-математическими категориями, то фактически получим современную естественнонаучную и философскую картину мира. Достойно удивления, как одним усилием воображения Бруно сформулировал множество догадок о строении вселенной и материи, подтвердившихся впоследствии или предвосхитивших будущий интерес науки к данным проблемам. В его трудах можно обнаружить закон сохранения вещества («Никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную внешнюю и материальную форму»), атомистическую гипотезу («Непрерывное состоит из неделимых»), утверждение о единстве пространства-времени, вечности материи («И нет вещества, которому по природе подобает быть вечными, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении») и относительности массы тел («Знайте же, что ни Земля, ни какое-нибудь другое тело не является ни лёгким, ни тяжёлым в абсолютном значении»).

Вопреки астрономическим теориям своего времени, Бруно учил, что Земля имеет лишь приблизительно шарообразную форму, будучи сплющенной у полюсов; со временем она «изменит… центр тяжести и положение своё к полюсу»; что Солнце вращается вокруг своей оси; что неподвижные звезды суть также солнца; что вокруг этих звёзд вращаются, описывая правильные круги или эллипсы, бесчисленные планеты, невидимые для нас вследствие большого расстояния; что кометы представляют собою лишь особый род планет и т. д.

И тем не менее приходится признать, что Бруно не был учёным в современном смысле этого слова. Он был предшественником естествознания и точных наук, но имел с ними слишком мало общего. Знание, к которому он стремился и которое проповедовал, почти всецело относилось к области тайных герметических искусств, то есть оккультизма и симпатической магии. Любая философская абстракция наполнена у него божественным смыслом. Даже математика присутствует в его сочинениях лишь в качестве пифагорейской метафизики, магии чисел.

В трудах Бруно герметизм пережил свой последний ослепительный взлёт, продемонстрировав заложенные в нем возможности разумного постижения действительности и в то же время чётко обозначив границу, отделяющую его от научного метода. После смерти Ноланца их пути окончательно разойдутся, и оккультные учения превратятся в реакционный интеллектуальный хлам, гораздо более враждебный научному взгляду на мир, чем христианское богословие.

Натурфилософские, астрономические, этические идеи «философии рассвета», несмотря на всю их новизну, на открытое и непримиримое противоречие церковному мировоззрению того времени, сами по себе ещё не могли предопределить дальнейшую судьбу их автора. В конце концов у Бруно были предшественники (и современники), которые развивали герметическую традицию, оставаясь при этом добропорядочными христианами. Их «героический энтузиазм» заканчивался там, где намечался полный разрыв с Христом.

Но Бруно смело вернул герметическую магию к её языческим истокам. Целенаправленно и последовательно он пытался возродить «солнечную» религию египтян — религию разума, будто бы уничтоженную христианской Церковью. Себя Бруно видео проповедником и предводителем мировоззренческой революции по замене христианства «магической религией» герметизма, этого синтеза сердца и разума (в одном из своих диалогов он называет четырёх наставников в истинной религии – Любовь, Магия, Искусство, Наука). Он отлично знал, чем ему грозили подобные замыслы и свободно выбрал свой удел.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

Мой телеграм-канал @gerodot_history

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2250698.html

Русские и американские солдаты отмечают победу над Германией. Берлин. 1945.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2250259.html

Американский взгляд на сексуальную революцию в CCCР 1920-х — нач. 1930-х гг.

Из книги: Джулия Л. Микенберг. Американки в Красной России: В погоне за советской мечтой. М.: Новое литературное обозрение, 2023.

В США новый советский взгляд на мораль вообще и на отношения между мужчинами и женщинами в частности воспринимался как часть общего изменения человеческой психологии при социализме.

«Если вдуматься, во многом люди здесь ведут себя, мыслят и ощущают иначе, чем в других странах, — заявляла журналистка Элла Уинтер в 1932 году, когда уже насаждалась советская „мораль“, призванная ограничить вольные сексуальные нравы и обычаи, характерные для более ранних советских лет. — Мужчины смотрят на женщин иначе, чем раньше; женщины относятся к работе и к замужеству, к детям или приготовлению пищи, к церкви или политике не так, как было принято прежде... Личность, порожденная нашим индивидуалистическим миропорядком с его свободной конкуренцией, в Советском Союзе не появляется. Здесь люди строят свой новый порядок, но и этот новый порядок, в свой черед, порождает новых людей».

При этом новом порядке ложная буржуазная благопристойность была отброшена ради установления более естественных общественных отношений. «Многое из того, что кажется туристам, приезжающим в Россию, чуть ли не распутством, — в действительности лишь результат очень простого, откровенного и земного взгляда русских на половой вопрос», — отмечала Уинтер. Американцы часто выражали удивление и порой недовольство, видя отсутствие запретов, ограничений и подозрений в обычаях, регулировавших отношения между полами, — например, когда наблюдали совместное купание нагишом, принятое в СССР, или оказывались в купе ночного поезда вместе с попутчиком противоположного пола.

Левая пресса в США почти единодушно приветствовала совершившуюся в СССР революцию нравов, заявляя, что буржуазная мораль не только подавляет естественные инстинкты людей, но и угнетает женщин. В чрезвычайно авторитетном сборнике «Секс и цивилизация» (1920) В. Ф. Калвертон («Карл Маркс сексуальной революции») утверждал, что в Советском Союзе «женщина наконец-то стала человеком, наделенным теми же правами и привилегиями, что и мужчина». Далее он доказывал, что правовое положение женщин в Советском Союзе предвещает появление новой моральной экономики и в общественных, и в сексуальных отношениях. Родившийся в Российской империи американский журналист Морис Хиндус тоже заявлял, что большевики «стремятся освободить секс от юридических, религиозных и некоторых социальных предрассудков, мешающих и женщинам, и мужчинам».

Среди правых рассказы о советских сексуальных эксцессах тесно связывались со страхами перед радикальной политикой. В романе американской коммунистки Майры Пейдж «Янки в Москве» (1935) рабочий-дурачок из Детройта, собравшийся в Москву, с предвкушением заявляет: «Ах да, голубчик, там же, в России, свободная любовь!» Небылицы о «национализации женщин» (то есть о том, что женщины стали собственностью государства), о «Бюро свободной любви» и о том, что лучших девушек отдают «красным солдатам, матросам и морякам», охотно подхватывали все, кто желал очернить революцию.

Но если слухи штамповали главным образом правые, то даже некоторых обозревателей-либералов тревожили отдельные стороны большевистской «новой морали». В 1928 году журналистка Дороти Томпсон высказала мысль о том, что за «эмансипацию» женщин России пришлось заплатить слишком высокую цену:

«Пожив некоторое время в России, начинаешь задумываться: быть может, этот процесс правильнее называть не „эмансипацией“, а „стерилизацией“? Быть может, сведя Эрос к простейшей и удобнейшей функции — утолять сексуальные потребности и производить для государства новых граждан, — Россия создает цивилизацию, наиболее враждебную ко всему природно-женскому?»

Томпсон была убеждена:

«Брак и любовь не „освободились от оков“. Вместо старых цепей им выковали новые — уже без сентиментальных и эмоциональных привязанностей, которые делали прежнюю систему хоть сколько-нибудь терпимой».

По мнению Томпсон, законы теперь карали целомудренных и поощряли распутных. Историк Уэнди Голдман отмечала:

«Содействуя тому, что некоторые считали „свободной любовью“, новые законы потакали тому, что другие считали „развратом“, размывая черту между свободой и хаосом».

У американок в Советском Союзе вызывало противоречивые чувства отношение к половым вопросам, но многим из них относительная открытость в этой сфере казалась привлекательной: ведь в ту пору в США даже вооружать женщин знанием о предохранении от беременности было незаконным. Когда Дороти Уэст находилась в Москве, подруга попросила ее в письме «хорошенько разузнать, как предохраняются русские женщины, и потом поделиться рассказом об этом с подругами». Рут Кеннелл, вернувшаяся в 1928 году в США после шести лет жизни в СССР, где она отказалась от викторианских взглядов на секс, (на время) забыла о своем браке и успела завести нескольких любовников (и американцев, и русских), считала, что свобода в отношении секса и средств контрацепции в Советском Союзе говорила о существовании более высокой морали, нежели та, что господствовала в США: «Главное различие между Москвой и Нью-Йорком я вижу в том, что в Москве женщина вольна дарить свою любовь, а у нас она вынуждена продавать ее».

