"Кайтесь, твари!"
Нет, что ни говори, а царская Россия давала фору иным "цивилизованным странам" по части свободы слова и печати. Надо же было такому случиться, что Синод счел своим долгом опубликовать ответ графа Толстого на свое определение. Этим он давал повод упрекнуть себя в неких юридических "огрехах", ибо слово "отлучение", не говоря уже об "анафеме", так и не было произнесено, а разрыв графа с Церковью, хотя бы и по инициативе их сиятельства, фиксировался.
Похоже, что граф остался весьма недоволен позицией Синода – ему требовался скандал, и "анафема" была бы ему нектаром и амброзией, от которой он мог "подзарядиться".
"Ответ синоду" (с пропуском ста кощунственных слов) был напечатан в июньском номере Церковного официоза - журнале "Миссионерское обозрение". Редакция снабдила его вступительной статьей и комментарием. Дабы обезопасить себя от возможных инсинуаций со стороны склочного графа, заведующий редакцией послал ему 20 мая телеграмму с уже оплаченным ответом: "Желательно убедиться, действительно ли писали вы, Лев Николаевич, ответ на постановление св. Синода об отлучении вас от церкви, помеченный 4 апреля".
Предосторожности не были излишни. Вдобавок они давали графу возможность обратить провоцируемый им скандал в некое досадное недоразумение к обоюдной выгоде сторон: в Синоде заседали отнюдь не обуреваемые бесами скандалисты, а определение церкви было на редкость кротким, хотя и не без тяжелого вздоха. Как принято нынче выражаться, мяч был отпасован графу, но тот был неукротим: ненависть к "попам" рвала его на части.
"Ответ Синоду" перепечатали все английские газеты.
В Германии же публикация этого письма была запрещена. "Как хорошо, что в Германии запретили ответ Синоду, - писал граф своему наперснику Черткову. - Мы часто заблужд[аемся], становясь в положение угнетенных. Они, враги не наши, а истины, — доживают последн[ие] дни, и они жалки, а не мы, если мы только умеем понять свое положение и помнить того хозяина, которому служим".
Николай II лишний раз доказал, что с правами человека дела в его империи обстоят не хуже, чем во владениях его дяди Эдди и куда лучше, чем в хозяйстве его кузена Вилли.
Овациями прогрессивной общественности в свой адрес граф не удовольствовался и решили закатить МЕЖДУНАРОДНЫЙ скандал. С этой целью он обратился с воззванием, типа, "всем, всем, всем", озаглавив его "К духовенству". Опубликовано оно было, разумеется в Лондоне, все тем же неизбывным В. Чертковым.
И раззудилось графское плечо, и размахнулась барская рука! А можно и так: "С цепи сорвался". В общем, кротостию и смирением послание графа не отличалось и началось оно с атаки на Символ веры.
Граф мыслил предельно конкретно и исходил из эмпирического опыта, типа, "где это видано, чтобы покойник воскресал да еще и возносился на небеса?", "1 никак не может быть равно 3" (то был графский аргумент против существования Святой Троицы). Была и еще одна проверенная метода, сводившаяся к тому, что "если я, граф Толстой, не могу чего-то понять своим умом, значит это противно человеческому разуму". "Если возможна Троица, непорочное зачатие, искупление рода человеческого кровью Христа, то всё возможно, и требования разума не обязательны", - умозаключали их сиятельство.
И любой аргумент против такого тезиса был слаб. В сухом остатке всегда и во всем правым оставался граф Толстой, а потому спорить с ним было попросту невозможно.
Возможно, именно за это Ленин и назвал графа "мыслителем и проповедником". Впрочем, добавлял Ильич, "борьба с казенной церковью совмещалась с проповедью новой, очищенной религии, то есть нового, очищенного, утонченного яда для угнетенных масс", что шло явно не в плюс графу.
Нужно сказать, что даже Ем. Ярославский не всегда опускался до такого теоретического уровня и будучи по природе отнюдь не глупым человеком, все ж таки следил за своими референтами, готовившими ему его антирелигиозные тексты.
А граф тем временем упорно наседал на служителей культа и инкриминировал им все нелегкие: "... ваши предшественники преподавали эту истину преимущественно насилием. Они предписывали эту истину и казнили тех, которые не принимали ее. (Миллионы и миллионы людей замучены, убиты, сожжены за то, что не хотели принять ее.)
