Denis-K все записи автора
Так я впервые услышал имя Сережки Кулешова и эти песни. Я попросил у ребят слова, мне дали бумажку, я переписал слова и вернул бумажку обратно. Как я сейчас об этом жалею: это был Высоцкий со своей компанией, а этой бумажке с его почерком сейчас бы цены не было.
Случилось это в самом начале января 1962 года. Хорошо помню тот январский день, был мой годовой отчет о работе за 61-й год и мы пошли отмечать в «Каму» мой возраст – возраст Христа – 33 года. А что это был Высоцкий, я узнал только в 1964 году, когда увидел его в театре на Таганке в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир».
Потом, уже в 1967-м году, я спросил его, он ли был в «Каме» с друзьями, тогда, в 62-м. Он сказал: «А-а, это тогда я всем говорил, что эти песни поет Сережка Кулешов».
И тогда, и долго еще потом это была форма конспирации: песни эти, мягко говоря, не поощрялись, и у Высоцкого неприятностей с ними хватало. Тем не менее по Москве поползли пленки с записями Высоцкого».
К личности Г.С.Внукова я еще вернусь, а сейчас настала пора представить мнение о ранних песнях поэта Людмиле Вдадимировне Абрамовой – его второй жене и матери его сыновей. Причем она сделала это не только как близкий человек, но и в более глобальном смысле, как бы обобщая проблему всего творчества Высоцкого.
«…Когда я осознанно видела Володю в первый раз, он тогда репертуара песенного своего еще не сделал. Своих песен у него было «Татуировка» и «Красное-зеленое». Эти песни, может быть, и хороши, но ему хотелось тогда показать что-то существенное, и он спел народную блатную песню, которую поет Жаров в фильме «Путевка в жизнь» - «Эх вышла я, да ножкой топнула…»
Вот тогда я впервые в жизни увидела, что такое «запредел!» Тот самый темперамент, который потом люди кожей чувствовали на каждом «Гамлете», на каждом «Пугачеве», в лучших концертах. А тогда это происходило, может быть, полторы минуты в месяц. Но то, что Володя может непредсказуемое, немыслимое, - это я знала с первой минуты.
Об этих ранних песнях, которые принято называть «блатной стариной», сейчас говорят, что это «точная стилизация», что он хорошо знал «этот язык» и похоже воспроизводил… Да ничего подобного! Он же это создавал! Там никакой стилизации нет – это б л а т н ы е песни. А тот, кто так говорит, тот, во-первых, пытается зачеркнуть значение натурального блатного фольклора. А натуральный блатной фольклор тоже не воспевает ни жестокости, ни убийства – он тоже пытается оправдать этих людей.
Лирический герой народных блатных песен, о которых мы даже не знаем, кто их написал, - это тоже хороший одинокий человек, которого ждет страшная судьба. Все то же самое! И Володя нисколько не стилизует, не подражает. Он очень быстро, в один прием создает целый массив этого фольклора – и только так это можно понимать. Даже грешно противопоставлять Володины песни – натуральным блатным.
Я все не дождусь, а, может, и дождусь, в конце концов, когда этот ранний этап Володиного творчества будет рассмотрен с такой же серьезностью, с таким же искренним восхищением, с такой же высокой оценкой, как и последние вещи… Разве можно говорить, что «Райские яблоки» - это гениально, а «Ты уехала на короткий срок» - не гениально? Да даже и самые смешные песни про «шалав» - они тоже гениальны, а «окурок с-под платформы черт-те с чем напополам» - это не гениально? Э т о русский язык не потерял?
Есть словарь Пушкина, есть словарь Толстого. Когда-нибудь сделают словарь Высоцкого до 66-го и после 66-го, и тогда мы поймем, что ему дала роль Галилея, роль Хлопуши, что ему дало знакомство с интелигентнейшим худсоветом Театра на Таганке… Просто разговоры с этими людьми, просто присутствие в этих компаниях. На какое новое качество он там вышел! Но, если в песнях Володи 62-го года так мало слов, то это еще не значит, что он не мог из этих небольших средств извлекать шедевры. Более того, это должно поднимать цену этих шедевров, как феноменов русского языка.»
