Не с того ли моря беспокойны,
Обгорелая бредит земля,
Начинаются глупые войны
И ругаются три короля?
И столетья уносит в воронку,
И величья проходят, как сны,
Что обидели люди девчонку,
И не будут они прощены!
Только я, став слепым и горбатым,
Отпущу всем уродством своим -
Тех, кто молча стоит с автоматом
Над поруганным детством твоим.

Домбровский в эпиграфе не случаен, в эпизоде с избиением в фойе ЦДЛ писателя Зыбина вскоре после выхода на Западе его романа, безошибочно узнается история нападения на Юрия Осиповича. В "Горловом тупике" много такого рода отсылок к реальным событиям и фигурам, которые на миг ослепляют вспышками узнавания. Не суть, что в реальности некоторые события чуть смещены во времени; некоторые, вроде геноцида в Руанде (Нуберро) - достаточно сильно. Суть в том, что такого рода вещи имели быть и не отторгаются подсознанием даже самого просоветски настроенного читателя, как фальшивые и клеветнические.

В споре тебе приведут десяток резонов, согласно которым кормить (одевать, обувать, учить, лечить, развивать энергетику и поднимать экономику) наших африканских братьев было необходимо, а диссидентов надо было давить. Но отрицать, что именно так и происходило, никто не станет. Бить своих. чтоб чужие боялись и осыпать благодеяниями чужих, готовых при первой возможности переметнуться на сторону ГП ( Гарри Потттер ни при чем, это аббревиатура для главного противника США, а был еще ОП, основной противник, Китай - это так, для общего развития). Так вот, подобный образ действий в России традиционен.

О чем ты вообще, это детектив или политика плюс культур-мультур? Это умный, яркий, сложный, очень интересный детектив, Полина Дашкова признанный мастер жанра. Даже культовый, а фраза "легкие шаги безумия" именно с ее подачи давно и прочно вошла в обиходное словоупотребление. Последние лет двадцать, правда, я ее не читала. Ничего личного, результат чудовищного отторжения от детектива, как жанра. Очень рада, что возобновить знакомство удалось такой замечательной книгой.

"Горлов тупик", действие которого разворачивается в двух временных пластах: пятьдесят третий и семьдесят седьмой годы. сплетает множество линий и рассказывает о многих преступлениях, реальных и мнимых. Парадоксальным образом, оставляя первые безнаказанными, а за вторые заставляя расплачиваться невинных людей по всей полноте гамбургского счета. Постой, так что, основной принцип не будет, что ли соблюден: зло наказано, невинность торжествует? Ну, как вам сказать, а в обыденной жизни много вы, что ли, видели торжества невинности? Да успокойтесь, все будет как надо. Мир чрезвычайно сложная саморегулирующаяся машина. где есть несовершенное человеческое правосудие, но есть и божий суд, сторонники разврата, есть грозный суд, он ждет.

А пока он ждет, нормальные люди делают свою часть божьей работы: растят детей, заботятся о ближних, учат, лечат, изобретают. Невзирая. Но простите, я увлеклась и отклонилась. Исправляюсь, коротко о книге. В центре повествования судьба Надежды Ласкиной, врача эпидемиолога, в юности похищенной МГБ и на протяжении трех месяцев содержавшейся под стражей в условиях тяжелого морального и физического давления. Девушку готовили на роль главного свидетеля обвинения, чьей задачей предполагалось выступить на открытом процессе с разоблачением заговора еврейских врачей-отравителей, во главе которого, якобы стоял ее отец.

Есть и другая женская судьба, детдомовки Шуры, которой во всех отношениях повезло меньше, чем Наде. Обе сетью сложных сплетений соединены с фигурой работника органов госбезопасности правоверного сталиниста, Влада Любого, чья держимость манией быть замеченным Самим, постепенно перерастает в лютый антисемитизм, с каким мне, к счастью, никогда не приходилось сталкиваться в реальности. Хотя тут, думаю, дело еще в том, что кого не касается, тот и не замечает.

Роман попеременно погружает в глубокое ретро послевоенных лет и мягкое - времен цветущего застоя. Дает возможность взглянуть на африканскую экзотику со стоящим у власти каннибалом и аппаратные интриги советского руководства. Рассказывает об идеологической обработке ширнармасс и о работе врачей эпидемиологов. И это еще одна умная сильная книга, содействующая десталинизации массового сознания. Второй, менее очевидный смысл названия, в том что тупик в молчании, в пережатом горле, в невозможности сказать и быть услышанными, а выход из тупика говорением, проговариванием. Я слушала аудиокнигу в исполнении Игоря Князева и это немалое дополнительное удовольствие.

