Я хочу жить опасной жизнью на грани бытия.

Книга была в длинном списке прошлогоднего Букера. По крайней мере, многочисленные читатели Goodreads отметили ее тегом 2020-booker longlist, хотя русскоязычные источники не называют Габриэля Краузе в числе номинантов. Так или иначе этот литературный дебют заслуживает внимания. Вынесенное мной в заглавие "он автор" здесь в двух основных значениях, и первое, как ни странно, не то, что на поверхности.

На криминальном сленге, ямайском английском социально неблагополучной среды некоторых лондонских районов, эта характеристика сообщает окружающим, что человек пользуется заслуженным уважением. Примерно как "криминальный авторитет" русскоязычных реалий, хотя содержательным значением скорее отличается. Сколько понимаю, в российской уголовной среде это человек, неоднократно отбывавший срок, в то время, как в Южном Килберне образца две тысячи шестого, настоящий "автор" не только мутит дела, но и ловко избегает наказания.

Второй смысл тот, что очевиден "Кто они такие" беллетризованная автобиографическая проза, повествующая о буйной юности автора, уж и не знаю. насколько правдиво, в сторону преувеличения или преуменьшения творимой им в ипостаси налетчика, уличного бойца и пушера Снупза жути. Скорее всего истина где-то посередине. Делал он всякие нехорошие дела, хотя внешне это вряд ли было так зрелищно и круто, каким ему представлялось.

О чем книга? О смышленом талантливом и болезненно честолюбивом сыне польских эмигрантов в первом поколении. Семья ожидаемо небогата, район ожидаемо "нехороший", где верховодят и задают тон темнокожие бандюки в основном с ямайскими корнями. Форма одежды кроссовки, треники, худи, бомбер, балаклава. Обилие золотых цепей, чем массивнее, тем лучше. Язык общения ямайский лондонский арго. Музыка рэп, умеющий чеканить, получает некоторые преимущества в здешней оценочной шкале.

Снупз может, он и в баттлах, случалось, побеждал, так-то он университетский мальчик, Ницше и Шекспира изучает, на роялях играет, и всякое такое. Но этим не обеспечишь надежной славы и уважения. Только сила, агрессия, ежесекундная готовность дать отпор и отомстить за оскорбление, нечувствительность к боли. Тот особый сорт отбитости, который делает человека подобием стальной крысы, его Снупз не без успеха в себе культивирует.

Во время очередного налета - скока в терминах книги, мы с ним знакомимся. И не знаю, как у вас (в топовых рецензиях Goodreads видела сравнение с "Дорогой" Кормака Маккарти) но моя мгновенная и чудовищной силы реакция была в точности как на "Заводной апельсин" Энтони Бёрджеса. Такое: вот мразь, нападает с оружием на беззащитных людей, да еще и бахвалится этим - придушить гаденыша!

Этот уровень эмоциональной вовлеченности сохранится все время чтения. О чем бы ни рассказывал Краузе, равнодушными этот текст не оставит. Станешь ненавидеть его, презирать, сочувствовать, злиться, жалеть, ощущать его ужас и отчаяние с той же интенсивностью, какая включится, когда на первых строчках затянет в этот водоворот. Странная, на взгляд среднестатистической россиянки, разновидность расизма, когда человеком второго сорта среди людей всех оттенков коричневого, делает тебя белокожесть.

Предельно брутальная маскулинная мачистская среда, в которой молодой красивой женщине отводится роль секс-обслуги; немолодой и/или некрасивой - просто обслуги. Впрочем, молодость и красота тут отцветают быстро, а невинности, заодно с большинством иллюзий, можно лишиться, неудачно войдя в лифт не с тем/теми или поднимаясь-спускаясь по лестнице одного из многоэтажных домов, которые здесь, словно в насмешку, названы именами деятелей культуры и искусства: Моцарт ("царт"), Диккенс.