Несмотря на все слухи о «свободной любви» в России, заезжих американцев часто поражала мысль о том, до чего зацикленной на сексе кажется как раз западная культура по сравнению с тем, что они наблюдали в СССР. Морис Хиндус утверждал:

«Здесь ни в ресторанах, ни в театрах нигде не увидишь изображений полуобнаженных красоток во всевозможных соблазнительных позах, какие на каждом шагу бросаются в глаза приезжему на некоторых улицах в Берлине. Революционеры считают эксплуатацию женского тела в коммерческих целях гнусным оскорблением для всех женщин. В России нигде не продают порнографических картинок — ни открыто, ни исподтишка, их просто не достать. Русские не жаждут и не требуют заместительных форм полового возбуждения».

Еще до того как началась первая пятилетка, ввергшая большинство русских в трудовой угар, американцам казалось, что русские совсем не помешаны на сексе. В неопубликованном романе Джесси Ллойд «Эмансипе в России» (написанном отчасти на основе личного опыта самой Ллойд, жившей в Москве с июля 1927 по сентябрь 1928 года), рассказчица сетует на то, что русские мужчины почти не глядят на ее тело: «Если они на тебя вообще смотрят, то пристально смотрят прямо в глаза, как будто хотят понять — что ты за человек». Поэтому она задумывается: «Тут что, никто не флиртует?»

В начале 1930-х вольные сексуальные нравы стали подвергаться все более заметным ущемлениям. В 1933 году был принят закон против гомосексуальных отношений, после чего молодого актера, за которого успела выйти замуж Милли Беннет в Москве, приговорили к лагерям за «гомосексуальное прошлое». В 1936 году были объявлены незаконными аборты, это безошибочное мерило «новой морали», и труднее стало получить право на развод. К середине 1930-х годов, хотя русские еще продолжали загорать нагишом, «свободная любовь» отошла в прошлое.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2250092.html

Убить человека — это не значит опровергнуть его идеи; это значит только убить человека.

Себастьян Кастеллион

Смерть в одном столетии дарует жизнь во всех грядущих веках.

Джордано Бруно

Молодые годы

Человек, называвший себя впоследствии «сыном отца-солнца и матери-земли», родился в 1548 году в городе Ноле, у подножия Везувия, в благодатном краю, который ещё с античных времён носил имя Счастливой Кампаньи.

Нола

Считается, что в этом городе зародилась традиция колокольного звона во время христианских богослужений. За пять лет до его рождения на окраине Фрауенбурга, в Пруссии, скончался местный каноник Николай Коперник, а ещё годом ранее в Риме была учреждена Конгрегация священной канцелярии (заменившая собой «Великую римскую инквизицию»), – организация, чей приговор полвека спустя оборвёт его жизнь.

Собор в Ноле

Отцом будущего философа был бедный дворянин Джованни Бруно, отставной военный, в молодости служивший в войсках неаполитанского вице-короля герцога Альбы; о матери мы знаем только то, что её звали Фраулиса Саволина. Родители дали сыну при крещении имя Филиппо в честь испанского инфанта (через 10 лет он вступит на престол под именем Филиппа II).

Из-за нелепой случайности Филиппо едва не погиб в младенчестве. Однажды в его колыбель заползла ядовитая змея – нередкая гостья в тех краях. К счастью, на крик перепуганного ребёнка прибежал отец, находившийся в соседней комнате, и убил гадину. Змея в колыбели – знак героической судьбы, как свидетельствует миф о детстве Геракла.

Кампанья

Пасторальные пейзажи Счастливой Кампаньи с их мягкими линиями плодоносных холмов, покрытых виноградниками, навсегда запечатлелись в душе маленького Филиппо. Много позже, в его скитаниях по Европе, не было дня, чтобы он не уносился мысленно к родным краям: «Италия, Неаполь, Нола! Страна, благословенная небом, в равной мере именуемая главой и десницей земного шара, правительница и владычица иных поколений — ты всегда почиталась и мной, и другими как наставница, кормилица и мать всех добродетелей, наук, искусств и гуманных установлений!». На чужбине он будет называть самого себя ноланцем и присвоит своей философии имя милой его сердцу Нолы.

В юности Филиппо преследовало только одно лихо – бедность. «С детских лет вступил я в мучительную борьбу с судьбой», – вспоминал он позднее. Семья не могла ни прокормить его, ни дать образование. Поэтому было принято решение отправить мальчика к более состоятельной родне. «Отторгнутый от материнской груди и отцовских объятий, от любви и ласки родного дома», Филиппо больше никогда не увидит свою Нолу.

Десяти лет Бруно переехал в Неаполь, где поселился у своего дяди, содержавшего учебный пансион. Здесь он познакомился с началами литературы, логики и диалектики.

Неаполь

Несомненно, что в те годы родилось и окрепло трепетное, страстное, почти религиозное отношение Бруно к поиску знаний, истине, интеллектуальному постижению мира. В этом он шагал в ногу с веком, разделяя господствующее умонастроение образованных людей своего времени, не скрывавших восторженного восхищения перед успехами просвещения и образования. «О время, о науки! — в радостном упоении восклицал немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен. — Как сладостно жить и не время теперь предаваться покою!» Французский историк Леон Леруа так оценивал произошедшие в его столетии перемены: «Никогда в прошлом не было столетия, когда бы культура и свободные искусства достигли такого совершенства, как теперь. За последние сто лет не только стали очевидными вещи, перед тем спрятанные во тьме невежества, но и открыты неизвестные древним новые моря, новые земли, новые типы людей, законов, обычаев, новые травы, деревья, минералы, сделаны новые изобретения: книгопечатание, артиллерия, компас... Нет века, более счастливо, чем наш, расположенного к прогрессу культуры».

Воистину счастливо то поколение, которому дано пережить редкий исторический момент, когда действительность кажется достойным венцом всего предыдущего развития.

Между тем, с окончанием отроческого возраста, выяснилось, что Филиппо не собирается идти по стопам отца. О военной службе он думал с отвращением. Поглощённый научными занятиями юноша желал служить одному государю – Истине. Из всех возможных побед лишь триумфы разума представлялись ему достойными человека, а единственным оружием, которое он соглашался пускать в ход, были разящие аргументы.

Но где продолжить ученье? Отец Филиппо не обладал достаточными средствами для того, чтобы оплатить сыну образовательный курс в одном из итальянских университетов. Приходилось думать о монастырской келье. В те времена для людей, стремившихся получить образование, монашеская сутана была не менее предпочтительным одеянием, чем плащ школяра. Многие монастырские школы соперничали в славе с университетами, а обучавшиеся в их стенах послушники могли, не отвлекаясь на поиски хлеба насущного, посвящать себя, как того хотел Бруно, научным штудиям.

Церковь Сан Доменико Маджоре

Крупнейшим монастырём Неаполя был Сан-Доменико Маджоре, принадлежавший ордену доминиканцев. Некогда под его стрельчатыми сводами величайший теолог средневековья Фома Аквинский «при огромном стечении слушателей внушал своё поразительное богословское учение», как гласила памятная надпись на мраморной доске перед входом в одну из аудиторий.

По истечении годового срока послушания Бруно принял монашество с именем Джордано. Тонзура стала его пропуском в кладовую знаний.

Судя по всему, Бруно обладал уникальной памятью, которую он ещё сильнее развил специальными упражнениями, основанными на создании прочной цепи ассоциаций. Это позволило ему изучить многие языки: латынь, французский, испанский и немного греческий. Его способность запоминать тексты целыми страницами являлась основой его невероятной эрудиции и вызывала удивление и восхищение у окружающих.

Вместе с тем обстоятельное знакомство с вершинами человеческой мысли развило в Бруно высокомерное презрение интеллектуала к официальной церкви, а затем и к христианской религии вообще. По его собственным словам, он «с детства стал врагом католической веры... видеть не мог образов святых, а почитал лишь изображение Христа, но потом отказался также и от него». Парадоксальным образом, облачившись в монашескую сутану, Бруно перестал быть христианином. Его неудержимо привлекала иная мудрость, иная вера.

«Возвращение» эпохи Ренессанса к наследию античности шло по двум направлениям: европейских гуманистов в равной мере интересовали как философские и естественнонаучные идеи древности, так и его оккультные учения. Для постижения последних чрезвычайно важная роль отводилась сборнику текстов, приписываемых легендарному магу и мудрецу Гермесу Трисмегисту, «египетскому Моисею».

