А.Ф. Лосев
МИФОЛОГИЯ АПОЛЛОНА


Аполлон всегда считался наиболее греческим богом, наиболее типичной фигурой для всей античной мифологии. Однако, отдельные голоса о негреческом, и в частности малоазиатском, происхождении Аполлона раздавались в науке уже давно. Таковы работы А.Шенборна «О сущности Аполлона и о распространении его культа», Ф.Велькера «Греческая мифология», А.Буше-Леклерка «История божества в античности». Но только после известной работы Виламовица об Аполлоне в журнале Hermes 1903г. стали всерьез говорить о малоазиатском происхождении Аполлона. Виламовиц базируется на антагонизме между Аполлоном и греками у Гомера, что действительно бросается в глаза. Это соображение делает точку зрения Виламовица достаточно убедительной. В защиту Виламовица высказался Нильссон. Однако он, с одной стороны, оспаривает выведение Аполлона из Ликии, а с другой стороны, указывает на его еще более отдаленные корни.

Аполлон у Гомера изображается всегдашним покровителем троянцев. Греки же если его и признают, то больше испытывают перед ним страх, и он для них δεινός θεός — «страшный бог». В эпитете δεινός соединяется представление о величии и неимоверной силе с ужасом перед чуждым и неведомым демоном.¹
_______________________________
[1] Вероятно, возникновение темы страха перед «ужасным» богом связано со смешением эпитета Феб (φοῖβος), что значит «чистый», «светлый», со словом φόβος — «страх», «ужас». Не менее значимые созвучия — между именем Ἀπόλλων и словами ἐπόλλων («губящий»), ἀπολλύω («губить, уничтожать»).

Φοῖβος ὁ Феб, «Лучезарный» (эпитет Аполлона) Hom., Aesch.
φοῖβος 3
1) чистый, светлый (ὕδωρ Hes.);
2) сияющий, сверкающий (ἡλίου φλόξ Aesch.)
φόβος ὁ
1) страх, ужас, боязнь (ὀρθόθριξ φ. Aesch. — страх, от которого волосы становятся дыбом);
2) страшная пора, ужасное время;
3) ужасная вещь, страшное событие, ужас;
4) (паническое) бегство (πρῶτος ἦρξε φόβοιο Hom.)

ἀπολλύω = ἀπόλλυμι Thuc., Arst.
ἀπόλλυμι (pf. 1 ἀπολώλεκα) губить, уничтожать (πόλιν Hom., Plut.; λαὸν Ἀχαιῶν Hom.); ex: οἱ ἀπολλύντες Soph. — убийцы.

Важно отметить большую оригинальность и самого культа Аполлона в Греции. Культ этот распространился повсеместно, но специально аполлоновских праздников было мало. Известны знаменитые празднества в Дельфах, на Делосе, Аполлона Птойского в Беотии, Аполлона Теоксения в Пеллене, Аполлона Паррасия в Аркадии, Аполлона с Артемидой в Сикионе. Аполлоновский культ часто появлялся на месте того или иного древнегреческого культа, оттесняя его, но заимствуя из него много существенных черт. Можно предполагать, что Аполлон пришел в Грецию именно со стороны и что он оттеснил многих старогреческих богов и героев.

Совсем другую картину в этом отношении представляет собой Малая Азия, где культ Аполлона очень древен и где с давних пор были его знаменитые оракулы. На Делосе же и в Дельфах, как это усиленно подчеркивают соответствующие мифы, Аполлон всегда мыслился пришельцем со стороны. Также и экстатическая мантика (прорицания) оракулов Аполлона издавна процветала именно в Малой Азии.

Аполлон принес с собой из Малой Азии почитание седьмого дня каждого месяца, в то время как обычное греческое празднование каждого месяца происходило в полнолуние. Но Передняя Азия, конечно, не была колыбелью этого седьмого дня. Нильссон указывает на то, что в Передней Азии это почитание седьмого дня могло развиться только благодаря влиянию Вавилона, где как раз издавна очень тщательно соблюдался солнечно-лунный календарь и где впервые были произведены точные наблюдения над движениями небесных тел. Происхождение этого седьмого дня из источников чисто греческих было бы необъяснимо. Даже пеан (παιάν), знаменитая победная и хвалебная песнь в честь Аполлона, первоначально имела, по Нильссону, чисто магическое значение, как песнь, сопровождавшая ритуал очищения и исцеления.²
_______________________________
[2] παιάν (-ᾶνος), эп. παιήων (-ονος), дор. παίαων (-ονος), атт. παιών (-ῶνος) ὁ пэан — хоровой гимн, благодарственный, победный, военный, умилостивительный или скорбный, преимущественно в честь Аполлона, реже Артемиды и др. (ἐξάρχειν παιᾶνος ἐπινικίου Plut. — запеть пэан в честь победы).

Παιάν (-ᾶνος), эп. Παιήων (-ονος), атт. Παιών (-ῶνος) ὁ
1) Пэан (бог-целитель, после Гомера отождествлялся преимущественно с Аполлоном, реже с Асклепием и др.); ex. Παιήονος γενέθλη Hom. — сыны Пэана, т.е. врачи;
2) целитель, избавитель.


АГИЕЙ

В поисках более достоверного места зарождения культа и мифа Аполлона, если миновать не вполне достоверные в этом смысле Ликию, Карию и пограничные с ними области, мы наталкиваемся на хеттитов, от которых дошел один текст. Б.Грозный и за ним Нильссон склонны находить в нем указание на отдаленный прототип греческого Аполлона. В этом тексте среди прочих богов упоминается Апулунас, и Грозный сопоставляет его с вавилонским словом abullu, что значит «ворота». Хеттский Апулунас в таком случае оказался бы богом ворот в качестве охранителя города или дома — нечто вроде греческого Аполлона Агиея (ἀγυιεύς) — Уличного (Дорожного). Такова гипотеза, выводящая греческого Аполлона из хеттской мифологии, откуда он перешел и в Ассиро-Вавилонию.

Эпитет Аполлона — Агией (ἀγυιεύς), по мнению античных схолиастов и лексикографов, означает не что иное, как «столбовой».³ У схолиаста Аристофана читаем: «Они имели обычай водружать перед дверями колонны, суживающиеся кверху, называемые обелисками, в честь Аполлона Эгиея». Свида сообщает: «Уличный (ἀγυιεύς) — есть колонна, которая заканчивается кверху острием. Эти колонны ставят перед дверями. Одни говорят, что они специфичны для Аполлона, другие же — для Диониса, а третьи — для того и другого». Так же у Гесихия: «Агией (ἀγυιεύς) — поставленный у двери алтарь в виде колонны».⁴
_______________________________
[3] ἀγυιεύς (-έως) ὁ
1) покровитель дорог и улиц, хранитель путей (эпитет Аполлона) Eur., Dem.
2) алтарь или столб в честь Аполлона Soph., Arph.
ἀγυιαῖος предполож. хранимый Аполлоном (γῆ Soph.);
ἀγυιάτης (-ου) ὁ хранитель дорог (эпитет Аполлона) Eur.

[4] Здесь откровенно египетский след. Четырёхгранные обелиски, суживающиеся кверху, и заканчивающиеся острием — это хорошо известный фетиш египетского города Иуну. Столбы посвящались богу солнца Атуму. От названия колонн (егип. iwn), собственно и происходит название города (Ἰwnw, «город столбов»). Хотя, нужно понимать, что здесь имеет место игра слов iwn ~ wn, где wn — «солнечный свет». И именно в эллинизированном варианте Он (Ὄν) город Иуну упомянут в Библии. Поэтому неудивительно, что греки переименовали город Иуну в Гелиополис (Ἡλιούπολις) — «Город Солнца».

Павсаний тоже (I 44, 2) сообщает, что в Мегарах был камень в виде небольшой пирамиды, который почитался за Аполлона Каринейского. Особенно известно почитание колонны в связи с Аполлоном в Дельфах. Во время одного празднества в Дидимах водружали два обелиска, именно в честь Гекаты и Аполлона.⁵ Павсаний в своем знаменитом описании одного из древнейших святилищ Аполлона, именно в Амиклах, говорит (III 19, 2) о статуе Аполлона: «Если не считать того, что эта статуя имеет лицо, ступни ног и кисти рук, то все остальное подобно медной колонне». Здесь, следовательно, некоторый шаг вперед в сравнении с простой колонной. Мать Аполлона Лето также почиталась на Делосе в виде «бесформенного полена».
_______________________________
[5] Гекатой здесь, видимо, названа Артемида, сестра Аполлона. В некоторых городах (Афины, Эпидавр, остров Делос) к имени Артемида прибавляли эпитет Геката (Ἄρτεμις Ἑκάτα — Артемида, мечущая в цель). Собственно, эпитеты ἕκατος (далеко разящий), ἑκατᾱβόλος (далеко мечущий) — это эпитеты, мечущих стрелы, и Аполлона, и Артемиды.


ДЕРЕВЬЯ, ПОСВЯЩЕННЫЕ АПОЛЛОНУ

Общеизвестна и в античности особенно популярна связь Аполлона с лавром. Очень часто и на все лады говорили в Греции о лавре в связи с Аполлоном. Аполлона называли: δάφνιος, δαφναίος (лавровый), δαφνηφόρος (лавроносный), δαφνογηθής (лавролюбивый), δαφνόκομος (лавровласый). Говорили о рождении Аполлона под лавровым деревом. Обитал он тоже в храме из лаврового дерева. В Дельфах лавр находился перед входом в его храм, и лавровыми ветвями украшалось здание храма. В Дельфах же победителям на состязаниях давались лавровые венки (Paus. VIII 48, 2). О лавре на Делосе упоминает в своем гимне Аполлону Каллимах (II 1). Наиболее частая иконография Аполлона — с лавровым венком на голове. Наконец, был знаменит и миф о любви Аполлона к нимфе Дафне (δάφνη, «лавр»). Считалось, что лавровое дерево имеет очистительное свойство, из него делали амулеты. О прорицаниях, связанных с лавром, говорит Гомеровский гимн (И 215). Это постоянное связывание Аполлона с лавром, конечно, есть самое определенное свидетельство о чисто фетишистском прошлом мифа об Аполлоне.

Во многих античных текстах говорится о любви Аполлона к юноше Кипарису. В них образ Аполлона связывается с кипарисовым деревом. О магических действиях кипариса говорит Сервий в комментарии к «Энеиде» (III 64) вместе с изложением мифа о дружбе Кипариса с Аполлоном. На значение кипариса для Аполлона указывает и Овидий (Met. X 106). В Мессении была роща, богатая кипарисами, со статуями Аполлона Карнейского, Коры и Гермеса Бараноносца (Paus. IV 33, 4). Сам Аполлон носил также эпитет Дримос (Δρυμός) — Дубовый. Одна из возлюбленных Аполлона, родившая ему сына Амфиса, зовется Дриопа Дубовидная, а сын Аполлона и Диады — Дриопс (Δρύοψ).

Рядом с именем Аполлона упоминается и пальма. Одиссей в известном месте у Гомера (Од. VI 162) сравнивает Навсикаю с пальмой, которую он видел у храма Аполлона на Делосе. В Гомеровском гимне (I 117) Лето рождает своих детей, ухватившись руками за пальму. О делосской пальме упоминает Каллимах (Hymn. И 4). У Еврипида об этом говорит Креуса в «Ионе» (990), хор в «Гекубе» (458) и хор в «Ифигении в Тавриде» (1099). Лавр и пальма в мифе о рождении Аполлона и Артемиды — традиционный мотив. Овидий (Met. VI 335) говорит в этом случае о соединении оливкового дерева и пальмы. О пальмах около храма Артемиды в Авлиде читаем у Павсания (IX 19, 5). Из деревьев в мифологии и культе Аполлона имеет значение маслина, хотя это дерево связано преимущественно с образом Афины Паллады. В приведенном выше тексте Еврипида (Iphig. Т. 1099) речь идет не только о пальме, но и о маслине. У Катулла (XXIV 7) читаем: «Мать Лето родила тебя у маслины делосской».

Павсаний (VIII 23, 4) дает интересное перечисление древних деревьев, среди которых — и делосская маслина: «самой древней из них является ива, которая растет в храме Геры на Самосе, за ней идет додонский дуб, затем оливковое дерево на (афинском) Акрополе и оливковое дерево у делосцев». Говорится и о кизиловом дереве в связи с именем Аполлона.

Наконец, мы встречаемся с мифом о любви Аполлона к Гиацинту, или Иакинфу (Ὑάκινθος); здесь перед нами хтоническое и фетишистское прошлое мифологии. Полибий (VIII 30, 2) говорит о возжигании огня на одной могиле в Таренте, которая именуется то Гиацинтовой, то Аполлоновой. Другими словами, была некоторая ступень мифа, когда Аполлон и Гиацинт представляли собой одно и то же. Почиталась смерть Гиацинта: его могила была чтимой в Спарте и Таренте. Имеются сведения об Артемиде Иакинтотрофос — Иакинфопитательнице на Книде. Следовательно, почиталось и рождение Гиацинта. По общим законам мифологической абстракции фетишистское представление о цветке развилось до антропоморфного представления о боге или демоне Гиацинте, которому издавна в Спарте был посвящен праздник Гиакинфии. Явившийся сюда позднее Аполлон оттеснил Гиацинта и низвел его до степени героя, а сам овладел его Гиакинфиями, сохранившими прежнее название.

Этот архаический и хтонический Аполлон, несомненно, реализовал собой ту же идею вечного возвращения жизни и смерти, которая еще более хтонически была выражена в самом Гиацинте. Отсюда с Гиацинтом связываются человеческие жертвы, характерные для архаических представлений о круговороте жизни и смерти. Некоторым намеком на них является сообщение Аполлодора (III 15, 8, 3-4) о принесении в жертву дочерей Гиацинта — Антеиды, Аглеиды, Литайи и Орфайи во время голода и чумы в Афинах. Интересно, что приносимые в жертву дочери Эрехтея тоже в источниках именуются Иакинфидами; об этом читаем у историка Фанодема (FHG I, р. 366, frg. 3), причем эти дочери Эрехтея почитались вместе с Дионисом, как об этом отчетливо говорит историк Филохор (FHG I, р. 389, frg. 31). Таким образом, от Гиацинта тянется некоторая нить к Дионису, что и понятно ввиду существенности для Диониса идеи трагической смены жизни и смерти.

Первый день праздника Гиакинфий был траурным днем, а на второй и третий день из трех дней праздника распевались пеаны и было обильное угощение. Что имя «Гиацинт» — негреческого происхождения, об этом свидетельствует суффикс этого имени. Что на Гиакинфиях перед жертвой Аполлону приносилась жертва Гиацинту и что связь между аполлоновскими Гиакинфиями и древним Гиацинтом — самая непосредственная, об этом читаем у Павсания (Paus. III 19, 3). Важность этой архаической фигуры для последующих времен следует из того, что месяц Иакинфий мы находим не только в Спарте, но и на Родосе, Косе, Фере, Книде, Крите и в других местах. В героическую эпоху Гиацинт — сын Амикла (основателя спартанского города Амиклы, где был его главный культ) и Диомеды, дочери Лапифа, или музы Клио и Пиера.

Наконец, в науке ставился вопрос и о том, какой именно цветок имели в виду греки, когда они говорили о гиацинте. Дошедшие до нас античные описания плохо вяжутся с нашим представлением о гиацинте. По-видимому, греки имели в виду цветок, который теперь называется ирисом.

В историческом отношении в мифологии Аполлона чрезвычайно важен мотив плюща, указывающий на переплетение с мифологией и культом Диониса. У Эсхила (frg. 341) находим слова: «Плющевой Аполлон, Бакхий, прорицатель». В орфическом гимне Аполлон называется «Плющекудрый» (Orphica, р. 288). Об этом объединении Аполлона с Дионисом свидетельствует Дельфийский оракул.

Тексты говорят также об Аполлоне и тамариске. У Никандра (Ther. 613) читаем: «Аполлон Коропейский посредством тамариска установил гадания и священный обычай». Здесь имеется в виду мантическое значение тамариска в культе Аполлона из Коропы.


ЖИВОТНЫЕ, СВЯЗАННЫЕ С АПОЛЛОНОМ

В первую очередь, представление об Аполлоне связано с вороном. По Каллимаху (Hymn. II 65-68), Аполлон в виде ворона указывает, где нужно основать город. По Овидию (Met. V 329), в том же виде Аполлон прячется от Тифона. Рассказывая о превращении богов в разных животных во время их борьбы с Тифоном, Ватиканские мифографы (I 86, 35) тоже говорят о превращении Аполлона в ворона (хотя Гигин, Astr. II 28, говорит в данном случае о превращении Аполлона в журавля, а Антонин Либерал — о превращении его в ястреба).

По схолиасту к Аристофану (Nub. 133), беотийцы однажды запрашивали Аполлона, где им поселиться, и получили от него ответ, что они поселятся там, где увидят белого ворона. Этого ворона они и увидели в Фессалии у Пагасейского залива. Со слов Каллисфена Страбон (XVII 1, 43) рассказывает, что однажды Александра Македонского, заблудившегося в пустыне, тоже спасли два ворона. У Павсания (IX 38, 3) читаем, что ворона, согласно указанию пифии, дала знать орхоменцам, где находятся кости Гесиода, которые нужно было перенести в Орхомен для прекращения там моровой язвы. По Геродоту (IV 15), пророк Аполлона Аристей, прибывший в Метапонт для учреждения культа Аполлона, сначала был вороном и в этом виде сопровождал Аполлона. Афина у Гомера (Од. XIII 408) рекомендует Одиссею идти к Евмею, пасущему свиней около утеса Ворона у источника Аретузы. Следовательно, культ ворона был и на Итаке, хотя здесь и не указана связь его с Аполлоном. На Лесбосе был храм Аполлона с воронами.

Аполлон называется и «ястребоподобным» (Ил. XV 237). В качестве вещей птицы ястреб с растерзываемой им голубкой пролетает справа от Телемаха (Од. XV 525-528), причем он здесь прямо объявляется быстрым вестником Аполлона.