Другим средством воинствующих клириков-мракобесов являлось, по Толстому, "внешнее воздействие на чувства людей посредством торжественности обстановки, картин, статуй, пения, музыки, драматических представлений и ораторского искусства. С течением времени и это средство стало менее и менее употребляться. В протестантских странах оно, кроме ораторского искусства, большей частью почти не применяется (исключение составляет только Армия спасения, придумавшая еще новые средства внешнего воздействия на чувства)".
Градус барской инвективы все нарастал: "Кроме истории Ветхого завета, вы передаете еще детям и темным людям историю Нового завета в таком толковании, при котором главное значение Нового завета заключается не в нравственном учении, не в нагорной проповеди, но в согласовании евангелия с историей ветхого завета, в исполнении пророчеств и в чудесах: хождение звезды, пение с неба, разговор с дьяволом, превращение воды в вино, хождение по воде, исцеления, воскрешения людей и, наконец, воскресение самого Христа и улетание его на небо".
Конечно же, главный удар графа пришел по России, но перепало и католикам. И даже протестантам: "Но так это у вас в России", скажут на это европейские люди — католики, протестанты. Думаю, что то же самое, если не худшее, происходит в католичестве, с его запрещением чтения евангелия, с его нотр-дамами, и в протестантстве с его святою праздностью дня субботнего и библиолатрией, т. е. слепой верой в букву библии. Думаю, что в той или другой форме то же и во всем квази-христианском мире".
И еще прекрасное от графа Толстого: "Довольно вспомнить в доказательство этого о продолжающемся веками мошенничестве зажигаемого в Иерусалиме огня в день воскресенья, которое никто из церковных людей не опровергает, и о вере в искупление, с особенной энергией проповедуемой самыми последними формами христианского протестантства".
В заключение граф, взявший с места в карьер прокурорский тон, по видимости смягчился и призвал служителей культа "подписать чистосердечное признание и начать активное сотрудничество со следствием": "Ужаснее же всего при этом то, что, производя такое зло, вы не верите в то учение, которое вы проповедуете, не верите не только во все те положения, из которых оно состоит, но часто не верите ни в одно из них... Вы, и никто другой, как вы, вашим учением, насильственно внушаемым людям, причиняете то страшное зло, от которого они так жестоко страдают...
Ведь вы знаете, что неправда то, чему вы учите о сотворении мира, о боговдохновенности библии и многое другое, так как же вы решаетесь учить этому маленьких детей и взрослых необразованных людей, ждущих от вас истинного просвещения?
Положа руку на сердце, спросите себя, верите ли вы в то, что проповедуете? Если вы действительно, не перед людьми, а перед Богом, памятуя о своем смертном часе, спросите себя об этом, вы не можете не ответить себе, что нет, не верите. Не верите вы в боговдохновенность всего того писания, которое вы называете священным, не верите во все ужасы и чудеса ветхого завета, не верите в ад, не верите в беспорочное зачатие, в воскресенье, в вознесенье Христа, не верите в воскресенье мертвых, в троичность Бога, не верите не только во все члены того символа, который выражает сущность вашей веры, но часто не верите ни в один из них".
Наконец, граф иссяк и призвал всех служителей культа покаяться (пока не поздно).
Однако к великому неудовольствию главного насельника Ясной Пояны международного скандала не вышло. И это было для графа мучительно.
В августе 1905 г. он, сидя в своем имении, запишет в дневнике: "Как мне ясно определилась теперь история моих отношений к Европе: 1) радость, что меня, ничтожного, знают такие великие люди; 2) радость, что они меня ценят на равне с своими; 3) что ценят выше своих; 4) начинаешь понимать, кто те, к[оторые] ценят; 5) что они едва ли понимают; 6) что они не понимают; 7) ничего не понимают, что они, те, оценкой к[оторых] я дорожил, глупые и дикие. Сегодня получил критику на В[еликий] Г[рех] жалкую и Questionnaire (Опросник) редактора Echo о смертн[ой] казни, почему она необходима и справедлива. И фамилия редактора — Sauvage (Дикарь)".
Ну да. Те, кто мыслили иначе, нежели их сиятельство были дураками и дикарями. Думающих сходным с писателем образом, было немного, а думающих именно так, как мыслил он, граф Толстой, был один граф Толстой. Следственно, все прочие, волей-неволей, оказывались дураками и дикарями.
Но перед как опубликовать свой "международный манифест" граф написал легенду о дьяволе – "Разрушение и восстановление ада". Вот что написала по поводу этой легенды в своем "Дневнике" его несчастная жена, Софья Андреевна: "Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления надо всем на свете, начиная с Церкви... А дети – Саша, еще неразумная, и Маша, мне чуждая – вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать..."
sozecatel_51 в post
