Старым порядкам настал конец, на смену им придут новые – и прольются реки крови.

Это Корея, до разделения которой на Северную и Южную еще очень далеко. Время действия - начало девятнадцатого века, династия Чосон правит уже больше четырех столетий, общественный строй феодализм с мощной бюрократической системой управления, официальная религия конфуцианство, а страна - вассал Китая. Хотя ко времени начала описываемых событий вассалитет скорее формальный. Моды, как водится, приходят из метрополии.

В 1784 году молодой знатный кореец Ли Сын Хун вернулся из поездки в Пекин крещенным и начал проповедовать католицизм. Конфуцианство по сути не религия, а свод правил регулирующий все сферы жизни. Потребностям более глубинных слоев религиозного сознания отвечал культ предков. Новая религия, обещавшая жизнь вечную, быстро завоевала последователей среди знати, а затем и простонародья. Обращенных было много и сначала официальные власти отнеслись к католицизму благосклонно. Но вскоре начались гонения, причиной которых как всегда была борьба за власть и деньги, а поводом объявили оскорбление культа предков. Преследования стоили жизни тысячам католиков, сто три человека, приняли мученическую смерть за веру и впоследствии были канонизированы.

Это долгое предисловие, чтобы было понятно, в каких обстоятельствах разворачиваются события книги Джун Хёр. Сочетание средневекового азиатского колорита с католиками в качестве объекта преследования, бесправная служанка (практически крепостная) в полицейском ведомстве, которая неожиданно оказывается грамотной - все это изрядно сбивает с толку.

На самом деле, стоит сказать несколько слов о корейском алфавите Хангыль. Это не система иероглифов, на изучение которых надо потратить годы. Хангыль фонематическое письмо, интуитивно постижимое, в книге будут моменты. когда героиня вспоминает, как заучивала чамо (буквы), горизонтальные перекладины в графическом написании соответствуют положению языка при произнесении. И этому можно научиться достаточно быстро, а учитывая пиетет конфуцианства к образованию, еще и престижно.

Потому неудивительно, что Соль, служанка тамо, в обязанности которой, из-за запрета для мужчин касаться женщин, входит обыскивать их, осматривать женские тела, живые и мертвые - неудивительно, что она грамотная. Она мало что помнит о своем детстве, смутно вспоминает, что жили в нищете, с братом и сестрой. Что брат однажды, десять лет назад, ушел из дома после ссоры с сестрой. С тех пор от него не было известий, а когда сама она подросла, сестра определила ее тамо в сыскное ведомство, в надежде, что удастся найти брата.

Все начинается с того, что обнаружен труп молодой женщины, заколотой собственным кинжалом для самоубийства (да, такая деталь гардероба знатной кореянки). Соль сначала осматривает и описывает тело, потом, желая быть полезной своему кумиру инспектору Хану, начинает расспрашивать женщин из дома убитой девушки. И обращает на себя его внимание, а когда ей удается спасти жизнь шефа — становится доверенной помощницей, которой обещана вольная после благополучного завершения дела.

"Молчание костей" захватывающе интересный исторический детектив, который напомнит "Алмазную колесницу" Акунина - без милого Фандорина, но с драматичной интригой. И да, это очень круто.

"Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро лёгкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный."
Сапфо

У девочки Жени две мамы. Не в смысле: мама и новая жена папы, и не в том, что была семья, потом случилось что-то трагическое, ее удочерили, теперь одна мама, которая родила, другая — та, что воспитывает. И не в том, что отношения с семьей сложные, но есть женщина, наставница и старший друг, вот ее-то героиня воспринимает настоящей матерью.

Нет, в истории Ксении Буржской две любящие друг друга и уверенные в своих чувствах женщины хотели, чтобы семья была полной, прибегли к помощи экстракорпорального оплодотворения, и стала быть Женя. Если вы подумали сейчас: "Ага, повесточка!" - то расслабьтесь. Ничего скандального, сенсационного или намеренно-эпатажного в книге нет, она вообще в русле понимания (вернее непонимания) американского парня из "Интернов", воспитанного родителями-геями, который недоумевает, а что в этом такого?

Люди любили друг друга, хотели дать себе и еще одному человеку ощущение полноты жизни, счастье, нежность, заботу. Есть ли что более естественное и достойное уважения? И давали, стоит заметить. Музыкальная школа и языки, путешествия, музеи, катание на коньках и горных лыжах. Не потому, что какие-то миллиардеры, заметьте, но в силу органичной вписанности в картину мира "до ковида" и "до беды". Мама, биологическая мать - художница, которой иной раз удается продавать картины, не модная, но известная знатокам. Вера гинеколог, очень хороший, приглашали поработать по контракту в Англию, они там жили все вместе, а Женя ходила в английскую школу.