Гермес

Возникшие под пером гностических писателей II–III веков н. э., сочинения эти считались квинтэссенцией египетской мудрости, одним из древнейших, наряду с Библией, кладезей знания, священным источником, из которого обильно черпала классическая философская мысль.

Лучшие умы Возрождения разделяли данное заблуждение не только по причине неразвитости методов историко-филологического анализа, но также и потому, что оно опиралось на авторитет Отцов Церкви. Раннехристианская богословская традиция склонна была выискивать предвозвестия и пророчества о Сыне Божием в наиболее «авторитетных» языческих религиях. С лёгкой руки Лактанция («христианского Цицерона», современника императора Константина Великого) Гермес Трисмегист был зачислен в разряд языческих провидцев и пророков, предсказавших приход христианства.

Блаженный Августин относил Гермеса к числу древних мудрецов, которые учили «чему-то такому, от чего люди делаются блаженными», хотя и с той оговоркой, что знания свои он получал от демонов. А у Климента Александрийского герметическое учение положено в основу египетского культа: египетские жрецы во время своих торжественных процессий якобы несли впереди священные книги Гермеса Трисмегиста, коих Климент всего насчитывал 42 – 36 философских и 6 медицинских трактатов.

Знакомство людей Возрождения с учением Гермеса ведёт начало с 1463 года, когда флорентийский учёный Марсилио Фичино перевёл на латинский язык первый трактат Герметического свода – рукописного греческого сборника, доставленного по приказу Козимо Медичи во Флоренцию из недавно павшей Византии.

Титульный лист рукописи Фичино с портретом автора

Влияние герметических трактатов на современников Фичино было огромным. Достаточно сказать, что Коперник в доказательство правильности своей теории цитировал то место из «Асклепия» Лактанция, где от лица Гермеса описывается почитание Солнца в религии египтян: «В центре же всего расположено солнце. Ибо кто в прекраснейшем сем храме светильник сей в ином или в лучшем месте поставил бы, нежели там, откуда сразу все смог бы он озарять? Так что весьма уместно зовут его иные светочем мира, иные – умом, иные – правителем, Трисмегист – видимым богом».

Гермес стал символом итальянского Возрождения, которое иначе можно ещё назвать золотым веком религиозного герметизма. Не случайно, в Сиенском соборе (1488) изображение Гермеса было помещено на мозаичном полу, на видном месте, недалеко от входа в храм, в обрамлении торжественной надписи: «Гермес Меркурий Триждывеличайший Современный Моисею».

Гермес в Сиенском соборе

Изучению вот этой «древней» египетской мудрости и посвятил свои досуги молодой Бруно. А трактат Коперника «Об обращении небесных тел», в то время ещё не внесённый в папский «Индекс запрещённых книг», помог ему сопрячь герметическую философию и магию с научными представлениями о мире. По свидетельству самого Джордано, его знакомство с гелиоцентрической системой произошло в несколько этапов: «Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать — безумие…». Лишь позднее, по мере совершенствования в «философском умозрении», он признал доводы гелиоцентристов сначала «правдоподобными», потом «просто правильными» и, наконец, «самыми правильными» (впрочем, наступит момент, когда он пойдёт дальше Коперника).

Всё это не помешало ему, впрочем, в 1572 году получить сан священника, а затем успешно защитить диссертацию на соискание учёной степени доктора богословия. Священство приносило Бруно кое-какие средства к жизни, а также давало возможность отлучаться из монастыря, видеться с новыми людьми и читать те книги, которые не вызывали одобрения Церкви.

Житейские взгляды Бруно того времени отразились в написанной им комедии «Светоч», где осмеяны суеверие, вера в алхимию и колдовство, а равно учёный педантизм. «Невежество, – говорилось там, – лучшая в мире наука, она даётся без труда и не печалит душу».

Совмещать ежедневное совершение обедни со своим истинным образом мыслей становилось для Бруно всё тяжелее. Жизнь в монастыре сделалась ему ненавистна. Его ум, его совесть протестовали против церковных догматов и предрассудков. Относительно своих собратьев-доминиканцев, которые называли себя «псами господними», он уже не испытывал никаких заблуждений: «Служители зависти, рабы невежества, холопы злобы, они надеялись подчинить меня гнусному и тупому лицемерию».

Накопившееся недовольство окружающим невольно прорывалось наружу. В монастыре все чаще вспоминали один случай. Как-то раз монахи развлекались шуточным гаданием по книге Ариосто «Неистовый Роланд»: нужно было наугад указать «вещую» строку. Бруно открыл поэму на строке, которую теперь многие воспринимали вполне серьёзно: «Враг всякого закона, всякой веры...»

Кончилось тем, что в 1576 году против него было возбуждено преследование по обвинению в ереси. Собрав сведения о прошлом брата Джордано, о его речах и мнениях, следователи насчитали 130 пунктов, по которым он отступил от учения Католической церкви.

Дабы сохранить за собой свободу действий, Бруно бежал в Рим, где надеялся оправдаться. Но предупреждённый о том, что и в Риме вот-вот готовы санкционировать процесс против него, Бруно покинул папскую столицу. С невероятным облегчением он сложил с себя монашеские обеты и сбросил монашеское одеяние.

Бруно

Да, теперь он – изгнанник, беглец и даже хуже того – отступник. Но зато у него больше нет нужды таить свои мысли. Отныне его призвание в том, чтобы нести людям своё философское евангелие, благую весть разума, не стеснённого оковами церковной ортодоксии.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр! Последняя война Российской империи (описание и заказ по ссылке)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

Мой телеграм-канал @gerodot_history

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2249804.html

Начнём мы с изучения биографии Мефистофеля русской истории — Августа Людвига Шлёцера. Почему Мефистофеля? Как вы помните, эта демоническая фигура творила добро и зло, часто непреднамеренно. И кроме того, была непревзойдённым искусителем. Все эти качества находят полное воплощение в личности Шлёцера. Но не будем забегать вперёд, обо всём по-порядку.

Полностью статью вы можете прочитать по ссылке

Краткое содержание:

Рождение Шлёцера, семья

Переезд в дом деда

Невероятная эрудиция

Книги о путешествиях, прочитанные в детстве

Илл.: Кирхберг — место рождения Шлёцера. Рис. мой

Буду рад подписке и вдумчивым комментариям!

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2249586.html

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2249233.html

Воскресным утром 20 июня Пётр незаметно и без эскорта покинул Париж. Его впечатления от прославленного города также были противоречивыми. «Жалею, – говорил он, – что домашние обстоятельства принуждают меня так скоро оставить то место, где науки и художества цветут, и жалею притом, что город сей рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет».

Реймсский собор

В Реймсе Пётр сделал остановку, но осмотрел только собор, где хранилось знаменитое Евангелие, на котором веками приносили присягу короли Франции. К изумлению католических епископов и священников, царь нагнулся и вслух прочёл древние письмена: книга оказалась написанной на церковно-славянском языке – это Евангелие шестьсот лет назад привезла с собой княжна Анна Ярославна, дочь Ярослава Мудрого, выданная замуж за Генриха I.

Реймсское евангелие

21 июня Пётр прибыл на курорт в Спа, где провёл пять недель – пил воду и лечился. Екатерина скучала и звала его поторопиться, чтобы весело отметить окончание долгой разлуки. Пётр отвечал: «И то правда, более пяти (рюмок или стаканов вина) в день не пью, а крепиша (водки) по одной или по две, только не всегда: иное для того, что сие вино крепко, а иное для того, что его редко. Оканчиваю, что зело скучно, что... не видимся».

Встретившись в Амстердаме, дальше они поехали вместе. Следующую большую остановку сделали в Берлине. Пётр попросил Фридриха Вильгельма поселить его подальше от городского шума. Король отвёл ему загородный дворец своей супруги, которая, узнав об этом, чрезвычайно встревожилась: во дворце находилась богатая коллекция фарфора, дорогие венецианские зеркала, а разрушительные привычки царя были хорошо известны ещё со времён его проживания в доме адмирала Бенбоу. Чтобы избежать возможных убытков, королева приказала вывезти из дворца мебель и все украшения, которые могли легко разбиться.