Дополним страстный монолог Л.Абрамовой рассказом главрежа Таганки Юрия Петровича Любимова о спектакле по пьесе Н.Эрдмана «Самоубийца». Мне кажется, что это тоже имеет отношение к теме разговора, пусть даже как иллюстрация.
«… «Самоубийца» - это было просто закрыто. Начали ставить… и кончили. Это не такой важный этап, чтобы на нем подробно останавливаться. Вернее, для театра, может, и этап, но не для Владимира. Тут скорее важны его взаимоотношения с Эрдманом – это более показательно, то есть по этой пьесе он понял, с кем имеет дело. Это был настолько необычный господин – Николай Робертович, что он завладел умом Владимира. Поэтому он с удовольствием пошел к Эрдману, когда тот его пригласил. А Эрдмана интересовал Володя. Для него творчество Высоцкого было удивительным по своей самобытности и уникальности. Эрдман сам был прекрасным поэтом – писал великолепные басни, я уж не говорю о его уникальных пьесах. Но даже Эрдман был заинтригован! Он говорил: «Я понимаю, как творит Окуджава, как пишет Галич, но вот как Владимир работает, я – профессионал – понять не могу. Мне очень интересно было бы познакомиться и послушать этого человека».
И тогда я привел Володю, очень, надо сказать, довольного этим событием, к Николаю Робертовичу, и он очень долго – целый вечер – пел ему свои песни».
Продолжим рассказ Л.Абрамовой: «У Володи был плохой голос: диапазон маленький - ч т о он из него сделал! То же самое, что он сделал из языка блатной песни. Там нет интеллигентных слов: «окурок с-под платформы» - это и написано на том языке, на котором они говорили. И не потому, что это было подражание или стилизация – это был Володин язык! И ничего плохого в этом нет! Дурак тот, кто этого не понимает!
Почему никто не вспоминает про Колю – племянника Нины Максимовны Высоцкой? А про Колю надо вспоминать – ведь он был такой чистейшей, такой ангельской души человек! Кристальнейшей чистоты, и ни в чем не повинный, а ведь он был осужден, сидел в лагерях, и очень много текстов песен, блатных песен, Володя знал от него. И Коля вернулся не потому, что его кто-то простил – он был помилован как страшно больной человек. И нигде, ни в чем он не озлобился, никогда в жизни не ругал тех, кто его посадил… И тех, кто затащил его в дурацкую компанию – сторожить какую-то капусту, сворованную из ларька… Его это совершенно не озлобило. То есть, мог человек окунуться т у д а, в эти круги ада – и выйти таким же чистым, с такой же незапятнанной душой, с какой он туда попал…
Так откуда у Володи могли появиться мысли о том, что блатные песни – это воспевание зла и убийства. Да и в какой блатной песне и кто воспевает зло, хотела бы я посмотреть? И у Володи этого никогда не было.
Темперамент з а щ и т ы – он самое большое значение имеет в блатных песнях. И, конечно, никогда в жизни Володя настоящего злого человека не оправдывал. Но это совсем отдельная и очень важная тема».
Людмила Абрамова для характеристики творческих возможностей Высоцкого нашла, как мне кажется, очень точное и всеобъемлющее слово – «запредел». Об этом же вспоминает и художник Михаил Шемякин, близкий друг поэта в последние годы. Причем, что интересно, на примере опять же народной песни «Течет речка по песочку…» Скажем несколько слов о ней.
Песня «Течет речка по песочку, бережочек точит…» известна собирателям фольклора с 50-х годов 19-го века. Автор ее – Николай Григорьевич Цыганов – непризнанный поэт и бродячий актер, исполнявший свои стихи под аккомпанемент гитары. Предположительные годы жизни – 1797 – 1832.
Течет речка по песочку,
Через речку – мостик;
Через мост лежит дорожка
К сударушке в гости!
Как видим, от изначального текста осталась только первая строка, послужившая со временем основой для многочисленных вариантов: солдатского, тюремного, цыганского. А мне приходилось еще слышать «моряцкий», «казацкий» и даже «шахтерский» вариант этой песни!