И обе они продолжают любить Женю, заботиться о ней, даже расставшись. А она надеется на воссоединение все восемь лет после расставания. И еще, пришла пора - она влюбилась... Он фронтмен молодежной группы, которая у них в школе ведет занятия музыкальной студии, а за это им платят какие-то символические деньги и предоставляют репетиционное пространство.

И вот Женя, с музыкалкой за плечами (кто еще сомневался, что хорошо иметь родителей, которые развивают детские способности?), сочиняет песню. Ребята, это же классно! Да, она мучается этой своей невыносимой первой любовью, но она не только вздыхает втихомолку и слезы льет или пускается во все тяжкие, чтобы привлечь его внимание. Она совершает рациональный поступок, который поспособствует (или нет) развитию отношений, но совершенно точно поможет ей перенаправить термоядерную энергию первой любви в мирное русло. Ну, хотя бы частично.

И в этом, в подаче верных паттернов поведения: любите, помогайте, сотрудничайте, созидайте а не разрушайте - как нормы, в этом достоинства книги более очевидны, чем в миллион первом описании страданий из-за любви и невозможности быть вместе. Витиеватом, часто избыточно красивом, обращающем текст в нагромождение слов. А почему "Мой белый"?

Потому что в конце истории долгий черный декабрь разродился наконец снегом (зимы ждала. ждала природа. снег выпал только в декабре - все-то у нас Пушкинский дом получается). Потому что Белизна по-любому лучше Тьмы или Мути.

Эмиграция предъявляет к человеку серьезные требования. Умение планировать, решительность, смелость.

Элисабет Осбринк известная шведская писательница, журналистка, драматург лауреат премии за лучший нон-фикшн. Тема отторжения, оторванности от семьи, корней, утраты связей и самой памяти о былой общности, ставшая нормой современного мира, для нее сквозная.

Дебютом стал документальный роман "А в Венервальде деревья еще стоят", в основу которого легли пятьсот писем от родных из Вены мальчику, увезенному в Швецию как беженец от нацистов. А наибольшую известность принесла книга "1947", посвященная году, когда современный мир возник в сегодняшнем виде: распад колониальной системы, усиление борьбы за права женщин и меньшинств, холодная война.

"Отторжение" автобиографический роман о четырех поколениях семьи белых европейцев, на всем протяжении истории переживающих опыт экономической и политической эмиграции. Прабабушка Эмилия вслед за непутевым прадедом Георгом отправилась в Америку, да так и застряла до конца жизни в лондонских трущобах. Без кормильца-мужа, но с кучей детей.

Бабушка Рита встретила сефардского еврея Видаля, они полюбили друг друга, и всю жизнь будут вместе. Но зарегистрировали брак только в ее 50, в Швеции. Яркая мама Салли, их распавшийся из-за ее неуравновешенности брак с отцом и девочка, которая боится неудобных слов: "папа", "доктор", "семья" - потому что от какого-то из них мама становится несчастной и злой, начинает кричать на нее или плакать, или вовсе замыкается в себе надолго.

Наконец , девочка Катрин (просо К., почти как у Кафки), которая хочет отыскать корни этой разобщенности, холодности, нелюбви. Начинает восстанавливать историю семьи, и в процессе не то, чтобы понимает, почему так - вернее сказать, не понимает, что могло бы быть иначе.

Эмигранты, беженцы, переселенцы, всюду вынужденные приспосабливаться, ужиматься, не чувствовать себя людьми одного сорта со здешними коренными жителями. Внешне благополучная Европа прошита историями отторжения, как трассирующими пулями.

Сегодняшняя разобщенность, неукорененность в действительности в немалой степени обусловлена исторически - говорит Осбринк.

Кто-кто так держит мир в узде,
Что может птенчик спать в гнезде?
Александр Кушнер

Об "Оккульттрегере" , я писала для Либа большую статью. Новый роман от автора, которого широкая публика знает благодаря "Петровым в гриппе". А те, кто не смог после той книги вот просто так взять и перестать читать Сальникова - еще по нежно-психоделическому "Опосредованно" и "Отделу" - одновременно страшному и смешному.