Образ жизни целой социальной прослойки, где наименее криминальным способом добывания денег и, в конечном итоге, хлипким экономическим базисом, становится наркоторговля, а актуальные в гопнических кварталах лихих российских девяностых вопросы: С какого раёна? и Такого-то знаешь? - звучат сегодня не так далеко от Биг-Бэна и моста Ватерлоо. Да какая, на фиг, недостаточная социальная помощь, они просто не заточены под то, чтобы жить законопослушной жизнью и нести социальную ответственность.

В общем, есть о чем подумать, есть что обсудить. Говоря о книге, нельзя не сказать о блестящем переводе Дмитрия Шепелева, люблю его со времен "Подменыша" Джой Уильямс. С этим суперсложным, с лексической точки зрения, текстом, он справился превосходно. Странно органичное соединение литературной речи умного искушенного рассказчика со сленгом, где обсценные выражения не чрезмерны, но уместны. Замечательное чувство языка. И да смотрела интервью Габриэля Краузе, он даже теперь, спустя пятнадцать лет, парняга хоть куда. В худи и массивной цепи поверх.

- А я на скрипке играл.
- Как? - не поверил Лютик.
- А вот так, скрып-скрып, - серьезно ответил Скрип, изобразив, что держит скрипку и пилит ее смычком. Он был особенным. Они все были особенными.

Он тоже был особенным, когда ворвался в стагнирующую русскую литературу нулевых со своей пацанской прозой: военной как в "Патологиях", прибандиченной как в "Восьмерке", ностальгирующе-остросюжетной как в "Черной обезьяне", горько-безнадежной, агрессивной, ниспровергающей основы - как в "Санькье".

А потом была "Обитель". Великая книга, вопиюще несовременная к моменту выхода, когда все уж четверть века, как начитались лагерной литературы и возвращаться, вроде, не планировали. "Обитель" задала новый вектор осмыслению коллективной травмы/вины, насильно вывернув нацию из колеи иванов, не помнящих родства к локациям "вспомнить все" и "анализируй это". Почти по Грибоедову: "чтоб искру заронил Он в ком-нибудь с душой, кто мог бы, словом и примером, нас удержать, как крепкою вожжой, от жалкой тошноты по стороне чужой"

За "Обитель" Прилепину стоит быть благодарными, сколько бы чуши он ни написал потом. Потому что после была война, и он сделал свой выбор. Каждый правый имеет право, ультраправый не меньше любого другого, и я верю, что политическая активность писателя, плод его глубокого внутреннего убеждения. Есть, однако, некоторые проблемы. И первая в том, что милитаристски ориентированное творчество с неотвратимой закономерностью перестает быть таковым Забыл, не знал или не поверил, что музы молчат, когда бьют пушки? Печально, но Муза, похоже покинула его окончательно.

А вторая, по порядку, но не по значимости, в том, с эргрегором российской государственности, Жругром не стоит заигрывать или пытаться обыграть на его поле. Ему ничего не стоит перемолоть и куда большие, чем прилепинское, дарования. Далеко за примерами ходить, не надо, довольно вспомнить обоих Александров Сергеевичей. Хотя там было физическое уничтожение носителей, после чего нация в одном случае обзавелась солнцем поэзии, а во втором сокровищница пополнилась алмазом "Шах". Сомневаюсь, что за Прилепина что-нибудь дадут, он в труху перемолот.

И это страшно, на самом деле, когда на твоих глазах дар божий выжирают изнутри. Читала "Ополченский романс" и плакала злыми сухими слезами: "Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от сарделек одни шкурки остались..." (с) Первая новелла "Жизнь" еще почти тот, прежний Прилепин. Чертова дюжина остальных, все дальше скатывается в невыносимую, содержательно и стилистически убогую топорность, автором которой с равной долей вероятности мог бы выступить хоть Вася Пупкин, хоть Скрып, Худой или Лютик из числа персонажей.

