Лиля Юрьевна Брик (Лиля Уриевна Каган). 1924 год. Муза и головная боль В. Маяковского.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2242995.html

Пятилетие, истекшее между Тильзитским миром (1807) и Отечественной войной 1812 года, относится к малоизвестным страницам истории русско-французских отношений. А между тем "дружба-ненависть" Наполеона и Александра I заставляла Европу в эти годы то содрогаться от ужаса, то забываться в порывах восторга и надежд.

Это было время, когда два властелина мира расстались с последними иллюзиями насчёт друг друга и, проведя последний совместный конгресс в Эрфурте, расстались навсегда, чтобы вновь увидеть друг друга уже в подзорную трубу, сквозь клубы порохового дыма...

Именно в это пятилетие у Наполеона созрел план мирового господства. Именно в эти годы он понял, что на пути к его осуществлению стоит единственное препятствие — Россия.

Без знания этого исторического контекста нельзя в полной мере понимать самую великую книгу русской и мировой литературы — «Войну и мир».

Смотрите здесь

https://dzen.ru/video/watch/63bb7c2c823c0107ea098344

------------------------------------------

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал

https://t.me/gerodot_history

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2242811.html

Мы привыкли к тому, что наши правители запросто колесят по миру — на саммиты, встречи, а то и просто в гости к дорогому другу Биллу или Джорджу (правда, на Джордже друзья закончились). Однако то, что теперь кажется нам естественным, имеет свою историческую точку отсчёта. Сегодня я расскажу вам о Великом посольстве Петра I, который стал первым русским государем, посетившим Западную Европу.

Решение об отправке Великого посольства к западным державам Пётр принял в 1696 году. Официальная его цель состояла в достижении европейского союза против турок (сразу скажу, что из этой задумки ничего не получилось). Неофициально же Пётр намеревался своими глазами увидеть заграничную жизнь, лично обучиться кораблестроению на лучших верфях Европы и набрать на службу знающих корабелов и моряков. Во главе посольства стояли три великих посла – генералы Лефорт, Головин и думный дьяк Возницын.

При них находилось 50 человек свиты и 35 «волонтёров», ехавших, как и царь, для обучения морскому делу. Это были двое царских денщиков — Александр Меншиков и Александр Кикин, остальные — солдаты Преображенского и Семёновского полков. Для себя Пётр определил в Великом посольстве особое место. Желая избежать докучных церемоний и торжественных приёмов, он записался во втором десятке волонтёров под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Всем членам посольства под страхом смертной казни было запрещено разглашать царское инкогнито.

Непредвиденные обстоятельства всю зиму удерживали Петра в Москве. Первое касалось маршрута путешествия. Русские послы всегда ездили в Вену через Польшу. Но в январе в Москве было получено известие о смерти короля Яна Собеского. Сейм объявил о выборах нового короля Речи Посполитой, и Польша забурлила. Германский император писал Петру, что необходимо обеспечить избрание выгодного им обоим претендента, а потому пускай царь шлёт деньги на презенты сенаторам, пуще же денег любят поляки московских соболей. Пётр, вместо денег и соболей, двинул к литовской границе войска, но чтобы избежать путешествия через охваченные безначалием польские земли, маршрут великого посольства пришлось изменить. Решено было ехать прямо в Голландию через Лифляндию, Бранденбург и Саксонию, а в Вене побывать на обратном пути.

23 февраля 1697 года всё было готово к отъезду. Великий посол генерал и адмирал Лефорт дал прощальный ужин с музыкой и танцами. Радушный женевец сиял. Для него, не обременённого никакими обязанностями, посольство было весёлыми каникулами, шумным набегом в изрядно подзабытые европейские пенаты.

За полночь, в разгар веселья, Петра вызвали в другую комнату и сообщили о заговоре против его царской особы. Во главе заговорщиков стоял думный дьяк полковника Иван Елисеевич Цыклер. Цыклер, обрусевший немец, капитаном участвовал в майских убийствах 1682 года, потом, во время противостояния с Софьей, переметнулся на сторону Петра, который наградил его чином полковника, но старался держать подальше — сначала в Верхотурье воеводой, а недавно вызвал в Москву, чтобы объявить о новом назначении — на строительство таганрогской крепости. Значит, правильно, что не доверял.

Оставив гостей веселиться, Пётр с немногими приближенными помчался в санях по безлюдным, заваленным снегом улицам к дому Цыклера.

Арест Цыклера

Цыклера в одном исподнем выволокли из дома, бросили в сани и повезли в Преображенское, в тайный приказ князя-кесаря Ромодановского. Палачу пришлось повозиться: подвешенный на дыбу, полковник заговорил только на десятом ударе страшного кнута, которым заплечных дел мастер содрал ему со спины мясо до костей. Повинился в намерении умертвить царя и назвал двоих сообщников: окольничего Алексея Прокофьевича Соковнина, который доводился родным братом боярыне Морозовой и княгине Урусовой и, подобно им, коснел в расколе, осуждая богомерзкие новшества, а также своего зятя и свойственника Цыклера – Фёдора Матвеевича Пушкина, обиженного тем, что его отца назначили воеводой в Азов. Такое назначение хуже опалы – поруха боярской чести!

Верховный суд из бояр выслушал доносы и пыточные речи и приговорил: Цыклера и Соковнина четвертовать, Пушкину отсечь голову.

Казнь заговорщиков была назначена на 4 марта. В Преображенском был сооружён помост с колесом для четвертования и тремя плахами.

Колесование

Обезглавленные и рассечённые тела перевезли из Преображенского на Красную площадь и побросали вокруг специально сооружённого каменного столба; головы казнённых воткнули на шесть спиц, вделанных в столб. Церемониймейстером сего представления был сам государь Пётр Алексеевич.

Через неделю после казни Пётр наконец счёл возможным тронуться в путь. Великое посольство действительно было велико: каждый посол окружил себя многолюдной свитой из своих дворян, холопов, прислуги, поваров, карлов; помимо них посольство сопровождали солдаты и священники. Огромный обоз с припасами, казной, заготовленными подарками растянулся на несколько верст.

Посольство выехало через Неглинные ворота, крытые листовой позолоченной медью, жарко сиявшей на солнце. Царица Евдокия Лопухина с сыном Алёшенькой и царевны наблюдали за выездом из особой пристройки над воротами, через окна с густой решёткой.

Царские приставы, думные бояре и духовные власти проводили послов версты две за городом и, простившись, повернули назад.

Неприятности начались, как только посольство пересекло русско-шведскую границу в Лифляндии. Псковский воевода заблаговременно известил рижского губернатора Дальберга о приезде послов, прося приготовить все необходимое. Дальберг в ответ заверил, что сделает все от него зависящее для достойного приёма почётных гостей, прибавив, впрочем, что «во всей Лифляндии большой неурожай и великие послы, надеюсь, удовольствуются тем, что найдётся».

В Нарве, однако, ни кормов, ни подвод не оказалось. Пришлось ехать кое-как своим ходом, на лошадях, изнурённых долгой дорогой по распутице. На запросы послов Дальберг твердил одно: в городе и окрестностях лошади с голоду дохнут.

Рига конец 17 века

Тем не менее под Ригой послов ждали шесть довольно порядочных карет (в том числе одна золочёная) и рота знатных горожан на сытых, справных лошадях. Пётр покосился на них, но от высказывания неудовольствия в адрес городских властей воздержался, тем более что далее послы въехали в город с подобающим их достоинству громом: под трубные звуки оркестра и орудийные залпы.

В Риге пришлось против воли задержаться на целую неделю – в день приезда посольства вскрылась Двина, и о переправе нечего было и думать. От нечего делать Пётр с послами отправились осматривать городские укрепления. Но только они навели на крепость подзорную трубу, как прибежал переполошившийся караульный офицер и пригрозил применить оружие, если послы не оставят это занятие. Дальберг, к которому Лефорт обратился с жалобой, полностью одобрил действия караула, заявив, что иностранцам строго воспрещается осматривать стены и башни крепости. Пётр молча проглотил обиду. Все же кое-какие наблюдения он успел сделать: гарнизон насчитывает около тысячи человек, укрепления во многих местах не доделаны... Может, сгодится при случае.

План Риги

С каждым днём, проведённым в Риге, Пётр убеждался, что на его послов здесь смотрят как на нежелательных и обременительных гостей. Дальберг не удостоил их приёмом – раз едут не к его государю, так и незачем. Конечно, он знал о присутствии в посольской свите самого царя – слух об этом бежал далеко впереди посольства, – но считал, что это обстоятельство ни к чему его не обязывает, ввиду принятого Петром инкогнито.

К неприятным впечатлениям от подозрительного и брюзгливого старика губернатора прибавилась досада на рижан – купцов и бюргеров, которые за все ломили бесстыдно тройную цену. В день отъезда из Риги возникли ссоры с хозяевами домов, где квартировались послы. Даже Дальберг, которому пришлось вмешаться, нашёл выставленные счета непомерными.

Когда, наконец, Двина унесла последние льдины в море, посольство, проклиная горожан и губернатора, покинуло негостеприимную Ригу. В письме к одному из московских адресатов Пётр подвёл итог рижским впечатлениям: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением».

Письмо запечатал перстнем, специально заказанным в Москве перед отъездом. На горячем сургуче чётко отпечатались слова: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую».

Рижскую обиду Пётр припомнит шведам в 1700 году, когда будет объявлять войну Швеции. Плохой приём царя в Риге будет выставлен русским посольством среди главных причин к войне.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2242422.html

Tpиyмфaльнaя apкa, ycтaнoвлeннaя в чecть пpиeздa дyчe Б. Myccoлини в Beppece в Baллe-д’Aocтa.

Ha зeмлe и нa яpycax cтoят «чepнopyбaшeчники» (члeны «дoбpoвoльнoй милиции нaциoнaльнoй бeзoпacнocти»), a нa caмoм вepxнeм яpyce — пoдpocтки из мoлoдёжнoй фaшиcтскoй opгaнизaции «Итaльянcкaя ликтopcкaя мoлoдeжь» 1939 г.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2242183.html

Жан-Поль Сартр (1905–1980)

«Чтобы быть продуктивным, не обязательно очень много работать, – заявил как-то Жан-Поль Сартр. – Три часа поутру и три вечером – таково моё правило».

Может показаться, будто французскому экзистенциалисту жилось легко, но это представление будет обманчивым: большую часть жизни он провёл в творческой лихорадке, разрываясь между этими шестью часами работы в день и интенсивной светской жизнью, подразумевавшей обильную еду, крепкую выпивку, табак и наркотики. Обычно Сартр до полудня работал у себя дома, в Париже, затем отправлялся на встречу, о которой заранее договаривался его секретарь. В 13.30 он в течение как минимум двух часов обедал вместе с Симоной де Бовуар и их общими друзьями, запивая бутылкой красного вина. Но ровно в 15.30 Сартр вскакивал из-за стола и мчался домой отрабатывать вечерние три часа. Ночью он спал плохо, вырубался всего на несколько часов, и то с помощью снотворных.

К 1950-м этот режим – много работы, много вина, много сигарет и мало сна – довёл Сартра до нервного истощения, однако он и не подумал снижать темп, а вместо этого подсел на коридран, модную в ту пору среди парижских студентов, интеллектуалов и художников смесь амфетаминов с аспирином. Во Франции этот стимулятор считался легальным до 1971 г., когда его признали токсичным и сняли с продажи. Вместо нормальной дозировки – по одной-две таблетки утром и в полдень – Сартр принимал двадцать штук, первую запивал утренним кофе, а остальные тщательно разжёвывал в процессе работы. Каждая таблетка окупалась страничкой-другой огромного философского труда «Критика диалектического разума».

Однако таблетками проблема не исчерпывалась. Биограф Анни Коэн-Солаль сообщает: «За сутки он потреблял две пачки сигарет и несколько трубок черного табака, более литра алкоголя – от пива и вина до водки и виски – 200 миллиграмм амфетаминов, 15 грамм аспирина, несколько грамм барбитуратов, не считая чая, кофе и жирной пищи».

Сартр прекрасно понимал, что таким образом убивает себя, но его философия была ему дороже здоровья. Он рассуждал так: «У меня в голове – нерасчленённые и непроанализированные, однако в такой форме, которая могла сделаться рациональной – находились все те идеи, которые надо было перенести на бумагу. Оставалось только разделить их и записать. Проще говоря, писать философскую книгу значило анализировать мои же идеи, а баночка коридрана сулила: “С этими идеями удастся справиться за два дня”».

По книге: М. Карри. Режим гения

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2242042.html

Большевизм многих подкупает тем, что его вожди вроде бы отдавали себе ясный отчёт о передовой роли науки в обществе будущего. Но, как и во всём, практическая деятельность Советского государства в области наук была созидательно-разрушительной одновременно. Особенно ярко эта роковая особенность большевистского управления страной проявилась в годы правления Сталина.