В виде коршунов Аполлон и Афина усаживаются на дубе для наблюдения за поединком Аякса и Гектора (Ил. VII 58-60).
_
1. Тарент, Калабрия. Четверть статера (AV 12mm, 2.15g), ок. 280 до н.э. Av: голова Аполлона в лавровом венке. Rv: орел с расправленными крыльями; TAPANTINΩN
2. Дельфы, Фокида, Дельфийский союз (Амфиктиония). Статер (AR 23mm, 12.27g), 336-334 до н.э. Av: голова Деметры в венке из колосьев, покрытая полосом. Rv: Аполлон сидит на омфале, держит лавровый скипетр с листьями; локтем опирается на лиру; слева — треножник; ΑΜΦΙΚΤΙΟΝΩΝ


3. Домициан (81-96). Рим. Семис (Æ 5.17g), ок. 90/1г. Av: бюст Аполлона в лавровом венке и с лавровой ветвью; IMP DOMIT AVG GERM COS XV. Rv: ворон, сидящий на лавровой ветке; S C
4. Александрия, Троада. Тетрадрахма (AR 34mm, 16.85g), ок. 128 до н.э. Av: голова Аполлона в лавровом венке; Rv: Аполлон Сминтейский (из троадского города Сминта, греч. Σμίνθη), держит патеру в правой руке, лук и стрелу — в левой, за плечом — колчан; POΓ (CY 173 = 128 до н.э.) AΠOΛΛONOΣ ΣMIΘEΩΣ / AΛEΞANΔPEΩN AΠOΛΛΩNIΔOY

…Аполлон забросил кифару,
Сам крылатый, стрелы пернатые с луком оставил,
Взмыл он лебедем в небо.
(Нонн. Деяния Диониса II, 218)

В Гомеровском гимне (XXI 1 и сл.) в связи с Аполлоном говорится о лебеде:

Феб! Воспевает и лебедь тебя под плескание крыльев,
С водоворотов Пенейских взлетая на берег высокий.

О лебеде и Аполлоновом храме говорит Еврипид в «Ионе» (167-174). Пение лебедя, «любимца муз», упоминается в «Ифигении в Тавриде» (1103-1105). О прекрасном пении лебедя на Делосе говорит Каллимах (Hymn. II 5, IV 249):

«В это время лебеди, голосистые певцы бога, покинувши меонийский [индийский] Пактол облетели Делос кругом семь раз. Эти самые певучие из птиц воспели роды [Лето]. На этом основании отрок натянул впоследствии столько же струн на лиру, сколько раз эти лебеди воспели муки его рождения. Они еще не воспели в восьмой раз, как родился Аполлон».

По Корнуту, Аполлону посвящен лебедь потому, что это самая музыкальная и в то же время самая белая из птиц. О пении гиперборейских лебедей читаем у Элиана. По схолиасту к Аполлонию Родосскому (II 498), историки Ферекид и Ариет рассказывали, что Аполлон увез свою возлюбленную Кирену с Пелиона на золотой колеснице, запряженной лебедями. На одной картине у Филострата Аполлон обещает Иакинфу среди всех прочих своих благ «дать ему возможность на лебедях объехать те страны, где чтут Аполлона и что милы ему самому».

Антонин Либерал рассказывает о Кикне, страстном охотнике (сыне Аполлона и Тирии, дочери Амфинома, жившем между Плевроном и Калидоном), что тот бросился в озеро из-за неподчинения ему его любимца богатыря Филия. По воле Аполлона Кикн вместе со своей матерью делается озерной птицей, а озеро получает название Лебединого.

5. Кизик, Мизия. Статер (EL 20mm, 16.11g), ок. 550-450 до н.э. Av: крылатая антропоморфная фигура Аполлона с головой дельфина, в руке держит тунца. Rv: квадратное поле, разделенное на четыре части.
6. Клазомены (Κλαζομεναί), Иония. Драхма (AR 16mm, 4.04g), ок. 386-301 до н.э. Магистрат Мандронакс. Av: голова Аполлона в лавровом венке; Rv: лебедь с расправленными крыльями; KΛA / MANΔΡΩNA[Ξ]

Из морских животных в мифах фигурирует дельфин. Существовали даже прозвище Аполлона — Дельфиний (Δελφίνιος) и аттический праздник в честь Аполлона — Дельфинии (Δελφίνια). Культ Аполлона Дельфиния был в Кноссе на Крите, на Эгине, Фере, Хиосе, в Милете и был вообще распространен в ионийском мире. Страбон (IV 1, 4), рассказывая о святилище Аполлона Дельфиния и Артемиды Эфесской в Массилии, говорит, что святилище этого Аполлона «составляло общую святыню ионян». Дельфиний, возможно, был сначала самостоятельным демоном. На Эгине был месяц Дельфиний и праздник Дельфиний.

Ящерица, реже лягушка и жаба встречаются в мифологии Аполлона, несомненно, в связи с их хтоническим и мантическим значением. Образ Аполлона Савроктона, убийцы ящерицы, свидетельствует о той борьбе героизма с хтонизмом, которую мы находим в мифах об убиении Аполлоном Пифона, Гигантов, Киклопов и пр. Аполлон выступает как убийца дракона Пифона; но ему же посвящены змеи в Эпире, например, где они считались порождением Пифона. Упоминается в мифах и черепаха, в которую Аполлон превратился, чтобы вступить в брак с Дриопой.

Известен Аполлон и как истребитель саранчи, отсюда эпитет «Парнопий». Павсаний (I 24, 8) говорит о медной статуе Аполлона Парнопия на афинском Акрополе (работы Фидия), прибавляя к этому свои рассуждения о том, каким путем вообще может уничтожаться саранча. Страбон (XIII, I 64) сообщает о месяце Парнопии и соответствующих жертвах у азиатских эолийцев.

Любопытно фигурирование в мифологии Аполлона мышей. Эпитет Аполлона Σμινθεύς (мышиный)⁶ упоминается уже у Гомера в самом начале «Илиады» (I 39).
_______________________________
[6] Σμινθεύς (-έως) ὁ сминтеец, эпитет Аполлона — от троадского города Σμίνθη или Σμίνθος; по другой версии, от σμίνθος «мышь», потому что Аполлон слыл истребителем полевых мышей, или потому что мышь считалась символом прорицания; Hom.

Самое интересное, что бросается здесь в глаза, — это типичное для хтонизма соединение целительных и губительных функций в одном образе. По схолиасту к Ил. I 39, Аполлон напускает мышей на поле своего жреца, чтобы наказать этого последнего. Аполлон уничтожает мышей (как на это указывает Apoll., делая здесь Диониса спутником Аполлона). Но мыши мыслились также и полезными, так что, по Элиану (De nat. an. XII 5), жители города Гамаксита в Троаде содержали мышей в храме Аполлона и кормили их на государственный счет. Смесь хтонической мантики мышей и их губительных функций мы находим в следующем рассказе Страбона (XIII 1, 48):

«В этой Хрисе есть храм Аполлона Сминфея; и символ, именно мышь, находится под ногой статуи. Это произведение Скопаса-паросца. К этому месту приурочивают историю или сказку о мышах. Пришедшие сюда с Крита тевкры, о которых впервые сообщил Каллин, элегический поэт, имевший много последователей, — эти тевкры получили от оракула повеление там остановиться на жительство, где нападут на них сыны земли. Рассказывают, что это случилось в окрестностях Гамаксита, потому что огромное количество полевых мышей выползло там ночью и перегрызло всю кожу на оружии и сосудах. Там-то они остановились».

Аполлон либо мыслится очень близким к мышам, т.е. когда-то сам был мышью, либо противостоит им и воспринимается как их уничтожитель. Здесь обычное переплетение хтонических и героических мотивов, когда демон сначала сам хтоничен, а потом сам же уничтожает в себе эту хтоничность.

Заметим также, что культ Аполлона Сминфея был вообще довольно распространен по берегам Малой Азии, в Центральной Греции и на Западе. Он известен в Троаде, на Лесбосе, Косе, Родосе. Месяц с таким названием известен на Родосе, Хиосе, в Магнезии, Антиохии. Надписи говорят о состязаниях, известных под тем же названием в северо-западной части Малой Азии (в Линде они связаны с Дионисом).


АПОЛЛОН КАРНЕЙСКИЙ

В разных местах Греции с бараном был увязан Гермес, в Лаконии же — сначала Карн (Κάρνος), а потом, в связи с распространением здесь Аполлона, и сам Аполлон, получивший наименование Аполлона Карнейского (Καρνεῖος).⁷ Карн — демон плодородия, имеющий отношение и к скоту, и к земледелию (к жатве). Наименование «Аполлон Карнейский» ясно указывает на близость такого Аполлона к земледельческой и скотоводческой мифологии. То, что Карн был сначала фигурой, независимой от Аполлона, явствует из того факта, что его имя употреблялось отдельно, вне какой-либо связи с Аполлоном (хотя бы в надписях). То, что это общедорийский демон,⁸ видно из Фукидида (V 54), который говорит о месяце Карнее, «праздничном для дорян», а также из Павсания (III 13, 4), утверждающего, что «почитание Аполлона Карнейского установлено у всех дорян».
_______________________________
[7] Καρνεῖος, дор. Καρνήϊος ὁ
1) Карнейский (эпитет Аполлона у дорических племен Пелопоннесса) Pind., Polyb.
2) Карней (лакедемонский месяц, соотв. атт. Μεταγειτνιών, т.е. августу-сентябрю, в течение которого совершались девятидневные празднества в честь Аполлона Карнейского) Thuc., Eur., Plut.
[8] δαίμων (-ονος) ὁ и ἡ
1) бог, богиня; ex. σὺν δαίμονι Hom. — с божьей помощью; πρὸς δαίμονα Hom. — против божьей воли;
2) божество (преимущ. низшего порядка) — дух, гений, демон;
3) божеское определение, роковая случайность; (тж. δαίμονος τύχη Pind., τύχη δαιμόνων Eur., δ. καὴ τύχη Aeschin., Dem. и τύχη καὴ δαίμονες Plat.);
4) злой рок, несчастье; ex. πλέν τοῦ δαίμονος Soph. — несмотря на это несчастье;
5) душа умершего.

Самое слово κάρνος Гесихий переводит как «скот, баран». Павсаний в приведенном только что месте дает много разных сведений об Аполлоне Карнейском, большей частью уже в его позднейшем виде. Оказывается, что в Акарнании был некий пророк Аполлона Карн (из Акарнании). Когда его убили доряне, то все дорийское войско постиг гнев Аполлона, а убийца Карна удалился в изгнание. С этого времени будто бы началось у дорян умилостивление Карна. Однако подобная интерпретация Карна явно отличается поздним характером и оперирует уже с антропоморфическими и героизированными демонами. Сам же Павсаний развивает в дальнейшем другую теорию:

«Для лакедемонян не этот Аполлон Карнейский является «Домашним», а то божество, которое, когда его ахеяне занимали Спарту, было почитаемо в доме прорицателя Крия. У Праксиллы в ее поэмах есть указание, что Карней является сыном Европы и Зевса и что его воспитали Аполлон и Латона. Но о нем есть и другое сказание: для постройки деревянного коня эллины срубили росшие на горе Иде, около Трои, в священной роще Аполлона, кизиловые деревья, [кранеи]; узнав, что бог гневается за это на них, они жертвами умилостивляют Аполлона и дают ему наименование Карнея, по названию этих деревьев, «карней», переставив эту букву «р», что, может быть, было особенностью их древнего языка». (Павсаний III 13, 4-5)

В этом сообщении Павсания ценны следующие три мотива. По одному варианту, Карн живет в доме Крия (κριός, «баран»). По другому — он сын Зевса и Европы, причем известно, что Зевс сочетался с Европой в виде быка, и вообще этот миф весьма архаичен. Заметим, что, и по Гесихию, Карней называется, «может быть, по Карну, от Зевса и Европы». По третьему варианту, имя «Карней» происходит от тех кизилей, которые греки срубили под Троей.

7. Метапонт, Лукания. Статер (AR 20mm, 7.45g), 430-410 до н.э. Av: рогатая голова Аполлона Карнея (Κάρνειος); Rv: колос; META
8. Митилини, Лесбос. Гекта (EL 10mm, 2.53g), ок. 377-326 до н.э. Av: рогатая голова Аполлона Карнея; Rv: орёл в квадратном поле.

Культ Аполлона Карнейского был распространен в различных местностях Пелопоннеса (Аргос, Лаконика, Мессения, Аркадия), в Фивах, в Линде на Родосе, на Крите и во многих других местах. В Аргосе жрица Аполлона прорицала под воздействием вкушения бараньей крови.

В связи с Аполлоном и Артемидой упоминаются и лани. Еврипид (А1с. 583-586), рисуя благоденствие царя Адмета в период пребывания у него Аполлона, указывает, между прочим, и на то, что лани внимали музыке Аполлона. Страбон (XIV 6, 3) приводит начало элегии некоего автора о прибытии ланей к Аполлону на Кипр:

Феба священные лани, чрез шумные волны пробившись,
Быстро пришли мы, дабы гибельных стрел избежать.
Чудо великое людям: как вдаль без дорог по потоку
Быстро весенний зефир нас перенес на крыле.

АПОЛЛОН ЛИКЕЙСКИЙ

Особенно важное значение в культе Аполлона имеет волк. Об этом читаем у Гесихия, и притом с характерно выраженным совмещением противоположностей. Именно, эпитетом Λυκοκτόνος (убивающий волков) у него зовётся Аполлон. С другой стороны, тут же, строкой ниже, читаем: «Волк посвящен Аполлону». Особенным почитанием волка отличались Дельфы, где имелось специальное медное изображение волка. Об этом существовала местная легенда, изложенная у Павсания (X 11, 7):

«Некогда один вор похитил драгоценности из храма Аполлона и убежал с ними в лес, где был умерщвлен волком; этот же волк много раз подходил к городу и выл, вследствие чего служители дельфийского храма отправились вслед за волком в лес и нашли украденные драгоценности; в память этого и был сооружен медный волк».

Аристотель (Hist. anim. VI 35) говорит, что «Лето пришла из страны гиперборейцев на Делос в образе волчицы ввиду страха перед Герой»; здесь тот же мотив.

О преследовании Аполлоном волков свидетельствует Софокл, у которого в «Электре» Талфибий, указывая на город Аргос, говорит Оресту: «Вот Ликейская площадь бога-волкоубийцы». Схолиаст к этому месту и Гесихий во втором из только что приведенных мест прямо говорят здесь об Аполлоне. Об Аполлоне, преследующем волков, находим у Павсания (II 9, 7):

«Некогда сикионяне очень страдали от нашествия волков на их стада. Аполлон велел накормить этих волков корой одного дерева в соединении с мясом; в память гибели волков от этой еды сикионяне и построили храм Аполлона Ликейского [в Сикионе]».

Таким образом, Аполлон является здесь убийцей волков, в то время как в Дельфах волк, наоборот, защитник его храма. У Павсания (II 19, 3) рассказывается: «Самой большой достопримечательностью у аргосцев в городе является храм Аполлона Ликейского (хранителя от волков)». И далее следует у Павсания длинный рассказ, который сводится к тому, что во время прибытия Даная в Аргос и столкновения его с тамошним царем насланный Аполлоном волк загрыз быка, вожака стада. Это обстоятельство было истолковано народом в смысле указания на необходимость передачи власти Данаю. Наконец, в честь этого Данай построил здесь храм Аполлону Ликейскому.

В отношении фигурирования волка в мифологии Аполлона можно наметить такую последовательность. Аполлон прежде всего сам делается волком или в него превращается, например при бракосочетании с Киреной, во время избиения тельхинов, или в этом виде приходит на защиту (как в тексте из «Семи» Эсхила). С одной стороны, Аполлон не враждебен волкам; об этом свидетельствует миф, рассказывающий, что после убиения Пифона волк первый принес лавр Аполлону. Но, являясь пастушеским богом, Аполлон убивает волков, защищая стада.

В Афинах знаменитый Лицей тоже ведет к мифологии Аполлона-волка, потому что λύκειος и означает не что иное, как «волчий». Павсаний (I 19, 4) пишет: «Ликей (Λύκειος) получил свое название от Лика, сына Пандиона, но и в древние времена, как и при мне, он считался храмом Аполлона, и здесь бог искони назывался Ликейским». Также Гимнасий у афинян назывался Ликейским (Suid. Laceion). О тамошних состязаниях читаем, например, у Ксенофонта (Hipp. Ill 6). У Эсхила (Sept. 131) хор обращается к Аполлону Ликейскому за военной помощью. Наконец, есть указания и на многие другие города и острова, где почитался Аполлон Ликейский. Таковы Мегара, Сикион, Эпидавр, Делос, Лесбос, Парос и др.

Само прозвище Ликейский имело множество разного рода толкований и в античности, и в Новое время. Пиндар (Pyth. I 39) величает Аполлона по его местам, указывая на Ликию, Делос и др., причем возможно, что и Ликия — производное либо от слова «волк», либо от слова «ликейский» (имея в виду Аполлона). Народная этимология связывает этот эпитет с корнем, указывающим на «солнечный свет».⁹ Зооморфическое толкование астрономии и метеорологии — обычное явление в античных мифах. Вернее же всего, здесь перед нами типичное нерасчлененно-синтетическое мышление, которое еще не дошло до четкого разграничения метеорологических, зооморфических и родоплеменных фактов и явлений. К этим временам матриархата восходят и многие другие элементы мифологии Аполлона. В греческой литературе многочисленны упоминания об Аполлоне Ликейском: у Алкмана (frg. 29, 30 Diehl), Эсхила (Agam. 1257, Suppl. 686), Софокла (О. С. 919, Е1. 655, 1379), Еврипида, Аристофана, Каллимаха. Встречаются и рационалистические объяснения эпитета «ликейский», вроде Клеанфа у Макробия (Sat. I 17, 36): «подобно тому, как волки похищают скот, так сам он похищает влагу своими лучами»…
_______________________________
[9] λευκός — светлый, яркий, ясный, сияющий; ex: (ἠέλιος Hom.; φάος Soph.; αἰθήρ Eur.);
λύκος (ῠ) ὁ волк (ἡ λ. волчица).

В заключение, ещё несколько слов об этимологии этого важнейшего эпитета Аполлона. Думать, что он просто указывает на страну Ликию (как это думал, например, Виламовиц), невозможно, так как «ликейский» было бы по-гречески не Λύκειος, но Λύκιος.¹⁰ С другой стороны, можно с полной достоверностью утверждать, что оба значения эпитета «ликейский» чрезвычайно рано перепутались в сознании народа, так что возникшая здесь народная этимология оказалась почти неустранимой. Отсюда — и разнообразие античных этимологий этого эпитета, перечисленных у Serv. Verg. Аеп. IV 377. Указание на Ликию кроме приведенных выше текстов из Пиндара и Еврипида содержится в гомеровском (Ил. IV 101, 119) λυκηγενής — «рожденный в Ликии».
_______________________________
[10] Λύκειος ὁ Ликейский, т.е. «волчий» (эпитет Аполлона) Aesch.; ex: τοῦ λυκοκτόνου θεοῦ ἀγορὰ Λύκειος Soph. — Ликейская площадь (в Аргосе), посвященная истребляющему волков богу, т.е. Аполлону;
Λύκιος ὁ Ликийский (эпитет Аполлона по ряду его храмов в Ликии, преимущ. в Патаре) Pind.