В преданьях северных племен, живущих в сумерках берложных,
Где на поселок пять имён, и то всё больше односложных,
Где не снимают лыж и шуб, гордятся запахом тяжелым,
Поют, не разжимая губ, и жиром мажутся моржовым,
Где краток день, как "Отче наш", где хрусток наст и воздух жёсток...

Дм. Быков

До "Дома правительства" не знала Юрия Слезкина, после - не сомневалась, что непременно вернусь к чтению его книг. Подошло время для очередной, выбрала "Арктические зеркала". Не то, чтобы малые народы Севера были для меня как-то особенно значимы. Не больше и не меньше, чем Закавказье, Средняя Азия, Полинезия, Мезоамерика или любая другая части суши с населяющими ее людьми. С юности, прочтя в одном из перестроечных журналов "Этногенез и биосферу" Льва Гумилева, отравлена любовью к этнографии с ее пристальным интересом к малым мира сего в их обыденности. Не доверяю истории, она ценит лишь силу: значимые цивилизации, взлеты и падения, великие потрясения и всплески пассионарности - с готовностью ложась под всякого победителя. Этнография позволяет людям быть такими. как они есть, не в состоянии аффекта (серьезная этнография, я не имею в виду ориентированной на дутую сенсационность). Потому "Message Чусовой" Алексея Иванова отдам предпочтение перед его "Вилами" и "Тоболом"

Слезкин пишет хорошо, его можно рекомендовать и человеку, не имеющему большого опыта в чтении такого рода литературы, но желающему составить представление о предмете. Каков именно предмет? Собственно народы российского Севера, вопреки устоявшемуся мнению, не ограничивающиеся бессменным героем советских анекдотов чукчей. Но включающих больше тридцати самоназваний, в числе которых эвенки и нанайцы, ороки и орочи, ханты и манси, алеуты и эскимосы, тувинцы, каряки, ительмены, юкагиры. камчадалы - думаю, нет смысла оглашать весь список. Хотя об их родоплеменном быте. о порядках и установлениях книга расскажет не очень много.

Потому что второй и важнейшей темой, о которой читатель получит исчерпывающее представление, будет русская северная экспансия. Думаю, сегодня уже ни у кого не осталось иллюзий относительно радостного добровольного присоединения окраинных народов, историями о котором нас кормили в школе. колонизаторская политика во все времена и у всех народов не отличалась разнообразием: что не сделать огнем и мечом, довершат алкоголь, табак и болезни, иммунитета к которым у местных не имеется. В случае северных народов, с практически отсутствующей выработкой их организмом алкогольдегидрогеназы, ситуация еще усугубляется.

Однако "Арктические зеркала" не пафосное воздевание рук "Доколе!?" и не мерзкий пасквиль на Рассеюшку, но серьезное исследование отношений метрополии с протекторатом, которому на всем протяжении связи отказывалось не только в праве на самоопределение, но на само признание его способности делать такого рода выборы. Смена официального статуса с иноземцев на инородцев, народ братской семьи, вымирающий народ всякий раз утяжеляла бремя (ну. кроме последнего, предполагающего реальные льготы и послабления). Последовательная перемена социальных статусов: дикари, некрещенные, непросвещенные, подопечные, угнетенные, освобожденные - в сути вела к тому же, к роли последних среди равных.

Читать порой было мучительно тяжело, не потому что написано плохо, Слезкин хорош со словом, а потому что обилие приведенного фактологического материала
не оставляет сомнений в правдивости автора. При том, что некоторые документы ввергают в состояние, близкое к кататоническому. Особенно это касается периода триумфального шествия советской власти и коллективизации. Недурной иллюстрацией к этому историческому промежутку в этих реалиях может послужить фильм Алексея Федорченко " Ангелы революции". Резюмируя: книга отличная и очень информативная, хотя совсем не развлекательная.

...Кругом гниющие отбросы и разрушенные мосты,
И жизнь разменивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.

Моё детство научило меня не любви, а скрытности и она сослужила мне добрую службу. Любовь едва ли была бы мне такой надежной опорой.