Наверно нет смысла повторять сказанное, уточню лишь, что у Сальникова, на самом деле удивительный провидческий дар: он пишет книгу про грипп, неожиданно смертельный, а через несколько лет на мир обрушивается ковид. Пишет про Отдел - и вот пожалуйста, мы живем в этой реальности (кто читал - поймет). Пишет про стишки, и внезапно пространство наполняется поэзией, не потому, что все вдруг стали лириками, а потому, что стихи позволяют сказать, что думаешь, не прибегая к языку Эз-жопа.

Предвидение это не буквально, скорее опосредованно, но вот Прасковья - героиня "Оккульттрегера", при всех сверхъестественных способностях, аномально забывчива и что-то подсказывает читателю, что вытесняет она именно воспоминания о своей жестокости в отношении тех, кого считала необходимым наказать и наказывала. Эта забывчивость в сочетании со смутным чувством вины и потребностью убедить себя, что все правильно делала, что иначе нельзя было - что-то сильно напоминает.

Маленький уральский городок, молодая мать с сыном живут в обычном многоквартирном доме и никто не знает, что девушке, которую чаще принимают за его сестру, больше двухсот лет. Да и мальчик не совсем человеческий ребенок. Вернее - совсем не ребенок и даже не человек.

Алексей Сальников продолжает "Оккульттрегером" уральское мифотворчество, которое начинал "Петровыми в гриппе" неповторимым смешением фантастического и обыденного, даря так необходимый сейчас опыт отстранения от чудовищности происходящего. И невозможную веру, вопреки всему, в глобальную справедливость мироустройства.

За себя скажу, что чтение, примерно месяц назад, стало для меня одним из первых моментов, когда посреди клубящейся мути Сайлент-Хилла забрезжил просвет чистого пространства.

Хочу больше читать. Кататься на велосипеде. Ладить с сестрой. Чаще смотреть людям в глаза. Чаще говорить правду.

Еще я хочу домой.

События книги разворачиваются в маленьком городке Кастель между Иерусалимом и Тель-Авивом. 1995, год убийства Ицхака Рабина. Ноа (учится на фотографа в Иерусалиме) и Амир (студент психолог Тель-Авивского Университета) решают жить вместе, но поселиться в одном из этих городов было бы нечестно по отношению к кому-то из двоих. Потому решают снять квартиру посередине и автобусом добираться к месту учебы. В маленьком городке и аренда доступнее, чем в дорогих столицах.

Она длинноногая стройная красавица, талантливый фотограф, хотя пока еще не нашла своего своего неповторимого творческого почерка. Он крепкий красивый обаятельный парень, воплощенная надежность, спокойствие и дружелюбие. Для поступления в магистратуру волонтерствует в клубе, где собираются люди, проходившие излечение в психиатрических клиниках. Такое учреждение для более успешной интеграции в социум.

Снимают квартиру у семейной пары с двумя детьми, ненамного старше себя, Сима, жена, так и вовсе ровесница Ноа - домохозяйка. Мальчик у них постарше, девочка совсем малышка. Муж, Моше, водитель автобуса. Они вместе со школы, он любит ее безумно, но очень привязан к своей ортодоксально религиозной семье, а Сима, чей отец, "прозрев" оставил маму и их с сестрой ради религии относится к вере прохладно.

По соседству живет еще мальчишка, старший брат которого, солдат, незадолго до этого погиб в Ливане и его мир рухнул. Не только потому, что он тяжело переживает утрату, но потому, что это лишило его родителей. Мама перестала делать что-нибудь по дому, целыми днями разглядывает фотографии Гиди и плачет, отец уходит с рассветом, возвращается затемно, тихо быстро ест и уходит в свою комнату. Гостиная их дома уставлена свечами и портретами и похожа на комнату, где идет тризна.

Есть еще араб Саддик, чью семью выселили из этого дома после шестидневной войны, позволив взять лишь самое необходимое, когда он был еще ребенком. Теперь здесь живут чужие люди, евреи, но мама раз за разом на всех родственных посиделках пересказывает историю их изгнания и печалится, что в суматохе сборов не забрала нечто очень важное, принадлежащее семье. Саддик, нанявшись рабочим на стройку в соседнем доме, надеется добыть эту вещь и отдать матери.

У каждого своя жизнь. своя боль, свои проблемы, на фоне серьезных общих: убийство Рабина, теракты, тревога, беспокойство, одиночество вдвоем, соблазны, ревность. Эшколь Нево мастер тонкой и точной психологической прозы, фиксирующей малейшие оттенки отношения и душевные движения персонажей. Структурно книга выстроена как коротенькие главки-монологи участников событий, которые перемежаются, передавая друг другу эстафету рассказа о событиях.