Все эти античные этимологии расчленяют в рассматриваемом эпитете то, что едва ли расчленимо в нем для периода архаики и содержится в нем вполне слитно и нераздельно. Даже наиболее надежная этимология «волк» в данном случае не абсолютна: Нильссон замечает, что ни одно имя греческого божества не образовано от корня названия того или иного животного. Наиболее очевидное значение гомеровского λυκηγενής — «рожденный в Ликии» — Фарнелл понимает как «рожденный волчицей», что Нильссоном тоже отвергается. Ясно, что здесь также насильственно расчленяется то, что для стародавних времен неразличимо. Например, «Лето, родившая Аполлона и Артемиду в Ликии, дала такое название этой стране именно ради помогавших ей волков».


А.Ф. Лосев. «Мифология греков и римлян»
_______________________________

Вячеслав Иванов
ЭПОС ГОМЕРА


1. ГОМЕР И ЭЛЛИНСТВО

Каждый народ древней и самобытной образованности имеет стародавнее, из глуби веков идущее, но долго не отверделое и не устойчивое, видоизменяемое и умножаемое поэтическое предание, которое мало-по-малу он научается оберегать от дальнейших перемен, как неприкосновенное наследие первоначальных откровений, ниспосланных людям богами. Так приобретает народ священные тексты, изучение коих воспитывает поколения и дает первые поводы к развитию науки о слове и искусства словесного, истории, религиозного вероучения и философского умозрения.

Таково было и значение Гомеровых поэм в Греции. Они знаменовали, для всего раздробленного на многие политические тела эллинского мира, общенародную связь, сознание и овеществление которой было насущной нуждой нации, не объединенной союзом государственным; почему издавна отдельные города, законодательным путем, вводят публичное провозглашение отрывков из Гомера декламаторами-рапсодами в обязательный круг праздничного обряда и с VI века запасаются, для хранения в государственных архивах, удостоверенными списками Илиады и Одиссеи. На Гомере, из рода в род, учились эллины с малолетства — и дома, и в школе, и на площади — тому, что такое эллинство, как высокий строй старинной речи и ее «священный» лад, исконный нрав и заветный обычай, знание об отеческих богах и память о родных героях. Из Гомера, стихи которого в течение долгих веков заучивались наизусть, пристально исследовались, разносторонне истолковывались, — развили эллины и свою поэзию (позднейший эпос, хоровую лирику, наконец — трагедию), и грамматику родного языка, и первые начала этики, поэтики, диалектики, риторики, и свою священную историю, и пластические идеалы изобразительного искусства (так, в V веке знаменитые строки первой песни Илиады (с. 528-530), определили художественный замысел Фидия при создании олимпийской статуи Зевса и навсегда установили иконографический тип вседержителя, отца богов и людей), — пока наступила, наконец, пора критической мысли и на том же старом Гомере ученое остроумие и эстетическая взыскательность впервые испытали свои силы и изощрились до полной независимости от освященного веками предания. Тогда слепой старец, вдохновляемый божественными Музами, превратился в одного из образцовых, «канонических», или «классических», поэтов, в простодушного, «доброго» Гомера, в художника под стать другим авторам книжной словесности, искусного необычайно, хотя во многом еще не совершенного, одаренного несравненной силой гения, но вовсе не непогрешимого и подчас оскорбляющего изысканный вкус.

Уже древняя филология наметила этот путь сопоставлений Гомера с творцами искусственного эпоса, — путь, по которому пошла и новая европейская мысль с XIV века, co времен Петрарки и Боккаччо, когда Гомер, известный средневековью лишь понаслышке, как старший, великий брат вещего пророка и волшебника Вергилия на поэтическом Парнасе, предстал в более осязательных очертаниях, вследствие первого ознакомления с eгo поэмами, отчасти уже в подлиннике, по старинным спискам, разбираемым с помощью заезжих ученых греков, а потом — и по первопечатным книгам; ибо в 1488г., во Флоренции, просветительная деятельность византийских эмигрантов-гуманистов, уже второго поколения, увенчалась, между прочим, и первым изданием Гомеровых поэм, под редакцией грека Димитрия Халкокондилы.

Только представление об органическом характере культурно-исторического процесса, забрезжившее впервые y Джамбаттиста Вико (Giovan Battista Vico) в конце XVII столетия, и, в частности, об органическом росте народной поэзии, развитое в XVIII веке Гердером, заставило положить резкую грань между эпосом искусственным (каковы, напр., поэмы Вергилия, Данте, Ариоста, Тассо, Камоэнса) и народным эпосом, y греков — эпосом Гомера.


2. ГОМЕРОВСКИЙ ВОПРОС

Фридрих Август Вольф (Prolegomena ad Homerum, 1795), идя по следам нескольких предшественников (из коих особенная заслуга принадлежит, вместе с Вико, писателю XVII века, аббату д'Обиньи), с энергией провозгласил мнение о невозможности предположить планомерное эпическое творчество в столь раннюю эпоху, как эпоха создания гомеровских поэм, еще не знавшая письменности, и о необходимости рассматривать их как свод разнородных былинных сказов, собранный и приведенный в более или менее стройный порядок только в VI в. до н.э., ученой комиссией правщиков, по распоряжению афинского тирана Писистрата.

Это учение произвело необычайный переполох во всем образованном мире и нашло как восторженных приверженцев, так и горячих противников. Шиллер с досадой недоумевал, как может такой великий поэт, как Гете, благосклонно относиться к этому учению, проглядевшему живой лик Гомера поэта; впрочем, Гете мало-по-малу вернулся к вере в историческую реальность Гомера. Начался знаменитый «гомеровский вопрос»; и ближайшей (1837г.) стадией в развитии намеченного Вольфом воззрения на Гомера, как на легендарный образ, под чьей личиной скрывается множество разноликих певцов, была теория Лахмана о распадении Илиады, при внимательном изучении, на ряд необширных по объему песен-былин, или баллад, которые этот ученый более или менее произвольно пытался выделить из связи целого и разграничить.

С конца XVIII века воспреобладало представление о Гомере, как простом символе народного певца-сказителя, и о древнем эпосе вообще как о творчестве безыменном, безличном, безыскусственном, органически-всенародном. Этот взгляд держался на двух предпосылках, которые были двумя преувеличениями: древность гомеровского мира была признаваема древностью первобытной, и eгo культура более цельной и одностихийной, менее расчлененной и разносоставной, чем какой она оказалась при позднейшем историческом изучении. Это была отвлеченная идеология, лелеявшая идеал «эпохи органической», золотой, младенческой поры наивного и почти бессознательного эпоса, который, как писал философ Шеллинг, отвечает «такому общему состоянию, где нет противоречия между личной свободой и естественным ходом вещей, где все человеческие отношения входят в одну колею исторического процесса». Впечатление от первого знакомства с народным эпосом других стран, в особенности с сербскими эпическими песнями, исполнителями которых являются слепые певцы с гуслями или бандурой, так живо напоминающие традиционного слепого Гомера с eгo «кифарой» или «формингой» (небольшой, примитивной лирой), соблазняло усматривать и в гомеровском творчестве беспримесное выражение патриархально-эллинского, простодушно-ясного воззрения на мир, непосредственное проявление племенного поэтического гения, создание народной стихии, еще не выделившей из себя ни своеобразно творящей личности, ни даже культурно обособленной группы.

Но все же филологам-книжникам, свободным от таких общих предпосылок, занятым прежде всего не установлением широких перспектив, а точным расследованием подлежащего изучению словесного памятника, было ясно, что перед ними не бесформенное нагромождение сказов и былей, а строго продуманное эпическое единство, являющее несомненные следы сознательной и искусной обработки. Убеждение, что гомеровские поэмы представляют собой художественное целое, что они суть творение законченное, ложится в основу консервативного направления в спорах о Гомере. Eгo защитники, подобно античным ученым александрийского периода, хотели бы ограничиться обнаружением и устранением отдельных поздних вставок, исказивших местами Гомеров подлинник. Так, Нитч (G.W. Nitzsch, выступивший впервые со своей защитой традиции в тридцатых годах прошлого века) считает Гомера истинным автором обеих приписанных ему великих поэм, из коих подлежат исключению лишь по особенным в каждом отдельном случае причинам заподозренные частности; работа Гомера состояла в художественном слиянии и восполнении всего дошедшего до него эпического материала более ранней поры; широко и свободно пользуясь былинным преданием, он отчасти компилировал eгo, отчасти самостоятельно видоизменял и обогащал.

Уже Г.Герман, родоначальник новейшей филологии, наметил (в 1831г.) третью точку зрения: сложная и многообъемлющая эпопея могла разрастись из первоначально простого эпического зерна. Задачей исследования становилось поэтому — раскрытие в Илиаде первой Илиады, в Одиссее — исконной Одиссеи. Вместе с тем, необходимо было выяснить, как развивалось это ядро, какие последовательные отложения оставляли на нем, как бы слоями, новые эпохи, как приведены были в связь с коренным составом иные повествования, прежде ему чуждые.

На этой принципиальной основе зиждется истолкование роста Илиады из сравнительно небольшой поэмы «о гневе Ахилла», или «Ахиллеиды», данное англичанином Гротом в eгo классической «Истории Греции» (1846г.). Попытка Грота оказалась чрезвычайно плодотворной; компромисс, им предложенный, — согласиться на допущении, что Гомер, автор Ахиллеиды, сам же расширил ее до размеров Илиады, — удовлетворить, конечно, никого не мог; но дело шло не столько о творце, сколько о сотворении гомеровского эпоса, о eгo возникновении и eгo превращениях, о чистых линиях первоначального зодческого плана в загроможденном пристройками и перестройками колоссальном здании. Исследователи принялись за поиски «пра-Илиады»; всевозможные критерии были применяемы для различения более древних от более поздних элементов в наличном составе эпопеи. Б.Низе (в книге «о развитии гомеровской поэзии», 1882) свел гомеровский вопрос к проблеме преемственного цехового творчества певцов, которое показал существенно различным от творчества народного. А. Фикк (1881г. и позднее) отважился снять с Гомера eгo ионийский наряд и поэмы, записанные на ионийском диалекте, объявить распространенными пересказами исконных Илиады и Одиссеи, сложенных эолийцами по-эолийски. К.Роберт («Studien zur Ilias», 1901) своеобразно использовал новейшие данные археологии для определения относительной древности составных частей Илиады по типу оружия, в них упоминаемого, исходя из противоположности между старо-микенскими памятниками воинского быта и остатками более поздней культуры; не без некоторого самообольщения стройностью добытых этим методом результатов, Роберт старался доказать, что археологические признаки древности подтверждаются преобладанием эолийских элементов в языке, — что дает ему возможность восстановить основную «песнь об Ахилле»; и нельзя отрицать, что эта eгo гипотетическая реставрация, будучи сжатым извлечением из Илиады, переложенным на эолийский говор, производит неожиданное, цельное и яркое впечатление своей простотой, лирическим тоном былины и сосредоточенной трагической энергией. Многие ученые, однако, не убежденные ни одной из ряда попыток критического остроумия разрешить «гомеровский вопрос», остались при том мнении, что последний вообще неразрешим и что, помимо частных результатов, вся работа над ним не привела ни к какому общему выводу, достойному стать на место античного предания о Гомере, творце Илиады и Одиссеи.

Что касается Одиссеи, представлявшей менее поводов к заподозрению ее цельного состава и художественного единства, чем Илиада, — она сделалась предметом глубокого критического изучения лишь полвека тому назад, когда А.Кирхгоф («Гомеровская Одиссея», 1859), занявшись разоблачением в ней «пра-Одиссеи», пришел к выводу о ее возникновении из древнейшей спайки двух по существу различных исконных сказов, подвергшихся дальнейшему последовательному расширению, с привнесением новых, первоначально чуждых ее кругу, эпических элементов. На почве разысканий Кирхгофа возникли посвященные Одиссее «Гомеровские исследования» Виламовица-Меллендорффа (1884). Обзор гомеровского вопроса, каким он представляется в наши дни, и разностороннюю критику всех высказанных по этому вопросу мнений читатель найдет во 2-м издании книги П.Кауэра «Основные вопросы гомеровской критики».

В общем, можно сказать, что идущая от Германа теория расширений заняла прочное место в истории гомеровского вопроса, и доныне открытого, хотя и нельзя утверждать, что усилиям ученых удалось с полной достоверностью и точной определенностью установить относительную давность всех составных частей гомеровского эпоса в отдельности и представить несомненную картину образования наличных поэм из их древних и простых первообразов.


Вячеслав Иванович Иванов
_______________________________

Б. Беренс
ОРФЕЙ: ОБЕТОВАНИЕ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ


При знакомстве с античными источниками, относящимися к герою настоящей статьи, может возникнуть впечатление, что речь фактически идет о двух параллельных образах — Орфея собственно мифа и Орфея эзотерического предания, хотя за ними обоими, бесспорно, угадывается общий прототип. Так, если в народной греческой религии под этим именем известен полубог, сын речного божества Эагра (согласно другой версии, самого Аполлона) и музы Каллиопы, прославившийся своим дивным певческим даром и погибший вследствие козней враждовавшего с Аполлоном Диониса, то эзотерическое предание изображает его величайшим иерофантом (ἱεροφάντης — знающий будущее) и мистагогом древности (μυσταγωγός, жрец, посвящавший в таинства во время мистерий), создателем религиозно-философского учения (орфизм), воплотившего в себе мистическое начало, присущее духовному опыту древних эллинов.

«Когда собираются погребать тело [усопшего], его родичи предварительно сообщают день похорон судьям и [другим] родственникам, а также друзьям умершего, и подчеркивают, что [такой-то] — называя имя усопшего — собрался перейти реку (διαβαίνειν μέλλει τήν λίμνην). Затем, когда приходят судьи числом сорок три и усаживаются на полукружную скамью, установленную на противоположном берегу реки, на воду спускается ладья, заранее приготовленная теми, кто заботится о такого рода вещах, на ней стоит перевозчик, которого египтяне на своем наречии называют «харон» (χάρωνα). Поэтому они говорят, что Орфей, в древности придя в Египет и увидев этот обычай, сложил мифы об устройстве подземного царства, в чем-то копируя [египетские истории], в чем-то придумывая свое».
(Диодор Сицилийский)

Какую же из этих двух ипостасей следует признать более древней и, следовательно, более точно отражающей прототип? Ответ на этот вопрос следует искать, вопреки ожиданиям, не в Греции, а у народов, населявших соседнюю с нею область — Фракию (территория сегодняшних Болгарии и Македонии). Сегодня можно считать достоверно установленным, что первые «протоорфические» культы возникли именно здесь еще во времена глубочайшей древности и обязаны своим существованием культу Великого Солнечного бога, порожденного лоном божественной Матери-Земли.

Неизвестно каким было его древнейшее имя; не исключено, что именно оно читается в некоторых фракийских посвятительных надписях в форме Ваки (отсюда Вакх, Βάκχος). В современном представлении имена Дионис и Вакх прочно ассоциируются с вином и виноделием. Однако, как убедительно доказал болгарский ученый И.Маразов, первоначальным «дионисийским напитком» была прославленная в мифах и сказаниях индоевропейских народов сома, т.е. настой на основе мухоморов или эфедры, до сих пор широко применяемый в шаманских экстатических практиках. Этому божественному «напитку бессмертия» посвящены сотни и тысячи самых восторженных и вдохновенных строк в священных книгах индоевропейцев — Ригведе и Авесте, где особенно акцентируется его связь с магическими песнопениями.

«Священные заклинания — мантры — произносили жрецы при приготовлении и возлиянии сомы, в состоянии экстаза пелись гимны о соме: «Как ездок погоняет коня, так и пение возбуждает сому». И вместе с тем сама сома, верили авторы священных текстов, рождает гимны, она — отец гимнов, владыка песни, опьяненный сомой подобен певцу: пребывая в экстазе, он одновременно и чародей, знающий силу божественных заклинаний».

Именно в этих архаических представлениях о «напитке богов» и следует искать древнейшие корни легенды о «божественных певцах», которым в их священном опьянении открываются все тайны прошлого, настоящего и будущего.

Помимо культа Диониса-Вакха и параллельно с ним существовал также культ Диониса-Загрея. В отличие от предыдущего, носившего ярко выраженный экстатический характер, этот культ был, прежде всего, инициатическим, т.е. связанным с возрастными инициациями юношей, готовившихся стать полноправными членами мужского сообщества воинов и охотников. Эпитет «Загрей» толковался греками как «Великий ловчий» или «Могучий охотник»,¹ а в самом фракийском языке слово zagre означало «ловчая яма».
___________________________
[1] Ζαγρεύς Загрей, эпитет Диониса в образе быка.

ζά — усилит. приставка со знач. очень, весьма, вполне;
ἄγρα, эп.-ион. ἄγρη ἡ охота, ловля Hom., Soph., Eur., Plat.

Ритуально-инициатические игры юношей включали в себя в качестве обязательного элемента имитацию охоты, в которой роль ловцов играли те, кто ранее уже успешно прошел испытания и удостоился посвящения, а объектами их «охоты» являлись сами инициируемые, облаченные в звериные шкуры.

Последним и решающим их испытанием являлось падение в специально подготовленную яму, символизирующую подземное «царство мертвых», откуда юноши поднимались наверх уже как бы заново родившимися. Видимо, в самой яме они подвергались ритуальной экзекуции, имитирующей убийство, растерзание зверя и возвращение обратно «в человеческий облик».

Помимо этого, столь типичного для позднейшей мифологии Орфея мотива, ее генетическая связь с культом Загрея проявилась и в имени отца Орфея — Эагра (Οἴαγρος).

Таковы два важнейших составных элемента фракийского протоорфического культа: экстатический («Божественный певец») и инициатический («Великий ловчий»). Неизвестно когда именно и в силу каких условий они слились воедино и обрели статус священных мистерий, и было ли к этому событию причастно какое-то конкретное лицо, обладавшее особенно сильнодействующей мистической харизмой («фракийский Орфей»).

Вероятнее всего, это слияние произошло где-то в середине II тыс. до н.э. К этому времени уже должно было оформиться и представление об особой царской и жреческой «династии Диониса», члены которой считали себя потомками легендарных царей Золотого века — Ликурга, Харопса, Эагра и Орфея. Под их руководством и происходили инициации аристократической молодежи, поскольку к этому времени фракийский орфизм сделался в сущности тайной элитарной идеологией высших слоев общества, воинской верхушки и родовой аристократии.

Согласно данным болгарского историка А.Фола, реконструировавшего первоначальную мифологему Орфея на основе совокупности всех доступных к настоящему времени письменных свидетельств и археологических данных, колыбелью протоорфизма на Балканах следует считать восточную часть Родопского горного массива и бассейны рек Марицы и Струмы. Именно там было обнаружено значительное число мегалитических строений, являющихся, как известно, древнейшими культовыми памятниками поклонения Солнцу и солнечному началу в мироздании, а также остатки фракийских гробниц с несомненными следами солярной символики (круговые насыпи из камней — кромлехи, и т.п.). Эти открытия, помимо всего прочего, обнаруживают тесную связь между погребально-хтоническими культами и почитанием Солнца, что характерно и для других архаических традиций.