У Владимира Высоцкого был свой вариант, отличающийся от всех прочих. И это была одна из немногих песен, ему не принадлежавших, которую он пел постоянно, до самых последних дней жизни, наращивая энергетику исполнения, достигая все больших вершин того самого «запредела». Достаточно сравнить, скажем, фонограммы 1963 и 1980 годов.
Вот что пишет Михаил Шемякин в своих воспоминаниях «О Володе», опубликованных в журнале «Вагант» (1992 г): «…Он с большим энтузиазмом работал со мной, с большим. (Напомню, что М.Шемякин записывал ВВ в собственной студии на очень качественной для того времени аппаратуре – А.К.). Вот, взять хотя бы песню «Течет речечка…» Он ее обожал. Он говорит: «Я ее много раз исполнял, но мне сейчас ее снова хочется записать – так, как я ее на сегодняшний день понимаю!» После этой песни он уже ничего не мог петь. С него валил пот градом… Он весь выложился, вот в этой одной песне, которая абсолютно ему не принадлежала! Вообще у него не было вот этого – петь только самого себя. Как бывают мастера, которые с удовольствием копируют другого мастера, так же отдают при этом душу – и создают что-то абсолютно новое. Новое понятие данной вещи. Так вот и Володя из простой песни сделал совершенный шедевр.
Когда он пел «Течет речечка» был такой странный вечер… В Париже вообще особое освещение. Всегда говорят: воздух Парижа, освещение Парижа… Такой, где-то близкий к Петербургу, печальный-печальный свет… Лето, август, разъехались французы, какая-то сладко-щемящая грусть разлита по всему Парижу, какой-то желтоватый, туманный свет… Надвигается вечер… Мы сидели в громадной моей квартире, приехала эта самая девчонка, американка, о которой я рассказывал. Для нее Володя был – мало того, что мой друг, - когда она, к тому же, увидела, услышала, что это певец, бог, - она вообще сидела, разинув рот. Володя тут же вдохновился, окреп, и вдруг – вместо того, чтобы петь что-нибудь свое, решил исполнить «Речечку». Потому что там, где-то, вот эта тема – любовь, какая-то девушка и прочее… И вот он, глядя на нее, на меня бросая косой взгляд, - так это исполнил! От девчонки ничего не осталось, а Володя сказал: «Ну, сейчас нужно…нужно – выпить!» И тут ни при чем его алкоголизм, или желание выпить водки – и все. Просто настолько отдал себя человек, настолько мозг горит, все кипит внутри, что – необходимо расслабиться, иначе – сойдешь с ума…»
Еще один пример невиданного «запредела» (и опять – чужая песня!) приводит в своих воспоминаниях Г.С.Внуков: «…Наконец он ушел, еле-еле его отпустили. Все стали вставать, зажегся свет, крайние направились к выходу. И вдруг… он снова вышел на сцену. Я еще не успел включить «маг», как он запел: «Эх, раз, да еще раз!» Что тут было! Все оцепенели. В зале гробовая тишина. Потом – взрыв. Взрыв эмоций, аплодисментов. Крики: «Молодец! Браво! Здорово! Еше!» Володя взял и повторил еще раз, потом еще, но не допел, сил не было, повернулся и убежал со сцены.
Вот тут мне стало за него страшно. У него на шее надулись вены, он стоял какой-то красный. Я боялся: вот-вот, прямо сейчас умрет. Мне кажется, он не жил в ту минуту нашей жизнью, он был где-то там. Где-то далеко от нас. Он улетел. Это была жуткая сцена».
Можно было бы, конечно, задаться вопросом: нужно ли так тратиться артисту на публике? Но, в качестве комментария, воспользуемся словами Л.Абрамовой: «…Он умел себя показать, не из хвастовства, а потому что он знал из чего строится образ, зрительный образ. Он чувствовал, что видит зритель, когда он сидит в темном зале и на него глядит. А уж он все зрителю давал, что можно. Это ведь феноменально, это, может быть, только с Вертинским соотносимо, вот это умение речевую интонацию использовать как музыкальную интонацию. И вот когда он сумел, отказавшись от своего лица, от своих глаз, от своего оскаленного рта, т.е. он весь темперамент вкладывал только в звук, и это производило впечатление!»