Мы слышим: индустриализация, рост промышленности, подготовка к войне...

Но скажите мне: репрессии против 100 членов Академии наук (из них 44 погибли: 23 расстреляны, 13 умерли в заключении, 8 — в ссылке; некоторые пропали без вести в лагерях) — это точно забота о научной мощи страны? Тогда ведь можно сказать, что и инквизиция заботилась о науке. Чтобы она была "правильной", а учёные — богобоязненными.

В скобках замечу, что встречал разные подсчеты репрессированных академиков. Со списком персоналий можно ознакомиться по ссылкам

РЕПРЕССИИ УЧЕНЫХ (ihst.ru)

Сталинские репрессии против деятелей науки и техники — Циклопедия (cyclowiki.org)

Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР, М., 1995. (ihst.ru)

Сталин, конечно, не был инициатором погрома научных кадров — он лишь унаследовал ленинскую, большевистскую подозрительность и недоверие к интеллигенции. Ещё при жизни Ленина высокотехнологичные отрасли экономики потеряли от 70 до 90 % инженерных кадров. Например, согласно подсчётам исследователей истории российской авиации В.Р.Михеева и Г.И.Катышева, из 75 ведущих российских инженеров, работавших до 1917 года вместе с И.И.Сикорским, 1 умер до революции, 25 погибли между 1917 и 1924 годом, 32 эмигрировало. И только 17 специалистов остались работать в СССР, причем 8 из них, включая выдающегося конструктора истребителей Н.Н.Поликарпова, были впоследствии репрессированы.

Подверглись разгрому и отдельные науки (краеведение, генетика), против которых были проведены идеологические кампании, практиковались репрессии против отдельных научных работ и учёных (одних геологов репрессировали 968 чел.). В 1930 году Советская власть запретила научные общества.

Не говоря уже о том, что репрессии вкупе с советской системой образования убили гуманитарную отрасль знания (превратив её в отрасль пропаганды), которая во времена Российской Империи стояла на невиданной высоте. Теперь же репрессиям подверглись сотни гуманитариев — историков (даже марксистов), филологов (одних востоковедов — 750 чел.) и проч.

Так стоит ли удивляться тревожному докладу П.Капицы Сталину незадолго до окончания войны о том, что за последние три десятилетия заграничные учёные сделали 20 фундаментальных открытий, а советские — только одно?

Письмо к Сталину от 14 марта 1945 года:

«Товарищ Сталин!

<...> Вот прошло 27 лет после революции, мы много построили, много освоили, а как мало своего крупного мы внесли в технику! Лично я могу назвать только одно крупное наше достижение — это синтетический каучук. Это достижение действительно мирового масштаба, тут мы были вначале впереди, но, к сожалению, сегодня нас уже обогнали и Америка, и Германия. Но как мало мы сами чувствовали и чувствуем значение этого крупнейшего достижения! Академик Лебедев, пионер и создатель, должен был бы быть национальным героем, а он после поездки в жестком вагоне схватил сыпной тиф и умер в 1934 г. Это позорнейший для нас случай. Нужно тут прямо сказать, что в капиталистической стране, если Лебедев погиб бы, то, вероятно, в своем салон-вагоне и при крушении своего поезда. Это не случайность, это показывает только то, что мы не чувствуем еще необходимости в людях, делающих новую технику. Их история у нас всегда одна — это Левша Лескова. Отчасти, может быть, это просто потому, что гения народного у нас уйма, поэтому мы так по-хамски с ним обращаемся.

За эти 27 лет капиталистические страны дали, по моему подсчету, около двадцати фундаментально новых направлений развития техники, по силе равных нашему синтетическому каучуку. Я отношу к ним, например, синтетическое горючее, пластмассы (плексиглас и пр.), турбину внутреннего горения, телевидение, сверхтвердые сплавы (карбид вольфрама), ракетные самолеты и пр. А мы дали всего одно».

В свете сказанного историческая оценка сталинской заботы о науке и учёных вполне однозначна: большевизм бездумно растранжирил умственный капитал страны и помешал России занять лидирующие позиции в мировой науке. Попытки наверстать упущенное в 1960-70-е гг., хотя и увенчались отдельными успехами, но в целом лишь закрепили научно-технологическое отставание СССР, что привело к его закономерному краху, согласно канонам самого же марксистского учения.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2241666.html

Юрий Есенин, старший сын поэта.

Он знал наизусть все стихи отца. Со школьных лет и сам занимался сочинительством, однако стеснялся показывать свои стихи.

В 1936 г. был арестован по доносу, обвинён в подготовке теракта и расстрелян в августе 1937 г. Реабилитирован в 1950-х.

Фото 1930-е.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2241442.html

Пятилетие, истекшее между Тильзитским миром (1807) и Отечественной войной 1812 года, относится к малоизвестным страницам истории русско-французских отношений. А между тем "дружба-ненависть" Наполеона и Александра I заставляла Европу в эти годы то содрогаться от ужаса, то забываться в порывах восторга и надежд.

Это было время, когда два властелина мира расстались с последними иллюзиями насчёт друг друга и, проведя последний совместный конгресс в Эрфурте, расстались навсегда, чтобы вновь увидеть друг друга уже в подзорную трубу, сквозь клубы порохового дыма...

Именно в это пятилетие у Наполеона созрел план мирового господства. Именно в эти годы он понял, что на пути к его осуществлению стоит единственное препятствие — Россия.

Без знания этого исторического контекста нельзя в полной мере понимать самую великую книгу русской и мировой литературы — «Войну и мир».

Смотрите здесь

------------------------------------------

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал

https://t.me/gerodot_history

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2241028.html

Сидел раз за царским столом, возле государя, флотский лейтенант Мишуков. Уже порядочно выпив, он задумался и вдруг заплакал. Пётр очень любил и ценил Мишукова за знание морского дела и ему первому из русских людей доверил целый фрегат. С удивлением и участием спросил царь лейтенанта, что с ним. Мишуков, не стесняясь, громко объявил причину своих слёз. Всё, что ни есть вокруг, – место, где они теперь сидят, новая столица, возле моря построенная, Балтийский флот, множество русских моряков, наконец, и сам он, лейтенант Мишуков, командир фрегата, глубоко чувствующий на себе милости государя, – всё это создание его, государевых рук. И вот, как вспомнил он всё это да как подумал, что здоровье его, государя, всё слабеет, так и не мог удержаться от слёз. «На кого ты нас покинешь?» – горестно добавил Мишуков.

— Как «на кого»? – возразил Пётр. – У меня есть наследник-царевич.

— Ох, да ведь он глуп, все расстроит.

Пётр быстро глянул на него. Ему понравилась звучавшая горькой правдой откровенность моряка. Однако для таких слов надобно и место знать. Царь с усмешкой треснул Мишукова по голове.

— Дурак! Этого при всех не говорят.

Алексей

Спустя шесть дней после смерти Шарлотты, в день её похорон, Алексей получил от отца письмо. Распечатал, взглянул: длинное. Несколько страниц, озаглавленных: «Объявление сыну моему». Пётр в последний раз требовал от сына исправления, грозя в противном случае лишить его права наследования. А 19 января Алексей получил новый тестамент: «Последнее напоминание ещё»:

«Что всем известно есть, что паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и, конечно, по мне, разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах… На что, по получении сего, дай немедленно ответ, или на письме, или самому на словах мне резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю».

Письмо отца как громом поразило Алексея. Что же это: или стань тем, кем не мог стать все двадцать пять лет, или иди в монахи! А Ефросинья? А тихое семейное житье в деревне? Да чего же хочет от него этот изверг, зачем изобретает все новые мучения? Начались совещания с друзьями: что делать? Все советовали покориться воле отца. Кикин успокаивал: «Ведь монашеский клобук не гвоздём к голове прибит, можно и снять». Чтобы избежать прямого разговора с отцом, Алексей притворно слег в постель.

На следующий день Пётр получил от сына записочку: «Милостивый государь-батюшка!.. Желаю монашеского чина и прошу о сём милостивого позволения. Раб ваш и непотребный сын Алексей».

Тут уже опешил Пётр. Но обдумать дело как следует уже не было времени – царь готовился к отъезду за границу, в своё второе заграничное путешествие. «Подожду ещё полгода», – заключил Пётр.

Алексей был вне себя от счастья. Полгода казались ему вечностью. Заглядывать за эту вечность не хотелось. Всё может случиться. Ведь батюшка сам говорит, что слаб здоровьем...

Полгода, отведённые Петром сыну, пролетели для Алексея незаметно и в общем-то спокойно. Наконец в начале октября пришло письмо, которого Алексей со страхом ждал, – оно было помечено 26 августа, из Копенгагена. Пётр требовал окончательного ответа: престол или монастырь.

Держа в руках это письмо, царевич решился бежать за границу и там скрыться от клобука, а может быть, и от чего-нибудь похуже! С собой Алексей взял Ефросинью, брата её Ивана Фёдорова и трёх слуг.

В Либаве он встретился с Кикиным и спросил, нашёл ли он ему место какое.

— Нашёл, – отвечал Кикин. – Поезжай в Вену, к цесарю (императору Священной Римской империи), там тебя не выдадут. Цесарь примет тебя как сына, вероятно, и денег даст.

И вот, проехав Данциг, царевич исчез. А спустя несколько дней, вечером 10 ноября, в Вену въехал русский офицер полковник Кохановский с мальчиком-пажом и тремя слугами. Своё инкогнито царевич раскрыл в доме вице-канцлера графа Шёнборна. Ворвавшись в спальню вице-канцлера, который уже готовился отойти ко сну, бледный, с трясущимися руками, он с первых слов воззвал о помощи. Цесарь должен спасти ему жизнь, так как отец, мачеха и Меншиков хотят лишить его престола, заточить в монастырь, а может быть, даже убить!

— Я ни в чем не виноват, – срывающимся голосом говорил царевич, – ни в чём не прогневил отца, не делал ему зла. Если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили моё здоровье. Теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума, чтобы царствовать. Один Бог волен раздавать короны и лишать наследства, а я не хочу идти в монастырь.

Наконец в полном изнеможении он упал на стул и завопил:

— Ведите меня к императору!

Внезапно оборвав крик, Алексей потребовал пива, но так как у Шёнборна этого напитка не оказалось, единым духом осушил стакан мозельвейну.

Шёнборн с трудом успокоил его. После долгих увещеваний ему удалось убедить Алексея, что не стоит ночью будить императора и что вообще царевичу лучше возвратиться к себе в гостиницу и, сохраняя инкогнито, ждать решения его императорского величества. Алексей залился горькими слезами, пробормотал благодарность и вышел.

На другой день Карл VI созвал тайную конференцию, чтобы обсудить дело царевича. Прибытие такого беглеца ставило императора в щекотливое положение. Ссориться с царём ему не хотелось, выдать сына отцу на расправу не позволяли соображения престижа. Карл выбрал компромиссное решение. Алексею сообщили, что император просит его сохранять инкогнито; что же касается протекции, то царевич волен оставаться на территории Священной Римской империи до окончания его ссоры с отцом.

Два дня спустя Алексея с Ефросиньей, все ещё переодетой в мужское платье, и слугами с соблюдением полнейшей тайны перевезли в долину реки Лех и поселили в замке Эренберг.

Эренберг

Коменданту генералу Росту не сообщили имени гостя и велели принять чрезвычайные меры предосторожности: не отпускать солдат гарнизона в увольнение и арестовывать всякого, кто попытается проникнуть в замок. Среди гарнизона распространился слух, что приезжий – какой-нибудь знатный поляк или венгр.

Алексей наконец-то вздохнул с облегчением. Рядом с ним была Ефросинья, в замке находилась богатая библиотека – не о такой ли жизни он мечтал? Не хватало только православного священника, но граф Шёнборн категорически отказывался прислать его, чтобы не нарушить инкогнито царевича.

Пять счастливых месяцев прожил Алексей в Эренберге, отрезанный от всего мира. Пётр не сразу хватился сына. Отсутствие Алексея встревожило Петра в конце декабря 1716 года, когда он находился в Амстердаме. Царь поручил своему венскому резиденту Аврааму Веселовскому начать поиски царевича в Австрии; одновременно генерал Вейде, командующий русскими войсками в Мекленбурге, получил приказ прочесать Северную Германию. Дело надлежало хранить в строжайшей тайне.

Веселовский поехал по Данцигской дороге, всюду расспрашивая о русском офицере с женой и несколькими слугами. Так он добрался до Вены, где узнал, что означенный полковник Кохановский стоял за городом в гостинице «Чёрный орёл». Купив жене мужское платье кофейного цвета, он на следующий день после приезда ушёл пешком – куда, неизвестно. Веселовский бегал по всем притонам и гостиницам города, расспрашивал кучеров, ездил по дорогам, опрашивая на станциях почтмейстеров, – никто ничего не мог сказать.