Празднества и мистериальные церемонии, посвященные «фракийскому Орфею», справлялись в середине февраля и включали в себя в качестве наиболее сакрального элемента инсценировку посещения подземного мира, во власти которого, как считалось, находилось Солнце в зимний период, чтобы потом «воскреснуть» вместе с ним к новой жизни. Вся церемония должна была, прежде всего, внушать непоколебимую веру в бессмертие человеческой души и приучать людей воспринимать жизнь и смерть, наряду с другими дуалистическими началами, как взаимодополняющие элементы единого целого.

Отпрыски благородных фамилий, приобщавшиеся к таинствам, назывались по-фракийски особым словом — «зибитидес» («блестящие»), т.е., видимо, считались посвященными Солнцу. Интересно, что само слово orpheos в древних языках народов Средиземноморья обнаруживает связь с понятиями, означающими одновременно «свет» и «мрак» (символизм «дневного» и «ночного» Солнца).²
___________________________
[2] Orf, urf — древний, возможно, этруро-пелазгийский корень, тот же, что в греческом слове ορφνός, значит «сумеречный», «темный».
ὄρφνη, дор. ὄρφνᾱ ἡ темнота, тьма, мрак; ex. (ὄ. καὴ χάος Plut.);
ὄρθρος ὁ рассвет, утренняя заря, раннее утро; ex. ἔτι βαθέος ὄρθρου Plat., NT. — когда еще чуть брезжил рассвет.

Одной из специфических черт протоорфических «братств» было то, что они являлись сугубо мужскими союзами, куда был закрыт доступ женщинам. Это отозвалось впоследствии в легендах о том, что Орфей был первым, узаконившим и освятившим любовные отношения между мужчинами, и в рассказах о его гибели от рук вакханок, мстивших ему за оскорбление. Впрочем, к таинствам в виде исключения могли допускаться и особо уважаемые за свою доблесть женщины-воительницы, «амазонки», однако они считались как бы сменившими при этом свой пол на противоположный, а предварительно должны были пройти через мистериальный обряд венчания с владыкой мертвых в образе змея.

Позднейший миф о спуске Орфея в Аид за своей женой Эвридикой, погибшей от змеиного укуса, является еще одним характерным примером переосмысления первоначального мотива. В действительности жрецам-«орфеям» предписывалось строжайшее безбрачие, а продолжение Дионисова рода обеспечивалось за счет «священных бракосочетаний» богов с избранными жрицами. Для прочих членов протоорфических братств брак считался в принципе допустимым, но они обязаны были регулярно проходить через особые ритуальные очищения, чтобы не потерять право на загробное блаженство.

То же самое относилось и к вегетарианству и к некоторым другим традиционным в подобных случаях табу. Жрецы также считались наделенными особыми целительскими способностями, оздоровляющими душу и тело, и, ко всему прочему, обязаны были в совершенстве владеть искусством музыкантов и сказителей. Помимо их уже упоминавшейся связи с сомой, это объясняется также тем, что священные учения и установления передавались из поколения в поколение изустно, а поэтическая форма является наиболее удобной с мнемонической точки зрения.

Все эти черты в том или ином виде перешли и в более поздний, собственно эллинский культ Орфея. В греческих источниках можно обнаружить практически весь универсальный набор мифологем, знакомых по кельтским преданиям об Артуре (сами имена «Орфей» и «Артур» (Arthur) являются, в сущности, фонетическими вариантами одного и того же имени): молнию (которая, согласно Страбону, якобы поразила Орфея на Килленской горе); пророчествующую голову, отделенную от туловища; священный напиток, погружающий в состояние «поэтического безумия»; наконец, даже Круглый Стол Артура также был знаком орфикам — это таинственный «Солнечный стол» (ἡλιάς τράπεζα), упоминаемый рядом античных авторов, например, Проклом в комментариях к «Тимею» Платона: «Орфей, познав таинства Вакхова сосуда (κρατήρ), усадил также и многих других [последователей] вокруг Солнечного стола».

Правда, в отличие от героя кельтского предания Орфей не имел выраженной «медвежьей» ипостаси; зато в популярном мифе об еще одном фракийском «богочеловеке», Залмоксисе (Ζάλμοξις), зачисленном греческими авторами в «ученики Пифагора», в качестве важнейшего его культового атрибута фигурирует именно медвежья шкура. Не исключено, что Залмоксис сохранил в себе более архаические, первобытные зооморфные черты, подвергшиеся вытеснению в более высокоразвитом культе Орфея.

Фракийские религиозно-мифологические представления просачивались в Грецию на протяжении многих столетий и здесь трансформировались сообразно с местными понятиями и традициями. Греки, в противоположность фракийцам, уже не признавали «ночное» и «дневное», «подземное» и «небесное» Солнце за одно и то же божество, поделив его соответственно между Дионисом и Аполлоном. Следствием этого явился пресловутый конфликт между аполлоновским и дионисийским началами, который многие исследователи античной культуры и религиозного сознания, начиная с Ф.Ницше, считали едва ли не основной внутренней движущей силой их развития.

Что же касается роли Орфея в этом противостоянии, то он воплощал в себе как бы компромиссный вариант теологической модели; знаменитая легенда о том, как лира божественного певца после его гибели попала в храм Аполлона, а голова — в святилище Диониса, явилась наиболее красноречивым символическим выражением этого компромисса.

Лира Орфея была тем чудесным магическим орудием, при помощи которого он мог погрузить все окружающее в какой-то дивный сон и выполнить свое главное предназначение — примирить полярные крайности, успокоить кипение людских страстей, вообще максимально гармонизировать отношения между человеком и высшими божественными силами, а также внутри человеческого сообщества.

С другой стороны, как повествует миф, Орфею самому пришлось пасть искупительной жертвой распри между богами, олицетворяющими противоположные начала: сперва он терпит неудачу в попытке вывести из подземного царства свою жену Эвридику, т.е. преодолеть барьер между миром живых и миром мертвых, а вслед за тем Дионис, мстя за демонстративное предпочтение, оказываемое Орфеем Аполлону, насылает на него своих беснующихся почитательниц — вакханок, и те растерзывают его на части, так что лишь одна его скорбная тень добирается до Аида.

Смерть Орфея, таким образом, оказывается как бы зеркальным отображением участи самого Диониса, разорванного титанами, что лишний раз высвечивает функцию Орфея как земного дублера Диониса-Вакха.

Вследствие скудости источников довольно затруднительно определить, на каком именно этапе исторического развития Орфей окончательно «натурализовался» в Элладе. Текст знаменитой Паросской хроники датирует начало его деятельности 1398 годом до н.э. По странному совпадению, примерно к этому же времени относится и стенная роспись из так называемого «дворца Нестора» в Пилосе (крито-микенская эпоха), изображающая певца с пятиструнной лирой в руках, восседающего в окружении птиц и зверей; не исключено, что это древнейшее изображение Орфея.

Спустя непродолжительное время ближайший ученик Орфея по имени Мусей и сын Мусея Эвмолп якобы учредили в Афинах великие Элевсинские таинства, чем и объясняется привилегированное положение жреческого рода Эвмолпидов, представители которого считались главными блюстителями традиций и распорядителями священных церемоний.

Однако первые достоверно засвидетельствованные сведения об орфическом культе и учении в Афинах восходят к эпохе тирана Писистрата, т.е. к первой половине VI в. до н.э. При этом факт существования орфизма как самостоятельного мистериального культа в более раннюю эпоху подтверждается тем, что в писистратовых Афинах мы уже обнаруживаем хорошо организованную орфическую «церковь» с высокоразвитой теологией, мифологией и обрядностью, последователи которой прилагали колоссальные усилия к тому, чтобы греческая религия очистилась от наиболее грубых, пережиточных представлениях о природе божественного и прониклась подлинно спиритуальным духом.

Составление канонического корпуса священных текстов орфизма и установление правил посвятительного церемониала античные авторы приписывают некоему афинянину Ономакриту, очевидно, руководившему религиозной реформой при Писистрате. Именно с этой поры в Греции окончательно утвердилось представление, будто человек по имени Орфей был самым первым среди эллинов, кто удостоился от богов посвящения в загробные таинства и передал этот священный дар своим соплеменникам; поэтому отныне фактически любое сочинение, затрагивающее эту тему, приписывалось либо самому Орфею, либо его ближайшим ученикам и преемникам.

Художники охотно изображали Орфея беззаботно играющим на своей лире на фоне мрачного загробного пейзажа (сохранились десятки подобных изображений вплоть до раннехристианских, где Орфей явно стилизован под Христа), а поэты, считавшие Орфея основоположником своего ремесла, с пафосом описывали его трагическую участь. Действительно, образ Орфея — это, пожалуй, наиболее законченное и совершенное мифологическое воплощение архетипической фигуры «божественного певца», приносящего себя в жертву богам преисподней ради восстановления в природе и человеческой душе высшей гармонии.

«Как и младший сын бога (имя «Дионис» здесь поставлено в связь с Dios nusos, «Сын Божий»), поэт связан и с Небом, и с Землей, Подземным царством, с будущим и с прошлым, с жизнью и смертью. Он двигается между этими крайностями и осуществляет медиацию между ними. Для него все связано, все входит в поэтический мир, все рифмуется в этом мире. И младший сын бога, и поэт приносятся в жертву, принимают пожизненную смерть ради достижения бессмертной жизни. Они спускаются в ад… но возвращаются победителями… Отсюда — четкое осознание многими поэтами воли дьявольского, причастного смерти начала в поэтическом творчестве и стремление к самоуничтожению, к жертве»
(В.Н. Топоров).

О силе влияния и жизнеспособности орфизма свидетельствует уже одно то, что он просуществовал более тысячелетия (и как минимум столько же до него — фракийский «протоорфизм»), окончательно исчезнув только вместе со всей античной цивилизацией.

К сожалению, наиболее интересная, то есть обрядовая, собственно мистериальная, сторона орфического культа практически не нашла отражения в сохранившихся литературных памятниках — здесь действовал строжайший запрет на разглашение содержания священных таинств, ибо считалось, что иначе они могут утратить силу.

На основании некоторых источников, например, обнаруженных при раскопках в окрестностях Афин надписей на каменных плитах с текстом устава местной орфической общины можно заключить, что высшим священным саном или степенью посвящения у орфиков являлся Архибакх (ἀρχίβακχος, «Верховный Вакх»);³ другие иерофанты могли носить имена Диониса, Коры и прочих почитаемых в общине богов. Число степеней обычно варьировалось в пределах от пяти до семи.
___________________________
[3] βάκχος ὁ жрец Вакха, вакхант Plat.

Орфические мистерии справлялись по ночам в пещерах или специальных помещениях, имитирующих царство мертвых (модификация фракийской «ловчей ямы»), при таинственном свете рукотворных «ночных солнц» — факелов. Этот интерьер служил фоном для драматического представления, воспроизводившего в лицах культовый миф о смерти и воскресении Диониса, в котором инициируемому отводилась роль самого Диониса. Конкретные подробности этой церемонии практически не поддаются восстановлению; если судить по некоторым изображениям, то в них принимали участие одетые в маски с изображением тех или иных богов жрецы, постоянно сопровождавшие неофита в его подземном путешествии.

Главным ежегодным орфическим празднеством являлись Анфестерии (Ἀνθεστήρια), совершаемые в конце зимы — начале весны, когда Солнце покидает «нижнюю» полусферу и начинает питать и наполнять оживающую природу новой жизненной силой. Основной ритуал Анфестерии заключался в том, что верховная жрица вместе с помощницами собирала воедино тело Диониса-Вакха, растерзанное на четырнадцать частей, и затем магически «оживляла» его и вступала с воскресшим богом в мистический брачный союз при торжественных кликах: «Славься, жених, свет, воссиявший заново!».

Первоначально Анфестерии являлись широко отмечаемым народным празднеством, связанным с почитанием душ усопших предков, но благодаря орфической реформе его содержание было заново переосмыслено и поставлено в связь с таинством мистической реинтеграции, «возрождением в духе».

То обстоятельство, что орфизм сумел вобрать в себя многие черты традиционных народных верований, которым не нашлось места в рамках аристократической «олимпийской» религии, помогает лучше понять причины его столь длительной и устойчивой популярности в античном мире. Подобно своим фракийским предшественникам, посвященные в орфические таинства испытывали своего рода «смерть при жизни», что должно было навсегда избавить их от страха перед умиранием и тем самым обособить среди всех прочих представителей человеческого рода.

Участники таинств очень четко представляли себе, что их ожидает после окончательного расставания души и тела. Об этом свидетельствуют обнаруженные в могилах весьма любопытные золотые таблички с выгравированным на них стихотворным текстом, которые ученые называют «пропусками в рай». В них детально воспроизводилась топография подземного мира, а также особая заклинательная формула, которую требовалось произнести перед стражами царства Аида; естественно, магическая сила этой формулы распространялась лишь на посвященных в таинства. Ниже перевод сводного текста, составленного из нескольких подобных табличек:

«В час, как придется душе покинуть сияние Солнца,
Вправо свой путь ты направь и будь осторожен безмерно
Там, от жилища Аида налево родник ты увидишь,
Возле того родника кипарис возвышается белый,
Но подходить слишком близко к струе родника ты не должен.
Дальше свой путь продолжай, и найдешь ты затон Мнемозины.
Хладный источник оттуда течет; там поставлены стражи.
Станут тебя вопрошать: «Зачем сюда ты приходишь? Кто ты таков? И откуда?»
Им ты (в прекрасных словах) всю чистую правду поведай;
Вот что им скажешь: «Я — сын Земли и звездного Неба:
Род мой ведется с небес; вы это знаете сами.
Весь я от жажды иссох, погибаю! Скорее же дайте
Вечнотекущей струи мне испить, дайте
Прохладной воды Мнемозины,⁴ затоном рожденной.
Чистым к тебе я пришел, о владычица глуби подземной,
Чистая! Евкр и Евбул, и все прочие боги и духи!
Родом блаженным своим и я бы мог похвалиться, —
Но покарали меня бессмертные боги и Мойра … пылающей молнией звездной.⁵
Тяжкую участь я нес за деянья, лишенные правды,
Ныне же вырвался я из жестокого круга страданий,
Быстрой ногою вступил в ограду, желанную людям,
В лоно твое погрузился, царица подземного мира!
Ныне с мольбой прихожу я к чистейшей Ферсефонее,⁶
Чтобы меня благосклонно послала в обитель безгрешных, … ибо владею
Даром самой Мнемосины, который средь смертных прославлен».
И разрешат тебе стражи испить от божественной влаги.
«Счастлив ты ныне, блаженный! Ты стал из смертного богом:
Радуйся ты, испытав, чего не испытывал прежде.
Будешь отныне с иными героями царствовать вкупе,
Ферсефонеи ты узришь луга и священные рощи».
(пер. М. Грабарь-Пассек)

___________________________
[4] Μνημοσύνη ἡ Мнемосина (дочь Урана, одна из Титанид, мать Муз), богиня памяти, помогала удерживать в памяти увиденное и услышанное (Paus. IX 39, 8). HH.
[5] Μοῖρα ἡ Мойра или Мэра (богиня судьбы, смерти или несчастья).
[6] Φερσεφόνεια (Περσεφόνη) ἡ Персефона (дочь Зевса и Деметры, супруга Гадеса-Плутона, владычица подземного царства).

Ныне общепризнано, что первые в античной литературе описания «страны мертвых» (в Одиссее Гомера, песнопениях Пиндара, в Горгии, Государстве и других диалогах Платона) отражают именно орфические представления и в аллегорической форме излагают орфическую доктрину загробного воздаяния и переселения душ.

Под сильнейшим влиянием орфизма находился также великий трагик Эсхил (525-436 г. до н.э.), сам выходец из рода Эвмолпидов и уроженец Элевсина; им были созданы трагедии, специально посвященные теме «страстей» Орфея (напр. «Бассариды»), но, к сожалению, от них уцелело только несколько фрагментов.

Орфические представления о мироздании, о творении мира и человека были изложены в грандиозном поэтическом сочинении под названием «Рапсодическая теогония, или Священная песнь в 24 песнях»; от них в общей сложности сохранилось около 400 строк, дополняемых сделанным позднеантичными авторами общим изложением содержания Теогонии, помогающим восстановить структуру и смысл этого орфического Opus magnum.

В более позднее время (первые века н.э.) были созданы поэма «Орфическая Аргонавтика», где Орфей выводится в качестве главного героя легенды о путешествии аргонавтов за золотым руном, и сборник Гимнов, общим числом 87, посвященных многочисленным божествам и демонам орфического пантеона, с краткими характеристиками их важнейших функций. Этим, а также некоторыми другими второстепенными и весьма обрывочными источниками, практически и исчерпывается весь сохранившийся фонд орфического литературного наследия; что же касается различных вариантов мифологической биографии Орфея, то они создавались людьми, к орфическим таинствам никоим образом не причастными (Аполлоний Родосский, Овидий), и потому могут представлять на сегодняшний день только антикварный интерес.

В целом культурно-религиозный уровень орфической литературы заслужил весьма высокую оценку у исследователей; например, по мнению А.Ф. Лосева, она «представляет собой наиболее зрелый продукт античного мифологического мышления вообще, где каждый древний миф уже получил свое смысловое осознание, насколько античность вообще могла адекватно осознать свою собственную мифологию».

Главное впечатление от знакомства с литературным наследием орфиков таково, что мы имеем дело с комплексом представлений, имеющих крайне мало общего с традиционной «олимпийской» теогонией и мифологией, сформировавшими бытующие ныне представления об этих предметах. Зато в орфизме нетрудно обнаружить множество типологических параллелей и прямых совпадений с древнейшими индоевропейскими, а, возможно, и еще более архаическими мифами творения, следы которых обнаруживаются и у египтян (не случайно такой осведомленный источник, как Геродот, выводил всю орфическую тайную мудрость из Египта), и в памятниках древнеиндийской религиозно-философской литературы.

Это, прежде всего, касается начального этапа миротворения, мыслившегося орфиками как самозарождение в водовороте первичного хаоса Мирового Яйца, содержимое которого — это бытие в его потенциальном, непроявленном состоянии. Эта потенциальность начинает реализовываться, когда из Яйца появляется орфический демиург — Фанес (Φάνης, «Сияющий», «Светозарный»). В космогонии индусских Вед представлена по сути аналогичная модель, только Яйцо именуется Хиранья-Гарб-ха («Золотой зародыш»), Фанес — Праджапати и т.п.; во многом похожую картину рисует и древнейшая космогония гелиопольских жрецов.