Для чего вообще нужно пребывание на этой войне? Скажете, за идеалы, затем, чтобы защитить людей? Ох, не смешите меня пожалуйста. Чтобы те, что наверху, могли без помех пилить бабло, а те, что внизу, познать спектр ощущений опричной вольницы? Теплее, но все еще не вполне. А знаете, какая самая главная причина? Нипочем не догадаетесь - лицо капитана Лесенцова. Дело в том, что на войне, дети, оно обретает какую-то особой скульптурности лепку, в то время, как в мирной жизни плывет, утрачивая значительность: скулы уже не те, и морщины с обветренностью не так хороши.

Что за... Мать-мать-мать! Не чокаясь.

Вообще Чик заметил, что чем слабее умственно человек, тем меньше он чувствует оттенки. Оттенки — это лакомство умных, вот что заметил Чик.

Блистательный, яркие, густо окрашенные национальным колоритом, порой уморительно смешные рассказы Фазиля Искандера о Чике были и остаются читательским наслаждением. Современные, несмотря на то, что написаны в шестидесятые, а рассказывают о еще более ранних пятидесятых. Читать удовольствие, слушать аудиокнигой еще большая радость, а когда в исполнении Игоря Князева - чистый восторг

Сегодня их легко воспринять как оду счастливому советскому детству и удивиться, почему эту литературу не поднимают на знамя сторонники идеи о стране, которую мы потеряли. Потому же, почему в собственно советское время эта чудесная проза не только не стала хрестоматийной, но попросту обходилась вниманием: не издавалась и не переиздавалась, в отличие от гор идеологически выдержанного словесного шлака, не входила в число рекомендованной для внеклассного чтения. А если и входила, то достать и реально прочесть возможности все равно не было и массовый читатель познакомился с этими чудесными рассказами только в позднеперестроечный период.

Отчего так? Наверно оттого, что Искандер не лакировал действительность, а показывал жизнь такой, какая есть. Люди у него часто говорят одно, подразумевая совсем другое - а признание такого рода двоемыслия, хотя бы и относящегося к бытовой сфере, в Советском Союзе, где нормой были эзопов язык, чтение между строк и кухонная откровенность, было крайне нежелательно - признай за этим право на жизнь в одной сфере, ну как распространится крамола на остальные? Нет уж, пусть лучше эти рассказы останутся в серой зоне не выдающейся в библиотеках, и от того благополучно забываемой литературы.

Примерно в том же положении в Советском Союзе были книги Владислава Крапивина, в полном соответствии с пелевинским тезисом об элитном интеллектуальном потреблении, доступные лишь детям номенклатурных работников. Теперь можно всем, но уже как-бы не очень интересно, так? Не совсем так. Замещающих вариантов, на самом деле, хватает: сериалы, сети, компьютерные игры и музыка в наушниках. Однако уровнем возможности осмысления хорошая литература превосходит большинство альтернатив. А просто возможность выбрать, что тебе по вкусу, уже хороша.

Я переслушала вчера эти рассказы, которые прежде читала в разное время. В большинстве узнавая себя в детстве - по большому счету разница между книжным мальчиком и девочкой, для которых важно утвердить свой авторитет и в дворовой среде, не так велика. Чик именно такой герой, смышленый, крепкий, открывает для себя мир элитных радостей литературы, но не может позволить себе пребывать в статусе ботана. Да и не его это, природная бойкость, подвижность требуют познавать жизнь во всех ее проявлениях.

Характерное для полукровок и детей, воспитывавшихся не в традиционной семье умение усидеть на двух стульях. Странные, занятные, забавные логические построения, которыми оправдывает свои, не всегда безупречные с точки зрения общепринятой морали, проступки. Взаимодействие и способы нахождения общего языка с самыми разными людьми из своего окружения, все это так узнаваемо. Хотя допускаю, что изначально цельная натура, без этой внутренней раздвоенности воспримет Чика не с той безоговорочной приязнью.

Моим фаворитом был и остался рассказ "Защита Чика", вчера точно так же умирала со смеху над несчастным дядей и Акакием Закидоновичем, как в первый раз вот и теперь смеюсь.