Наконец 20 февраля участник тайной конференции у императора Дольберг шепнул ему под секретом (не задаром, конечно), что полковник Кохановский находится в цесарских владениях. Где он может быть? Пусть г-н Веселовский поищет в Тироле. Между тем 19 марта в Вену приехал капитан гвардии и адъютант Петра Александр Румянцев, гигант ростом выше царя. С ним приехали три офицера. Румянцев имел приказ Петра: схватить царевича и доставить его в Мекленбург, под охрану русских войск. Его-то Веселовский и направил в Тироль. В этой маленькой стране в горах слухи распространялись быстро. Скоро Румянцев узнал, что в Эренберге укрывают какого-то таинственного вельможу. Гвардейский капитан подобрался к самому замку и углядел-таки неизвестного: он!

Через несколько дней Веселовский вручил императору разгневанное письмо Петра и объявил, что царскому величеству доподлинно известно, что царевич скрывается в Эренберге. Карл VI сделал удивлённые глаза и обещал проверить известие, заверив, впрочем, что не имеет желания вмешиваться в дело между отцом и сыном. Выйдя от императора, Веселовский тут же отправил Румянцева жить возле Эренберга неотлучно, дабы не проворонить царевича.

Вскоре в Эренберг приехал секретарь императора Кейль и привёз Алексею известие о разоблачении его инкогнито. Ему велено было спросить царевича, что тот намерен делать дальше – желает ли возвратиться к отцу или будет и впредь просить защиты у императора? Если он выбирает последнее, то ему следует укрыться в более надёжном и далёком месте – в Неаполе.

Жуткий животный страх пронзил Алексея. Не помня себя он бегал по комнате перед ошарашенным Кейлем, размахивал руками, рыдал, выкрикивал бессвязные слова. Наконец, упав на колени, царевич заломил руки и взмолился именем Бога и всех святых спасти его. Он готов ехать, куда скажет цесарь, только бы его не выдавали отцу, иначе он погиб!

Алексей

Наутро все было готово к отъезду. Алексей переоделся в мундир имперского офицера, наклеил усы и бороду и сел в карету вместе с Ефросиньей, всё это время не снимавшей костюма пажа, и одним слугой. На остановках в Инсбруке, Мантуе, Флоренции и Риме Кейль прилагал все силы, чтобы удержать царевича от безудержного пьянства, которое могло привлечь к нему внимание. 6 мая секретарь отправил депешу в Вену о благополучном прибытии в Неаполь, присовокупив, впрочем, несколько слов о каких-то подозрительных людях, постоянно кружащих возле известной его императорскому величеству персоны.

Эти подозрительные личности, замеченные бдительным оком Кейля, были не кто иные, как Румянцев со товарищи, которые проследили весь путь царевича от Эренберга до Неаполя.

Утром 7 мая Кейль вручил вице-губернатору Неаполя графу Дауну письмо императора с требованием обеспечить царевичу надёжное укрытие. Вечером следующего дня закрытая карета отвезла Алексея с Ефросиньей в замок Сен-Эльмо.

Замок

Очутившись в этой неприступной крепости, чьи мощные, покрытые коричневатым мхом стены и башни смотрели через Неаполитанский залив на Везувий, Алексей вновь успокоился за своё будущее и первым делом сел за письменный стол, чтобы уведомить Сенат, духовенство и народ о том, что он жив и скрывается от неправедных гонений. Всех своих приверженцев он просил «не оставить меня забвенна». Затем он с лёгким сердцем предался своим обычным занятиям – чтению и молитве. Тем временем у Ефросиньи округлился живот, и она сняла, наконец, мужскую одежду. Это событие вызвало улыбку у Шёнборна, который извещал одного своего корреспондента, посвящённого в тайну бегства царевича: «Наконец-то признано, что наш маленький паж – женщина. Объявлено, что это любовница и необходимейшая персона».

И Шёнборн, и имперские министры, и сам император были твёрдо убеждены, что на сей раз царевич укрыт как нельзя более надёжно. Поэтому все они пришли в совершенную растерянность, когда в последних числах июля в Вену явились тайный советник Пётр Андреевич Толстой и капитан Румянцев с письмом царя о выдаче сына.

Толстой

Царская инструкция предписывала Толстому добиваться свидания с Алексеем, чтобы в личной беседе склонить его к возвращению. Для пущего воздействия на сына царь заготовил полный набор родительских увещеваний – от воззваний к совести Алексея до угрозы отцовского проклятия и выражения твёрдого намерения добиваться от императора его выдачи, хотя бы и силой оружия. А дабы царевич не смел жаловаться на отца «за принуждение», Пётр приказывал Толстому предъявить императору копию своего письма к сыну, в котором обещал Алексею прощение за его проступок.

Выбор царём исполнителя для такого сложного дела был, конечно, не случаен. Семидесятидвухлетний Толстой был не только старейший и опытнейший дипломат. В 1697–1699 годах Пётр Андреевич исколесил Италию в качестве волонтёра, познакомился со страной, местными обычаями, выучил итальянский язык. Знал Пётр и то, что исполненный змеиной мудрости старец, почитывавший Макиавелли в оригинале, сумеет в случае нужды преступить через чувства – свои и чужие – ради государственной пользы.

Император не осмелился идти на обострение отношений с царём и, что называется, умыл руки.

26 сентября ничего не подозревавшего Алексея пригласили во дворец графа Дауна. Войдя в приёмную залу, он с ужасом увидел рядом с вице-королем улыбающегося Толстого и грозно нахмурившегося Румянцева. Оба приветствовали государя царевича. Затем Толстой стал вслух читать ему письмо Петра:

«Мой сын! Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воли моей делал... Ушёл и отдался, яко изменник, под чужую протекцию… чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд Отечеству своему учинил!

Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чём тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаюсь Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься.

Буде же чего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию проклинаю тебя вечно. А яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чём Бог мне поможет в моей истине».

Алексей ответил, что ничего не может теперь сказать, потому что надобно мыслить об этом деле гораздо.

Через два дня во дворце вице-короля состоялось второе свидание. Алексей объявил, что боится ехать к отцу, боится так скоро предстать перед его разгневанным лицом (ведь батюшка так горяч), а потому полагает за лучшее остаться под протекциею цесарской. Толстой мигом стёр участливую улыбку со своего лица и пригрозил, что в таком случае царское величество будет доставать его вооружённой рукой и не остановится, пока не вернёт сына живым или мёртвым. Испуганный, Алексей отпрянул от него, схватил Дауна за руку и потащил в соседнюю комнату, умоляя графа не выдавать его отцу. Даун уверил, что здесь ему ничего не грозит. Успокоенный, царевич вернулся к Толстому и сказал, что, пожалуй, сначала сам спишется с батюшкой, а потом уже даст окончательный ответ.

Толстой плёл сети вокруг Алексея в истинно византийско-турецком духе – не зря столько лет провёл посланником в Царьграде-Стамбуле. Подкупив секретаря вице-короля, он поручил ему шепнуть царевичу, будто здесь, в Неаполе, слышно, что император склонен выдать его отцу. В то же время он убедил и Дауна всячески подчёркивать перед Алексеем, что его убежище в Неаполе ненадёжно. Сам же тревожил Алексея известиями, что царское войско во главе с самим Петром приближается к границам Австрии. «А уж когда сам государь сюда приедет, – жёстко щурил глаза Толстой, – кто помешает ему встретиться с тобой?» При одной мысли об этом у Алексея немел язык и отливала кровь от сердца.

Царевич колебался, но все ещё медлил повиниться перед отцом. Наконец Толстой хлопнул себя по лбу. Ах, старая голова! Девка – как он мог про неё забыть? Поспешно нахлобучив на себя парик, он помчался к Дауну. Царь не намерен ни в чём принуждать царевича, но Ефросинья – она является царской подданной и должна быть немедленно отправлена в Россию. Даун задумчиво склонил голову набок. Пожалуй, господин посланник прав... Он сейчас же оповестит царевича, что право убежища не распространяется на его любовницу. Толстой проводил вице-короля ликующим взглядом. Как-то теперь запоёт наше дитятко?

2 октября, к вечеру, он получил записку Алексея: «Пётр Андреевич! Буде возможно, побывай у меня сегодня один и письмо... что получил от государя-батюшки, с собою привези, понеже самую нужду имею с тобою говорить, что не без пользы будет».

Спустя час Толстой уже стоял перед ним. Вкрадчивым голосом начал все сначала: вернуться бы надо, ведь позорит государя, родного отца, и навлекает на себя его гнев и грозную кару; а вернётся – и лаской встретит батюшка своего блудного сына, всё простит! На то и в державном письме слово имеется...

Алексей опустил глаза на письмо, которое держал в руке, и родительские слова загремели в его ушах, как зов архангельской трубы. И что за жизнь без Ефросиньи? Силы покинули его. Беспомощным отцовским рабом почувствовал он себя, и в этом привычном чувстве судорожно искал последнюю надежду... Он покоряется. Господи, спаси и помилуй!

Толстой постарался подавить злую улыбку. Он торжествовал.

4 октября Алексей отправил Петру собственноручное письмо с просьбой о прощении.

Письмо царевича Алексея Петровича Петру I из Неаполя.

Кроме того он попросил Толстого известить отца об условиях, на которых он согласен вернуться в Россию, – чтобы ему было позволено жениться на Ефросиньи и жить с ней в деревне. Толстой обещал.

17 ноября из Петербурга пришёл ответ:

«Мой сын! Письмо твоё, в четвёртый день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения, которое уже вам пред сим чрез господ Толстого и Румянцева письменно и словесно обещано, что и ныне паки подтверждаю, в чём будь весьма надёжен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые также здесь вам позволятся, о чём он вам объявит».

У Алексея на душе полегчало. Да и все вокруг, казалось, вздохнули с облегчением, а граф Даун, провожая русских, выглядел просто счастливейшим из смертных.

Ефросинья из-за беременности не смогла сопровождать Алексея и осталась дожидаться родов.

В конце января 1718 года Алексея привезли в Твери, а оттуда повезли в Москву, где его ожидал Пётр. Дни стояли морозные, солнечные; лошади весело несли сани по укатанной дороге. В городах и деревнях толпы народа встречали царевича криками: «Благослови, Господи, будущего наследника нашего!»

Но при подъезде к Москве всё изменилось – не было ни торжественных встреч, ни приветствий. По приказу Петра у царевича отобрали шпагу и ввезли в столицу арестантом.

Начался розыск. Царевич подписал отречение от престола в пользу Петра Петровича (сына Петра от Екатерины) и сдал всех своих сторонников — Кикина и прочих. В морозный день 16 марта нескольких из них казнили. На Красной площади был водружён столп из белого камня с торчащими из него железными спицами, на которые были воткнуты головы казнённых; на вершине столпа на каменной плите навалили обезглавленные тела.

Казалось, что всё кончено, гнев царя улёгся. «Батюшка поступает со мной милостиво, – писал Алексей Ефросинье. – Слава Богу, что от наследства отлучили! Дай Бог благополучно прожить с тобою в деревне...» Все эти месяцы, пока шёл розыск, царевич ежедневно так напивался, что пошла молва, будто он помешался. Ни единым словом не вступился он ни за кого из пытанных и казнённых. Думал только о встрече с Ефросиньей, чтобы ей позволили быть с ним.

Однако, когда Ефросинья, благополучно разрешившись от бремени, приехала в Петербург, её доставили не к царевичу во дворец, а в Петропавловскую крепость. В её вещах нашли черновики писем Алексея Сенату и духовенству, а на розыске она показала: «Царевич из Неаполя к цесарю жалобы на отца писал многажды... и наследства он, царевич, весьма желал и постричься отнюдь не хотел».

Пётр опять помрачнел, перестал видеться с сыном. Значит, не всё сказал ему Алёша, сын непотребный. Решил схитрить, поводить батюшку за нос. Однако накатившее на царя обычное недомогание заставило отложить дальнейший розыск.

Прошло четыре недели. Почувствовав улучшение, Пётр уехал в Петергоф. Алексей получил приказание следовать за отцом. Спустя два дня туда же на лодке была доставлена Ефросинья. Увидит сынок свою любезную – на очной ставке!