Последующий процесс космо- и антропогенеза изображался орфиками в виде шести последовательно сменяющих друг друга мировых эпох или эонов — от «эпохи Фанеса» к «эпохе Диониса». Земля и человек в существующем ныне виде возникли после того, как сын Зевса (царя «пятой эпохи») от владычицы подземного мира Персефоны, «рогатое дитя» Дионис-Загрей был растерзан и съеден злокозненными титанами, созданными богами, чтобы утилизовать таким образом отходы миротворения.

Вследствие этого божественная природа утратила изначально присущее ей единство и нерасторжимость и оказалась плененной низшими силами, разъятой на составные части. Разгневанный Зевс испепелил титанов своими перунами, а из пепла создал первых людей, в которых божественная (дионисийская) природа оказалась уже безнадежно перемешанной с нечистой плотью титанов, символов материального начала. Поэтому человек от самого момента творения обречен быть вечной ареной борьбы противоположных начал внутри своего собственного естества, и главная практическая задача, которую ставили перед собой последователи орфизма, заключалась в том, чтобы благодаря особой системе ритуальных тайнодействий, подкрепленных жесткими моральными требованиями и ограничениями в повседневной жизни (аскеза, вегетарианство), максимально способствовать высвобождению «светлого», духовного, божественного начала из плена материальной стихии.

Души людей, ведущих «истинный» и «праведный» образ жизни, в посмертье обязательно соединятся со своим первоистоком и вновь обретут утраченную некогда божественность, как это наглядно описывается в текстах «золотых таблиц»; всем прочим придется проходить через все новые и новые формы земного существования, или, если речь идет о закоренелых нечестивцах, претерпевать наказания заодно с низверженными титанами в самых мрачных глубинах Тартара. Ведь жизнь — это, согласно учению орфиков, в сущности не что иное, как наказание, которым человек обязан искупить грех титанов, и прожить ее нужно так, чтобы не было необходимости проходить этот путь снова и снова.

Так впервые в рамках религиозных представлений европейских народов возникает детально разработанное учение о загробном воздаянии и реинкарнации, которому суждено сыграть в дальнейшем столь выдающуюся роль в развитии религиозного самосознания.

Последующую ступень эволюции морально-этических и мистико-религиозных представлений орфиков можно наблюдать уже в пифагорействе, где к мистическим экстазам и проповедям «совершенной» жизни добавились начатки научного знания; не случайно кто-то удачно определил пифагореизм как «синтез орфического мировоззрения и математики». И хотя орфики и пифагорейцы внешне почитали различных и даже враждующих между собой богов — Диониса и Аполлона — однако не следует забывать о том, что речь в обоих случаях идет о весьма специфических, мистериальных ипостасях этих богов (соответственно Дионис-Загрей и Аполлон Гиперборейский), воплощающих, прежде всего, их хтонические аспекты, их, так сказать, ночную сторону.

Не случайно оба прочно ассоциировались с образом ночного Солнца — ведь чтобы «Солнце мистерий» смогло озарить своим светом посвящаемого, необходимо, чтобы оно сначала спустилось с небес в преисподнюю…

«В качестве бога страдающего и умирающего (орфический) Дионис преимущественно отождествляется с солнцем запавшим и невидимым, светилом темного царства и сени смертной… Под страшным ликом того, кто увлекает души в подземный мрак, таится лик благостный; тот, кого боятся как смертоносного губителя, сам — страдающий бог… Зевсов отрок, растерзанный Титанами, не кто иной, как тот же Сильный Ловчий, Загрей-Дионис»

Поэтому можно с полной уверенностью говорить о существовании единой и нераздельной традиции орфико-пифагорейских посвящений, наложившей в свою очередь весьма заметный отпечаток и на мировоззрение духовного, мистико-аскетического христианства, подобно тому как религия страдающего «бога-сына» Диониса в решающей степени подготовила античный мир к восприятию христианских религиозных установок и ценностей. Эта линия преемственности превосходно обрисована Д.Мережковским:

«Тень Орфея — Пифагор, так же как сам Орфей — Дионисова тень. «Чистые», «святые» (ὅσιοι, καθαροί) — имя пифагорейцев-орфиков. Так называемая «орфическая жизнь» … в киновиях (κοινόβιος), монастырских общежитиях (то же слово для будущих фиваидских пустынников), южноиталийских городов VI века, — общность имущества, пост, целомудрие, молчание, послушание, — уже настоящее дохристианское «монашество»… «Св. Пифагор», «Св. Орфей», хочется сказать, … в нимбе святости и вошел в христианскую легенду Орфей. В стенописи римских катакомб он — певец-кифаред небесной любви, … а на гематитовой печати гностиков-офитов — распятый на кресте».
(Д.Мережковский «Атлантида» с. 348).

_______________________________

Под именем орфиков известны последователи особого религиозного учения, основателем которого считали мифического поэта Орфея (Ὀρφεύς), сына фракийского царя Эагра и музы Каллиопы. Уже в самой древности существовало мнение, что Орфей — выдуманное лицо; так думал, например, Аристотель, по словам Цицерона. Гомер и Гесиод ничего не знали об Орфее, а известное суждение Геродота, что все поэты, которых считают древнее Гомера и Гесиода, на самом деле жили позднее их, доказывает, что и он, хотя не отвергал прямо существования Орфея, все-таки признавал приписывавшиеся ему стихотворения за произведения позднейших времен. Во всяком случае имена Орфея и другого, обыкновенно сопоставляемого с ним, поэта Мусея были уже вполне известны во 2-й половине VI в. до н.э., при Писистратидах, когда начинают подложно приписывать им разные поэтические произведения.

Начало орфизма олицетворяло собой могущество искусства. Отправившись (как некогда Иштар за Таммузом) в преисподнюю за своей погибшей от змеиного укуса женой Эвридикой, Орфей укрощает своим пением под звуки кифары стража подземного царства мертвых трехголового пса Цербера, исторгает слезы у безжалостных богинь мщения Эриний и трогает сердце владычицы Аида Персефоны. Она отпускает Эвридику с условием, что Орфей до выхода из царства мертвых не оглянется на идущую за ним жену. Однако Орфей не выдержал и оглянулся. И навсегда потерял Эвридику.

Позднее Орфей был растерзан жрицами бога Диониса — менадами, или вакханками. Дионис — бог растительности, покровитель виноделия, сын Зевса и дочери фиванского царя Кадма Семелы. Мистерии в честь Диониса переходили в неистовые оргии, освобождавшие человека от обычных запретов. Эти оргии назывались вакханалиями (βακχεία).¹ Во время одной из таких вакханалий чуждающийся женщин однолюб Орфей и был растерзан вакханками. В другой интерпретации он был принесен в жертву Дионису.
_______________________
[1] βακχεία ἡ
1) тж. pl. празднество в честь Вакха Aesch., Eur., Plut.
2) вакхическое исступление, неистовство Plat., Plut.
3) ликование Aesch.

Как религия, орфизм противостоял олимпийской религии и мистериям, в том числе мистериям в честь традиционного Диониса. Орфизм имел большое мировоззренческое обоснование в системе мифологического мировоззрения, в которой уже просвечивали элементы философии. Это особенно сказывается в орфическом представлении о первоначале, или о первоначалах.

Уже сами древние расходились между собой в вопросе о том, что же орфики принимали за начало мира. Одни называли Ночь — Нюкту, другие — Воду, третьи — слитность Земли, Неба и Моря, четвертые — Время. Поздний античный философ Прокл (V в.) усматривал превосходство Орфея в том, что если Гесиод принял за первоначало возникшее во времени (Хаос), то Орфей нашел первоначало в самом времени. Но это, по-видимому, модернизация орфизма в духе неоплатонизма, к которому Прокл принадлежал. Наиболее вероятно, что орфики принимали за исходное состояние мироздания Воду.

Теогония орфиков более космогонична, чем теогония Гесиода. У орфиков космогонические ступени перемежаются с теогоническими. В космотеогонии орфиков можно насчитать 12 ступеней. Это:

1. Первовода (Хаос).
2. Хронос [Время], он же крылатый и трёхглавый дракон Геракл (не путать с героем Гераклом, сыном Зевса и Алкмены) и его спутница Адрастия (у Аполлония Родосского, Гигина эта пара фигурирует под именами Офион (Ὀφίων, «змей») и океанида Евринома (Εὐρυνόμη).
3. Эфир (Αἰθήρ), Эреб (Ἔρεβος, «мрак») и Хаос (Χάος, «бездна»).
4. «Яйцо».
5. Бог Фанес (Φάνης, Φάνητος, «сияющий», лат. Phanes, Пан).
6. Богиня Нюкта, Никта (Νύξ, Νυκτός, «ночь»).
7. Боги Уран (Οὐρανός, «небо»), Гея (Γαία, «земля») и Понт (Πόντος, «море»); (Гесиод говорит о четырех космических началах, выделяя Эрота (Ἔρως), представляя его всевластной мировой силой: …«и между вечными всеми богами прекраснейший — Эрос». Причем Эрот носит эпитет Фанес, «сияющий»).
8. Киклопы, гекатонхейры и титаны, в числе последних Крон (Κρόνος) и Рея (Ῥέα).
9. Зевс (Ζεύς).
10. Кора-Персефона (Κόρα, «дева»; Περσεφόνη).
11. Дионис (Διόνυσος) — сын Зевса.
12. Человек (ἄνθρωπος).

Уже из этого перечисления видно, что мировоззрение орфиков — беспорядочное смешение теогонии с космогонией. Демифологизированное начало мироздания порождает некое чудовище Геракла. Это двуполый крылатый дракон «с головами быка и льва и ликом бога между этими двумя головами». Его сопровождает Адрастия — Неотвратимая. В целом Геракл с Адрастией — образ-символ нестареющего неотвратимого времени. Отсюда и возникла неоплатоническая версия орфизма, согласно которой орфики приняли за первоначало время. Но это все-таки, по-видимому, второе начало.

Зато полностью демифологизированы третья и четвертая ступени. От дракона происходят такие вполне естественные формы вещества, как влажный эфир, беспредельный хаос и туманный эреб (мрак). В хаoce как зиянии из вращающегося в нем эфира зарождается космическое «яйцо».

Но этим тенденции и демифологизации в орфизме исчерпываются. Фанес рождается из «яйца». 12 знаков Зодиака, окружающих его, показывают, что «яйцо» представляет собой космос. Змея, обвивающаяся вокруг тела, — распространенный атрибут бога Айона (Αἰών, «Эон») — бога «вечности», «бесконечного времени». Фанес часто отождествлялся с Айоном и воспринимался как неизменный порядок бесконечного возвращения. Фанес (Φάνης, «сияющий») — златокрылый, двуполый, многоименный бог. Он содержит в себе зачатки всех миров, богов, существ и вещей.

Фанес порождает свою противоположность — Нюкту (ночь), а от нее — Урана (небо), Гею (землю), Понт (море). Таковы пятая (Фанес), шестая (Нюкта) и седьмая (Уран, Гея и Понт) ступени орфической космотеогонии.

Восьмая и девятая ступени сходны с соответствующими частями теогонии Гесиода. Уран и Гея рождают трех Киклопов, трех Гекатонхейров и (этого, правда, у Гесиода нет) трех мойр (у Гесиода мойры — дочери Фемиды). Стыдясь своих детей, Уран удерживает их в Гее-земле. Титанов пока еще нет. Их Гея рождает в знак протеста против насилия Урана. Крон свергает своего отца Урана, пожирает своих детей. Рея спасает Зевса. Зевс вступает в брак с Герой. Все это здесь, как и у Гесиода. Но на этом сходство кончается. Далее Зевс вступает в связь со своей матерью Реей, отождествленной орфиками с Деметрой, а затем со своей дочерью от своей матери. Эту дочь зовут Кopa, она же Персефона. Кора-Персефона рождает Диониса-Загрея. Подстрекаемые ревнивой женой Зевса Герой титаны пожирают Диониса-Загрея. Загрей — эпитет Диониса «первого» как сына Зевса и Персефоны, растерзанного титанами сразу же после его рождения. Зевс испепеляет титанов. Афина приносит Зевсу подобранное ею сердце Диониса, которое титаны не успели пожрать. Поглотив сердце своего сына, Зевс снова производит Диониса от Семелы. Это второй Дионис (отсюда эпитет Δίγονος, «дважды рождённый»). Из титано-дионисийского пепла Зевс творит человека. Так орфическая теогония прямо перерастает в антропогонию. В орфизме человек — не побочный продукт теогонии, а прямой ее результат, цель всего космического процесса.

Человек двойствен. В нем два начала: низшее, телесное, титаническое, и высшее, духовное, дионисийское. Если у Гомера земная жизнь предпочтительнее загробной, то у орфиков наоборот. Жизнь — страдание. Душа в теле неполноценна. Цель жизни — освобождение души от тела. Это нелегко, так как душа обречена переселяться из тела в тело — так называемый метемпсихоз. Благо человека в парении духа, его несчастье в подчиненности плоти. «Тело гробница есть» поучали Учителя. Душа порабощена телом и в смерти не находит покоя. Титанова природа вновь и вновь заставляет душу возвращаться на землю и нет конца мукам Дионисовой искры. Таков предопределенный судьбой «тяжкий горестный круг». Но при этом люди остаются причастными Дионису и капли Божественной Крови тянутся к своему первоисточнику. Хотя Дионис был жертвой, но эта жертва станет полной когда бог вырвет земнородных из «колеса Рока» и приведет в небесный мир. Фицинус нам прямо указывает «Поелику люди были порождены от Титанов, насытившихся плотью Дионисовой, назвал Орфей их Дионисическими, так как некоторая их часть была от титанов, и потому частично человеческое тело Дионисическое (психическое) и частью земное (физическое) по природе».

Метемпсихоз — древнеиндийская сансара. Избавление от проклятия бесконечных перерождений приносит Орфей и его вакхические посвящения (в Индии это избавление называлось мокша, в Древней Греции соответствующего термина не было). Средством освобождения служили очистительные обряды орфиков, сам их образ жизни в общине, полный аскетизма и воздержания от всего, что ведет к смерти. Освободившись от колеса перерождений, метемпсихоза, душа благочестивого орфика достигает «острова блаженных», где она живет беззаботно и счастливо, не испытывая ни физических, ни душевных мук, тогда как непосвященные пребывают в грязи, а хулители культа испытывают несказанные ужасы.

Посвященным возбранялось употреблять в пищу мясо, имел место запрет на лишение жизни живых существ. Существует мнение, что в орфизме индийская мифология оказала значительное влияние на греческую. Место воспитания Диониса — Ниса — помещалось то в Египет, то в Индию. Название одежды Диониса — бассара² — не греческого происхождения. Однако если такое влияние и было, то оно весьма древнее. Ведь имя Диониса прочитано на табличке из Пилоса, которая датируется вторым тысячелетием до н.э.
_______________________
[2] βασσάρα ἡ лисья накидка;
βασσάριον τό ливийская лисица Her.

Безусловно, существовала связь между орфизмом, зерванизмом и митраизмом. Орфический бог Фанес отождествлялся с Митрой. Сохранилась скульптура из святилища Митры в Англии, демонстрирующая появление бога Фанеса, родившегося из мирового яйца. Все эти три религиозные течения существовали в одно время — в VI веке до н.э. и исторически были действительно взаимосвязаны. Голландский математик Ван-дер-Варден (1903-1996), крупный специалист в области астрономии в древнем мире, называет «персидское религиозное учение» зерванизмом, согласно которому «Зерван, или Зурван, бог Времени, является наивысшим богом и прародителем всех вещей». Бог Зерван отождествляется с судьбой не только на Востоке при Сасанидах, но и на Западе.

Еще одно божество, изображавшееся схожим образом, антропоморфно, в круге Зодиака, иногда обвитого змеей, с крыльями и головой льва — Айон (Αἰών, «вечность»). Считался сыном бога времени Хроноса (Χρόνος). Почитался в восточных территориях Римской Империи, также многими персидскими сектами и астрологами (1-3 век н.э). Отождествлялся как с Зерваном, так и с Янусом, будучи так же богом входов и выходов, дверей и всякого начала. «Айон — бог богов безграничного времени», «Янус сотворил все и правит всем» (Мессала, римский предсказатель, I в. до н.э.). Его называют создателем и Богом Богов, предтечей всего Божественного ареопага. В Элевсине, в предместье Афин — центре греческих мистерий, была найдена статуя Айона с надписью: «Айон пребывает всегда неизменно; не имеет ни на­чала, ни конца, ни середины, который сотворил все».

ВЕЧНОЕ ВРЕМЯ

Орфей обозначает Высшую Причину как несказанную реальность, Хронос (χρόνος, «время»). Это Время и с другими неизрекаемыми силами предшествовало Небу, Урану (Прокл). Как мы видим, Хронос приближает Орфея к имени Кроноса-Сатурна, и по предположению Прокла, который в некоем пассаже речет Боговдохновенные слова (Оракулы) характеризующие это божество (Кронос) как «Однажды Извне». Это может означать, что Хронос есть Бесконечная Длительность и Кронос Время Проявленное; хотя остается необъясненным термин «Однажды Извне», находимый в Халдейской Системе. Эти же положения находимы в других местах работ Прокла. Фило речет (Quad Mand. Incorr., p.952,b): «Время было, когда Космоса не было», Тимеем Локрийским это названо «Эоном (Αἰών), Нерожденным Временем». Это «Первый, Сверхсубстанциональный, неизрекаемый принцип». Соответственно, мы находим очевидные параллели с Эйн Соф Каббалы, Байтосом Гностиков, Тьмой Неведомой Египтян, Парабрахманом Вед и Кроносом Митраизма.

ЭФИР, ХАОС, НОЧЬ

Следующими пришли Эфир и хаос, дух-Материя, Предел и Бесконечность Платона, Пуруша-Пракрити. Орфей называл этот эфир Могучим Вихрем, Magna Vorago. Прокл говорит о Хаосе, «Последняя бесконечность, которой также ограничена Материя-Контейнер, поле и план идей». В нем «нет предела, нет основы, нет местоположения, но лишь чрезмерная Тьма». Се Мулапракрити Вед, и Эфир также названный первым Логосом, Эфир-Хаос стал вторым. «И сумрачная ночь охватила и скрыла все ниже Эфира, означая, что Ночь пришла первой.» Затем явился Восход Первого творения. В Бесконечном Времени, Хаосе, оплодотворенном вихрением Эфира, сформировалось Космическое Яйцо.