Ну и никак нельзя обойтись в данном разговоре еще без одного свидетельства, которое тем более ценно, потому что услышано сыном от отца и как раз в те годы, когда это важно и нужно – для обоих. Вот что вспоминал Никита Высоцкий об одной встрече: «…Как-то мы зимой с Аркадием сели в машину, и Сева Абдулов там сидел, и была гитара на заднем сиденье. А мы услышали песню «В нашу гавань заходили корабли…», такую дворовую песню. Я говорю: «Папа, это ты написал «В нашу гавань заходили корабли»? Он, значит, страшно рассердился, ну, так, театрально рассердился: «Как? Это же классика! Это надо знать! Это же гениально! Нет, это не я!» А сам Севе: «Играй!»
И вот в этой стилистике он спел несколько таких простых дворовых песен. И я их запомнил с одного раза, и мы потом с Аркадием их пели. И одну песню он спел просто замечательно. Это вот какое-то продолжение истории про гавань. И он пел:
На корабле матросы злы и грубы,
Ворчит сквозь рупор бравый капитан.
У юнги Билла крепко сжаты зубы,
Он ищет берег сквозь ночной туман.
И я вот вспоминаю, он пел какие-то смешные песни, он пел их с диким взартом, он был просто счастлив…»
Исследователь Я.Корман в беседе с автором обратил внимание на сходство этой песни с песней Высоцкого «Вот некролог, словно отговорка…». Не знаю, у каждого свои ассоциации. Мне представляется, что под влиянием блатного фольклора написана другая «морская» песня ВВ – «Был развеселый розовый восход…» Очень похоже, на мой взгляд:
Был развеселый розовый восход,
И плыл корабль навстречу передрягам,
И юнга вышел в первый свой поход,
Под флибустьерским черепастым флагом.
Хорошо помню, как где-то в середине 70-х годов попала ко мне пленка шестого типа с записями блатных песен в исполнении, как было написано на коробке, Дины Верной. Пленка эта произвела на меня и моих друзей тогда очень большое впечатление. Во-первых, там была собрана вся блатная «классика»: «Когда со мной мы встретились…», «Течет речка…», «Постой, паровоз…», несколько песен Юза Алешковского и песня Высоцкого «Бодайбо».
Во-вторых, это была запись весьма качественная, видимо, с пластинки, с простым аккомпанементом: гитара, скрипка… Неизвестная нам Дина Верная исполняла песни в манере, близкой к оригиналу, а ее хрипловато-прокуренный голос чем-то напоминал голос Лидии Руслановой. Мы так иногда и говорили: «Ну что, послушаем сегодня Русланову?» Небольшой акцент придавал исполнению дополнительный шарм, особенно хорошо звучало вот это:
Настала лучшая пора,
Мы закричали все: «Ура!»
Свобода, бля, свобода, бля, свобода!
Один вагон набит битком,
А я, как курва, с котелком –
По шпалам, бля, по шпалам, бля, по шпалам!
Только много позже я узнал, что Дина Верная на самом деле француженка Дина Верни. Она много лет проработала в Москве корреспондентом газеты «Монд» и, видимо, прониклась любовью к русскому фольклору. Она также поддерживала отношения с диссидентами, о чем упоминает в своей книге «И возвращается ветер…» известный правозащитник Владимир Буковский.
Так вот, в исполнении Дины Верни я тогда, кажется, впервые услышал песню «Южное фото»:
А ты хохочешь, ты все хохочешь,
Кто-то снял тебя в полный рост…
Хороводишься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст.
А у меня лишь снег да вьюга,
И мороз берет в тиски,
Но мне жарче, чем тебе на юге,
От лютой ревности и от тоски.
Весь простуженный, обмороженный,
Под бушлатом я пронесу
Тело нежное, фото южное –
Полуголую твою красу.