Сначала для допроса в кабинет царя была вызвана Ефросинья. Перепуганная чухонка выложила все как на духу. Она ведала, что творит, знала, чем грозят Алексею её признания, и тем не менее не задумываясь предала его: подробно описала все его житье-бытье за границей, все его страхи, все ожесточение против отца, – как он радовался слухам о мятеже русских войск, расквартированных в Мекленбурге, как ликовал, прочитав в газете, что заболел малолетний Пётр Петрович, как говорил ей, что, став царём, забросит Петербург и вернётся в Москву, всех отцовых помощников переведёт, а старых добрых людей возвысит, что сократит армию до нескольких полков, восстановит древние права церкви... И вернулся-то он в Россию только благодаря её настойчивым уговорам. А уж каких она страхов с ним натерпелась – того и описать нельзя. В жизнь бы не поехала с ним в проклятую заграницу, кабы не угрожал он зарезать её собственноручно. И в постель-то к себе приволок её силой...

Ни разу не запнулась, ни разу не спохватилась: «Что я, дура, делаю?» – наречённая Алексея, друг его сердешнинький, Афросиньюшка.

Выслушав её, Пётр приказал ей выйти, позвал сына, предъявил ему письменные показания Ефросиньи, добытые на допросах в крепости.

Петр и Алексей. Художник Ге

Алексей лепетал, оправдываясь, что и вправду жаловался на отца в письме к цесарю, но письма того не отослал, одумался; а Сенату и духовенству писал под нажимом австрийских властей... Когда он умолк, пряча глаза от огненного отцовского взора, Пётр кликнул Ефросинью. Она вошла и без смущения повторила слово в слово свои показания.

Алексей был арестован и посажен в Трубецкой раскат Петропавловской крепости. Но ещё восемь дней Пётр не решался приступить к расправе. По нескольку часов ежедневно простаивал он на коленях перед распятием, моля Господа наставить его, как поступить, чтобы спасти свою честь и не навредить благополучию страны. Но ожесточённое сердце царя было закрыто для восприятия Божественного слова. Так и не дождавшись Господнего откровения, Пётр повёл дело как обычно – своим умом. Да, он дал сыну слово, и оно связывает ему руки. Что ж, в таком случае приговор ему вынесут другие. Его будут судить. Судить как изменника.

Допрос Алексея происходил в зале Сената. Его оправдания были признаны неудовлетворительными. 19 июня состоялся первый допрос царевича с применением пытки. Допрос длился более двенадцати часов. За это время Алексей получил двадцать пять ударов кнутом. Однако ничего нового от него Петру добиться не удалось.

24 июня пытку повторили: царевичу было дано пятнадцать ударов кнутом; на следующий день – ещё девять.

Пытка на дыбе

Алексей признался в том, что в разговорах с духовником высказывал пожелание смерти отцу; не стерпев мучений, он даже оговорил себя, будто просил у цесаря войско, чтобы отнять у отца престол. Однако в этих показаниях следствие уже не нуждалось. Вечером же 24 июня Верховный суд «с сокрушением сердца и слёз излиянием» вынес царевичу смертный приговор – за «мало прикладное в свете, богомерзкое, двойное, родителей убивственное намерение, а именно вначале на государя своего, яко отца Отечествия, и по естеству на родителя своего милостивейшего».

Всё время, пока шёл розыск, Пётр был спокоен и не прерывал своих обычных занятий. Вечером в палатах Екатерины доктор Арескин показывал царской чете опыты: вытягивал из-под хрустального колокола, под которым трепетала ласточка, воздух, пока бедная птица не начинала биться в судорогах. «Полно, – останавливал доктора царь, – не отнимай жизни у безвредной твари! Она не разбойник». А Екатерина добавляла: «Верно, дети по ней в гнезде плачут» – и, взяв ласточку в руки, выпускала её в окно... Растроганный доктор умилялся милосердию царских величеств.

В иное время из Петра ключом било веселье. Тогда он устраивал заседания всепьянейшего собора в доме нового князя-папы Петра Ивановича Бутурлина, избранного вместо умершего в прошлом году Никиты Зотова (до тех пор Бутурлин носил звание архиерея Петербургского в епархии пьяниц и обжор). Заседания проходили в одной из комнат, называемых «Консистория», вся меблировка которой состояла из кресел, узких диванчиков и распиленных пополам бочек, поставленных между креслами и диванами и служащих для отправления естественных нужд. Князь-папа возвышался над пирующими, сидя на троне из груды бочонков, пустых бутылок и стаканов. Перед началом пиршества каждый соборянин подходил к всешутейшему патриарху, который протягивал стакан водки со словами: «Преосвященный отец, раскрой рот, проглоти, что тебе дают, и ты нам скажешь спасибо». Затем всю конклавию обносила водкой «княгиня-игуменья», пьяная старуха Ржевская; каждый в знак благодарности целовал у ней обнажённые груди. Время от времени князь-папа, переполнив мочевой пузырь, обдавал вонючей струёй парики и одежды сидевших у подножия его трона, чем доставлял остальному обществу громадное удовольствие.

Царевич Алексей

Получив на рассмотрение приговор Верховного суда, Пётр не торопился ни утвердить, ни отвергнуть его. Он продолжал допросы Алексея, ходил в Трубецкой раскат и в среду 25 июня, и в четверг 26-го. Утро четверга было солнечное, с тихим ветром; эта благодатная погода не испортилась и днём, несмотря на небольшие тучки, несколько раз набегавшие на безмятежно ясное небо. Вечером разомлевший гарнизонный писарь Петропавловской крепости лениво записал в журнале: «26 июня пополуночи в 8-м часу начали сбираться в гарнизон его величество, светлейший князь, князь Яков Фёдорович, Таврило Иванович (Головкин), Фёдор Матвеевич (Апраксин), Иван Алексеевич (Мусин-Пушкин), Тихон Никитич (Стрешнев), Пётр Андреевич (Толстой), Пётр Шафиров, генерал Бутурлин; и учинён был застенок, и потом, быв в гарнизоне до 11 часа, разъехались. Того ж числа пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате, царевич Алексей Петрович преставился».

Царевич не выдержал пыток. Полсотни ударов страшного палаческого кнута могли выбить дух и из более крепкого человека.

По Петербургу поползли недобрые слухи. Резидент австрийского императора Плейер известил венский двор, что царевича тайно обезглавили и что в крепость привозили какую-то женщину пришивать убитому голову, чтобы тело можно было выставить для прощания. Голландский резидент де Би настаивал, что царевичу было сделано насильственное кровопускание до полной потери крови. В народе шептались, что наследника не то отравили, не то задушили подушками четверо офицеров во главе с капитаном Румянцевым, а кое-кто влагал окровавленный топор в руки самого царя.

Сам Пётр своим поведением как будто спешил оправдать эти слухи. Он не утруждал себя лицемерным изъявлением горя. Смерть сына не помешала ему на другой день, 27 июня, в годовщину полтавской виктории, быть днём на пиру, а вечером на балу. Через день царь спустил на воду фрегат «Лесная», на палубе которого «состоялось великое веселие».

Однако погребение прошло согласно высокому сану покойного. Тело Алексея уложили в богато украшенный гроб, накрыли черным бархатом и парчовым покрывалом и выставили в церкви Святой Троицы для прощания. Правда, на панихиде, которая состоялась 30 июня, никто из присутствовавших, по повелению царя, не надел траура; однако, когда священник произнёс слова царя Давида: «Сын мой, Авессалом! Сын мой, сын мой, Авессалом!» – Пётр зарыдал.

Царевича похоронили в новом склепе царской фамилии в Петропавловской крепости, рядом с телом Шарлотты.

Захоронение

Ефросинья, приобрётшая благоволение царя, была выдана замуж за офицера Петербургского гарнизона.

В конце этого чёрного года на Медном дворе по распоряжению Петра была выбита медаль с изображением расступившихся облаков и горной вершины, озарённой лучами солнца. Сделанная полукругом надпись гласила: «Величество твоё всюду ясно».

История по-своему распорядилась судьбой российского престола, совсем не так, как виделось царю. Сыну Петра и Екатерины — «шишечке» Петру Петровичу, на которого царь возлагал все надежды — было суждено умереть в годовалом возрасте. А вот сын Алексея и Шарлотты — Пётр Алексеевич — позднее стал российским императором Петром II.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2240970.html

Coбpaнныe тeлa coлдaт нeмeцкoй apмии и иx coюзникoв, пoгибшиx вo вpeмя Cтaлингpaдcкoй битвы. Cнимoк cдeлaн нa лeвoм бepeгy peки Moкpaя Meчeткa (нaпpoтив CTЗ). Hынe этo paйoн пoceлкa Hижняя Meчeткa.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2240662.html

В начале XIX века на разных концах европейского континента встали друг напротив друга два человека, внутренне готовые сыграть роль «Агамемнона Европы» (в древнегреческой мифологии Царь Микен, верховный вождь союзного ахейского войска, осаждавшего Трою), «Царя царей». Кто из них с большим правом мог претендовать на это звание? Вопреки устоявшему мнению, Наполеон вовсе не был великаном, поверженным пигмеями. По крайней мере, в русском Царе он нашёл достойного и благородного противника, который, в конце концов, вчистую переиграл его как в дипломатической игре, так и на поле брани.

Мы пристальней вглядимся в этих двух противников для того, чтобы понять, в чём коренилась их сила, их величие и в чём заключалась их слабость.

Смотрите здесь

--------------------------------------

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал

https://t.me/gerodot_history

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2240476.html

После Полтавской победы на Петра обрушился шквал всевозможных предложений о заключении союзов и договоров. В Мариенвердере Пётр встретился с прусским королём. Здесь они договорились о союзе и браке царевича Алексея с принцессой Шарлоттой Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Переговоры об этом браке шли с 1707 года, но тогда герцог Вольфенбюттельский не спешил выдать свою дочь за наследника, отца которого, того и гляди, свергнет с престола победоносный шведский король. Теперь переговоры о женитьбе шли как по маслу.

Алексей и Шарлотта

Воспользовавшись этим, царь решил вырвать сына из рук ханжей и долгих бород. Его замысел состоял в том, что царевич должен получить европейское образование и европейскую жену. Германский император звал Алексея к своему двору в Вену, обещая относиться к нему как к сыну, но Пётр предпочёл дать царевичу в менторы своего старого друга польского короля и саксонского курфюрста Августа. На Дрездене сошлись оба замысла – и образование, и женитьба, ибо Шарлотта жила при саксонском дворе. Пётр надеялся, что присутствие Вольфенбюттельской принцессы, известной отменным воспитанием, облагородит Алексея и он стряхнёт с себя старомосковские привычки.

Дрезден

Весной 1710 года Алексей приехал в Дрезден. Программа его образования была настолько европейская, что сам Пётр не мог желать лучшего. Царевич засел за изучение стереометрии и какой-то профондиметрии, брал уроки танцев, рисования и фехтования, усовершенствовал познания в немецком и французском языках. Он собирал старинные гравюры и медальоны и буквально охотился за книгами – правда, только за теми, в которых освещалась история церкви: царевича чрезвычайно интересовало взаимоотношение духовной и светской власти. Охоты и вкуса к светским наукам и искусствам у царевича по-прежнему не было. Выполняя танцевальные па и фехтуя рапирой, он кручинился о том, что не может вместо этого мирно побеседовать с каким-нибудь православным священником – царь запретил бородам и близко подходить к сыну. И вот, истосковавшись по духовной беседе, Алексей тайно просит своего духовника Якова Игнатьева прислать к нему батюшку, которому «мочно тайну сию поверить, не старого и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, то есть обрил бороду и усы, такожде и гуменцо (темя, выстриженное у священника при пострижении) заростить или всю голову обрить и надеть волосы накладные, и, немецкое платье надев, отправь его ко мне курьером... и вели ему сказываться моим денщиком... А о бритие бороды не сомневался бы он: лучше малое преступить, нежели души наши погубить без покаяния».

Яков Игнатьев, презрев царский гнев, откликнулся на просьбу своего духовного чада. Священник, отец Иван Слонский, благополучно добрался до Дрездена. На радостях царевич с компанией предались обильнейшим возлияниям, в которых – скорее волей, чем неволей, – принял участие и вновь прибывший отче. Во время одной из таких попоек Алексей написал Игнатьеву пьяным неразборчивым почерком: «Почтеннейший отче, привет тебе... На это письмо пролилось вино, чтобы, получив его, ты жил хорошо и пил крепко и помнил о нас... Все здешние православные христиане тут подписались... и печати приложили чашами и стаканами. Мы устроили этот пир за твоё здоровье, не немецким манером, а на русский лад».

Карлсбад

Из Дрездена летом Алексей отъехал в Карлсбад на воды и там, в небольшом местечке Шлакенверте, познакомился с Шарлоттой. Внешность будущих супругов не могла вызвать восторг ни у одного из них: царевич был худ, суров лицом, крутолоб и очень неряшлив в одежде; лицо принцессы, некрасивое от природы, было обезображено оспой.