КОСМИЧЕСКОЕ ЯЙЦО

Прокл зовет этот Хаос «Туманом тьмы». «Се первый просвет Восхода Творения, и может быть сравнен со стадией «огненного тумана» в ощущаемой Вселенной. Посему автор Recognitions (X. VII.316) речет нам: «Имевшие великую мудрость среди народов провозгласили, что Хаос был первее всех вещей; в течение вечности дальше части стали тоньше и составили стороны и окончания, обретя образ и форму гигантского Яйца.» Перед этой стадией другие авторы подчеркивали, что Орфей декларировал, что первым существовал Хаос, вечный пустынный и никем не созданный — не было ни света, ни тьмы, ни влаги, ни сухости, ни тепла, ни холода, но все перемешано. Согласно Апионы, Орфей уподоблял Хаос Яйцу в котором перемешаны все первичные элементы. Яйцо сие было порождено из бесконечности первичного. Первыми принципами были первичная материя врожденная с жизнью и определенный вихрь в вечном течении и неупорядоченном движении — из этого взошло упорядоченное течение и смешение эссенций, и каждая, что лучше всего подходила для возникновения жизни, потекла к центру Вселенной и окружающий дух проник внутрь, как пузырек в воде. Так возникло сферическое вместилище. А затем, оплодотворенное в себе божественным духом, обратилось в проявление — явившееся на периферии как яйцо. Прокл указывает, что сферическая форма наиболее близка к объединению всех вещей. Этот образ/форма есть патернальная форма Вселенной и является тайным диакосмом (первичное или Интеллектуальное Творение). Подобная идея есть во многих древних религиях. Сие Космо-яйцо имеет аналогию с зародышевой клеткой из которой развивается человеческий или иной эмбрион. Также соотносится с «аурическим яйцом» человека о котором много писано и мало известно. Цвет этой ауры сильнейшая форма опалесценции. Дамасциус, ссылаясь на Орфея, сообщает, что яйцо было «серебряно-белым», «мать жемчуга» или «Облаков».

КРАТИР (ЧАША)

Се имеется в виду Чаша (Κρατήρ) которой Божество души поило, чтобы они испили разума всех вещей. Прокл речет о некоторых таких чашах, что Платон в «Филебусе» сообщает о традиции Вулкановой Чаши (Кратира Огня) и Орфей знакомит с Чашей Диониса и классифицирует многие другие такие Чаши вокруг Солнечного Стола. То есть имеется в виду то, что различные сферы были каждая в своей Чаше, содержащей эссенцию Сфер или Яиц. Мы можем сравнить это с Чашею Анакреона и суфийских мистиков. Кратир назван источником или причиною Души. Есть Божественная Чаша Сверхчувственного мира и Чаша Материального Мира, что удовлетворяет высказыванию Гермеса «что вверху, то и внизу».

ФАНЕС, ЭРИКЕПАУС И МЕТИС

Тройной Бог родившийся из яйца был назван Фанесом, а также Метисом и Эрикепаусом, три аспекта одной силы. Мистериальное яйцо распалось надвое и, соответственно, внешняя мембрана содержала диакосмическую эволюцию (точнее, два диакосма, или другими словами, верхняя половина есть вместилище интеллектуального Космоса, а нижняя — Ощущаемый мир). Но Фанес председательствовал на Небесах (лежащих между) и помещенных на высоте высших гор и скрыто сиял по Безграничному Эону.

Через пророческое видение Орфей постиг, что Фанес, Эрикепаус и Метис были единой мощью и силой Одного Единого Бога, непостижимого человеком и от его силы были созданы все вещи, и нематериальные принципы, и Солнце и Луна и Звезды. Соответственно они есть Воля, Свет и Светодатель (или Сознание, Свет и Жизнь). Это Божество также названо Протогонусом, Первенцем.

Прокл цитирует виршу Орфея, в которой Божество именуется Сладкой Любовью, сыном наипрекраснейшего Эфира. Также некий философ-мистик речет нам: «Он самый сияющий из Ноетических сил,³ Ноетического Разума и Излучающего Света, что поражает ноерические⁴ силы и заставляет Отца дивиться (Зевса, Демиурга). И Гермиас так цитирует Орфея: "И ни один не мог пристально глядеть на Фанеса своими глазами, сохраняя святую Ночь одну". Другие, пораженные, созерцали внезапный свет в пространстве. Таков был свет струящийся от бессмертности Фанеса».
_______________________
[3] ноетический (νοητός) — умопостигаемый, умозрительный, от греч. νόησις — «мышление»;
[4] ноерический — умопостигающий, интеллектуальный.

В Платоновых терминах Фанес был «отцом», Эрикапеус «Силой», а Метис «Интеллектом». Прокл описывает сию фигуру в символах Орфея «Первый бог, по Орфею, нес головы многих животных, барана, быка, змеи и ясноглазого Льва; он пришел из первичного Яйца, в котором Животное содержалось в зародыше». Дамасский описывает эту фигуру так: «Бог без тела, с золотыми крылами на плечах и с каждой стороны головы быков, и на его голове чудовищный дракон с подобием каждого вида дикой твари». Этот символизм более прост в другом пассаже «Дракон с головой быка и льва и в середине лицо Бога, с крыльями на плечах». Се был символ Пана, Всеотца, Вселенской Творящей силы или абсолютного «Животного» — источник всех живых тварей.

НОЧЬ

Ночь близко ассоциируемая с Фанесом, как Мать Жизни, или Жена, или Дочь, Ночь может быть соотнесена с Майей или авидьей Вед. Также как есть три аспекта Фанеса, так есть и три ночи. Орфей говорил, что Ночь кормилица Богов. Все Боги вышли из Яйца, сначала Фанес, потом Ночь, а затем остальные. Прокл сообщает, что Ночь получила скипетр из рук Фанеса. Также он говорит, что Фанес и Ночь предшествовали Ноетическим порядкам и навечно обосновались в Адитуме (Обитель) Богов в ноетическом Порядке. Ночь получила высокое искусство дивинации от Фанеса. Первой Ночи он дал пророческий дар, средней Влажность, а третьей справедливость. Ночь дала рождение нуминальной⁵ и феноменальной⁶ Вселенным. Словами Орфея она явила Землю (феноменальную Вселенную) и широкое Небо (нуминальное), так отделилось и проявилось видимое от невидимого.
_______________________
[5] νοούμενον умопостигаемое, но непознаваемое (не данное в опыте);
[6] В естественной науке под феноменом понимается наблюдаемое явление или событие (от греч. φαινόμενον — «являющееся», «явление»).

НЕБО

Главным из детей Ночи был Уран (Небо), повелитель Ноетическо-Ноерической триады в терминологии Платона. После порядка Ночей три порядка Божественных сил — Небо, Циклопы и Сторукие. Первыми от Фанеса явились/произошли Небо и Земля, Уран и Гея. Земля стала первой сферой ощутимого мира. Небеса же были Границей и Стражей Всего. Между небом и Землей случился первый свадебный союз. Орфей звал землю первой невестой. Между же Фанесом и Ночью брака не было, они были едины в ноетическом союзе.

ДЕТИ НЕБА И ЗЕМЛИ

От союза Урана и Геи произошло странное и загадочное потомство — Парки, Сторукие и Циклопы. Афинагор повествует, что, объединившись с Землей Небо породило женские силы Клото, Лахезис и Атропос; и мужские, Сторуких, Кота, Гигеса и Бриарея; и Циклопов Бронтеса, Стеронеса и Аргоса; которых он связал и бросил в Тартар, прознавши, что будет изгнан своими детьми из своего царства.

Парки суть Кармические силы, Сторукие и Циклопы суть Строители, или вернее, Ноетические Архитекторы, присматривающие за Строителями Ощущаемого Мира. И они придумали громы Зевсу и смастерили молнию, и они были теми, кто обучил Минерву и Вулкана всем хитрым задачам которыми Уран озадачивался. То, что первое потомство Земли было в Тартар брошено означает, что они отправились трудиться во всех вещах и проникли, растворились во всех царствах природы. Затем, втайне от Урана, земля явила семь прекрасных дочерей, чистых и яркоглазых, и семь волосатых сынов. Дочери суть Фемида (Θέμις, «закон»), Тетис (Τηθύς, Тефия, жена Океана), Тея (Θεία, жена Гипериона), Мнемосина (Μνημοσύνη, «память»), Феба (Φοίβη, «Сияющая», жена Кея), Диона (Διώνη), Рея (Ῥέα, жена Кроноса). Сыны — Кронос (Κρόνος), Океан (Ὠκεανός), Гиперион (Ὑπερίων, «высочайший»), Япет (Ἰαπετός), Кей (Κοῖος) и Криос (Κριός). То титаны и титаниды, семь небесных сил (блуждающих светил), по титану и титаниде на каждую небесную силу. Гиперион и Тея владеют силой Солнца, Феба — силой Луны, Криос — Марса, Кей и Метида (Мнемосина) — Меркурия, Япет (Эвримедонт) и Фемида — Юпитера, Океан и Тефия — Венеры, Крон и Рея — Сатурна. Потом Гея произвела на свет от Урана мириады Ореад (Ὀρειάδες), Наяд (Ναϊάδες) и Дриад (Δρυάδες) — Нимф гор; дождевых потоков, источников, родников и ручьев; растений (деревьев). Их начала, истоки и корни залегают глубоко в Тартаре. Нимфы составили окружение титана Океана (Океаниды), Нерея (Нереиды), Артемиды, Диониса (Нимфы Менады). Бесчисленные виды душ живых существ были также порождены Геей и Ураном.

Разгневанная изгнанием своих первенцев Госпожа Наша породила от Урана Титанов (Карающих) потому, что алкали покарания Звездного Неба. Среди всех Титанов Ночь, Мать матерей, кормилица Богов, возлюбила Кроноса (Сатурна) и посредством своего пророческого дара она узнала, что быть ему правителем мира. И она лелеяла его и заботилась о нем так, что он стал самым тонкомыслящим из всех. По наущению Матери Титаны восстали против Неба, все, исключая Океан. Следует сказать, что духовные силы разбили оковы удерживающего их Неба и снизошли в материю, кроме Океана, ставшего океаном Пространства в Царстве Отца. И Кронос стал их лидером. Порфирий указывает, что первым кто пошел против Урана был Кронос, и так Кронос получил силы низошедшие от Урана, и Зевс также получил их от Кроноса. Титаны расчленили отца и из его крови родились Гиганты. Сатурн основал свое царство над Титанами, воссев на небесном Олимпе. Но Океан обитал в бесконечных водах и не было власти над ним.

В Ощущаемом мире Гиганты играли ту же роль в отношении Зевса, как Титаны в отношении Урана. Высший из Титанов, Океан, из Семерицы, пребывал и продолжался в единении с Отцом своим Небом быть и не был отделен от его царства. Но все остальные Титаны, радующиеся в продвижении, сотворили исполнение воли Земли, напали на своего Отца, и сим отделили себя от Его царства и перешли к другому Порядку.

КРОНОС-САТУРН

Было шесть царей или правителей, скипетродержащих Богов: Фанес, Ночь (Нюкта), Уран, Сатурн, Юпитер и Вакх. Сатурн назван Платоном Великой Дианоэтической силой Интеллектуальной Вселенной и соответственно управителем дианоэтической части души. Ноэтический порядок сил состоит из Сатурна, Реи, Юпитера, трех Куретов и отдельной монады Океана. Но Сатурн это вождь семерых, и таким образом Ноэтическая сила Ноэрического Порядка. Орфей сообщает нам, что Сатурн правил первым среди людей. Благословенная раса жила на Елисейских полях под покровительством Отца Сатурна, в исполненном мира Раю. Здесь следует сделать несколько замечаний касаемо рас и эпох. Первая эпоха принадлежит Сатурну и это Золотой Век, затем Юпитеру, потом Нептуну, затем Плутону. Кунейская Сивилла разделила эпохи среди металлов, по сообщению Сервиуса. Сей период именуется Magnus Annus или Маха-Манвантарою в Санскрите. Цензорикус указывает, что середина Зимы Великого Года это разрушение посредством Воды, но Середина Лета это разрушение Огненной Стихиею. По Проклу Орфей обрисовывал завершение Великого Года, то есть он принимает власть над первичной тьмой, зодиакальными циклами, что правят звездами. И Плиний речет, что вечная и финальная ночь надвигается на мир.

Люди Золотого Века живут свободно от нужды и страданий, земля одаряет их урожаями и когда к ним приходит смерть они мирно засыпают. После своей смерти они становятся Стражами «завернутыми в облака», крылатыми в своем полете над землей и надзору за ее обитателями. Люди Серебряного Века далеки уже от совершенства. Они умирают в молодости, нечестивы и хулители Богов. После смерти они становятся Гениями, но злыми вместо благотворных и погружены они в подземные обители. Они раса волшебников Черного Пути.

Люди Бронзового Века сильны и яростны. Их сердца тверже стали. Четвертый период это железный век — его люди есть или будут «праведными и добродетельными», но век Железа еще в своем развитии.

РЕЯ

Согласно Орфической и Платоновой теогонии Рея занимает среднее положение между Кроносом и Зевсом в Ноэрическом порядке. Рея Мать Жизней, мистическая Ева, «мать всего живущего». Она наполнена от Сатурна разумной и плодородной силой, которой она придает движение Юпитеру, Демиургу Вселенной; наполняя его сущностью с животворной распространенностью. «Эта Богиня, когда рассматривается объединенной с Сатурном самой возвышенной частью ее эссенции, зовется Реей; но рассматриваемая как производящая Юпитера, и вместе с ним раскрывающая полные и частичные порядки богов (то есть силы ощутимого Мира) она зовется Церерою». Это по Проклу и это важное замечание. Возможно ее имя этимологическим связано с именем египетской богини Рэит (паредр бога Ра). Она олицетворяет солнечную энергию, преломленную планетой Сатурн. Но нам известны теории и сказы о солнечности самого Сатурна.

Стихия Реи — Земля. Астрологические дома Волопас и Дева. Ее цвет фиолетовый, иссиня черный. Священное дерево липа, животное-кобыла. Поэтому она имела прозвище «Кобыльей Матери», фригийское Matar Kubileja. Рея именуется «бронзозвучащей» и «барабаногремящей». Музыка и мантры играли большую роль в Орфизме. Мы также знаем о роли музыки в культе Кибелы. Также Прокл сообщает, что «Полюс мира назван Пифагорейцами Печатью Реи». Полюс ведь проводник жизненных и магнетических сил земной оболочки, и поэтому и назван таким именем как печать и сигнатура жизненных сил Божественной природы, посредством чего все болезни могут быть исцелены и оживотворены все состояния души.

ЗЕВС (ЮПИТЕР)

Когда Зевс родился мать его, Рея, чтобы обмануть Сатурна пожиравшего детей, дала ему вместо Юпитера завернутый в пеленки камень. Сатурн немедленно пожрал сверток, а Зевс был отправлен в убежище, где тайно и воспитывался. Камень сей есть «совершенный куб» и «краеугольный камень», как замена Юпитера. Твердая фигура куба в плоскостной геометрии является квадратом. А квадрат это символ ощутимого или неизменного мира и его правителя Юпитера, тогда как треугольник глиф Высшей Силы Мира. Уместно вспомнить черный куб Кибелы и версию ее имени. Выдача Реей камня Сатурну имеет значение как прямое установление отпрыска Реи в Сатурне. Зевсова сущность есть творящая сила осязаемого мира и соответственно соотносится с творческой душой или разумом в человеке, близко ассоциированной в его творении с Кармой. Он строит Вселенную согласно Кармическому закону установленному предшествующими Вселенными.

Прокл пишет, что согласно Орфею «Демиург (Зевс) взлелеян Адрастией («та, из которой ничто не выходит»), но он женится на Необходимости и рождает дочь — Судьбу. Адрастия это одна Богиня, что остается с Ночью (самой божественной Матерью) и ее сестра есть Форма». Сказано мистически, что Адрастия бьет в цимбалы перед пещерой Ночи. Сие значит, что она направляет звук, который расходится по всем мирам и сим звуком все формы созданы. Во внутренней палате, позади нее, восседает Свет (Фанес) и в середине пещеры Ночь, которая изрекает пророческие суждения богам, устами Адрастии. Прокл сообщает, что Орфей учил, что Адрастия охраняет Демиурга «с бронзовыми кимвалами и звучными барабанами в руках» и посылает могучие звуки всем богам могущим оборотиться к ней».

В ощутимой Вселенной язык богов представлен звуком и цветом. Звуки и Цвета привлекают определенных элементалов, которые немедленно и механически отвечают зову. Разберемся теперь со Стражами и кормильцами Зевса. Некоторые рекут, что то были Адрастия (Ἀδράστεια, «Неотвратимая»), Эйде (Εἴδη, «форма») и Дике (Δίκη, «правосудие»), и затем снова они рекут, что это были трое Куретов. Прокл сообщает «Жизнетворящая богиня разместила Куретов первее всего как таких стражей, коие окружили Демиурга целого, и плясали вокруг него, явленного в правление Реи». И когда Зевс достиг своего полного статуса то использовал мед для повержения родителя своего, Кроноса. И Кронос напился до предела меда и стал пьяным как с вина. Тут же был он захвачен и расчленен, подобно тому как сие было с Ураном.

И обретя полновластие Зевс сотворил Вселенную, с помощью сил Сатурна и Ночи. Боги ниже Зевса не были объединены с Фанесом (Идеальной причиной), но только Зевс, и значит, он ближайший Ночи (супруге Фанеса). Сказано, что сим образом Зевс «поглотил» Фанеса. Для кративного⁷ божества и архитектора ощутимого мира необходимо ассимилировать идеальные и вечные типы вещей перед их моделированием в чувственном осязаемом обличье. И таким образом ноэтическое творение пришло в контакт с ощущаемым миром; и что Вверху окружилось тем, что внизу. Орфей поучал, что после поглощения Фанеса все вещи были генерированы в Зевсе; все вещи были проявлены первично и целостно в составителе, но вторично и частично в Демиурге, причине мунданного (мирового)⁸ порядка.
_______________________
[7] κράτος (-εος) τό
1) сила, мощь, крепость (τὸ σιδήρου κ. Hom.);
2) могущество, власть (τὸ πᾶν κ. ἔχειν Her. — быть всемогущим);

[8] mundus, -i, -m 1) мир, вселенная, мировое тело; 2) небо; 3) земной шар, земля.

Итак, Зевс обладает началом, концом и серединой вещей, прямо направленных по своему пути, следующему согласно естественному закону, и Справедливость изыскивает воздаяние для отклоняющихся от пути божественного закона. Прокл прокомментировал творение Интеллектуального и Ощущаемого миров, говоря, что «Ноэрическая эманация бытия Богов связана была царем божественных порядков целого (Фанес), но продлена тремя Ночами и небесными ипостасями (аспекты Урана) в Титанический порядок (божественные Архитекторы или Строители), которые сперва отделились от Отцов (Фанес и Уран, затем Кронос восстал супротив Урана), и затем из сего взошел целый демиургический порядок Богов. И Зевс перед всеми другими творящими силами вошел в объединяющую силу целой Демиургической Линии… И был наполнен всеми силами выше себя (имеется в виду поглощение Фанеса).
_______________________________
ТЕОГОНИЯ ОРФЕЯ

Прежде миров были: Хронос бессменный и мудрый
Хаос, зияющий бездною предожиданья…
Хаос от Хроноса суть проявил Мирозданья:
Тартар угрюмый и Никту явил Черногрудный.