Берлин

Пётр и Екатерина прибыли в Берлин водным путём. Фридрих Вильгельм встречал их на берегу. Он помог Екатерине сойти; Пётр спрыгнул на землю сам и обнял короля: «Я рад видеть вас, брат Фридрих!» Он попытался обнять и королеву, но та оттолкнула его. Екатерина почтительно поцеловала у королевы руку и представила ей свою свиту – несколько десятков дам, которые все, собственно говоря, были горничными, кухарками и прачками. Каждая из них держала на руках богато одетого младенца и на вопрос королевы, чей это ребёнок, отвечала, кланяясь по-русски, в пояс, что это царь почтил её дитятей. Видя, что королева не удостоила её дам и взглядом, Екатерина в ответ высокомерно обошлась с прусскими принцессами.

Когда на другой день посланцы короля явились к царю с приглашением на приём у королевы, они застали Петра в объятиях двух фрейлин жены: царь ласкал их обнажённые груди и не прерывал этого занятия во все время, пока королевские придворные держали речь.

За столом у королевской четы Петра посадили рядом с королевой. Когда подали жаркое, он взялся за нож – и в этот момент с ним случился припадок: со страшным, искажённым лицом царь некоторое время размахивал ножом перед самым носом насмерть перепугавшейся супруги Фридриха Вильгельма. К счастью, все обошлось, конвульсии быстро прошли, и Пётр снова принялся за еду. С бала царь тайком улизнул и отправился пешком бродить по городу.

На следующий день Фридрих Вильгельм лично показывал гостю все достопримечательности своей столицы. Между прочими редкостями король похвастался собранием медалей и античных статуэток. Внимание царя привлекла одна фигурка в очень непристойной позе – в Древнем Риме такими статуэтками украшали дома новобрачных. Пётр не мог налюбоваться ею и вдруг приказал Екатерине поцеловать её. Екатерина брезгливо отвернулась. Глаза Петра засверкали бешенством. «Ты головой заплатишь за отказ!» – рявкнул он. Испуганная Екатерина поспешно чмокнула статуэтку, которую Пётр потом, не церемонясь, выпросил у Фридриха Вильгельма. Ему также понравился дорогой шкаф из чёрного дерева, приобретённый Фридрихом Вильгельмом за огромные деньги: Пётр увёз и его, к всеобщему отчаянию королевской семьи.

Царь погостил у брата Фридриха два дня. Едва он уехал, королева бросилась в свой загородный дворец – к её ужасу, картина, которую она застала, напоминала разрушение Иерусалима. Чтобы устранить последствия царского гостевания, ей пришлось чуть ли не заново обустроить весь дворец.

В Россию Пётр увозил свой портрет, сделанный в Спа Карлом де Моором: величавый государь, исполненный зрелого довольства своим делом, чувствующий себя повелителем всюду – на Сене, как и на Неве. Однако в изгибе губ и особенно в выражении глаз, как будто болезненном, грустном, почти страдальческом, Петру чудилась какая-то придавленность и усталость. Где былая неутомимость, юношеская самоуверенность, неоскудевающая весёлость? Видно, что устал человек, вот-вот попросит позволения отдохнуть немного.

11 октября он возвратился в Петербург. Девятилетняя Анна и восьмилетняя Елизавета ожидали его перед дворцом, одетые в испанские костюмы, а шишечка Пётр Петрович встретил отца в своей комнате, в офицерском мундирчике, верхом на маленьком исландском пони. Екатерина, стоявшая рядом с сыном, смеясь, представила Петру «хозяина Петербурга».

Рассмеялся и Пётр. Поднял сына на руки, потряс в воздухе. Да, его наследник, самодержец российский! Другого нет.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2249048.html

Начал новый цикл «Битва за русскую историю» (там же можно прочитать полностью предыдущий цикл «Русское тысячелетие», который к настоящему времени завершён).

Занятия русской историей весьма далеки от академической степенности и больше напоминают боевые действия: оборону, вылазки, засады, контрнаступления... Русские учёные уже несколько столетий ведут настоящую "войну за прошлое", ибо нападкам, переосмыслению и фальсификации подвергаются ключевые события, исторические деятели и сами идейные, культурные и бытийные устои русской цивилизации.

В этом цикле мы исследуем боевой путь русской исторической науки, пройдём по местам её славы и тяжёлых поражений, познакомимся с генералами и солдатами этой нескончаемой войны.

Победа в ней невозможна без выработки русского взгляда на исторический процесс.

Буду рад подписке и вдумчивым комментариям!

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2248743.html

Все знают, что И.В.Джугашвили выбрал себе партийный псевдоним «Сталин».

Многие знают, что он сделал это в 1912 году.

Но мало кто знает полный вариант этого псевдонима.

Впервые имя «К. Сталин» (именно в этой форме оно было использовано И. В. Джугашвили в 1912 году) появилось в журнале «Русская беседа» 1893 года в результате опечатки в рецензии на книгу о пользе грузинского кефира от всех болезней, написанной тифлисской еврейкой, популяризатором кисломолочных продуктов и членом французской академии Клаудией Абрамовной Сигалиной («О пользе кефира при холерной эпидемии. К. Сталина. Варшава, 1893 г.»; в азбучном указателе к тому приводится имя «К. Сталинъ»).

По семейной легенде, покойница «похитила у местной кавказской травницы кефирные грибки» и в своих «многочисленных брошюрах о волшебной пользе кефира для здоровья <...> использовала эту романтическую историю как основной маркетинговый прием». Так, «макет горы Казбек всегда был выставлен в витрине кефирного магазина Клаудии Сигалиной на улице Крулевской в Варшаве» (об этом говорится в воспоминаниях Вероники Нашарковской-Мультановской об архитекторе Григории Сигалине). По иронии судьбы, много лет спустя один из талантливых сыновей Сигалиной будет репрессирован Сталиным, который поставит свою подпись под смертным приговором. В свою очередь, другой ее сын станет главным архитектором Варшавы и построит, по прямому указанию Сталина, первую высотку в городе.

Эта версия происхождения псевдонима, кстати, хорошо увязывается со сталинским чувством юмора.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2248456.html

Париж

Париж с его полумиллионным населением был третьим по величине – после Лондона и Амстердама – городом Европы. Большие дворцы – Тюильрийский, Люксембургский – и дома вельмож большей частью располагались на тогдашней окраине Парижа, в местах довольно пустынных – за Монпарнасом уже простирались поля и пастбища. Подлинная жизнь города сосредоточивалась вокруг Сены. Пять мостов связывали северную и южную части Парижа с их путаницей узких улочек, четырёх- или пятиэтажными домами с островерхими крышами и тремя площадями – Королевской, Вандомской и площадью Побед.

План Парижа

Тесные проходы между домами были забиты людьми и экипажами. Грохот колёс с железными ободами, крики возниц и прохожих с непривычки просто оглушали. Среди первых неприятных впечатлений были и нестерпимая вонь, и грязь, поскольку мусор, человеческие испражнения и внутренности забитых животных вываливались из окон домов прямо на мостовую, которую каждый день устилали свежей соломой. Треть населения города составляли нищие, воры и проститутки. С наступлением ночи власть над Парижем полностью переходила в их руки; поэт Буало писал, что самый тёмный и безлюдный лес может считаться по сравнению с Парижем безопасным местом. Но до полуночи кафе, трактиры, рестораны и театры были полны посетителями, любители погулять расхаживали по Кур-ля-Рен – длинной дорожке вдоль Сены, на илистых берегах которой женщины стирали белье, а также в Пале-Рояле, Люксембургском и Ботаническом садах на Елисейских Полях укрывались влюблённые.

Расширяя и благоустраивая Париж, Людовик XIV распорядился снести городские укрепления, возведённые ещё во времена Столетней войны для защиты от англичан. К началу XVIII века только бастион Святого Антония с его восемью башнями продолжал возвышаться над северо-восточной частью города – это была знаменитая Бастилия.

Бастилия

Однако фривольный дух регентства проник и за стены некогда грозной тюрьмы: здесь между узниками и узницами возникали страстные любовные романы, а верные дамы, подкупив охрану, смело посещали своих возлюбленных. Впрочем, теперь Бастилия в основном пустовала, лишь изредка в ней со вкусом устраивался на несколько недель какой-нибудь герцог, наказанный за дуэль, да рассерженные отцы семейств помещали сюда для исправления своих распутных сыновей, которые коротали время, играя на гитаре, сочиняя стихи, занимаясь атлетическими упражнениями в комендантском саду и выдумывая меню для друзей и любовниц.