- Я не пробировал ничего уже десять лет.
- И прекрасно! Вы дождались продукта нового поколения.

Не могу. сказать, чтобы продукт нового поколения от Сорокина превзошел лучшие из его прежних. Интереснее и ярче "Манараги", но "Метели" и "Теллурии", прямым наследником традиций которых должен явиться, сильно уступает. Вы уж не обессудьте, Владимир Георгиевич, но мы, читатели, так устроены, не можем не сравнивать впечатлений от нового с тем, что уже знаем. И по этой субъективной шкале новый роман примерно так же отстоит интенсивностью ощущений от двух лучших ваших, как конус-трип от пирамидки.

Где "Метелью" тебя скручивало экзистенцией, "Доктор Гарин" дарит впечатления, без которых вполне можно было бы обойтись, хотя раз уж есть - давайте, пусть будут. Итак, доктор Платон Ильич, везший в Долгое вакцину от черной боливийской зомби-лихорадки, обрел фамилию, которая напомнит тем, кто знаком с творчеством Алексея Толстого о создателе гиперболоида, равно талантливом и беспринципном.

И не только ее, но элитную клинику, где практикует методику имени себя, в горном Алтае, безупречную репутацию и непререкаемую славу в научном мире (далан, земский врач? а что, вы разве не знали, колода порой тасуется причудливо, но талант непременно пробьет себе дорогу). И две титановых ноги, взамен обмороженных в том памятном путешествии. Признаюсь, новый доктор нравится мне гораздо больше прежнего, но так уж мы устроены, что ворюга нам милей, чем кровопийца (зчркнт) светило с мировым именем предпочтительнее рефлексирующего интеллигента нищеброда.

Однако теперь он крут и даже применяет свою эксклюзивную методику к лечению застарелых неврозов у былой элиты мировой политики, людей-задниц. Чего непонятно, всякое по-настоящему разумное политическое решение должно быть серьезным образом высижено, для того, в специальных генных инкубаторах за сотню лет до описываемых событий вывели особый сорт людей-жоп: огромные ягодицы, маленькие ручки, большие глаза и рот, и больше ничего.

Эта популяция политиков достаточно успешно способствовала мировой стабильности, но теперь они списаны, ведущие роли снова у двуногих прямоходящих без перьев, что предсказуемо ведет к применению в локальных конфликтах ядерного оружия и прочим пренепреятнейшим эксцессам. В результате одного из таких клиника профессора Гарина разрушена, а он, вместе со спасенными пациентами и персоналом, вынужден пуститься в новое странствие на плечах Маяковских (не забыли, что все мы стоим на плечах гигантов?).

Не лишенный занятности пятисотстраничный текст проведет нас с дохтуром через многие приключения с самыми разными порождениями прихотливой авторской фантазии и непременным участием телесного низа. В продолжение которых, герою предстоит не только подтвердить профессиональную квалификацию, но и поддержать мущинское реноме.

Нынешний Сорокин мудрее и лиричнее прежнего, а кроме того, о, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней, сияй, сияй, прощальный свет любви последней, зари вечерней! Скажу без экивоков, эпизод с буквой "Л" в финале (кто прочтет - поймет) тронул меня чуть не до слез. Автор и тут, конечно, не обошелся без ерничества, но такой уж это писатель, хотя бы для поддержания реноме, должен смазать краски будня, плеснув, в общем, разным.

- Эй, пошел, ямщик!
- Нет мочи. Коням, барин, тяжело.
Пушкин "Бесы"

Как он все угадал: доктор Гарин, едет в Долгое, он должен быть там с вакциной, его ждет Зильберштейн, который привил Вакцину-1, а он, Гарин, везет Вакцину-2. Есть мнение, что сюжетов в мировой литературе не тридцать шесть по Польти и не шесть по Воннегуту, а всего два: "Илиада" и "Одиссея", война и странствие, в таком случае "Метель" "Одиссея". Постмодернистская повесть, вневременная и современная, в стилистике и традициях русской классической прозы от Пушкина до Чехова. Рада, что не прочла раньше, теперь, в преддверии "Доктора Гарина", о котором говорят как о продолжении, явился повод. Если честно, "Гарина" я уже начала и да, по крайней мере в части "мы пришьем ему новые ножки, он опять побежит по дорожке", все сходится. Но по порядку.