Никта — богиня ночи, а зовут Эвриномой,
Встала из Хаоса сущего и воскричала:
— Не на что мне опереться, конца и начала
Нет в окружении, где я парю обнаженной…

Тут же она расчленила сам Хаос на части,
Гею создав полногрудую, следом Урана,
Чтобы прикрыл ее всюду волной Океана
Звездного мира, да шумного Понта в участье.

В танце она продвигалась из холода к жару,
Волнами Понта любуясь. И тут за спиною
Ветер возник, порождаемый этой игрою,
Он для творенья годился и был ей по нраву.

Вмиг обернувшись, поймала она Ветер хладный,
Сжала в ладонях своих, согревая немного,
Тут же возник Змей Великий — Всецелого Око,⁹
Змей Офион загляделся на стан ее ладный…

Страстно желая согреться, спешит Эвринома
Танец ускорить, неистовой пляской вскипая.
Вмиг в Офионе, желаньем могучим пленяя,
Страсть проявилась ответная силою стона.

Чресла — божественны, обнял, обвившись, их Змей,
Чтоб насладиться желанием и обладать
Чудом Никты Чернокрылой и в танце взлетать.
Вспыхнуло тут же желанье ответное в ней.

Ночь зачала неизвестное миру дитя,
Следом, в морскую голубку уже превратившись,
Села во чрево Эреба, на волны спустившись,
И Мировое Яйцо понесла из себя!

Свет серебра воссиял, осеняя Яйцо!
Ветер семь раз облетел, как просила Никта,
И опустился высиживать дальше птенца.
Время прошло — на две части распалось оно.

Так появился Эрот, что Фанетом зовут!
Самый прекрасный и смелый из сонма богов.
Крылья златые, двуполый, являться он мог
В обликах разных… исходно начальных Минут.

В облике Зевса весну сотворил, а потом
Лето явил ликом Гелиоса первородным.
Осень создал Офиону явленьем подобным,
И Дионисом-Загреем сомкнул мир замком.

Космос привел он в движенье, Минуты в Года!
Солнце с Луною тогда же явились для мира.
Землю и Небо, и Море извлек из Эфира:
Сущее все рождено было им из Яйца.
_______________________
[9] Змей Великий — Всецелого Око… Здесь очевидное заимствование египетской традиции, где урей являлся символьным обозначением солнечного Ока, видимо, в силу игры слов:
iˁrt — кобра;
irt — глаз, око (irt Rˁ — Око Ра).


Орфика
Орфическая религия
Орфические гимны
_______________________________

Миф о Таммузе и Иштар является одним из наиболее ранних примеров аллегории об умирающем боге. Из-за плохой сохранности табличек, на которых записаны легенды, невозможно уловить больше, чем фрагментарные детали обрядов Таммуза.

Умирающая и воскресающая природа странно раздвоена в Таммузе и Иштар как natura naturata и natura naturans; первая в своем мужском, вторая в своем женском естестве. Во всяком случае, Таммуз — символ расцветающей и увядающей природы.

«О, пастырь! — поется в жалобном гимне в честь него, — ты — семя, не отведавшее влаги в борозде, зародыш, не принесший плода в поле, деревцо, не посаженное у орошающей струи, деревцо, корни которого подрезаны, лоза, не отведавшая влаги в борозде».

Будучи эзотерическим богом солнца, Таммуз не занимал первых мест среди божеств, которым поклонялись вавилоняне, лишенные глубокого понимания значимости этого бога и считавшие его богом земледелия и духом растительности. Таммуз занимал примечательное положение сына и мужа Иштар, вавилонской и ассирийской Матери-Богини.

Иштар, которой посвящена планета Венера, была наиболее почитаемым божеством вавилонского и ассирийского пантеона. Она, вероятно, была тождественна Астарте и Афродите. История ее схождения в подземный мир в поисках эликсира, который только и мог вернуть к жизни Таммуза, является ключом к ритуалам ее Мистерий. Таммуз, празднества в честь которого проходили как раз накануне летнего солнцестояния, умер в месяце, который в древности носил его имя.

И вот Таммуз покинул свет дня, стал жителем преисподней, где царствует Нергал и его грозная супруга Эрешкигаль. Иштар обвинялась Издубаром (Нимродом) в том, что она, самое малое косвенно, была причиной его гибели. «Стала мыслить Иштар о стране без возврата». С распростертыми крыльями она слетела вниз к воротам смерти. Там нет света, живущие там питаются землей и пребывают в пыли. На запорах ворот дома Иркалла осела пыль, а стражники были покрыты перьями, как птицы. Иштар потребовала от них открыть ворота, заявив, что, если они не сделают этого, она сокрушит ограду, сорвет ворота с петель и разбудит мертвых пожирателей живого. Стражники попросили ее потерпеть, потому что они должны сходить к царице Гадеса и спросить у нее разрешения пропустить Иштар, но только тем путем, каким входят в этот скорбный дом все другие.

Огорчилась владычица мрака Эрешкигаль, узнав, что пришла сестра ее Иштар, жаль ей богиню и ее неотвратимую судьбу. По ее приказанию страж пропускает Иштар через семеро врат, снимая с нее последовательно украшение за украшением, под конец даже ризу стыда; обнаженной является она к Эрешкигаль. Та насылает болезни на ее глаза, чресла, ноги, сердце, голову, всю ее — и с этого мгновения прекратилось всякое плодотворение на земле, вся живая природа заснула.

Испугались высшие боги, посылают слугу к Эрешкигаль с властным словом. Эрешкигаль проклинает слугу, но переданное им слово исполняет; по ее приказу прислужник Намтар окропляет Иштар живой водой, ведет обратно через семеро врат, возвращая ей у каждых последовательно отнятые украшения. Конец гимна плохо сохранился и загадочен, но все же видно, что и Таммузу уделяют живой воды, что он воссоединяется с возлюбившей его богиней. Опять весна на земле.

* * *Мистерии Адониса праздновались ежегодно во многих частях Египта, Финикии и Вавилона. Имя Адон означает «Повелитель»; оно прилагалось к солнцу, а позднее было заимствовано евреями как экзотерическое имя для их Бога (Адонай).

Одним из центров культа Адона и Астарты был город Библ в Финикии. Адон был ранен вепрем на охоте в роще Ливана и умер от раны; на память об этом библийцы ежегодно справляют оргии¹ с плачем и ударами в грудь, после чего приносят ему заупокойные жертвы как мертвому. А на следующий день они выносят его изображение из усыпальницы, объявляют его живым и чествуют отрезанием своих волос и религиозной проституцией. В эти дни будто бы и протекающая мимо Библа река, тоже носящая имя Адона, окрашивает свои волны в багровый цвет.
_________________________
[1] ὄργια τά
1) культ. оргии, тайные обряды, мистерии (ὄ. τῆς Ἀφροδίτης Arph. — оргии в честь Афродиты);
2) священнодействие или жертвоприношение (ὀργίων μαντεύματα Soph. — пророчества жертвоприношений);
3) празднество, праздник

Местом столкновения и слияния финикийского и греческого элементов был остров Кипр; здесь финикийская Астарта превратилась сначала в «кипрскую богиню» (Киприду), а затем в Афродиту; здесь была помещена и родина ее любимца. Миф о нем получил следующую форму. Смирна, мать Адониса, была обращена в дерево богами, и через некоторое время ствол раскрылся и на свет появился ребенок. Согласно другой версии, ребенок был освобожден кабаном, который подточил материнское дерево клыками. Время рождения Адониса — зимнее солнцестояние.

Воспитанный пастухами, он и сам стал пастухом. Божественной красотой он покорил сердце самой Афродиты, и она сделала его своим спутником и любимцем. Однажды он отправился на охоту. Исход был для него роковым; вепрь, встретившись с ним, ранил его в бедро, и он от этой раны умер. Церемония оплакивания безвременной смерти убитого бога называется Адониасмос.²
_________________________
[2] ἀδωνιασμός ὁ плач по Адонису Arph.

В «Иезекииле» (VIII, 14) написано, что женщины оплакивали Таммуза (Адониса) у северных ворот Дома Господня в Иерусалиме. Джеймс Джордж Фрэзер цитирует и комментирует Иеремию: «Он говорит нам, что Вифлеем, традиционное место рождения Господа, затмевается рощей еще более старого Сирийского Повелителя Адониса и что там, где оплакивался младенец Иисус, скорбели по любовнику Венеры». Говорят, что на воротах Иерусалима было изображение дикого кабана в честь Адониса и ритуалы Адониса справлялись в гротах Вифлеема.

Как гласит миф, безутешно было горе Афродиты; оплакав своего любимца, она спустилась за ним в преисподнюю и добилась его частичного возвращения себе. По решению Зевса, он отныне треть года должен был проводить в преисподней, треть с Афродитой, а треть — где захочет сам. Но он, конечно, и эту треть подарил своей божественной подруге.

Самым ранним свидетельством культа Адониса в Греции мы обязаны Сапфо (VI в. до н.э.); она сочиняла обрядовые песни для праздников Адониса:

«Что, Киприда, творить нам повелишь?
Никнет Адонис!
Бейте в перси, взрыдав, девы, по нем,
Рвите хитоны!»

В V в. до н.э. мы встречаем Адонии³ уже в Афинах, справляют их там плачем и жалобными стенаниями суеверные женщины. Вообще, нигде в Греции до падения ее самостоятельности Адонии не получают официального характера; справляют их частные кружки вроде того, для которого Сапфо писала свои богослужебные песни. И притом преимущественно, если не исключительно, кружки женщин: вторая после Сапфо даровитая стихотворица греков, Праксилла, тоже писала адонические песни, и из них тоже сохранился отрывок, плач умирающего Адониса:

«Бросить я должен красу над красами, лучистое солнце,
Бросить алмазные звезды и лик благодатный Селены,
Сочные бросить арбузы, и яблоки бросить, и груши»…

Но тот же культ проник и в семитскую Анатолию, главным образом, в Лидию, и там существенным образом изменил местный миф и культ Великой Матери и Аттиса. Имена остались местные; но была введена одна подробность, сближающая Аттиса с Адонисом: его самооскопление было заменено смертью на охоте, и притом именно от поранения клыком вепря. В этом, действительно, отличие лидийского Аттиса от того фригийского.
_________________________
[3] Ἀδώνια τά (sc. ἱερά) адонии, поминки по Адонису Arph.

Во фригийской мистерии Аттис сам оскопляет себя под сосной и тут же умирает. Его тело было взято в пещеру Великой Матерью (Кибелой). Обрядам Аттиса современный мир обязан символизмом Рождественского дерева. Аттис передал свое бессмертие дереву, под которым он умер. Аттис оставался в могиле три месяца, после чего восстал ко времени Пасхи, и своим воскрешением преодолел смерть для всех, кто был посвящен в его Мистерии.

«В Мистериях фригийцев, — пишет Джулиус Фирмиций, — которые связываются ими с Матерью богов, каждый год сосна срубается и внутрь дерева вставляется изображение юноши. В Мистериях Исиды срубается сосна, внутренность дерева тщательно выскабливается, и идол, сделанный из этого куска дерева, хоронится. В Мистериях Прозерпины дерево обрабатывается так, чтобы получилось изображение непорочной девы, и когда оно приносится в город, то хоронится на 40-й день, но на 41-ю ночь сжигается»…

http://manly-p-hall.narod.ru/index02.html
_______________________________

Согласно преданиям, Митра был сыном непорочно зачавшей небесной девы и родился 25 декабря в пещере. У него было 12 учеников, и он был Мессией, давно ожидаемым народом. Согласно Дупию, Митра был приговорен к смерти через распятие и воскрес на третий день, взяв на себя грехи своих последователей. Ему поклонялись как воплощению Бога. Его последователи проповедовали суровую и строгую нравственность. У них было семь святых таинств. Наиболее важные из них — это крещение, конфирмация и евхаристия (причастие), когда «причащающиеся вкушали божественную природу Митры в виде хлеба и вина».

Приверженцы Митры установили центральное место поклонения в точности в том месте, где Ватикан воздвиг свою церковь. Кроме того! Имя Митры (Mithra) на персидском означало «контракт» или «договор» [т.е. «завет», в иудейской терминологии], и потому он охранял согласие между людьми и защищал истину, неустанно наблюдая за миром с помощью «тысяч ушей и десяти тысяч глаз».

В Древней Авесте Митре отводилась важная роль посредника между людьми и богом, «которого не может ввести в обман никто». Созданный верховным богом Ахура-Маздой, он стал главным соперником Ахримана (воплощение абсолютного зла) и неустанно боролся с темными силами. Его значение стремительно возрастало, ибо по зороастрийским верованиям от борьбы добра и зла зависит весь миропорядок. Митра покровительствовал дружбе, награждал своих преданных почитателей славой и богатством, душевным покоем и многочисленным потомством. В ведении этого бога находились и материальные блага, и духовные добродетели. Приблизиться же к пылающему жертвеннику можно было, лишь очистив себя многократными омовениями и бичеваниями.

Его спасительная поддержка помогала душе преодолеть переход через Чинват — «мост-разлучитель», ведущий либо к небесному блаженству, либо в преисподнюю. В конце времен Митра должен был даровать благочестивым последователям вечную жизнь и блаженство.

* * *
Согласно легенде Митра прошел земное воплощение, появившись на свет из скалы (по другой версии, родился в пещере). Пастухи, наблюдавшие за чудесным рождением, поспешили прийти к нему на поклон.

В своем земном воплощении Митра спас людей от множества бедствий, в том числе помог им пережить Великий Потоп.

По окончании своей земной миссии он устроил для богов великолепный пир, после которого вознесся на небо на огненной колеснице. Память об этой торжественной трапезе впоследствии нашла свое отражение в митраистских мистериях.

Все, для кого святость данного свидетельства имела решающее значение, становились его преданными почитателями, и в первую очередь это были торговцы и солдаты. Но все же особое расположение к культу Митры проявляли правители, посвящая ему многочисленные обращения с просьбами о покровительстве, ибо Небесный свет Хварно, посылаемый Митрой, освящал власть царей и выделял их из числа смертных.

Первым из римских императоров был Нерон, принявший посвящение от царя Армении и даже получивший в дар круглую корону, символизировавшую солнечные лучи. От той персидской короны ведут свое происхождение и многие другие типы этого символа власти.

В Римской империи, как и в Вавилоне, поклонение Митре сливается с почитанием Солнца, и он получает все новые прозвища, одним из которых было «Великий Бог Гелиос-Митра».

Почти 100 лет спустя обряд посвящения в митраизм прошел опиравшийся в своих бесчинствах на армию император Коммод, во многом способствовавший распространению культа.

Решающую роль в судьбе западного митраизма сыграло официальное признание христианства. Однако культ, в коем воинская доблесть играла не последнюю роль, вовсе не собирался сдаваться без боя. Знаменитое сражение императора Константина Великого с войсками Лициния около Адрианополя 3 июля 323 года фактически явилось демонстрацией противоборства сторонников митраизма и христианства.

И тогда Непобедимому богу был нанесен сокрушительный удар. Причем это был не столько физический разгром его почитателей, сколько огромное нравственное поражение, заронившее зерна сомнения в души преданных ему. Лишь Юлиан Отступник, несмотря на христианское воспитание, тайно посвященный в культ Митры, попытался восстановить его. В 361 году он издал два эдикта, направленных против христиан, но два года спустя после его смерти, участь Непобедимого Солнца в Римской империи окончательно была решена.

О самом Митраизме можно сказать, что он подобно христианству, связывал победу Вечного Добра над мировым злом с приходом Спасителя, обещая верующим бессмертие души и воздаяние в ином мире. Смысл обрядов, заключался в преображении и очищении человеческой природы и создании неразрывной связи с богом. В христианстве сохранилось и немало формальных пересечений с элементами культа и символики митраизма.

Но для митраистов, не предававших значения социальному положению и допускавших в свои ряды и презренных рабов, и бесстрашных воинов, и избалованных патрициев, посвящение в культ женщины было невозможно. Огненная стихия, сопутствующая Митре, символизировала только мужское начало. Христианство же принимало в свои ряды всех: свободного и раба, бедного и богатого, женщину и мужчину. И тут можно констатировать тот факт, что благодаря распространению христианства среди женщин, культ Митры и был побежден христианством.

Но главное отличие этих двух соперников состояло в том, что митраизм никогда не считал смирение добродетелью, будучи религией воинов, активно вступавших в борьбу со злом. Для христиан же сила добра была заключена, прежде всего, в покорности воле Божией и всепрощающей любви к людям, даже если это злейший враг. Так внешняя сила уступила внутренней силе Истины, а Непобедимый Митра был побежден любовью и смирением.

В 376 году митреум, находившийся на Ватиканском холме, был закрыт городским префектом, позже на его месте построили базилику Св. Петра.

В 380 году император Феодосий издал эдикт, окончательно укрепив позиции христианства как государственной религии.

Началось уже со стороны христиан активное преследование язычников, разрушение и закрытие их храмов. Жрецы митраизма в надежде на возращение старых времен замуровывали свои святилища. Многие же из не смирившихся с ходом истории жрецы были убиты христианами прямо в храмах, что означало осквернение святыни на веки вечные. Вместе с последними жрецами умирала на Западе и сама память о былом могуществе Митры.

Энциклопедия Британника утверждает о митраистских и христианских Мистериях следующее:

«Братский и демократический дух первых коммун и их истоки покорности, идентификация объектов поклонения с солнцем и светом, легенды о пастухах и дарах, о наводнении, представление в искусстве огненной колесницы, получение воды из скалы, использование колокольчика и свечи, святой воды и причащения, освящение воскресения и 25 декабря, упор на моральный кодекс, воздержание и самоконтроль, доктрины неба и ада, примитивные откровения, размышления о Логосе, происходящем от божественного, искупляющая жертва, постоянная борьба между добром и злом с победой первого, бессмертие души и последний суд, воскрешение плоти и огненная погибель Вселенной — только некоторые из сходств, кажущихся или реальных, позволивших митраизму долго соперничать с христианством».

Культ Митры свершался в пещерах. Порфирий в своей «Пещере Нимф» утверждает, что Заратуштра (Зороастр) был первым, кто сконцентрировал внимание на пещере как месте для поклонения Богу, потому что пещера является символом земли, или низшего мира тьмы. Джон Лунди в своем «Монументальном христианстве» описывает пещеры Митры так:

«Эти пещеры были украшены знаками Зодиака: Рака и Козерога. Зимние и летние солнцестояния были в центре внимания как ворота для душ, сходящих в этот мир или восходящих к Богу. Рак был первыми воротами схождения, а Козерог — вторыми воротами восхождения. Это были два пути бессмертного прохождения с неба на землю и с земли на небо».¹

________________________
[1] Знаки Рака и Козерога, помимо ворот, служат еще и составной частью годичного креста (Козерог, Овен, Рак, Весы), на котором и был распят Митра, в день весеннего солнцеворота. Ибо, будучи богом эпохи Овна, заклание агнца более чем уместно именно в знаке Овна. Ну, а наличие Весов в нижней части креста, надо понимать, должно быть напоминанием о посмертном божьем суде, когда душа взвешивается на весах, с целью определения ее праведности, либо греховности.