В дни, когда Пётр гулял по Парижу, в Бастилии сидел всего один узник – 23-летний Вольтер. Молодой человек, хорошо принятый в компании герцога Орлеанского, искупал здесь свой грешок – ему вздумалось позабавить парижан игривыми стишками по поводу добродетели регента и его дочери, герцогини Беррийской.

В 1717 году он ещё носил своё настоящее имя — Франсуа Мари Аруэ. В этом году появился анонимный стихотворный памфлет «Я видел», направленный против регента и его любовницы герцогини Беррийской, славившейся невероятным распутством.

Герцогиня Беррийская

В памфлете были такие строки: «Я видел то, видел это, видел все злоупотребления, совершенные и предполагаемые... Я видел это зло, а мне только двадцать лет». Аруэ было немногим более двадцати, он был уже известен при дворе, как поэт и остроумец, чувствовавший себя как рыба в воде на весёлых ужинах в Версале — этого оказалось достаточным, чтобы счесть его автором сатиры. Примечательно, что друзья поэта, находившие поэму превосходной, подтвердили, что видели, как Аруэ писал её. Между тем впоследствии выяснилось, что её настоящим автором был поэт Лебрюн. Справедливости ради надо заметить, что Аруэ был не совсем безгрешен — его перу принадлежала другая сатира: «Регент-Пьеро», появившаяся почти одновременно с «Я видел».

Герцог Орлеанский решил проучить предполагаемого автора памфлета. Встретив Аруэ у Пале-Рояля, он подозвал его и сказал:

— Месье Аруэ, я бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы ещё не видели.

Поэт понял, на что намекает регент, но с самым невинным видом осведомился:

— Что же это, монсеньор?

— Бастилия.

— А, монсеньор, оставьте её для тех, кто уже видел!

Когда Аруэ желал отказаться от приписываемых ему анонимных произведений, он приводил один-единственный довод, который казался ему неотразимым: «Я не мог написать таких плохих стихов». Это доказательство вовсе не казалось регенту таким уж неоспоримым, и 17 мая последовал его приказ арестовать поэта. В бастильском журнале за этот день находится следующая запись: «Франсуа Мари Аруэ, 23 лет, родом из Парижа, сын Аруэ, казначея счётной экспедиции, посажен в Бастилию 17 мая 1717 года за сочинение оскорбительных стихов на Регента и герцогиню Берри».

Вольтер в Бастилии

Полицейский комиссар Изабо, пришедший в крепость для допроса Аруэ, спросил, где находятся его бумаги.

— В моем бюро, — ответил арестант.

— Не верю, — настаивал комиссар. — У вас есть списки памфлета. Где они?

Тут в голове у насмешливого Аруэ родилась одна идея.

— Мои бумаги спрятаны в уборных, — сказал он.

Поэт отказался уточнить, в каких именно уборных он прячет антиправительственные произведения, и полиция насмешила не одну сотню парижан, обыскивая подряд все уборные, пока Изабо наконец не догадался, что попался на розыгрыш.

Хотя Аруэ содержали не очень строго, все же это была тюрьма, и узник, привыкший к комфорту, страдал от отсутствия предметов туалета. В письмах родным он просил прислать «два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду...», а также Гомера и Вергилия, его «домашних богов».

Но все неприятности забывались за работой. Несмотря на то, что ему не давали ни перьев, ни чернил, ни бумаги, он начал в тюрьме «Генриаду», — записывая строки эпоса, вскоре составивших славу французской литературы, карандашом на полях книг. Полицейский Эро в мемуарах свидетельствует, что поэт сочинял, засыпая на жёсткой тюремной постели, а, просыпаясь, вновь принимался за работу.

Впрочем, первое заключение в Бастилии оказалось сравнительно кратковременным и только принесло славу ещё малоизвестному тогда поэту. 10 апреля 1718 года комендант Бастилии Бернавиль получил письмо за подписью восьмилетнего Людовика XV: «Я пишу Вам с ведома моего дяди герцога Орлеанского, регента, чтобы известить о моем распоряжении освободить сьера Аруэ, которого Вы по моему приказанию содержите в моем замке, Бастилии... За это я прошу Бога, чтобы Он воздал Вам...» На рассвете Аруэ покинул тюрьму.

При следующей встрече с регентом он сказал, поклонившись:

— Я прошу ваше высочество впредь не заботиться о моем жилище и пропитании.

После этой истории Франсуа Мари Аруэ принял имя де Вольтера.

Пётр, конечно, не мог знать, что этот легкомысленный юнец сорок лет спустя напишет первое историческое исследование о нем – «Историю Российской империи при Петре Великом».

История Петра

Пётр предварительно составил перечень всего, что ему хотелось осмотреть в Париже, – список получился длинным. Сопровождать царя и следить за его безопасностью было поручено маршалу Тессе, как человеку прекрасно воспитанному и не знающему, куда девать время. Осмотр города начался 12 мая в четыре часа утра – Пётр встретил рассвет на Королевской площади, любуясь тем, как солнце багровым пламенем горит в окнах домов и дворцов.

Королевская площадь. Новое название площадь Вогёзов получила в честь жителей департамента Вогезы, которые в 1800 году, после Французской революции, добровольными взносами стали поддерживать содержание революционной армии.

На следующий день он перешёл на левый берег Сены и побывал в обсерватории, на знаменитой королевской мануфактуре по изготовлению гобеленов и в Ботаническом саду. Наскоро покончив с изящным – парками и дворцами, — оставшееся время он посвятил ремесленным мастерским и торговым лавочкам, где все внимательно разглядывал и обо всем дотошно расспрашивал.

В Доме инвалидов, где получали кров и уход четыре тысячи ветеранов и калек королевской армии, он отведал солдатского супа, выпил за их здоровье вина и похлопал по спине нескольких инвалидов, назвав их своими камрадами. Французская же армия не вызвала у него восторга. После смотра он поморщился: «Я видел нарядных кукол, а не солдат. Они ружьём финтуют, а в марше только танцуют».

Эти прогулки Пётр в основном совершал пешком, но иногда останавливал первую попавшуюся карету, высаживал седока и уезжал. В этих случаях бедный Тессе сбивался с ног, отыскивая исчезнувшего царя.

Карета

Пётр носился по городу очертя голову, пока его не свалил очередной приступ лихорадки. Тогда он сбавил темп и дал регенту увлечь себя в Оперу. В отведённой царю ложе герцог Орлеанский сам, стоя, прислуживал ему с подносом в руках, когда Пётр желал охладить себя пивом. Публику весьма удивляло и забавляло это необычное зрелище.

Основные сведения о личной жизни царя парижане получали от Вертона – повара в отеле «Ледигьер», которому было поручено кормить Петра и его свиту. «Невероятно, – рассказывал Вертон, – сколько царь съедал и выпивал, садясь за стол всего дважды в день, не говоря о том, сколько он поглощал пива, лимонада и прочих напитков в промежутке. Что до его свиты, то они пили еще больше: после еды каждый опустошал по крайней мере бутылку-другую пива, а иногда ещё – вина и крепких напитков».

Мать регента

Регент познакомил Петра со своей матерью – 65-летней сплетницей Елизаветой Шарлоттой. Пожилая дама была очарована царём. «Сегодня у меня был великий посетитель, мой герой – царь, – записала она. – Я нахожу, что у него очень хорошие манеры... и он лишён всякого притворства. Он весьма рассудителен. Он говорит на скверном немецком, но при этом объясняется без затруднения и скованности. Он вежлив во всем, и здесь его очень любят».

Действительно, многие французские вельможи меняли своё первоначальное неблагоприятное мнение о царе. Маршал Виллеруа писал старой фаворитке короля-солнца госпоже де Ментенон: «Я должен вам сказать, что этот монарх, которого называют варваром, вовсе не таков. Он проявляет великодушие и благородство, которых мы в нём никак не ожидали».

Париж делал своё дело.

Посещение м-м Ментенон

Впрочем, старая владычица не разделила восторгов своего корреспондента. Дело в том, что, отправляясь в Версаль, царь и его спутники захватили с собой целый букет дам весёлого поведения, которых разместили в бывших покоях благочестивой старухи. Госпожа де Ментенон, жившая в монастыре, куда она удалилась после смерти короля-солнца, была потрясена осквернением своего храма добродетели. Личная встреча с царём лишь усугубила её неприязнь. Чтобы скрыть свой возраст, фаворитка приняла Петра в сумерках, задёрнув шторы и оставив лишь узкую полоску света. Но Пётр, войдя в комнату и желая получше рассмотреть бывшую красавицу, безжалостно раздвинул шторы, сел рядом с ней на кровать и в упор уставился на неё. Обоюдное молчание тянулось довольно долго. Наконец царь спросил, какой недуг её гложет. «Старость», – прошамкала старуха. Царь посидел ещё, потом встал и молча вышел.