Алексей и Шарлотта

Однако и отчаяния тоже не было. В письме к Якову Игнатьеву Алексей спокойно рассудил: «Так как мой отец не позволяет мне жениться на одной из наших соотечественниц и непременно требует, чтобы моею женою сделалась иностранка, то всё равно, кто бы она ни была – пусть его будет хоть Шарлотта: она человек добр и лучше её мне здесь не сыскать». Шарлотта же написала матери, что жених показался ей разумным и учтивым и что для неё большая честь быть избранницей царского сына.

После второго свидания Алексей официально попросил её руки. Был составлен и подписан брачный договор. Шарлотте предоставлялось право оставаться в лютеранском вероисповедании, но её будущие дети должны были воспитываться в православии.

Свадьба была назначена на 14 октября 1711 года в Торгау. Пётр приехал в город накануне. На следующий день, в воскресенье, состоялась свадьба. Она проходила в интимной обстановке, чтобы избежать ненавистных для царя лишних расходов и церемоний. В большой зале королевского замка на трёхступенчатом помосте под красным бархатным балдахином был поставлен стол, покрытый бархатом того же цвета: на нём лежали крест и венцы. По одну сторону стола стояли четыре кресла: для жениха, невесты, царя и польской королевы; по другую – три стула: для деда, отца и матери Шарлотты. Пол был устлан зелёным сукном, стены убраны драпировками.

Торжественное шествие началось в четыре часа пополудни. Впереди выступали царь с сыном, за ними шли старый герцог с внучкой, следом – польская королева с родителями Шарлотты, и наконец, придворные дамы и кавалеры и свита царя. Венчал молодых русский священник.

После ужина, на котором всех изумил огромный арбуз, присланный из Петербурга Меншиковым, и танцев Пётр лично отвёл молодых в отведённые им покои. Наутро он же разбудил их и позавтракал с ними в спальне.

Алексей и Шарлотта

Женив сына, Пётр посчитал себя вправе увидеть немедленные признаки его исправления. Не прошло и трёх дней, как Алексей получил от отца предписание ехать в Торунь – готовить зимние квартиры и собирать продовольствие для русских войск, готовящихся зимовать в Померании. Напрасно дед Шарлотты, правящий герцог Вольфенбюттельский, просил царя позволить новобрачным провести зиму в его владениях – на все уговоры Пётр отвечал, что царевич должен непременно принять личное участие в войне со Швецией. Разлучая сына с женой, не давая времени этим столь несходным по характеру и воспитанию натурам лучше узнать друг друга, Пётр от нетерпения собственными руками разрушал свой замысел о перевоспитании сына. Гораздо больше проницательности проявила тёща царевича, которая, пожимая плечами, говорила, что царю бесполезно приучать сына к войне, так как он предпочитает держать в руках чётки, а не пистолет.

Семейные отношения между царевичем Алексеем и Шарлоттой разладились довольно быстро. Принцесса выехала к мужу в Померанию спустя шесть недель после отъезда Алексея. Царевич Алексей со снабжением армии не справился. Особенно худо с провиантом было под Штральзундом, где, доносил царю Меншиков, «уже корением питаться начинают».

Разорённый войной край был не лучшим местом для медового месяца. «Дома наполовину сожжены и пусты, – писала Шарлотта матери. – Я сама живу в монастыре». Она жаловалась на отсутствие развлечений и на привычку местных дворян сидеть по своим имениям. Вскоре появляется и осознание своего положения: «Я замужем за человеком, нисколько не любящим меня, но я ему предана по долгу совести. Царь со мной любезен, царица показывает вид, что меня любит, но в действительности она меня ненавидит. Моё положение ужасно!» К унизительному равнодушию супруга прибавлялись все унижения бедности, так как сумма, определённая царём на содержание семьи царевича, не выплачивалась.

Через полгода – новая разлука. Алексей должен был участвовать в финском походе, а Шарлотта получила приказ царя переехать в Петербург и там дожидаться мужа. Семнадцатилетняя принцесса пришла в ужас – она боялась одна ехать в чужую страну, о которой ходило столько страшных рассказов. Ослушавшись приказа, она скрылась в замке своих родителей, но затем раскаялась и попросила у царя прощения за неповиновение. Пётр дал ей своё благословение, выслал деньги, и весной 1713 года Шарлотта приехала в Петербург.

В начале августа в столицу возвратился и Алексей, поселившись с Шарлоттой в небольшом дворце на левом берегу Невы. Устав от противных его сердцу ратных трудов, он был рад любому случаю попраздновать, повеселиться и потому первое время был любезен и обходителен с женой. Его запоздалые знаки внимания растрогали Шарлотту. Она все сносила и все терпела ради долга; но ради любви она была готова все простить и забыть. «Я люблю мужа безгранично и надеюсь быть с ним счастливою», – в самозабвении писала она матери.

Алексей

Но вскоре настроение Алексея изменилось, и причиной тому была строгая требовательность отца. Царевич беспрекословно исполнял все его приказания, разъезжал всюду, смотрел, бранился и даже дрался там, где замечал недосмотры по делам, но всё это за страх, а не за совесть, сам опасаясь батюшкиных побоев. При любой возможности он отлынивал от дела и с крайней неохотой встречался с отцом. Друзьям говорил, что не токмо дела воинские его отца, но и сама особа его зело ему омерзела и для того всегда желает быть от него в отлучении. Когда его звали обедать к отцу, на спуск корабля или на прогулку в Летний сад, царевич со скрежетом зубовным начинал метаться по комнате: «Лучше б мне на каторге быть или в лихорадке лежать, чем туда идти!»

В присутствии отца он чувствовал прямо-таки животный страх. Как только царевич вернулся в Петербург, Пётр приехал к нему. Царь был ласков, но, конечно, сразу заговорил о деле. Не забыл ли сын, чему учился за границей? Пусть-ка принесёт чертежи, выполненные в Дрездене. При этих словах на Алексея напало тупое оцепенение. А вдруг батюшка заставит при себе чертить? Едва передвигая ноги, он поплёлся в свой кабинет за чертежами. Роясь в ящиках письменного стола, он наткнулся на пистолет. С внезапной решимостью Алексей положил его дулом на ладонь правой руки и выстрелил. Когда перепуганный Пётр вбежал в кабинет, Алексей с болезненно-счастливой улыбкой протянул ему обожжённую порохом руку: вот, случайно задел пистоль, доставая чертёжные принадлежности. К сожалению, чертить теперь он не может. Обмануть отца ему, конечно, не удалось. Пётр пришёл в ярость.

И снова начались попойки с Нарышкиными и Лопухиными, беседы с попами и монахами. Но не одно духовенство склонялось к Алексею. Кланялись ему, соболезнуя и сочувствуя, потомки старых княжеских родов из ближайшего царёва окружения. Откровеннее же всего из всех сподвижников отца Алексей мог говорить с Александром Кикиным. Попавшись однажды на воровстве, «дедушка» испытал на себе царёву немилость и с тех пор затаил на Петра злобу, сравнимую лишь с непримиримой ненавистью к царю духовника Алексея Якова Игнатьева.

Пропьянствовав всю зиму, царевич заболел. Доктора обнаружили у него чахотку и прописали лечение на карлсбадских водах. Пётр дал разрешение на поездку. Шарлотта, ходившая на восьмом месяце беременности, узнала об отъезде мужа последней. Когда почтовая карета была подана к крыльцу, Алексей, проходя мимо жены, бросил ей из-за плеча:

– Прощай! Еду в Карлсбад.

В Карлсбад он прибыл в конце июля. Почти все дни Алексей сидел дома, потому что доктора пускали ему кровь банками.

Тем временем Шарлотта страдала одна, под надзором трёх повивальных бабок, которых ей навязали. «Я от горя умираю медленной смертью», – писала она матери.

12 июля 1714 года она родила дочь Наталью. Алексей никак не отозвался на это событие. Да и вообще за полгода его отсутствия Шарлотта не получила от него ни одной весточки. Пётр и Екатерина, напротив, поздравили роженицу; царь, помимо того, сделал ей шутливый выговор за девочку.

Сроки заграничного лечения подходили к концу, царевичу нужно было возвращаться в Петербург. Ох как не хотелось ехать домой Алексею! В беспокойстве писал он Кикину, спрашивая, нет ли какого способа подольше остаться за границей, чтобы быть подальше от отца. «Когда вылечишься, – советовал «дедушка», – напиши отцу, что ещё и весну надобно тебе лечиться, а меж тем поезжай в Голландию, а потом весной можешь в Италии побывать, и тем отлучение своё года на два или на три продолжить». Но царевич не решился обманывать отца и в декабре поехал в Россию. Возвращался с мрачными мыслями и во хмелю говорил компании: «Быть мне пострижену, и если я волею не постригусь, то неволею постригут же. Моё житье худое!»

В Петербурге Кикин, едва увидав его, спросил, был ли кто у него от двора французского. «Никто не был», – отвечал царевич. Кикин с досадой покачал головой: «Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туды не уехал: король человек великодушный, он и королей под своей протекцией держит, а тебя ему не великое дело продержать».

Шарлотта

Шарлотта с горестью написала матери, что муж вернулся к прежнему и редко у неё появляется. Вскоре она узнала причину такого поведения супруга: Алексей завёл себе любовницу, чухонку Ефросинью Фёдорову, крепостную девку его учителя, Никифора Вяземского. Вскоре он открыто поселил любовницу в левом крыле дворца (в правом жила Шарлотта с дочерью). Женой Алексей совершенно не интересовался, при людях не разговаривал с ней и вообще старался держаться подальше. Он видел её всего раз в неделю, когда мрачно являлся исполнить супружеские обязанности.

Шарлотта, забеременевшая вторично, терпеливо сносила своё унижение, никто не слышал от неё ни слова жалобы на мужа. Тем не менее Пётр узнал обо всём и жестоко разбранил сына. Алексей вбил себе в голову, что Шарлотта ябедничает на него отцу, и с этих пор между ними происходили бурные сцены.

Здоровье Алексея слабело, но он продолжал ежедневные попойки. В апреле 1715 года его без чувств вынесли из церкви. Он был так плох, что его не решились везти домой и оставили на ночь в доме одного иностранца, расположенном рядом с церковью. На другой день Шарлотта навестила мужа и с участием написала родителям: «Я приписываю его болезнь посту и большому количеству спиртного, которое он выпивает ежедневно, ведь он всегда пьян».

В конце лета, недель за десять до разрешения от бремени, Шарлотта поскользнулась на лестнице, упала и ударилась левым боком о ступени. С тех пор она ощущала постоянную боль в боку и животе – «меня как будто колют булавками по всему телу». Тем не менее роды прошли благополучно. 12 октября у неё появился ребёнок. На этот раз это был мальчик. Младенца нарекли Петром.

Пётр и Наталья

Первые четыре дня после родов Шарлотта чувствовала себя хорошо, на пятый день занемогла – у неё началась горячка. Консилиум врачей, собравшийся 20 октября, нашёл, что положение больной безнадёжно – сильнейшая лихорадка, неутолимая жажда, пульс частый и слабый, охладевшие конечности при внутреннем жаре, холодный пот по всему телу, жесточайшие конвульсии... Приходя в себя, Шарлотта слабым голосом говорила, что во всех суставах чувствует смерть, но умирает охотно, зная, что выполнила свой долг – родила России наследника. Накануне смерти она попросила позвать к ней царя. Пётр и сам был болен и не выходил из дому уже неделю; однако поехал к невестке. Он явился перед ней в кресле на колёсах. Шарлотта попросила у него прощения и поручила ему заботу о её детях и слугах. Доктора попытались дать ей какие-то лекарства, но она отбросила склянки на кровать и сказала с отчаянием в голосе: «Не мучьте меня больше, дайте мне умереть спокойно, я не хочу больше жить!..»

Алексей находился при жене неотлучно. Её предсмертные страдания как будто открыли ему глаза – он безутешно рыдал возле её постели и даже упал в обморок от отчаяния. Последнее примирение, возможно, и принесло утешение Шарлотте, но не вернуло ей желания жить.

Весь день 21 октября она провела в жаркой молитве и в 11 часов вечера умерла. Тело её, согласно её воле, погребли, не бальзамируя, в Петропавловском соборе.

Шарлотта

Позже в Европе распространился слух, что Шарлотта бежала из России в Соединённые Штаты Америки и в Луизиане вышла замуж за французского лейтенанта. Затем она якобы возвратилась в Европу, жила в Иль-де-Франсе, Париже и умерла в глубокой старости в Брюсселе. Версия эта, конечно, всячески поддерживалась романистами – вплоть до конца XIX в.

О Шарлотте горевали недолго. На следующий день после её похорон Екатерина родила сына – тоже Петра. Поминки сменились весёлыми пирами, продолжавшимися восемь дней. На мужском столе из огромного пирога выскакивала голая карлица, в шляпе и бантиках, разливала по бокалам вино и провозглашала здравицу новорождённому. На женском столе то же самое проделывал обнажённый карлик. Вечером гости уезжали на острова, где любовались фейерверком.