Я не сразу обратил внимание на внутреннюю близость этой песни и песни Высоцкого «Бодайбо», хотя они и соседствовали на одной записи. А ведь там есть, на мой взгляд, почти текстуальные совпадения:
Ты уехала на короткий срок,
Снова свидеться нам – не дай бог!
А меня в товарный – и на восток,
И на прииски в Бодайбо.
………………………………………….
Все закончилось, смолкнул стук колес,
Шпалы кончились, рельсов нет…
Эх бы взвыть сейчас! Жалко нету слез –
Слезы кончились на семь лет.
…………………………………………………
Здесь леса кругом гнутся по ветру,
Синева кругом – как не выть!
Позади семь тысяч километров,
Впереди – семь лет синевы.
То есть Владимир Высоцкий, отталкиваясь от фольклора (причем не только от блатного) часто брал какой-то основной мотив, образ и развивал его в своих собственных произведениях. Есть, например, такая не очень известная песенка, явно перешедшая в репертуар современных исполнителей еще из 20-х годов. Сейчас ее поет Сергей Трофимов, а еще раньше кто-то из эмигрантов «второй волны» - то ли Борис Рубашкин, то ли Иван Ребров. Приведу ее здесь полностью:
Забрались воры в богатый дом,
Наборной финкой замки щекочут,
Хозяин дремлет счастливым сном –
Спокойной ночи, спокойной ночи!
В казенном доме был ночью шмон,
О шмоне знали, промежду прочим,
У вертухаев опять облом –
Спокойной ночи, спокойной ночи!
В «малину» настежь раскрыта дверь,
Бандиты за день устали очень,
ЧК не дремлет и им теперь –
Спокойной ночи, спокойной ночи!
В этой простенькой песенке случайно выражена именно та «общая приблатненность нашего бытия», о которой говорила М.Розанова. Ведь что в тюрьме, что на хазе, что в обычной панельной «хрущобе» живут одни и те же люди. И многие законы воровского мира перешли и в мир благополучных граждан, никогда не преступавших законы государства. Не случайно и у Высоцкого в поздней песне «Что за дом притих…» этот «дом» весьма напоминает «малину». Об этом пишут многие исследователи и я не стану сейчас останавливаться на этой общности. Скажу лишь, что наиболее полно, на мой взгляд, этот мотив разработан у Александра Галича. Достаточно вспомнить такую, например, цитату:
…Все стоим, ревмя ревем,
И вохровцы, и зеки…
А теперь сравним приведенный выше текст с песней Высоцкого «Город уши заткнул…»:
Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час еще тысячи дед, -
Задерни шторы и проверь запоры!
Только зря – не спасет тебя крепкий замок,
Ты не уснешь спокойно в своем доме,
Потому что я вышел сегодня на «скок»,
А Колька Демин- на углу на «стреме».
……………………………………………………
А потом до утра можно пить и гулять,
Чтоб звенели и пели гитары!
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары, «мусоров» и нары.
Когда город уснул, когда город затих, -
Для меня лишь начало работы.
Спите, граждане, в теплых квартирках своих.
Спокойной ночи! До будущей субботы!
Мне кажется, что Владимир Высоцкий взял от блатного фольклора еще один важный элемент для собственного творчества. Он и сам говорил об этом, правда, применительно к кинематографу, что песня, звучащая на титрах, может вместить в две-три минуты значительный отрезок времени. Во многих блатных песнях этот принцип хронологических смещений присутствует, порождая порой сюжетные нестыковки и несуразности, но в лучших образцах он, конечно, оправдан. Особенно ярко это видно на примере песни «На Колыме, где север и тайга кругом…» - о любви двух заключенных. Из содержания песни не ясно, сколько лет прошло после встречи и разлуки, но ясно, что много. Так как:
По актировке – врачей путевке –
Родной я лагерь покидал.
………………………………………..
Тебя разбитую, совсем седую,
К вагону сын наш подводил.
Кстати, эта песня имеет и «фронтовой» вариант с общим финальным куплетом:
Так здравствуй, поседевшая любовь моя!
Пусть кружится и падает снежок
На берег Дона, на ветки клена,
На твой заплаканный платок.
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10.
Denis-K все записи автора