Фонтенбло

В свою очередь, Пётр остался чрезвычайно недоволен своим посещением Фонтенбло, где его принимал граф Тулузский, один из внебрачных сыновей добродетельного короля-солнца. Хозяин уговорил царя поучаствовать в охоте на оленей. Вышел конфуз. Французские дворяне верхом носились по лесу, ловко перемахивая через ручьи и поваленные деревья, царь же насилу вынес бешеную скачку и, преодолевая одно препятствие, едва не свалился с лошади. Рассерженный и пристыженный вернулся он во дворец, во весь голос ругаясь, что охоты этой он не понимает, не любит и находит её слишком жестоким развлечением. В знак своего неудовольствия он отобедал один, без графа Тулузского, и в тот же день уехал. Сопровождавший царя герцог д’Антен не был допущен в царскую карету – и не пожалел об этом, так как дорогой от обильной еды и выпивки Петра вырвало.

Версаль

Так прошло шесть недель пребывания Петра во Франции. Пора было знать и честь. В дипломатическом отношении визит был бесплоден – царю не удалось заключить ни военного союза, ни сосватать Елизавету за малолетнего «каралища». Да это и к лучшему, иначе Россия потеряла бы хорошую императрицу, а во Франции стало бы одной несчастной королевой больше. Вы, наверное, и без меня знаете, что за человек был Луи XV, сказавший своё знаменитое: «После нас хоть потоп».

Напоследок царь ещё раз сходил в обсерваторию, взобрался на башню собора Нотр-Дам и посетил больницу, где при нем соперировали катаракту. Искусство гораздо меньше интересовало его, а знаменитый зал Лувра, где хранились королевские драгоценности на сумму в тридцать миллионов ливров, вызвал у него презрительную гримасу – счёл, что деньги выброшены на ветер.

Экспозиция драгоценностей в Лувре

Пошла череда прощальных визитов, которые закрепили двойственное отношение французов к Петру. Кардинал Дюбуа находил, что царь просто чудак, рождённый, чтобы быть боцманом на голландском корабле. Герцог Сен-Симон записал в своих знаменитых мемуарах, что это был монарх, «внушавший восхищение своей безграничной любознательностью ко всему, что имело касательство к управлению, торговле, просвещению, полицейским мерам и прочему... Его отличало дружелюбие, которое отдавало вольностью обхождения, но он не был свободен от сильного отпечатка прошлого своей страны».

Вольтер позже поставит французам в вину, что, рассмотрев в лупу странные манеры Петра, они не заметили великого человека.

При прощании Пётр изменил своей обычной скупости и пожертвовал 50 тысяч ливров своим телохранителям и ещё 30 тысяч – фабрикам, которые он посетил. Скудные чаевые, раздаваемые им в трактирах, были платой частного человека; теперь за гостеприимство расплатился государь.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2248219.html

Фигурка Приапа (два-в-одном). I век. Музей Пикардии.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2248090.html

В настоящее время исследовали составили целую коллекцию использования имени «Сталин» в литературе XIX—XX веков.

Первый «ключ» к этой кличке — ультраромантический образ мстителя Сталина из новеллы «Рожок», включенной в книжку А. И. Емичева «Рассказы дяди Прокопья» 1836 года (говоря о провидческом даре Емичева, Вайскопф замечает, что среди его персонажей назван и некто Путин, который «еще дитя, и его можно в два часа сгубить навеки»).

В середине 1850-х годов вышел рассказ писателя П. П. Ершова (автора «Конька-Горбунка») «Панин бугор», в котором фигурировал романтический любовник Александр Петрович Сталин. В 1893 году в журнале «Нива» была напечатана повесть А. Коптева «Кавказ», главным героем которой был «очень красивый и статный брюнет, в белом кителе... лет около 22», выпускник Московского дворянского пансиона поручик Сталин, отличавшийся «светским лоском, самолюбием и храбростью в делах против неприятеля». Герой этой истории стал жертвой несчастной любви и погиб в деле против горцев. Товарищи бедного Сталина, говорится в финале этой повести, помянули его пуншем.

Добавим, что персонаж по имени Сталин упоминается и в романе некоего А. Б. 1837 года «Два портрета и два гибельные проигрыша» — «кавалерийский штаб-офицер с черными бакенбардами». Наконец, в 1872 году в столице была разыграна посредственная пьеса г-на Ге (брата знаменитого художника) под названием «Второй брак», в которой жена помещика Сталина бросает супруга для присяжного поверенного Фатомина, «после чего Сталин уезжает со всей семьей своей в деревню». Отнявший у Сталина жену Фатомин «пытается оттягать у него и имение», и «взбешенный Сталин» бросает его за это в реку, «но так как эта река слишком мелка, то присяжный поверенный всплывает на поверхность воды и в свою очередь бросает — на произвол судьбы — надоевшую ему г-жу Сталину». (Замечательно, что Сталина Ге зовут «Борис Николаевич».)

Весьма вероятно, что какой-нибудь из этих Сталиных мог попасться на глаза молодому Иосифу Джугашвили.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги на ЛитРес

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2247912.html

Разъезжая по Европе, Пётр ещё ни разу не посетил прославленной столицы Людовика XIV. В глазах царя Франция не представляла для России никакой ценности – ни политической, ни военной, ни промышленной. «Русскому нужен голландец на море, немец на суше, а француз ему совсем ни к чему», – говорил Пётр. Да и в представлении всехристианнейшего короля-солнца, до самой его смерти, Московия продолжала оставаться дикой страной: имя победителя Карла XII даже не значилось в списке европейских государей, ежегодно печатавшемся в Париже. Правда, после Полтавы кое-что в отношениях двух стран стало меняться. Пётр выписал для благоустройства своего парадиза (то есть рая, так он называл Петербург) знаменитых французских архитекторов – Растрелли, Лежандра, Леблона, Каравака; барон де Сент-Илер заведовал невскими верфями, граф де Лоне значился среди камер-юнкеров царя, а его супруга состояла статс-дамой при молодых царевнах, дочерях Петра и Екатерины. В Петербурге, на Васильевском острове, была основана французская церковь, и её настоятель отец Калю принял звание «духовника французского народа», проживающего в северной столице. В свою очередь в портовых городах Франции появились русские навигаторы – командированные дворянские дети, обучавшиеся морскому делу.

И вот теперь сам русский царь ехал в центр европейской цивилизации и культуры, слава о котором гремела по всему свету.

Луи 14

Людовик XIV умер 1 сентября 1715 года, в возрасте 76 лет. Таким образом, на протяжении 33 лет он и Пётр были товарищами по d'elicieux metier de Roy (восхитительному ремеслу монарха). Но если слава и мощь России за это время постоянно росли и крепли, то сияние короля-солнца неудержимо меркло. Последние годы его жизни были омрачены военными катастрофами и всеобщим разорением Франции.

К бедствиям государства присоединилась семейная трагедия. В 1711 году внезапно умер дофин. Его сын, герцог Бургундский, объявленный дофином, скончался в следующем году – оспа унесла его за неделю. А спустя несколько дней сын герцога Бургундского последовал за отцом.

У Людовика XIV остался последний отпрыск по прямой линии – другой правнук, Луи. Он тоже переболел оспой, но поразительным образом выздоровел, – быть может, потому, что его нянька заперла двери его комнаты и не пустила к нему врачей с их кровопусканиями и рвотными. В момент смерти Людовика XIV его правнуку, будущему Людовику XV, было пять лет.

Регентом королевства был провозглашён племянник Людовика XIV – Филипп герцог Орлеанский. Это был 42-летний приземистый здоровяк и отчаянный бабник.

Филипп герцог Орлеанский

Он готов был любить всех женщин без изъятия – худых и полных, высоких и низких, красивых и дурнушек, розовощёких крестьянок и томных принцесс. Его мать говорила: «Он до женщин сам не свой. Ему дела нет, каковы они собой, лишь были бы веселы, не скромничали, любили поесть и выпить». На её упрёки во всеядной чувственности регент пожимал плечами: «Ах, матушка, ночью все кошки серы».