Пётр не мог нарадоваться рождению сына, «шишечки», как ласково называл он его в разговорах с Екатериной. Теперь с Алексеем, непотребным сыном, можно поговорить и другим языком.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2240248.html

Жак Пьер Мегре. «Лечение истерии массажем». 1822 г.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2239838.html

Кровавая военная кампания 1806—1807 годов и последовавший за ней Тильзитский мир (1807) вписали в русскую и мировую историю несколько важных страниц. Русская армия впервые попыталась остановить Наполеона у границ России. Впервые Наполеон натолкнулся на сопротивление, которое не смог преодолеть. Впервые русский государь и повелитель Запада пожали друг другу руки и договорились о разделе сфер влияния в Европе. Это была битва отважных воинов, коварных дипломатий и волевых характеров. Кроме того, без знания этого исторического контекста нельзя в полной мере понимать самую великую книгу русской и мировой литературы — «Войну и мир».

Смотрите здесь

-----------------------------------

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2239683.html

Проблема отцов и детей, которую наша литература заметила только во второй половине XIX века, существовала, конечно, во все времена. Для Петра I она обернулась настоящей семейной трагедией. В истории она осталась как «дело царевича Алексея».

Эта ссора отца с сыном была необычна тем, что поколения поменялись в ней ролями: Пётр выступал революционером, а Алексей — консерватором. Объясняется этот парадокс ненормальными условиями, в которых воспитывался царевич.

Лопухина

Алексей был сыном Петра от его первой супруги Евдокии Лопухиной, брошенной им ради немки Анны Монс. Дата его появления на свет 18 февраля (3 марта) 1690 г.

В детстве Алёша, конечно, наслушался от матушки крепких слов о своём папаше.

После заточения в монастырь в 1698 году своей матери передан под опеку своей тётки Натальи Алексеевны и перевезён к ней в Преображенский дворец.

Преображенское

Алёша разлучился с матерью в слишком нежном возрасте, чтобы питать к ней какие-либо другие чувства, кроме благоговейных воспоминаний. Любое её слово он хранил в душе, как святыню, а почти всё, что он слышал от неё, исчерпывалось жалобами на отца, проклятиями испортившим его немцам и укорами всему отцовскому делу. Сам Пётр, бывавший в Москве редкими наездами, строго осведомлялся об успехах царевича в науках, тащил его с собой в токарню и уезжал, прибавив сыну страха и недоумения.

Грамоте царевича обучал Никифор Вяземский, который славился как отличный грамотей и словесной мудрости ритор, умевший писать и говорить необыкновенно пышно и широковещательно. Других достоинств Вяземский не имел, был человек слабохарактерный и нудный, и, когда царевичу надоедал его велеречивый слог, он просто-напросто лупил учителя и прогонял его.

Равным образом венценосный ученик драл «честную браду своего радетеля» духовника Якова Игнатьева.

Когда Алёше пошел десятый год, Пётр задумал послать его учиться за границу, в Дрезден, к новому своему приятелю и союзнику королю Августу III, но стремительные успехи Карла XII, который занял Польшу и Саксонию, помешали этому намерению. К царевичу пока что приставили учёного немца Мартина Нейгебауэра для наставлений в науках и нравоучении. Общий надзор за воспитанием сына Пётр поручил своим любимым денщикам, Александру Меншикову и «дедушке» Александру Кикину (рано поседел).

Новый учитель годился лишь для того, чтобы служить предметом нескончаемых насмешек. Нейгебауэр непременно желал состоять при царевиче в звании гофмейстера, чтобы иметь в подчинении русских «кавалеров». Однако это назначение не состоялось, и русские «кавалеры», обнаружив у немца этот пунктик, при всяком удобном случае доводили его до белого каления своими издёвками. «Га-га, смотрите, гофмистр!» – дразнили они его. Это намеренное коверканье заветного звания приводило Нейгебауэра в ярость. Он швырял в обидчиков чем ни попадя, кричал: «Собаки, собаки, ферфлюхт, варвары, гундсфот!» В конце концов царь велел выслать немца за границу.

Гюйсен

На смену Нейгебауэру пришёл доктор прав барон Генрих Гюйсен. Гюйсен попытался внести в беспорядочное образование царевича некую систему. По его плану, представленному Петру, царевич должен был каждое утро и вечер прочитывать две главы из Библии – так, чтобы Ветхий Завет был пройдён один раз, а Новый – дважды. Вместе с тем ученик должен был полгода посвятить исключительно изучению французского языка как наиболее лёгкого и употребительного, взяв за руководство грамматику, изданную для французского дофина. В часы отдыха царевичу следовало показывать карты и рисунки из географического атласа, приучать его понемногу к употреблению циркуля, знакомить с началами арифметики и геометрии, упражнять в фехтовании, танцах и верховой езде; для забавы занимать умеренной игрой в труктафель (один из самых близких по стилю «родственников» бильярда, если так можно выразиться. Его суть заключалась в том, что шары из камня руками бросали в отверстия на бортах). В течение последующих двух лет предполагалось начать с ним изучение истории и географии как истинных оснований политики, продолжать математику, учить слогу и чистописанию, читать Пуффендорфово сочинение о правах и обязанностях человека и гражданина и обучать военным экзерцициям. В завершение всего изложить царевичу о всех политических делах на свете, об истинной пользе государств, об интересах государей Европы, познакомить с военным искусством – фортификацией, навигацией, артиллерией и составить комнатную библиотеку на французском языке.

Пётр одобрил план, и учение началось. Гюйсен давал царю самые лестные отзывы о своём ученике, писал, что царевич много читает, делает выписки из прочитанного, советует учиться своим сверстникам; прочёл шесть раз Библию: пять раз по-славянски и один раз по-немецки; прочёл всех греческих отцов церкви и все духовные и светские книги, которые были переведены на русский язык; по-французски и по-немецки говорит и пишет очень хорошо. Царевич, по словам учителя, разумен выше своего возраста, тих, кроток, благочестив. Вот только математика и военные науки даются ему плохо, а военных экзерциций и фехтования он просто не переносит. Пётр чуял в этих избирательных успехах сына какой-то смутный протест, и не без основания.

Приезды Петра в Москву теперь превращались для Алёши в настоящую муку, потому что царь экзаменовал его преимущественно в тех науках, которые вызывали у него отвращение. Встретив небрежение и нерадение, Пётр, не задумываясь, пускал по привычке в ход свою знаменитую дубинку и кулаки.

Нарва

В 1704 году царь вызвал сына под вторично осаждённую Нарву. Алексей находился в русском лагере в звании солдата бомбардирской роты – Пётр желал, чтобы он шаг за шагом повторил его карьеру. Однако 13-летний юноша большую часть времени проводил в своей палатке за духовным чтением и совсем не горел желанием копать траншеи и закладывать батареи. Вечером 9 августа, возвратившись в лагерь, Пётр вызвал его из рядов Преображенского полка.

– Сын мой! – сказал царь. – Я взял тебя в поход, чтобы показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть, но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит к благу и чести Отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Помни, что если советы мои разнесёт ветер, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в этой и будущей жизни.

Алексей со слезами схватил отцовскую руку и припал к ней губами. Он будет покорным сыном, но он ещё так молод для войны... Ему бы хотелось пока жить в Москве, учиться... Пётр раздражённо вырвал руку и приказал ему занять своё место в строю. Потом отправил домой.

Алексей в 13 лет

Царевич Алексей жил в Преображенском, предоставленный самому себе. Учение его мало-помалу заглохло. Гюйсен подолгу отрывался от своей воспитательной программы для выполнения различных дипломатических поручений Петра, а в 1705 году и вовсе уехал посланником в Вену. К этому времени царевич овладел немецким, отчасти французским, грамматикой и четырьмя правилами арифметики. Перед батюшкой оправдывался слабостью здоровья: «Природным умом я не дурак, только труда никакого понести не могу».

Повзрослев, Алексей начал подолгу и охотно сидеть за столом в хмельной компании, – впрочем, больше от скуки.

Стакан царевича Алексея

Его окружение составляли всё те же «кавалеры», которые извели беднягу Нейгебауэра: четверо Нарышкиных и многочисленные Лопухины. У каждого было своё прозвище: Ад, Благодетель, Сатана, Молох, Корова, Иуда, Голубь. Были они люди шумные и нетрезвые, приверженцы старины и великие ругатели всего беспокойного и непривычного. Подвыпив и разгорячась, давали волю языкам. Нет, они вовсе не собираются огулом хаять новшества и отгораживаться от немцев забором. Но всему надо знать меру. Никто не против того, чтобы выписать учителя из-за границы для своих детей; слов нет, голландское кружевное белье много лучше отецких исподних порток; весьма усладительно для слуха и полезно для пищеварения послушать после обеда красносплетённые вирши или скрипичную музыку; учёная или забавная книжка, хотя бы и на польском или латинском языке, – желанный гость на книжной полке; можно, наконец, поехать за границу полечиться на водах, посмотреть заморские диковинки и накупить разных штуковин и украшений для домашней обстановки... Но зачем вся эта суета и беготня, основание новых столиц на краю света, в самом непригожем месте, отдача благородных людей в неприличные их роду занятия и службы? К чему беспрестанно тыкать людям в глаза этой Европой, будь она неладна? У них своё, а у нас своё. Ближняя-то хаянка всё лучше дальней хваленки.

Алексей слушал и соглашался: да, государю приличнее степенное житие на матушке-Москве, а любопытные вещи лучше всего узнавать из книг и бесед с бывалыми людьми.

Меншиков

Иногда в Преображенское приезжал Меншиков, проведать своего воспитанника. Тогда устраивались многодневные тяжкие побоища с Ивашкой Хмельницким, во время которых светлейший снисходительно трепал окосевшего царевича за щеку и влагал в его ослабевшую руку очередной стакан за здоровье его родителя, государя Петра Алексеевича. Алексей давился злобой на самоуверенное хамское отродье – и пил, пил, пил... Он уже привык, что с вином жизнь как-то сноснее.

Проводив светлейшего, Алексей отводил душу в беседах с чернецами и попами, которые неведомыми путями пробирались отовсюду к свет-царевичу, чтобы своими глазами убедиться, как мало он похож на своего батюшку. Обычно их приводил с собой его духовник, протопоп Яков Игнатьев. Люди пожившие находили, что он сумел стать для царевича тем собинным другом (особенным, близким, задушевным), каким был в своё время патриарх Никон для его деда. Крутой и властный протопоп и в самом деле взялся за своё духовное чадо по-никоновски, добившись от царевича клятвы на Евангелии, что он будет слушать его, протопопа, во всём, как ангела Божия и Христова апостола, и считать его последним судией во всех своих мыслях и поступках. Необыкновенное влияние отца Якова на Алексея объяснялось тем, что протопоп не боялся высказывать вслух те мысли, которые царевич пугливо скрывал ото всех. Денно и нощно твердил он царевичу, что мать его, царица Евдокия, – невинная жертва царского беззакония, что народ ждёт не дождётся, когда царь Пётр оставит престол, что без батюшки всем будет лучше.

Вступление войск в Москву после Полтавской виктории

О существовании батюшки Алексею напоминали триумфальные ворота, воздвигаемые в Москве по случаю очередной виктории, шумные процессии и фейерверки да письменные гневные окрики, что непутёвый зоон (нидерландское сын), оставив дело, ходит за бездельем. А короткие наезды Петра в Преображенское, нарушавшие беспечальное житие царевича экзаменовками по трепроклятым фортификации и навигации, заканчивались изустной руганью отца и жестокими побоями. Всякие грешные мысли закрадывались тогда в голову Алексею, в ужасе бежал он от отца природного к отцу духовному и со слезами каялся в преступных помышлениях. В ответ же слышал: «Бог тебя простит. Все мы желаем ему смерти для того, что в народе тягости много».

Родитель вскоре опять уезжал строить корабли и брать фортеции, и Алексей, прижимая примочки к синякам и ссадинам, мало-помалу успокаивался. Учебники по фортификации и навигации летели в угол, в дверях снова появлялись чернецы и попы, а с ними и страшная, но уже привычная мысль: а без батюшки-то, пожалуй, оно и вправду лучше.

Продолжение следует

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

Мой телеграм-канал Истории от историка.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2239248.html

Художник: George Morland, 1791 г.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2239142.html

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2238957.html

Февраль 1721 года. По укатанной дороге из Ревеля (Таллина) на Петербург катит крытый возок с единственным пассажиром. Его зовут Жак де Кампредон. Из своих сорока девяти лет — двадцать восемь он провёл на дипломатической службе, представляя его величество христианнейшего короля Франции при дворах шведского и ганноверского государей. И вот теперь новое назначение — полномочным министром в Россию, где у Франции прежде никогда не было дипломатического представительства. Ему поручено предложить русскому царю посредничество Франции в русско-шведских переговорах о мире. В этом затяжном конфликте двух северных держав Франция поддерживала Швецию. Но силы союзника явно были истощены и теперь речь могла идти только о том, чтобы не дать московитам чрезмерно усилиться на Балтике за счёт шведских владений.