Без заголовков, без предуведомления, поначалу сложновато, но ориентироваться начинаешь скоро, потому что стиль монологов узнаваем, и тогда это воспринимается как своего рода интеллектуальная игра. Не могу не сказать о прекрасной работе Виктора Радуцкого, для которого этот роман стал последним, я читала в его переводе "Как-то лошадь входит в бар" Давида Гроссмана и впечатление тоже очень сильное.

Какой-то одной интриги, вокруг которой завяжется общее действие, в романе не будет. Нево предпочитает выращиватт цельное впечатление из многих частных историй: "Три этажа", "Симметрия желаний", "Медовые дни" - везде звук нескольких инструментов соединяется в гармонию ансамбля. "Тоска по дому" не исключение. И все же сцену изгнания беса можно считать кульминационной, она чудо как хороша: жутковатая, гомерически смешная, печальная - все вместе.

Умная тонкая глубокая книга о непростых отношениях простых людей в непростые опасные времена.

Если бы моя жизнь была фильмом, я давно ушла бы из кинотеатра.

Поддерживаю, мне тоже не раз хотелось прекратить это кино, то есть, вы понимаете - чтение. Книга Кэрол Брант случай, когда совершенно не совпадаю в оценке с критиками и большинством читателей. Один момент не позволяет окончательно отчаяться в своей способности к оценке, а именно - на Goodreads (где у книжки колоссальное количество читателей и высокий рейтинг), у множества моих тамошних знакомых она с многолетним статусом "читаю сейчас", но рецензию написал лишь один, оценив в 2,5. Остальные не сопроводили не только самым кратким отзывом, но даже оценки не поставили.

Такое чаще всего случается, когда бросают, не дочитав. Итак, "Скажи волкам, что я дома" не ромфант про оборотней, как вы могли подумать. Это лауреат премии Национальной библиотечной ассоциации Alex, которой награждаются лучшие янг-эдалт произведения. Ну, между нами говоря, ассоциация инициирует изъятие из публичных библиотек книг, которые находит недостаточно высокоморальными, под раздачу попало немало романов Стивена Кинга. То есть, это влиятельная организация делает много хороших вещей, но дремучего ханжества там предостаточно.

История четырнадцатилетней Джун, переживающей первую в своей жизни трагедию - смерть любимого дяди. Там все очень непросто, крупная девочка, внешность средняя, не блещет особыми талантами, живет с родителями бухгалтерами и старшей сестрой Гретой в пригороде и мечтает о Средневековье ("Не в то время я родилась!"- на дворе, кстати, 86-й, запомните. это важно). Вот миниатюрная Грета - та настоящая звезда, и красавица, и умница, перескочила через класс - и талантливая актриса школьного театра, а театр у них особенный, бессменный победитель всяких театральных конкурсов, а порой юных артистов берут в кордебалет бродвейских мюзиклов.

О времени я не случайно сказала, это период эпидемии СПИДа, жертвами которого становились в первую очередь геи, наркоманы, проститутки. Дядя Финн, талантливый и коммерчески успешный художник (квартирка на верхнем Ист-Сайде) умер от СПИДа и он был голубым. А незадолго до смерти написал двойной портрет племянниц. Волки в заглавии, которые тут как не пришей куда рукав - название. которое он непонятно почему дал портрету сестер.

И вот, поскольку Финн, оказывается, был знаменитым художником, а в редакцию еженедельной газеты кто-то прислал фото портрета с упоминанием причин смерти, то картина оказывается оценена в баснословную сумму, а за семьей начинают охотиться журналисты, аукционщики и прочая такая публика, тем окончательно разбивая маленькое трепетное сердце Джун. Которая не просто была привязана к дяде. как к родственнику и крестному, но влюблена в него первой невыносимой невозможной любовью. Родители вынуждены запереть картину в банковскую ячейку, ключи от которой у девочек - они имеют право приходить на нее посмотреть.

Там много всего будет происходить, примерно того же уровня правдоподобия, что живописный гений, чья работа внезапно и по слайду оценивается в полмиллиона долларов (1986, напомню, это как сегодня пара лямов), но самые близкие люди не имеют представления о его немыслимой волатильности, а влюбленная до потери пульса девочка знает от чего Финн умирает, но не знает, что любимый дядя гей. Запаха лаванды и апельсинов в квартире умирающего от СПИДа (кто-нибудь, объясните мисс Брант и ее почитателям, что в таких местах самые дорогие освежители воздуха не могут перебить характерного амбре дизентерии).