С началом его правления по Франции распространилась эпидемия чувственности и сладострастия. Двор мгновенно перебрался из чопорного Версаля в весёлый и легкомысленный Тюильри. Ходили слухи об оргиях у регента, во время которых все приглашённые сидели за столом обнажёнными. У себя дома герцог Орлеанский был так непристоен, что его жена не смела пригласить гостей на семейные обеды. При всем этом регент и не думал надевать на себя хотя бы личину благопристойности, открыто демонстрируя своё презрение к морали и равнодушие к религии. Однажды, соскучившись во время мессы, он открыл книгу Рабле и стал вслух читать её, захлёбываясь от хохота.

Подражателей у регента нашлось предостаточно. Во Франции и в Европе наступала эпоха Ловеласов и Казанов.

Луи 15

На малолетнего короля – обворожительного мальчика с длинными белокурыми волосами, пушистыми ресницами и длинным носом Бурбонов – народ смотрел как на свою надежду. Не дай бог, если он умрёт и королём станет регент! Но здесь французы обманывались: в ожидании лучшего, они не обращали внимания на хорошее. Восьмилетнее правление герцога Орлеанского стало если не самым счастливым, то самым спокойным временем в истории Франции. В отличие от Людовика XV, который вырос сухим, бессердечным эгоистом, регент был гуманным, сострадательным человеком, без капли зависти и тени честолюбия. Он не только покровительствовал наукам и искусствам, но и первым позволил учёным и поэтам сесть за один стол с собой. Безраздельно преданный малолетнему королю, он и в мыслях не имел посягнуть на его права. К своим государственным обязанностям он относился со всей серьёзностью. В восемь часов утра, как бы ни была бурна предыдущая ночь, герцог Орлеанский неизменно садился за рабочий стол. Этот донжуан не терпел вмешательства женщин в политику и не позволял своим любовницам вершить государственные дела. Погремушки славы никогда не шумели у него в ушах. Хорошо понимая разорительность войн, он ни разу не потребовал от французских солдат покинуть казармы. Мир, мир и мир – к чему пачкать кровью белые лилии Бурбонов?

Опрокидывая устои морали, регент не щадил и традиций внешней политики. Он неожиданно сблизился с Англией – многовековым врагом Франции, а после поражения Карла XII, которого Людовик XIV использовал в качестве противовеса Австрии, регент начал поиски нового сильного союзника на Востоке. И вполне естественно, что взгляд его остановился на России. В свою очередь и Пётр, наконец, уяснил себе, какой практический интерес для России может представлять Франция. Посредничество в мире со Швецией – за такую услугу царь был готов взять на себя любые обязательства. Стремясь как можно крепче привязать к себе неожиданного союзника, Пётр предложил скрепить союз династическим браком: восьмилетняя Елизавета и семилетний Людовик – чем не пара!

Елизавета

Однако сближение с Россией вызвало протест кардинала Дюбуа, в чьих руках находилась внешняя политика Франции. Он был сторонником крепкого англо-французского союза и понимал, что Англия никогда не потерпит усиления русского могущества на Балтике. Отговаривая регента от чересчур тесного сближения с царём, Дюбуа твердил: «Царь страдает хроническими болезнями, а его сын (Алексей) никаких обязательств отца выполнять не станет». И регент не мог не чувствовать, что кардинал довольно трезво смотрит на вещи.

Пётр надеялся уладить противоречия в личной встрече. Намерение царя посетить Париж привело регента в большое волнение: предстояли большие расходы. Но отказать монарху в гостеприимстве было невозможно. И вот в Кале отправилась большая депутация придворных во главе с господином де Либуа из ближайшего королевского окружения – встречать незваного гостя.

Вид Кале

Пётр пересёк границу Франции в сопровождении свиты из шестидесяти человек. Екатерина осталась дожидаться мужа в Гааге.

С самых первых шагов царя по французской земле де Либуа понял, что угодить северным варварам не так-то просто. На содержание свиты царя было выделено 1500 ливров в день – как и любому другому посольству. Однако князь Борис Куракин сразу восстал против этой суммы, показавшейся ему оскорбительной для царского величества, и своими притязаниями вверг де Либуа сначала в молчание, а потом в отчаяние, тем более что француз и так хватался за сердце, видя, как царский повар подаёт на стол Петру восемь блюд вместо полагавшихся по рациону трёх. Де Либуа пытался внедрить экономию, но его требование «прекратить ужины» вызвало у русских негодование – они не привыкли ложиться спать голодными! К счастью, из Тюильри прислали дополнительные средства с указанием, что «не следует стесняться в расходах, лишь бы царь остался доволен».

Петр в 1717 году

Но и после этого де Либуа приходилось нелегко. Утончённая французская гастрономия была не по вкусу лужёному желудку Петра. Де Либуа докладывал регенту: «Царь встаёт рано утром, обедает около десяти часов, ужинает около семи и удаляется в свои комнаты раньше девяти. За ужином он ест мало, а иногда и вовсе не ужинает, но между обедом и ужином поглощает невероятное количество анисовой водки, пива, вина и всевозможной пищи: любит соусы с пряностями, пеклеванный и даже чёрствый хлеб, с удовольствием ест горошек, съедает много апельсинов, груш и яблок. У него всегда под рукой два-три блюда, приготовленные его поваром. Он встаёт из-за роскошно сервированного стола, чтобы поесть у себя в комнате; приказывает варить пиво своему человеку, находя отвратительным то, которое подают ему, жалуется на все... Это обжора, ворчун». Впрочем, де Либуа находил в характере царя «задатки доблести», но в «диком состоянии». Царские вельможи, по его словам, проявляли не меньшую требовательность: «Они любят все хорошее и знают в том толк». Другими словами, французский царедворец признавал, что эти московиты не такие уж дикари.

Ещё труднее было уладить вопрос о средствах передвижения. Царь непременно желал доехать до Парижа за четыре дня. Но это представлялось невозможным – нельзя было достать столько упряжек, а предоставленные экипажи исторгли у русских крики негодования. Князь Куракин заявлял, что ещё не было видано, чтобы русский дворянин путешествовал в катафалке. Пётр привередничал ещё больше – он требовал не карету, а одноколку, на которой привык разъезжать в Петербурге. Такой повозки не оказалось ни в Дюнкерке, ни в Кале, а когда де Либуа, выбившись из сил, где-то раздобыл требуемый экипаж, царь вдруг переменил своё намерение. Он тронулся в путь в необычном экипаже, который сам для себя придумал. На носилки был поставлен кузов старого фаэтона, найденный на каретном дворе в Кале среди разного хлама, и все это сооружение было укреплено на каретных дрогах. Напрасно маркиз де Майи, приехавший с приветствием от регента, истощал своё красноречие, доказывая опасность путешествия в таком ненадёжном (и видит бог, дурацком) экипаже, – Пётр не хотел ничего слушать. «Люди обыкновенно руководствуются рассудком, – раздражённо писал в Тюильри маркиз, – но этот человек, если можно назвать человеком того, в ком нет ничего человеческого, вовсе не признает рассудка. – И добавлял: – Я желал бы от всего сердца, чтобы царь скорее прибыл в Париж и даже выехал уже оттуда».

Из Дюнкерка посольство приехало в Кале и здесь задержалось на несколько дней, чтобы отпраздновать православную Пасху. Под влиянием праздника царь сделался более обходительным с французами – посетил порт, произвёл смотр гарнизону и флоту, осмотрел крепость, магазины и фабрики. Обаятельность царя, по мнению де Либуа, представляла серьёзную опасность для чести госпожи президентши, на которую была возложена забота по приёму гостей. Впрочем, француз тревожился напрасно, так как по случаю Пасхи Пётр каждодневно бывал мертвецки пьян и заканчивал вечер в каком-нибудь из местных трактиров.

4 мая тронулись дальше. Пётр возвышался в своём паланкине и с любопытством осматривал местность. Увидев за Кале множество ветряных мельниц, указал на них с улыбкой: «То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!» Больше всего он был поражён нищетой простонародья – последствием разорительных войн короля-солнца – и делился своими впечатлениями с женой: «А сколько дорогою видели, бедность в людях подлых великая».