До последнего времени знакомство с Фолкнером ограничивалось "Особняком" прочитанным лет пять назад едва ли не "на слабо". Заранее знала что окажется не моим, как знала и то, что дочитаю закончу, не брошу. Предчувствие не обмануло, ни в первом, ни во втором случае. Читать было мучительно трудно но история и герои вплавились в память глубже и прочнее, чем это подчас бывает с живыми людьми, которых когда-то знала. А стоило вновь услышать о писателе, воспоминания об "Особняке" взметнулись цепью яростных вихрей. И "Авессалом, Авессалом", названный собеседницей в числе любимых, встал на повестку к прочтению с неотвратимостью категорического императива.

Второй поход за Фолкнером дался проще и легче, если у хорошей литературы есть свойство прорастать в читателя, то гениальная делает это на всю возможную глубину. А может быть, как в случае с установленной в операционной системе программой, обновления прописываются в уже созданную директорию. Как бы то ни было, серьёзного отторжения история взлета и падения Томаса Сатпена не вызвала. Равно как и восторга. Ей не нужно, довольно того что угнездится в уме и сердце. Чтобы лет через пять, когда кто-нибудь так же случайно напомнит, отозваться абсолютным узнаванием.

Но то будет позже, а сейчас, пропущенная через восприятие нескольких рассказчиков история о том как в маленький Джефферсон Миссисипи приезжает человек без роду, без племени в сопровождении двух десятков диких негров, чтобы спустя пять лет стать богатейшим плантатором в окрестностях. Такой Хитклифф американской готики, с той разницей что одержим не любовью и местью, но желанием основать династию.

Хотя отчего не любовью, разве то что он чувствует по отношению Сатпеновой сотне не есть любовь? Разве желание мальчишки из белой голытьбы нагнуть под себя этот мир с лакеями в расшитых золотом ливреях, не стремление отомстить? Невероятная харизма жесткость до жестокости, умение обходиться малым самому и принуждать к этому других; преследуя колоссальную цель, разбивать действие на сотни тысячи микрозадач.

В сути история Томаса Сатпена - Терминатор рассказанный средствами тягучей русской классики. Это как? Это толстовская назидательность, бесконечные шизофренические повторы Достоевского, плюс общее впечатление из некрасовской Железной дороги: "и механически, ржавой лопатою, мерзлую землю долбит". То есть ругаешься? Скорее констатирую: история принесшая автору Нобеля, нехороша с точки зрения здравого смысла, и концы с концами в ней не сходятся; и местами отдает жуткой мелодрамой. Так ведь и жизнь не всегда следует здравому смыслу, небезупречна с точки зрения причин и следствий, а местами бывает жутко мелодраматичной.

"Авессалом Авессалом" не стоит рассматривать как житейскую историю. Лучше попробовать увидеть в романе цепь мифологем Тантала и Сизифа, Орфея и Эдипа, Одиссея и Ахилла, Гектора и Андромаху. И это я сейчас не заступаю границ европейской мифологической традиции А есть куда более древняя иудейская ветхозаветная, к которой отсылает название, но с ней очень мало знакома. Хотя суть не в том чтобы огласить весь список, важнее алгоритм. Согласно которому роман следует рассматривать как погружение в глубины коллективного бессознательного чтобы среди множества рефлексий увидеть своё отражение. Понять что наиболее табурованно для тебя и почему. Ужаснуться. Примириться. Продолжить жить более осознанно.

Львица Иттрий съела маленького бога именем "Офицер Медслужбы". Миллион львов, не бывших Иттрий, тоже жевали его мясо на водопое. Сотня львов, стоящих в воде лагуны, поворачивается к семидесяти львам и кричат в унисон с безнадежным отчаянием: Ты говорила, что любишь меня! One lion called Yttrium swallowed the meat of the smallgod MEDICALOFFICER. As well a million lions not called Yttrium chewed t his meat in the watering hole. One hundred lions standing in the water of the lagoon turn to seventy lions and scream together in hopeless misery: “You said you loved me!”

Сентябрь Кэтрин Валенте. Уточню, сейчас говорю не о девочке по имени Сентябрь, героине цикла о Волшебной стране, а о календарном месяце, в течение которого читала книги Кэтрин. И теперь еще продолжаю c Radiance, но об этом потом, теперь о сборнике "Thу Future is Blue". Небольшая титульная повесть лишь открывает его, на самом деле здесь пятнадцать рассказов и повестей. Некоторые приняла безоговорочно, другие так и остались для меня вещью в себе Не знаю. как скоро появится перевод и будет ли он вообще, скажу несколько слов о каждой.