"Буриме" - групповая игра, когда один человек рисует голову, загибает листок, другой, не видя начала, продолжает шеей и грудью и так далее, пока в конце участникам не предстает гротескный и смешной тяни-толкай. Не буду раскрывать всех секретов книги. но в ней будет место такого рода "творчеству". Хотя я озаглавила свою рецензию так не потому - сам по себе роман буриме из собранных вместе беспроигрышных сюжетных элементов с итоговым монстром Франкенштейна.

Пропагандисты привязывают высокие идеалы к низшим страстям. Зверства совершаются во имя Господа, а самые циничные взгляды рассматриваются как вопросы религиозных принципов или патриотического долга.

Создатель одной из ключевых антиутопий (хотя с неменьшим основанием "О, дивный новый мир" можно считать утопией) Олдос Хаксли возвращается к своему роману. На сей раз не как автор художественной прозы, но как эссеист, философ, футуролог. Пытается предсказать дальнейшие пути развития общества, анализируя способы, которыми граждан можно лишить с таким трудом завоеванных ими свобод и прав.

Напомню, написанный в 1932 "О, дивный новый мир" стоит особняком в ряду культовых антиутопий ХХ века. Описанное в нем общественное устройство добродушно и благостно, в сравнении с тоталитарными государствами "1984" Оруэлла или замятинским "Мы". В нем лишение граждан свободы происходит посредством не кнута репрессивных мер, но пряника сома-эйфории — стимулятора гарантированный прием которого дарует химическое счастье всем. "Возвращение в Дивный новый мир" - не художественное произведение. Это философское эссе написано через 26 лет после романа, в нем Хаксли фиксирует изменения в мире за прошедшие годы, приходя к неутешительным выводам, и прогнозирует ухудшение ситуации в дальнейшем.

Сегодня книга воспринимается несколько олдскульно, главным образом потому, что вектор общественного внимания сместился от проблем, которые были более актуальными две трети века назад к новым. Потому что технический прогресс и развитие коммуникаций изменили информационное пространство и способы связи. Но в целом это замечательного качества прозорливая, умная и актуальная эссеистика, которую теперь даже нет необходимости читать глазами, есть аудиокнига в исполнении Игоря Князева, как всегда безупречном. Хаксли оценил бы даруемые "книгами вслух" возможности - после того, как ослеп в юности на правый глаз и та же инфекция сильно повредила зрение левого, он вынужден был изучить азбуку Брайля.

Структурно работа поделена на двенадцать глав, каждая из которых рассматривает отдельный аспект действительности, как с позиций постановки проблемы: угроза перенаселенности, ресурсный коллапс, опасность тоталитаризма, так и с точки зрения способов манипулирования: методы и средства пропаганды в разных общественных формациях, скрытая и явная реклама как способ внушения, промывка мозгов, использование препаратов, влияющих на состояние сознания.

В большинстве это удивительно современные и своевременные вещи, хотя встречаются явные анахронизмы, так например гипнопедия не оправдала возлагаемых на нее в шестидесятые надежд ни как прорывной способ обучения, ни - что в данной ситуации обнадеживает - в качестве способа изменения базовых параметров личности. В той же степени несостоятельным в качестве инструмента манипулирования оказалось подсознательное внушение, которого страшно боялись в девяностые, правда тогда это называлось НЛП.

Значительную роль как в творчестве. так и в личной жизни Хаксли играли вещества, изменяющие состояние сознания. Напомню, ключевую роль в реальности "Дивного нового мира", наряду с генными модификациями, играют препараты, посредством которых корректируется возможное недовольство, внушаются уверенность, радость, спокойствие. Он был адептом лизергиновой кислоты, много экспериментировал с ней - мир тогда не знал о разрушительных для психики последствиях приема этого препарата. Да ведь и умирая от мучительной болезни, он попросил врачей ввести внутримышечно 100 мкг ЛСД, те отказались, это сделала жена Олдоса Мария и он умер без мучительных судорог. Потому неудивительна его ода этому препарату, хотя сегодня нельзя слушать ее без скепсиса.

Интересный, актуальный, умный и замечательно простой для восприятия нонфикшн от классика ХХ века.

На самом же деле одного Стамбула не существует. Стамбулов много – борющийся, соперничающий, конфликтующий, – и каждый из них понимает, что в итоге выживет лишь один.