На другой день должны были проехать Амьен. Местный епископ сбился с ног, чтобы устроить царю торжественную встречу – с обедом, фейерверком, иллюминацией и концертом. Но когда все было готово, разнеслась весть, что царь потихоньку обогнул город и остановился в придорожном трактире, где истратил всего 18 франков на ужин для себя и свиты из тридцати человек, причём, сев за стол, вытащил из кармана платок и постелил его вместо скатерти. На просьбы епископа почтить Амьен высочайшим присутствием и отобедать в его доме чем бог послал Пётр отвечал, что он солдат и для него довольно сухаря и воды. Насчёт последней царь кривил душой. В эти же дни он писал Екатерине: «Благодарствую за венгерское, которое здесь зело в диковинку, а крепиша (водки) только одна фляжка осталась, не знаю, как быть».

Ещё Пётр жаловался ей на бессилие и одолевавший его почечуй (геморрой). Он чувствовал, что стареет, что нравиться женщине, почти наполовину его моложе, – дело трудное, и в качестве самозащиты трунил над своей фигурой и годами. А чтобы распотешить свою Катеринушку, недужный «старик» Пётр осыпал её подарками, не столько ценными, сколько выражавшими его всегдашнюю заботу и внимание к ней: дарил ей попугаев, канареек, мартышек, слал то материю на платье, то кружева, то цветы, то карлу-француза. Екатерина благодарила и отдаривалась клубникой, сельдью, рубашками, галстуками, не забывала о крепише и венгерском и вздыхала в письмах по муженьку – вот если б он был при ней, она б ему нового «шишечку» сделала (так они называли своих сыновей).

В полдень 7 мая в Бомоне-на-Уазе Петра встретил маршал Тессе, присланный регентом. Для встречи царя и его свиты был подготовлен целый поезд королевских карет. Триста кавалеристов в красных мундирах из личной охраны короля составили почётный эскорт. Приветствуя царя, Тессе тщательно подмёл шляпой землю.

Пётр разместился с Тессе на мягких, обитых штофом подушках одной из королевских карет. Как только закрыли дверцы, и карета тронулась, маршал достал из-за широкого обшлага надушенный платок и поднёс его к носу – причиной тому была любимая чесночно-луковая подлива царя.

Вид на Лувр

В девять часов вечера кортеж подъехал к Лувру. Царю отвели покои в апартаментах королевы-матери. Специально к приезду почётного гостя во дворце освежили позолоту и штукатурку, стены увешали картинами знаменитых маринистов, в спальне приготовили кровать, некогда заказанную госпожой де Ментенон для короля-солнца, – «самую богатую и великолепную вещь на свете».

Кровать

Пётр вошёл в залу, где для него и свиты был накрыт стол на шестьдесят персон, бросил вокруг рассеянный взгляд и объявил, что это помещение слишком роскошно и чересчур освещено. Затем, подойдя к столу, он отведал несколько сортов вина, выпил два стакана пива, закусил хлебом с редиской и направился к выходу. Его свита, оглядываясь и сглатывая слюну, последовала за ним.

Царя повезли в отель «Ледигьер» (до наших дней не сохранился).

Ледигьер. Париж, ул. Серизе, 10

Здесь он также остался недоволен чрезмерной роскошью, но смирился с этим и только распорядился принести свою походную кровать, на которой и устроился в гардеробной.

Наутро приехал регент. Пётр вышел в приёмную, обнял его, потом повернулся спиной и направился в свои покои, предоставив гостю с князем Куракиным, который был за переводчика, следовать за ним. Свита герцога Орлеанского была оскорблена и фамильярным объятием, и шествием царя впереди регента: в поведении царя французы увидели «надменное высокомерие» и «отсутствие всякой любезности». Знали бы они, что Пётр ещё сдерживался и ради важности визита стремился строго соблюдать этикет, которому был столь привержен французский двор!

Царь и герцог сели в кресла друг напротив друга; беседа длилась около часа. Затем они вышли из кабинета – Пётр снова шёл впереди. В приёмной царь отвесил регенту глубокий поклон (довольно неуклюжий, по мнению французов) и расстался с гостем на том же месте, где и встретил его.

Следующие три дня Пётр провёл затворником. Ему страстно хотелось погулять по Парижу, но он заставил себя дождаться официального визита короля. Впрочем, когда карета Людовика XV въехала во двор отеля «Ледигьер», Пётр, увидав хорошенького белокурого мальчика, вмиг позабыл об этикете и в порыве нежных чувств подхватил царственного ребёнка на руки, затормошил и зацеловал. Обмен приветствиями в приёмной занял не более четверти часа, после чего царь на руках отнёс терпеливого Луи в карету.

Луи на руках Петра

Екатерину Пётр известил: «Объявляю вам, что в прошлый понедельник визитовал меня здешний каралище, который пальца на два больше Луки нашего (имя царского карлика), дитя зело изрядное образом и станом, по возрасту своему довольно разумен...»

На следующий день он тем же манером отдал визит королю – взяв вышедшего навстречу Луи на руки, поднялся с ним по ступеням лестницы в приёмную.

Петр и Луи

С официальной частью пребывания Петра в Париже на этом было покончено, этикет соблюдён. Наконец-то он свободен! И вот на улочках Парижа появился высокий человек в сером сюртуке из плотной материи и серой жилетке с бриллиантовыми пуговицами, без галстука, без манжет, без кружев у обшлагов рубашки; поверх сюртука была перекинута портупея, отделанная серебряным позументом, на поясе, по русскому обычаю, висел нож; тёмный – по испанской моде – парик был сзади обрезан.

Этот костюм сразу вошёл в моду среди парижан под названием «одежда царя», или «костюм дикаря».

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2247623.html

Л.Н. Толстой рядом со своим скульптурным изображением работы И.Е. Репина
Автор: Томашевич Е.С. 1891 г. Ясная Поляна.

Репин и Толстой дружили ровно 30 лет. Никого, за исключением критика Владимира Стасова, Репин не изображал так часто. И хотя первый портрет Толстого Репин написал только через 7 лет после знакомства, с самого начала он смотрел на Толстого как на мифологического героя, как на некое божество. В письме Стасову от 8 октября 1880 года Репин признавался:

Ах, все бы, что он говорил, я желал бы записать золотыми словами на мраморных скрижалях и читать эти заповеди поутру и перед сном…

Вот несколько сравнений, которыми наделил художник писателя в своих мемуарах «Далекое близкое»: чародей, мой лесной царь, несомненный властелин, благородный Прометей, мой герой-полубог. Репин писал, что тянулся к Толстому «по закону притяжения малых тел к большим». А в одной записке увековечил: «посланник Бога».

Репину непременно хотелось сделать бюст писателя (он был недоволен бюстом, созданным Николаем Ге), и в 1891 г. Репин выполнил блестящий скульптурный портрет Толстого. Один из трех вариантов бюста раскрашен самим Репиным в технике полихромии и никогда не выставлялся. Репин не был вполне доволен этой работой и говорил, что на некоторых посетителей его мастерской она произвела пугающее впечатление. С.А. Толстую он попросил поставить раскрашенный бюст в Историческом музее обязательно в полутоне на шкафу с рукописями.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2247181.html

Собирая исторический материал для «толстых» книг, неизбежно сталкиваешься с сюжетами, которые производят наиболее сильное впечатление в «сжатом» виде, то есть в качестве исторических миниатюр. Как-то лет 20 назад я, тогда ещё молодой историк, прочитал об одном немецком профессоре-филологе, который доказал «несолнечное» происхождение культа Аполлона и умер при довольно странных обстоятельствах, весьма напоминающих месть рассерженного божества. Мне захотелось воспроизвести эту историю в художественном виде, связав разрозненные исторические факты в судьбу. Получилась небольшая новелла «Аполлон разоблаченный».

Из моего сборника исторических новелл «Карлик Петра Великого и другие». Читайте на Литрес.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги на ЛитРес

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2247036.html

Собирая исторический материал для «толстых» книг, неизбежно сталкиваешься с сюжетами, которые производят наиболее сильное впечатление в «сжатом» виде, то есть в качестве исторических миниатюр. Как-то лет 20 назад я, тогда ещё молодой историк, прочитал об одном немецком профессоре-филологе, который доказал «несолнечное» происхождение культа Аполлона и умер при довольно странных обстоятельствах, весьма напоминающих месть рассерженного божества. Мне захотелось воспроизвести эту историю в художественном виде, связав разрозненные исторические факты в судьбу. Получилась небольшая новелла «Аполлон разоблаченный».

Из моего сборника исторических новелл «Карлик Петра Великого и другие». Читайте на Литрес.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги на ЛитРес

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2247036.html