Простая история, доктор едет-едет сквозь снежную равнину, порошок целебный людям он везет, уже не старте натыкается на серьезное препятствие - у очередного станционного смотрителя нет лошадей. Хотя да, совершенно неясно, отчего не продолжить поездку на тех казенных санях с ямщиком и лошадями, на которых он сюда добрался. Тайна сия велика есть, а магия текста такова, что абсурдную, в сути, ситуацию принимаешь как должное, не задаваясь вопросами и отключая логику.

Так или иначе, ехать подряжается хлебовоз Перхуша на самокате в пятьдесят лошадиных сил. Буквально. То есть, стандартная характеристика транспортного средства сто, сто пятьдесят лошадей здесь овеществляется. У Перхуши табунок в пятьдесят лошаденок, всякая величиной с куропатку. Это, сколько могу судить, первая манифестация мультивселенной Сорокина, которую с людьми и животными привычного размера делят гиганты и крохи. Как если бы свифтовы Лилипутия и Бробдингнег сосуществовали в одном пространстве, только не с Англией XVIII века, а с Россией рубежа XIX-XX.

Вообще, эффект потрясающий, когда писатель известный равно с эпатажностью и ниспровержением устоев, как замечательный стилист, обращается к сказочным реалиям мужичка-с-ноготок, колобка, репки, Джека-бобовое зерно, помянутых доктора Айболита и Гулливера, совмещая все с естественностью "как тут и было". То есть, читатель не задается вопросами, откуда взялись великанские кони, размером с трехэтажный дом, равно как маленькие лошадки Перхуши или, к примеру, витаминдеры с их живородящим войлоком.

Позже, в "Теллурии" будет объяснено, что история с размерами результат генных экспериментов, а умное тесто продукт высоких технологий. Выходит это будущее? Но отчего тогда в антураже и декорациях царской России? Дай ответ. Не дает ответа. Да он и не нужен, по большому счету. Довольно радости от встречи с ясным прозрачным стилистически безупречным литературным русским. Так а дальше-то что было? Ну, нанял он того мужика с пятью десятками крохотных коняшек, а потом? И поехали в Долгое. Дорога не задалась с самого начала. Не успели отъехать, сломался один из полозьев, напоровшись на пирамидку из чрезвычайно прочного прозрачного материала.

Там несколько таких разбросано под снегом. Позже доктор пожалеет, что не поддался порыву забрать с собой, эти пирамидки окажутся новым продуктом витаминдеров, стоимостью в небольшое состояние, утерянными по ротозейству одного из них. Стоп, а это еще кто такие? Специальные люди, разрабатывающие, синтезирующие и торгующие измененной реальностью. Наркобарыги, что ли? Ну, можно и так сказать, хотя в космогонии людей-потеряшек Сорокина эти вещи не для запретных удовольствий, скорее способ самопознания, который в "Теллурии" наследуют гвозди.

Кое-как подлатав возок эластичным бинтом, останавливаются заночевать на мельнице, где вполне себе обыкновенная и вовсе не прекрасная мельничиха замужем за лилипутом мельником, к тому же бранчливым сверх всякой меры. Перхушина бы воля, он бы к ним ни ногой, но когда такое дело... Ему, Перхуше, вовсе не следовало бы соглашаться на эту поездку. Вообще-то я хотела озаглавить этот текст "Мужик и мудак", склонившись к более политкорректной версии, однако сути это не меняет. Как мы ненавидим напыщенного пустозвона доктора, как сочувствуем ямщику. Что не отменяет нелестного для нас факта отношения книжных людей к категории Гариных. Умеет Владимир Георгиевич предъявить зеркало в котором ты, какой есть. За то и любим. Ненавидя.