Волшебная Турция, страна сказочного all-inclusive служит идеальной иллюстрацией для разницы между "быть" и "слыть". Пока граждане бывшего Союза осваивали ее туристические пределы, все два десятка золотых лет, Турция жестко давила свою оппозицию. Там ведь, знаете, был геноцид армян, который официально не признается уже больше столетия. Остро стоит вопрос курдского сепаратизма, в пропаганде которого обвинялся классик современной турецкой литературы Яшар Кемаль, Самый знаменитый турецкий писатель Орхан Памук живет в Америке, Бурхан Сонмёз ("Стамбул. Стамбул") - в Германии. Уж наверняка не потому, что горький хлеб изгнания предпочитают родным финикам и халве.

Красавица Элиф Шафак (а она, вправду, редкая красавица) составляет столь же редкое исключение, живет в Турции (и в США, может быть потому отношение к ней помягче). Из семьи дипломатов, объездила всю Европу, пишет на турецком и английском, очень популярна в мире и на родине. После "Стамбульского бастарда" в 2006, где упоминался геноцид армян, на нее заводилось уголовное дело за "оскорбление нации", по которому грозил трехлетний тюремный срок, однако за недостаточностью улик дело было закрыто. Все-таки, быть хорошим писателем который входит в Европейский совет по международным отношениям и сотрудничает с прессой Европы и Америки лучше, чем быть просто хорошим писателем.

"10 минут 38 секунд в этом странном мире" - роман, по которому не догадаешься о немыслимом, на взгляд обывателя, благополучии автора. Это книга изгоев, все ее герои представители социального дна. Собственно, героиня одна. Пятеро ее друзей, о каждом из которых рассказывается вставной новеллой, остаются персонажами достаточно бледными и в целом производят впечатление людей-функций: беженка, транссексуал, карлица, репатриант-оппозиционер. Фигур, которыми надо заполнить романное пространство, чтобы не было пусто, и было, кому осуществить финальный акт освобождения Лейлы.

На самом деле, в "10 минутах..." есть достаточно четкий посыл, который аутентичной средой считывается на раз. Помните. в какой семье родилась девочка? Прежде в этом доме с большим садом жила состоятельная армянская семья, которая в один день исчезла, а ее деду достался дом "как патриоту" (за точность не поручусь, что-то такое). То есть, это как породившая множество мемов картина "Новоселье" в русскоязычной среде (кто не понял, объяснять не буду). В том смысле, что происшедшее с Лейлой и всей ее семьей закономерно.

Вообще класс, конечно, учитывая, что сыновья дедушки, один из которых растлитель детей, а другой религиозный маньяк, взявший вторую жену из крайне бедной семьи ради детей, чтобы после отнять их и превратить девушку в домашнюю рабыню - так вот, если учесть, что сыновья благоденствуют. "Аз воздам" достается несчастной невестке, ее сыну с синдромом Дауна, ее дочери, которую сначала насилует родственник, потом пытаются определить по сговору в такое же домашнее рабство, на какое обрекли настоящую мать, а после вовсе отрекаются.

Интересная логика, если что и подтверждающая, то вынесенную в заглавие констатацию странности этого мира. Книга, точно, не шедевр, выстроена очень четко в соответствии с повесткой, нажимает нужные рычаги и педали, где давит слезу, где возмущение. Но с другой стороны, ну а как бы вы, к примеру, узнали, что в Турции легализованы бордели?

То есть, я слышала о несчастных девушках, которых обманом вербуют в турецкие дома терпимости, но думала, что все это нелегально, Примерно как про курение марихуаны: читаешь, как герои скручивают косяки в каждой первой книжке, но при этом знаешь, что нигде, кроме Голландии, это не разрешено. Оказывается вполне себе законно, и участь работниц секс-индустрии ожидаемо незавидна. Кто-то должен был привлечь внимание к этой проблеме, и спасибо Элиф Шафак за то, что сделала.

Эскапада с перезахоронением, которая должна была стать кульминацией, к сожалению, получилась алогичной и просто неинтересной. Что по-настоящему хорошо в романе - так это вкусы, которые заново ощущает умирающий мозг в минуты, когда жизнь окончательно покидает тело: соль, сладость, горечь, кислота, пряность. Пятерка вкусов и приходящие с ними воспоминания, в которые умещается целая жизнь. И дивно хорош самый-самый конец книги.

Роман пролежал у меня в читалке очень долго, купила его сразу после выхода на Литресе, сейчас прочла и удивительно, насколько это актуально именно теперь.