"Будущее печально", The Future is Blue. Девочка подросток живет в мире превращенном в свалку (интересное и грустное пересечение с "Бывшей Ленина" Идиатуллина, кто в курсе). Друзей нет, кроме брата, которому она с детства проигрывала в состязании за приязнь окружающих. Есть два спасенных ею бессловесных существа, в чьем обществе находит утешение от травли ровесников и непонимания в семье. Есть надежда, что все как-нибудь будет идти своим чередом, двигаясь к лучшему. Есть хороший мальчик, которого неожиданно встречает. И есть мэр этого свалочного мира с его серьезными амбициями. Ну, в общем, все плохо.

Никто не умирает в Нигде (No One Dies in Nowhere) нуарная, очень графичная повесть о детективе Белаква, расследующем гибель обитательницы странного мира, ближе всего в нашем понимании соотносимым с чистилищем (собственно, все здешние миры отчасти таковы). Странно, красиво, безнадежно. Невыносимо горько в конце. Тема цветных стекол гротескно преломится в одной из следующих повестей, но здесь это исполнено тихой печали.

Два плюс два равно семи (Two and Two is Seven) Девушка (?) администратор сети микромиров, называемых Террасами, ждет прибытия своего обожаемого Короля, привычно справляясь с решением текущих проблем обитателей этих мирков, которых она называет своими девяносто девятью несчастьями. Забавно в процессе чтения, грустно в конце.

Падение Р`льеха (Down and Out in R’lyeh) По названию легко догадаться, что здесь Кэт замахнулась на Говарда нашего Лавкрафта. Лавкрафтиана настолько "не мое", насколько вообще возможно. потому воздержусь от комментариев. Ну ладно, один малюсенький сделаю: Они среди нас)).

Безграничные перспективы Мастера быстрого взгляда или Люминесценция разврата (The Limitless Perspective of Master Peek, or, the Luminescene of Debauchery). Еще одна совсем не моя вещь об одноглазой девице, получившей по наследству от отца-стеклодува секреты изготовления цветного стекла и настолько превзошедшей мастерство, что спустя некоторое время становится главным авторитетом по изготовлению искусственных глаз для европейской (и не только) знати. Дело происходит в позднем Средневековье или раннем Ренессансе, когда сифилис лишает лица знати привлекательности с той же неумолимостью, с какой делает это с бедняками. Но у богатых, в отличие от последних, есть возможность продолжать предаваться разврату.

Снежный день (Snow Day). Саги о Гудрун, если честно, не поняла совершенно, но она немало облегчила мне вхождение в мир Radiance, который читаю сейчас. Все на свете было не зря, не напрасно было)).

Планета Лев (Planet Lion) один из моих фаворитов. Филигранное совмещение лемова "Соляриса" с " Вельдом" Бредбери. Эпиграф оттуда.

Пламя, Жемчужина, Мать, Осень, Дева, Меч, Поцелуй, Кровь, Сердце и Могила (Flame, Pearl, Mother, Autumn, Virgin, Sword, Kiss, Blood, Heart, and Grave). В названии слова Дёжё Костолани о десяти самых прекрасных словах. Я страшно обрадовалась, когда увидела его имя, которое помню со времени, когда учила венгерский язык, хотя по-моему, это единственное, что оттуда помню. Но повесть о несчастной Внук, которой довелось родиться в мире, где знать настолько мутировала от сочетания внутриродственных браков с магией, что никого не удивляет, если детки рождаются вовсе не похожими на людей. Хотя случай Внук особый, она, собственно, кирпичная башенка. Ну да, такая ботва, прикинь, бывает не до смеха. Так вот, про внук мне было очень тяжело понимать.

Майор Том (Major Tom) грустная история человека, чей мозг после смерти совмещен с интеллектом сателлита и обречен раз за разом вечно двигаться по кругу воспоминаний с финальным осознанием, что вот сейчас нет ни его самого, ни тех, кто был ему дорог, а есть только ледяная космическая безбрежность. и снова с начала: пробуждение, непонимание, воспоминания, осознание.

Ну вот, опять я не успеваю всего, уже нужно на работу и времени на пять рассказов неоткуда взять. Потому последним номером моя вторая любимая повесть "Пламя после свечи" (The Flame After the Candle). Это жемчужина сборника. Действие параллельно развивается в Нью-Йорке тридцатых, где прототип Питера Пэна встречается с Алисой Лидделл, да-да, той, с которой Кэрролл писал свою Алису. Вторая линия - девочка Олив, мучительно тяжело переживающая уход отца из семьи и бегство мамы в объятия алкоголя, проходит сквозь зеркало. Это чудесно. Это о том, что порталы существуют, хотя открывающий их должен обладать немалым мужеством и готовностью к самопожертвованию.