Возок сопровождают два драгуна верхом — почётный эскорт и стража одновременно. По дороге Кампредон видит русские войска, которые стягиваются в Прибалтику. Кажется, ожидается возобновление военных действий. Царь давит на Швецию, грозя новым, уже третьим по счёту вторжением на её побережье, чтобы побудить шведское правительство к скорейшему окончанию бесконечной войны.

18 февраля Кампредон прибыл в Петербург. Пётр I велит оказывать ему величайшие почести*, лично приглашает на все ассамблеи и даже разрешает французу отказываться от устрашающих заздравных чаш, которыми обносят всех присутствующих, невзирая на пол и возраст. А в промежутках между весельем потянулись изматывающие переговоры с назначенными царём уполномоченными — Г. Головкиным, А. Остерманом, П. Шафировым и П. Толстым (беседы велись на немецком языке), ход которых Кампредон подробно описывал в пространных донесениях своему патрону — кардиналу Дюбуа, тайному советнику по внешней политике при регенте, герцоге Орлеанском.

* Вместе с тем Кампредон сразу познакомился со знаменитой скаредностью Петра I. В апреле он пишет: «Отведённый мне дом без мебели... Так что я вынужден был купить всё сам дорогою ценою…».

Дюбуа хотел, чтобы Кампредон побудил царя удовлетвориться приобретением Ревеля, вернув Швеции остальные захваченные прибалтийские провинции. Но русские не шли ни на какие уступки. Когда Кампредон сказал, что регент герцог Орлеанский может убедить Швецию уступить царю вдобавок к Ревелю ещё Кексгольм (нынешний Приозёрск в Ленинградской области), Петербург и Ингрию до реки Наровы, царские уполномоченные рассмеялись ему в лицо. «Эти господа, — сообщал он Дюбуа, — принялись хохотать во всё горло, спрашивая меня, серьёзно ли я говорю, и не от имени ли шведов делаю такое предложение». А Меншиков категорически заявил господину посланнику, что царь «не уступит ни Ливонию, ни Эстонию, а с другой стороны он не желает из собственного окна видеть земли соседа».

В конце марта Кампредон ни с чем возвращается в Швецию. В его активе — лишь прощальные царские лобызания и царский портрет, осыпанный бриллиантами. В Стокгольме он откровенно объясняет шведскому правительству всю безысходность положения: помощи больше ждать неоткуда, а царь непреклонен. «Просто смешно говорить, — убеждает он шведов, — будто это королевство может опасаться в будущем нападении со стороны царя. Отныне всякое такое предприятие было бы для него более вредным, чем полезным, потому что завоевание Швеции отнюдь не представляет для него выгод и, напротив, в его интересах поддерживать это государство, долженствующее стать соединительным звеном между Московией и Францией».

30 августа (12 сентября) 1721 года Швеция подписала Ништадтский мирный договор. По его условиям Россия получила Лифляндию, Эстляндию (то есть всю Прибалтику), побережье Финского залива и Карелию взамен на возвращение Швеции Финляндии и 2 миллиона рублей компенсации.

На полях письма главы русской делегации барона А. Остермана, к которому был приложен пакет с экземпляром мирного договора, довольный царь сделал помету: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время была (то есть 21 год. — Авт.), однакож, слава Богу, так хорошо окончена, как лучше быть невозможно».

Следующее письмо Кампредона кардиналу Дюбуа датируется 27 октября 1721 года. Он вернулся в Россию на шведском корабле в качестве посланника с правом заключать и подписывать любые договоры, какие он найдёт выгодными для Франции.

В Кроншлоте Кампредон поздравил приехавшего сюда царя с заключением мира. «Его радость по случаю заключения мира превосходит описание. Он сам сказал мне, что ратифицировал договор в один день с королём шведским и что в будущее воскресенье последует торжественное празднование, на котором я непременно должен присутствовать».

Пользуясь случаем, Кампредон осмотрел Кроншлот и остров Ретузари, «на котором всего шесть лет тому назад были лишь лес, до несколько рыбачьих хижин. Нынче там уже выстроено до ста великолепных дворцов. Всего предположено к постройке 2.300 домов. Роют большой канал в полмили шириною, который будет пересекать весь остров. Он будет весь выложен камнем. В конце этого канала, с правой стороны, выстроится 6 доков для починки кораблей… Здесь два закрытые рейда, один для военных кораблей, другой для купеческих. Царь удостоил сказать мне, что рассчитывает окончить все эти работы в два или три года, никак не более… Словом, ваше высокопреосвященство, можно сказать, что это будет один из великолепнейший портов в Европе».

В Петербурге Кампредон стал свидетелем торжеств по случаю заключения мира с Швецией, которые прошли с небывалым размахом.

Празднование Ништадтского мира

Они открылись многодневным придворным маскарадом. Пётр, словно позабыв о возрасте и недугах, предавался безудержному веселью, отплясывал на столах, распевая песни. Маскарадное гуляние продолжалось целую неделю — придворные вместе с царём объедались, опивались, танцевали с утра до ночи, валились замертво от вина и усталости, а, продрав глаза, принимались веселиться сызнова.

На исходе торжеств, 21 октября, Пётр явился в Сенат, чтобы объявить об амнистии всем заключённым, сидящим по тюрьмам (за исключением убийц), и прощении недоимок, накопившихся за восемнадцать лет.

На следующий день в Троицком соборе была торжественная служба, на которой присутствовали Сенат, Синод и генералитет. Пётр сам руководил ходом богослужения, пел с духовенством и хором, отбивая такт ногой. После службы были оглашены статьи мирного договора с Швецией. Затем канцлер Г. И. Головкин от имени Сената, Синода и генералитета, сославшись на обычай древнеримского Сената преподносить в дар императорам, которые прославили себя «знатными делами», различные титулы, провозгласил троекратный виват Петру Великому, Отцу Отечества, Императору Всероссийскому. Здравицу подхватили все присутствовавшие в церкви, а следом за ними войска и народ на площади. Воздух огласился звоном колоколов, звуками труб и барабанов, пушечными залпами.

В большом зале Сената были накрыты столы на тысячу персон. Здесь Пётр принял поздравления от иностранных послов. Во время торжественного обеда вспоминали о понесённых трудах и свершениях. Пётр напоминал, что, заключив мир, не следует «ослабевать в воинском деле», дабы с Российской Империей не случилось того же, что произошло с античными монархиями. А трудиться отныне также надлежит «о пользе и прибытке общем… как внутри страны, так и вовне», чтобы дать народу долгожданное облегчение.

Банкет плавно перешёл в бал, а ночь озарилась фейерверком: из храма Януса появился сам двуликий бог с лавровым венком и масличной ветвью — знаками славы и мира. Петропавловская крепость прогремела тысячей выстрелов, словно «небо обрушилось на землю», по воспоминаниям очевидцев. Сотни судов на Неве расцветились праздничными огнями.

На Сенатской площади всё это время били фонтаны с белым и красным вином, на гигантских кострах жарились целые быки. Под утро Пётр вышел к горожанам и вновь поднял чашу за здравие российского народа.

Московское государство превратилось в Российскую Империю — главную державу на северо-востоке Европы и непременного участника европейской политики.

Всё это время Пётр не уставал оказывать французскому послу знаки своего расположения (хотя Франция официально согласится признать императорский титул Петра с большим запозданием — лишь в 1724 году). На богослужениях ему отводилось место в первом ряду или даже возле царского кресла. Во время пиров царь подходил к нему и целовал «в знак дружбы».

Кампредон не питал особой симпатии к Швеции и даже довольно зло отзывался о своём пребывании там. А вот русский государь вызывал у него неподдельный интерес и уважение. Реформаторская деятельность Петра заслуживала в его глазах полного одобрения: «Он решил в уме… изменить дух, нравы и обычаи своей нации. Делами он занимается с неутомимым рвением и знает и понимает их лучше всех своих министров».

«Он учредил сенат, представляющей Верховный Совет. Учредил он также другие советы: военный, морской, юстиции, торговли, мануфактур, мин и рудников, полицейский, и если он проживёт ещё 10 лет, его правление упрочится соответственно его великим познаниям».

Одним из первых европейских дипломатов Кампредон объективно оценил изменения, произошедшие в России за последние двадцать лет.

«В настоящее же время дела царя находятся в самом цветущем состоянии. Войну он ведёт очень дешёвым способом, и, несмотря на расходы по постройке зданий и кораблей, казна его полна. В его обширных владениях каждый день открывают новые прииски, новые источники богатства». Соседние государства ищут с ним дружбы: «За ним теперь все ухаживают и заискивают в нём…».

Военные силы Российской империи увеличиваются с каждым днём: «Я совершенно достоверно узнал от нескольких чрезвычайно разумных французских офицеров, что сухопутная армия этого государя состоит из 115 000 человек регулярного войска; что у него лучшая пехота, какую только можно себе представить; что он не остаётся должен ни гроша ни офицерам, ни солдатам, ни кораблестроителям и платит аккуратно каждые четыре месяца… У него уже имеется 48 превосходных, отлично построенных линейных кораблей, не считая фрегатов. Две недели тому назад здесь спущен 88-пушечный корабль, несмотря на лёд в 5 футов толщиною. В течение трёх недель спустят ещё три 66- и 64-пушечных... Таким образом, в войне ли, или в мире, но если этот государь проживёт ещё лет десять, его могущество сделается опасным даже для самых отдалённых держав».

Спустя три года он дополнит свой отзыв: «На Петра I, которого прежде большая часть европейских держав почти не хотела знать, не следует больше смотреть с прежней точки зрения. Ништадтский договор сделали его властелином двух лучших портов на Балтийском море. У него многочисленный военный флот, он каждый день увеличивает количество своих галер и внушает страх своим соседям. Перед ним три открытые пути для вторжения в Германию: Мекленбург, Рига и Польша, открытые потому, что ему нельзя поставить серьёзных препятствий, когда бы он ни вздумал ввести туда корпус тысяч в 50 и даже больше, он может сделать это в самое короткое время, так как он с почти невероятной быстротой совершает и приготовления, и передвижения войск... В деле цивилизации своих народов он делает чудеса. Счастливое изменение в них постепенно становится заметнее с каждым годом, и надо думать, что через несколько лет молодёжь обоего пола, наполняющая главные города, куда созывают её строжайшие приказания, привыкнув к непохожему на дедовские обычаи образу жизни, будет предпочитать его тому варварству, в котором коснели отцы её, и из самолюбия станет поддерживать то, чему последние стараются противодействовать в силу привычки, этой упорнейшей из страстей в русских. Я говорю о великих учреждениях, созданных царём и которые он, если останется жив, доведёт до совершенства и спокойствия, потому что прилежание и трудолюбие его, можно сказать, превосходят обычный уровень человеческих сил…».

Кампредон, наверное, первым из европейских государственных умов осознал полную бесперспективность войны с Россией: «Движение войска, хотя бы оно состояло из пятидесяти тысяч человек, было бы крайне затруднительно и ему пришлось бы выдержать несколько сражений прежде, чем достигнуть Двины; царь, если ему придётся оспаривать путь, оставит его не иначе, как приказав выжечь всю страну. Казаки же способны уничтожить самую превосходную армию, что слишком хорошо доказано опытом... Чем же стало бы жить это армия зимою и где?.. А что станется с армией, если ей придётся возвращаться на зимние квартиры домой?.. В этой стране война совершенно невозможна».

Между тем хлопоты о заключении мира России со Швецией сменились стараниями подвигнуть царя к заключению мирного договора России с Англией*, в то время союзницей Франции (против Испании). Кампредон полагал также полезным приобрести в лице русского царя союзника в борьбе с австрийским влиянием в Европе. Не упускал он из виду и чисто экономические выгоды от прочных франко-русских отношений: «Так как он (Пётр. — С. Ц.) один из всех северных государей в состоянии заставить уважать свой флаг, то Франция всегда могла бы получать через него и товары и, в случае неурожая, хлеб в изобилии. Если теперь же вступят в торговые сношения с ним, они принесут лишь выгоды королю и его подданным... Теперь требуется восстановить флот Е. В. Это лучшее средство заставить уважать могущество короля. Царь предлагает продавать ему военные корабли, превосходные по конструкции и по добротности материала».

* В 1714—1724 годах Англия проводила враждебную России политику. Английский посол в России Уитворт доносил, что Петербург ни в коем случае нельзя оставлять за Россией, так как Англии невыгодно «отворить царю дверь к европейским дворам и торговле». Англия всячески мешала русско-шведским мирным переговорам и подняла газетную кампанию против царя, обвиняя его в намерении стать господином Европы. Пётр даже одно время намеревался высадить в Англии десант.

Он продолжает интересоваться подробностями внутренней жизни в России и составляет любопытную записку о доходах царской казны. В ней он отмечает полную неосведомлённость Петра в финансовых делах своей огромной империи, «хотя он во всём, что касается управления государством, бесспорно самый трудолюбивый, самой внимательной и самый пунктуальный государь, какого только можно представить себе…»

Это происходит оттого, продолжает Кампредон, что государя постоянно обманывают: «Наклонность россиян к обману родится вместе с ними и развивается в них воспитанием и примером их родителей. Их плодовитость в изобретении средств обманывать бесконечна; не успеют открыть одного, как они тотчас выдумывают десять других, это главный рычаг их поведения. Можно сказать, что они любят обман больше жизни, ибо каждый день можно видеть, что пытка, претерпеваемая одними, и конфискация воровством нажитого богатства других не в состоянии никого удержать от искушения воспользоваться самой ничтожной выгодой, которую им предлагают в ущерб честности и интересам их монарха. Так что поистине можно сказать, что в казну государя не попадает и половины того, что взимается с его подданных… Вообще же Россия гораздо менее разоряется от уплачиваемых народом податей, чем от лихоимства тех лиц, на которых возложена обязанность собирать эти подати».

Действительно, под высоким покровительством Меншикова и всего Сената казнокрадство и взяточничество достигли небывалых прежде размеров. Пётр терялся в догадках, как изловить казённые деньги, «которые по зарукавьям идут». Порой он ловил себя на мысли, что знает о положении Швеции, Голландии или Англии больше, чем о состоянии той же Петербургской губернии, губернатору которой, светлейшему князю и любезному другу Данилычу (Меншикову), то и дело напоминал: «Дай знать, которые у вас товары, на сколько, куда продано, и куда те деньги идут, и тако о вашей губернии ни о чём не ведаем, будто об ином государстве».

Кампредон произвёл самостоятельные финансовые подсчёты, весьма ценные для историков. Из росписи доходов, сделанной в счётной палате в конце 1722 года, явствует, что «во всех российских владениях имеется 273 города, 49.447 мещанских домов, 761.526 крестьянских изб, и что постоянный доход, извлекаемый из всего этого царём, простирается до 3.254.637 рублей…» (или 22 миллиона 459 ливров).

Ещё 400.000 рублей царь получает из государственных имуществ, с конфискаций и т. д. «Из других государственных сумм царь никогда и ничего не берёт на содержание своего двора; он получает только своё адмиральское и генеральское жалованье…». «У него, кроме того, хранится запасная казна в звонкой монете в Москве и петербургской крепости…», которая, впрочем, оскудела вследствие больших расходов на строительство и благоустройство.

«В царских владениях насчитывается 5 миллионов мужского населения и столько же женского, что вместе составляют 10 миллионов». Подушная подать с них приносит ещё от 600 тысяч до миллиона рублей. Эта сумма относится к так называемым экстраординарным доходам, к которым причисляются также:

— таможенные пошлины (400.000 рублей);

— доход с питейных домов, который простирается до миллиона рублей в год, «из коих одна Москва даёт сто тысяч». Этот доход удвоился бы, замечает Кампредон, если бы не внутренняя контрабанда, которой занимаются главным образом бояре;

— табак приносит 300.000, торговля мехом примерно 200.000 рублей.

Всего же экстраординарные денежные доходы приносят казне 7.829.836 рублей в год.

Любопытно его замечание, что большую часть золота два российских монетных двора получают из Китая, и что из России вывозится ежегодно товаров на два миллиона, а ввозится только на миллион шестьсот тысяч рублей.

Огромный вред для страны, считает Кампредон, приносит «взяточничество чиновников, на обязанности коих лежит взимание казённых податей. Эти люди настоящие хищные птицы. Они только о том и думают, как бы разорить подданных. И они так хорошо достигают этой цели, что какой-нибудь мелкий чиновник, получающий всего 12 рублей жалования и едва имевший носильное платье при поступлении на службу, в какие-нибудь четыре-пять лет успевает выстроить себе каминные палаты в Петербурге, тогда как разорённые его грабительство крестьяне вынуждены бывают покидать свои жилища. Мелкие чиновники находят при этом поддержку в людях с весом, которые делят с ними их беззаконные барыши. Одна хорошо знакомая с делом личность уверяла меня, что вместо 6 или по большей мере 7 рублей в год, которые крестьяне обязаны уплачивать казне, с них собирают до 14 и 15 рублей…».

К несчастью, «…истина очень редко доходит до царя, и редко же сообщают ему всё, что ему следовало бы знать насчёт внутреннего положения его государства. А народ в нём живёт в крайней нищете; многие, не имея на что купить хлеба, питаются травою…».

Не из этих ли строк французского посланника родился знаменитый афоризм В. О. Ключевского, подытоживающий его рассуждения о фискальной политике русского государства на протяжении многих веков: «Государство пухло, а народ хирел» (Ключевский В. О. «Русская история. Полный курс лекций». Лекция 41)?

В письмах Кампредона рассыпаны драгоценные наблюдения за русской жизнью петровской эпохи. Вот, на исходе зимы 1723 года происходит «катание со всем двором и прочими знатными лицами обоего пола, наряженными в разнообразные национальные и профессиональные костюмы, но без масок. Снег уже сошёл, но тем не менее катались здесь в разного рода морских судах, поставленных на полозья и запряжённых лошадьми. Царь ехал в 30-пушечном фрегате, вполне оснащённом и с распущенными парусами… Царица (Екатерина. — С. Ц.) помещалась в закрытой и великолепно разукрашенной барже. Она одета была амазонкой… Мужчины все сидели в открытых шлюпках, между прочим и иностранные купцы, наряженные матросами… Катанье, в котором участвовало 64 судна, начиналась в 3 часа и оканчивалась в 7 часов вечера».

Он отмечает обычай Петра руководить богослужением в церквях, «дабы приучить священников к точности и в тоже время показать, что его особо представляет патриарха…»; упоминает о 30 тысячах рабочих, погибших на строительстве Ладожского канала; оставляет описание строящихся Монплезира, Марли и Петергофского канала, где «воды… так много, что 30 фонтанов, не считая маленьких водопадов, могут бить постоянно и ещё остаётся излишек, которым царь воспользовался для сооружения им водной пильной и полировальной мастерской, очень чисто обрабатывающей мрамор»; любуется юной принцессой Елизаветой, будущей российской императрицей, которую после неудачного сватовства 1717 года* прочат в невесты уже не самому королю, а какому-нибудь из французских принцев: «…сама по себе особа чрезвычайно милая. Её можно даже назвать красавицей, в виду её стройного стана, её цвета лица, глаз и рук… Меня уверяли, что она очень умна».

* В 1717 году, во время посещения Парижа, Пётр I вёл переговоры о браке Елизаветы и Людовика XV. Невесте на тот момент было 8 лет, жениху — 7.

А переговоры вязнут в бесконечных конференциях с царскими министрами и обсуждении проектов договоров… Годы сменяют друг друга, Пётр занят то персидским походом, то коронацией своей супруги, то казнью её любовника Виллима Монса, то своими обычными развлечениями… Здоровье царя, изъеденное многолетним пьянством, стремительно ухудшалось. Лихорадки, простуды, приступы мочекаменной болезни терзали его беспрестанно. Доктора сажали его на лекарства, запирали в тёплой комнате под запретом выходить на воздух. Но Пётр плохо слушался их, и как только чувствовал улучшение, тотчас забывал все запреты: катался на яхте, ездил на маскарады, пока болезнь снова не укладывала его в постель.

К Рождеству 1725 года царь почувствовал себя настолько бодрым, что возглавил компанию ряженых. В январе 1725 года канцлер Остерман в очередной раз предупредил Кампредона: «Пожалуй, сейчас пока не удастся поговорить с государем о ваших делах. Он с двумястами музыкантами и шутами гуляет по знатным домам, поёт песни и куражится».

На Крещение царь отправился на водосвятие и, возвратившись во дворец, слёг окончательно. Последние дни он не знал ни минуты покоя: его наполовину парализованное тело сотрясалось в конвульсиях, мучительные приступы исторгали у него вопли, слышимые далеко за дверями царской спальни. Когда боль ненадолго отступала, царь жарко каялся в своих прегрешениях. Ради обретения душевного покоя он простил всех приговорённых к смертной казни и дворян, не явившихся на последний смотр.

28 января крики сменились глухими стенаниями. Пётр впал в забытьё и в начале шестого утра отошёл, не приходя в сознание.

С его смертью связана знаменитая легенда: якобы незадолго до кончины царь собирался назначить себе наследника. Попросив перо и бумагу, он вывел слабеющей рукой: «Отдайте всё…» И тут силы покинули его.

Эта легенда получила широкое распространение с лёгкой руки Вольтера, который, работая над своей «Историей Российской империи при Петре Великом», воспользовался записками голштинского посланника Бассевича. Между тем последний при кончине царя не присутствовал, а свои записки писал 36 лет спустя.

Донесения Кампредона о последних днях российского императора опровергает легенду о завещании. Так, в письме к новому главе внешнеполитического ведомства Франции графу де Морвилю от 10 февраля 1725 года он следующим образом описывает последние минуты жизни Петра: «…Действительно, в ночь со вторника на среду с ним опять сделались судороги, после чего наступил бред... В бреду он, несмотря на усилия окружавших его, вскочил с постели и приказал отворить окно, чтоб впустить свежего воздуха, но тотчас же упал в обморок, и его снова уложили в постель. С этой минуты и до самой кончины своей он, можно сказать, не выходил более из состояния агонии. Говорить он почти не мог, не мог сделать и никаких распоряжений. О завещании ему и не напоминали, отчасти, может быть, из боязни обескуражить его этим, как предвещанием близкой кончины, а может быть и потому, что Царица и её друзья, зная и без того желания умирающего Монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-нибудь свои прежние намерения».

Смерть Петра оборвала переговоры о союзном договоре. В следующем году Кампредон был отозван из России и направлен в Геную. Его дипломатическая карьера завершилась в 1739 году.

P.S.

С портретом нашего героя в сети туговато.

Эта моя статья опубликована в:

С. Цветков. Жак де Кампредон — первый полномочный представитель Франции в России // Ежегодный доклад франко-российского аналитического центра Обсерво «Россия-2021».

Источники и литература:

1. Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1867—1916. — 148 т.:

— Т. 40: Дипломатическая переписка французских послов и посланников при русском дворе (годы с 1719 по 1723). Ч. 2 / Напечатано под наблюдением Г. Ф. Штендмана. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1884. XIII, LXXXII, 498 с.

— Т. 52: Дипломатическая переписка французских послов и посланников при русском дворе, Ч. 4 (годы с 1723 по 1725). Донесения французского посла при Русском дворе Кампредона / Том издан под наблюдением Г. Ф. Штендмана. СПб. Тип. М. М. Стасюлевича, 1886. IX, XLVI, 478 с.

— Т. 58: Дипломатическая переписка французских посланников и агентов при русском дворе / печатано под наблюдением Г. Ф. Штендмана. Ч. 5. С. Петербург: Типография М. М. Стасюлевича, 1887. XXII, 591, V с. разд. паг.

3. Les Francaisen Russie au si`ecle des Lumi`eres Dictionnaire des Francais, Suisses, Wallons et autres francophonesen Russie de Pierre le Grand `a Paul I-er / Sous la direction de Anne M'ezin & Vladislav Rj'eoutski. T. II: Notices. Fenney - Voltaire, 2011. Р. 139.

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2238614.html

Ученик и ученица школы. Каракалпаки, Узбекистан, первая треть ХХ в.

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2238246.html

В начале XIX века людям того времени дано было своими глазами увидеть настоящую гигантомахию (битву титанов. — греч.), превосходившую по своему размаху любое деяние прошлого. Эта грандиозная эпопея была поединком двух людей, чьи имена служили олицетворением времени, — Наполеона Бонапарта и Александра I. Истории было угодно сблизить их судьбы так тесно, что сейчас уже невозможно помыслить, кем один мог бы стать без другого. Несомненно одно: они были рождены, чтобы мир изменился.

В этом миницикле мы будем говорить не о войнах, а именно об эпохе и людях. Без знания этого исторического контекста нельзя в полной мере понимать самую великую книгу русской и мировой литературы — «Войну и мир».

Смотрите здесь

--------------------------------------

Для проявления душевной щедрости

Сбербанк 2202 2002 9654 1939

Мои книги

https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/

У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!

Последняя война Российской империи (описание и заказ)

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/476612.html

ВКонтакте https://vk.com/id301377172

https://sergeytsvetkov.livejournal.com/2238039.html