Так называемое кресло св. Петра, как полагают, использовалось в языческих Мистериях, возможно в митраистских, в тех подземных чертогах, в которых собирались поклонники христианских Мистерий в самые первые дни своей веры. В своей работе «Апокалипсис» Годфри Хиггинс пишет, что в 1662 году при чистке священного кресла Бар-Ионаса были обнаружены изображения двенадцати подвигов Геракла и что позднее на этом же кресле французы открыли мусульманский кодекс веры, написанный на арабском языке.

Посвящение в ритуалы Митры, как и во многих других древних школах философии, состояло из трех важных уровней. Они включали самоочищение, усиление интеллектуальной мощи и контроль над животной природой. На первом этапе кандидату предлагалась корона на острие меча, и при этом его посвящали в тайные силы Митры. Вероятно, его учили, что золотая корона представляет его собственную духовную природу, которая должна быть очищена до того, как он предстанет пред Митрой. Ведь Митра был его собственной душой, стоящей между его духом, Ормуздом, и Ариманом, его животной природой. На втором уровне ему давался панцирь разума и чистоты, и он посылался во мрак земных опасностей, дабы сразиться с демонами похоти, страсти и вырождения. На третьем уровне ему давался колпак, на котором были начертаны или вытканы знаки зодиака и другие астрономические символы. После того как посвящение было закончено, его приветствовали как восставшего из мертвых, ему открывались секретные учения персидских мистиков и он становился полноправным членом Ордена. Успешно прошедшие испытания назывались львами, и на лбы им ставился египетский крест. Сам Митра часто изображался головою льва и двумя парами крыльев. Через весь ритуал проходила тема рождения Митры как Бога Солнца, его жертвы ради людей, его смерти и, наконец, его воскрешения и спасения всего человечества заступничеством перед Ормуздом.

Хотя культ Митры не достиг философских высот зороастризма, его воздействие на западную цивилизацию было весьма велико, поскольку одно время почти вся Европа была обращена в митраизм. Рим при столкновении с другими народами внушал им свои религиозные принципы, и позднее многие институты выявили митраистскую культуру. Упоминание «льва» и «хватки львиных когтей» в уровне Мастера Масона имеет явно митраистский привкус и восходит к этому культу. Лестница с семью перекладинами является символом в митраистской инициации. Фабер полагает, что эта лестница первоначально была пирамидой с семью уступами. Вполне возможно, что масонский символ лестницы с семью ступеньками имеет митраистское происхождение. Женщины никогда не допускались в Митраистский Орден, но туда допускались мальчики задолго до наступления зрелости. Отказ допускать женщин в Масонский Орден может быть основан на эзотерических причинах, данных в секретных учениях митраистов. Этот культ является еще одним отличным примером тех секретных обществ, чьи легенды по большей части символически представляют солнце и его путешествия по небу. Митра, возникающий из камня, есть просто солнце, встающее над горизонтом, или, как полагали древние, из горизонта во время весеннего равноденствия.

Джон О'Нейл оспаривает, что Митра был задуман как солнечное божество. В своей книге «Сумерки богов» он пишет: «Митра Авесты, язат света, имеет 10 тысяч глаз, он высок, полон знаний (перетувакаяна), сильный, вечно бодрствующий (джагаурваун-гем)». Верховный бог Ахурамазда имеет один глаз, и этим глазом, луной, солнцем и звездами, он видит все. Теория, что Митрой поначалу звали верховного небесного бога, является единственной, которая отвечает на возникающие тут вопросы. При этом солнце выпадает из этой картины. Очевидно, что именно здесь мы имеем изобилие свидетельств о Масонском Глазе и «его не дремлющем никогда» (nunquam dormio) состоянии. Читатель не должен путать персидского Митру с ведическим Митрой. Согласно Александру Уайлдеру, митраистские ритуалы вытеснили Вакхические Мистерии и стали основанием системы гностиков, которая многие века доминировала в Азии, Египте и даже на Западе. [1]

* * *Как и в ряде других древних культов (среди них мистерии Изиды и элевсинские мистерии), исповедовать митраизм мог только тот, кто совершил тайный обряд посвящения. Посвященным запрещалось рассказывать иноверцам о таинствах культа, которые были названы мистерией (μυστήριον).² Требованием сохранения тайн культа объясняется отсутствие письменных источников, в которых раскрывалась бы суть митраизма. Поэтому для ученых, пытающихся воссоздать основы этого учения, единственно доступной информацией является искусная иконография митраизма.
В сотнях подземных храмов, разбросанных по всей территории бывшей Римской империи, от Англии до Сирии, археологи обнаруживают рисованное или выгравированное изображения Митры. Большинство изображений отражают различные деяния бога Митры, однако главным является так называемая «тауроктония» (ταυροκτονία),³ или сцена убиения быка. Тауроктонию обнаруживают на самом видном месте по существу в каждом митраистическом храме, и, несомненно, в ней содержится ключ к разгадке тайн митраизма.
________________________
[2] μυστήριον τό
1) тайное священнодействие, таинство, мистерии;
2) тайна, секрет.
[3] ταυροκτονέω (ταυρο-κτονέω) закалывать (в жертву) быков (θεοῖσιν Aesch.).

В греко-римские времена точка весеннего равноденствия приходилась на созвездие Овна, в которое она «вошла» примерно в 2000 г. до н.э. До этого же она приходилась на созвездие Тельца. Таким образом, закалывая быка, Митра переводил вселенную из эпохи Тельца в эпоху Овна. Более того, согласно геоцентрической космографии, небесный экватор проходил в эпоху Тельца через созвездия Скорпиона, Ворона, Гидры и Малого Пса, которых в сцене тавроктонии представляют соответственно скорпион, ворон, змея и собака.

Небесный экватор — это проекция земного экватора на небесную сферу. Он представляет собой воображаемую окружность, лежащую в плоскости, которая наклонена под углом в 23° к плоскости земной орбиты (плоскости, определяющей круг зодиака). Небесный экватор пересекает зодиак в точках весеннего и осеннего равноденствия.

В античную эпоху небесный экватор означал гораздо больше, чем просто воображаемая окружность. Древние астрономы полагали, что Земля находится в центре Вселенной и абсолютно неподвижна, а звезды закреплены на небесной сфере, которая за сутки делает полный оборот вокруг Земли, вращаясь вокруг оси, проходящей через северный и южный полюса сферы. Элементы этой сферы, такие как полюса и экватор, были очень важны для понимания «устройства» космоса. Поэтому небесный экватор «был изучен» гораздо лучше в античности, чем сейчас. Например, Платон в своем диалоге «Тимей» писал, что творец Вселенной начал создавать космос с того, что сформировал его вещество в букву X, отображающую пересечение эклиптики и небесного экватора.

Существуют изображения Митры-юноши, который в одной руке держит космическую сферу, а другой вращает зодиак. На нескольких тауроктониях звездное небо изображено под мантией Митры.

Если все фигуры на тауроктонии представляют созвездия, то какое созвездие представляет Митра? На тауроктонии Митра расположен поверх быка и всегда изображается как юноша с клинком в головном уборе конической формы, известном как фригийский колпак. Над Тельцом находится созвездие Персея (героя греческой мифологии), также обычно изображаемого как юноша с клинком во фригийском колпаке. Персею поклонялись как богу в Киликии — именно в том районе, где, по мнению Плутарха, зародился митраизм.


В античности Персей считался основателем Персии (Ирана) и таким образом мог быть легко связан мифологически с иранским богом света и истины — Митрой. Примерно в то время, когда зародился митраизм, большая часть Малой Азии находилась под господством царя Митридата Понтийского, который основал сильный союз с киликийскими пиратами. Митридат принадлежал династии, названной по имени Митры. Кроме того, он и его потомки верили, что они происходят от Персея.⁴
________________________
[4] Стоит, однако, заметить, что даже на самых ранних, дошедших до нас, звездных картах внимание Персея сосредоточено в противоположную от Тельца сторону. Более интересное соседство (по отношению к Тельцу) можно наблюдать по другую сторону небесного экватора.

Тут и созвездие Малого Пса. Еще выше парой расположились звезды Кастор и Поллукс из созвездия Близнецов (которые тоже нередко являются учасниками тауроктонии). Правее Малого Пса раскинулось самое красивое созвездие неба — Орион (Охотник), который замахивается на Тельца. И вот Орион-то как раз выглядит гораздо более убедительно в роли Митры, как низвергателя Тельца.


Отчего же митраизм потерпел поражение в противостоянии Митраизм — Христианство? Одно из самых главных различий этих религий состоит в том, что христианство старалось обратить в свою веру как можно больше людей. Например, в последних строках евангелия от Матфея есть такие слова: «Итак идите, научите все народы»… Митраизм, наоборот, был тайным культом, и тайны этого культа теряли свою силу с увеличением числа посвященных.

Кроме того, митраизм исповедовали в основном солдаты, служащие и купцы, т.е. люди, которые были тесно связаны с социальным порядком империи, и иерархическая структура Митры (в отличие от раннего христианства с его апокалиптическим учением о втором пришествии мессии и неприятием всего мирского) вполне отвечала этому порядку. Первые христиане, чей социальный статус обычно был весьма неопределенным, обладали «революционным порывом», совершенно несвойственным митраизму.

Христиане стремились просветить мир, тогда как приверженцы митраизма искали индивидуального просвещения и совершенствования в пределах существующей культуры. Поэтому они без сомнения принимали условия, которые ограничивали число посвященных в культ, таких как недопущение женщин в культ, строительство небольших подземных храмов и установление сложной последовательности обрядов посвящения. Вопрос заключался не столько в том, почему митраизм не стал таким же распространенным, как христианство, а в том, как христианство достигло такого успеха, к которому оно стремилось: к концу IV века в Средиземноморье оно почти полностью вытеснило соперничавшие с ним религии.

Истинные причины успеха христианства и поныне являются предметом оживленных дискуссий среди ученых. Однако все они согласны с тем, что наиболее важную роль сыграл фактор исключительности. Быть христианином означало отказаться от всех других вероисповеданий. Другие религии того времени не требовали такого единомыслия: посвященные могли почитать и культ Митры, и культ Изиды, участвовать в жертвоприношениях Юпитеру и в то же время почитать дух умершего императора. В период, когда многие люди утрачивали свою традиционную веру, вселявшую в них чувство собственной значимости, христианство, с его чрезвычайной исключительностью, выглядело весьма привлекательным: оно давало возможность людям сделать решающий выбор; те, кто становился христианином, обретали веру, что их жизнь действительно имеет цель и смысл. В эпоху смятения это имело особое значение.

Следует отметить, что христианство отвечало также некоторым астрально-религиозным концепциям; лежавшим в основе митраизма и других культов. Христа представляли часто как имеющего власть над миром звезд. Как Митра, сдвинув небесную сферу, нарушил порядок Вселенной, так и приход Христа, как виделось верующим в него людям, нарушил целостность космоса. Рыба-Иисус (Ἰχθύς) сдвинул небесную сферу, и теперь точка весеннего равноденствия стала приходиться на созвездие Рыб. [2]


ЗЕРВАН

В Персидской империи домусульманских времен на базе астральной религии Заратуштры расцвели искусства и науки, среди которых самой священной и почетной считалась астрология. Космические идеи зороастризма обогатились эмпирическими знаниями вавилонян, накопленными ими в течение веков, что предопределило мощный толчок в развитии астрономии и астрологии. Зерванизм, как сакральное учение о времени в русле ортодоксального зороастризма, стал философской базой для развития науки о звездах.

Митраизм в том виде, в каком он появился в Римской империи, можно считать скорее детищем зерванизма, нежели ортодоксального зороастризма.

Космогонические представления зерванитов обогатили солярный культ Митры астрологическими идеями, символика которых явно читается в произведениях митраистского искусства. Помимо изображений Солнца, Луны и знаков зодиака, иконография римского митраизма изобилует изображениями персидского бога времени Зервана.

Митраистский Хронос-Зерван-Айон-Сацевл представляет из себя обвитую змеей фигуру человека с львиной головой и орлиными крыльями. В образе этого странного божества читается символика так называемого «неподвижного креста» зодиакальных знаков, из которых хтонический змей соответствует земному знаку Тельца, называемому в астрологии Porto Inferno — «врата ада», орлиные крылья символизируют знак Скорпиона — знак мучительного перерождения, называемый астрологами Porto Superno — «верхние врата» или «врата рая», львиная голова — знак Льва, а человеческое тело — знак Водолея.

Этот образ чрезвычайно универсален, он нашел отражение в греческой традиции и образе Хроноса Апейроса, Фанета-Протогона, в египетской образе — сфинкса, в иудео-христианской — в виде четырех апокалиптических животных, о которых идет речь в книге пророка Иезекииля и в Откровении Святого Иоанна Богослова. «Неподвижный крест» зодиакальных знаков, в представлении астрологов, символизирует устойчивость воплощенного мира, динамическое равновесие противоположных принципов, слияние рождения и смерти в едином потоке времени.

Фигура львиноголового бога, сочетающего в себе атрибуты Льва, Водолея (человека), Скорпиона (высшей ипостасью которого был Орел) и Тельца (низшей ипостасью которого был Змей) является аллегорическим изображением Зервана Даргахвадата — ограниченного времени воплощенного мира.

Фигуры Зервана-Даргахвадата или Айона (Αἰών), как именовали его служители культа Митры и последователи Гермеса-Трисмегиста настолько часто встречаются в бесчисленных митреумах, разбросанных по всей территории огромной Римской империи, что невольно напрашивается вывод о том, что главным божеством митраизма был все-таки не сам Митра, а владыка времени Зерван.

* * *Митра — бог эпохи Овна. На многочисленных барельефах можно видеть аллегорический переход от эпохи Тельца в эру Овна, через заклание быка богом Митрой. Согласно геоцентрической космографии, небесный экватор проходил в смену эпох через созвездия Скорпиона, Ворона, Гидры и Пса, которые в сцене тавроктонии также принимают активное участие. Подобное явление имело место примерно 4000 лет тому назад — именно тогда, когда и сформировался культ Митры. Близнецы Кастор и Поллукс свидетельствуют смену эпох опущенным факелом для Тельца и поднятым факелом для Митры. Роль Митры в системе зороастрийского летоисчисления весьма велика и это становится очевидным при ближайшем рассмотрении структуры персидского календаря. Седьмой месяц зороастрийского календарного года посвящен Митре. Он начинается во время осеннего равноденствия и делит год на две части — светлую и темную.

В самом же календарном месяце, состоящем из 30 дней, Митре отведен 16-й день, который опять же делит месяц на две равные части. Светлое и темное время суток разделяет опять же Митра, о чем свидетельствует «Михр-Яшт», в котором Митра отождествляется с зарей. Подобное деление календарных циклов является логическим продолжением зороастрийской мифологии, согласно которой Митра создал границу между царством Света и царством Тьмы.

В западный вариант культа Митры проникло совершенно ошибочное представление о Митре как о демиурге. В изначальном космогоническом персидском мифе Митра не участвовал в создании мироздания. Он вносил порядок и гармонию в уже созданный Хормаздом космос, структурируя его.

В зерванитском космогоническом мифе говорится о том, что первичный хаос, в котором возникли два противоположных духа, был разделен Митрой на две области — область Света и область Тьмы, и что именно Митра выковал прослойку между Светом и Тьмой. Он установил связь между Землей и Небом, соединив их лестницей, по которой души праведников могут подниматься в «Царство абсолютного Света» — в Дом Песнопений Господа Ахура-Мазды. Здесь нужно отметить, что митраистский образ лестницы между небом и землей был заимствован христианами.

Семь иерархий Дионисия Ареопагита, лестница Святого Иоанна Лествичника, небесная лестница Иоанна Дамаския — все это лишь христианские интерпретации митраистского образа, который в мистериях персидского бога играл первостепенную роль. Митраисты понимали образ лестницы как символ эволюционного развития индивидуума, восхождения человеческой души к горнему миру. Небесная лестница в митраизме имела астральный смысл, поскольку каждая ее ступень соответствовала той или иной планетарной сфере. Каждая степень посвящения в мистериях Митры была связана с одной из планет септенера и даже семь ступеней в митраистских криптах, которые в ночных церемониях занимали адепты согласно степени посвящения, имели астральную символику.

Семь степеней митраистских посвящений (сопровождаемое испытаниями восхождение посвящаемого от ступени к ступени на пути к наивысшей степени посвящения) имели следующие планетарные соответствия: «Ворон» — Меркурий, «Невеста» — Венера, «Воин» — Марс, «Лев» — Юпитер, «Перс» — Луна, «Посланник Солнца» — Солнце, и «Отец» — Сатурн.


http://www.zoroastrian.ru/node/409
_______________________________

Петров С.В.
СОЛЯРНЫЙ СИМВОЛИЗМ ЛЬВА


Лев — древний египетский солярный символ. Не случайно в Египте, где его шкура была атрибутом Солнца, фараона обычно изображали в виде льва. В Древней Греции лев также считался символом солнца. 12 подвигов Геракла описывают мистерию прохождения солнца по 12-ти зодиакальным созвездиям. Не удивительно, что непременным атрибутом Геракла была шкура льва. Солярный символизм льва был весьма распространен и в Малой Азии. В масонстве лев олицетворяет мощь и славу, вершину Королевской Арки — Небесной Дуги, куда возвращается Солнце во время летнего солнцестояния.

Лоренцо Бернини — крупнейший скульптор и архитектор Италии XVII века, наиболее яркий представитель итальянского барокко. В 1647-1652 годах Бернини создал три фонтана на площади Навона в Риме. Центральное место, среди них, занимает «Фонтан Четырех рек», который сделан в виде египетского обелиска, водруженного на скалу, из гротов которой вытекали четыре реки рая. Концепция фонтана позаимствована у иезуита Атанасиуса Кирхера.

Обелиск, согласно Кирхеру-Бернини, — это символ божественного света,¹ нисходящего на первозданный хаос (скала), в темноте которого (пещера) под действием света рождаются священные реки. В пещерах Бернини поместил льва (солярный символ) и бегемота (животное Тифона), превратив аллегорию рек в своего рода миф о Ниле.
__________________________
[1] Солярный символизм четырехгранных обелисков возник в Египте, в городе Иуну (Jwnw, «город столбов»; греч. Ἡλιούπολις, «город солнца»), столице 13-го нижнеегипетского нома Хека-анджу. Название города Иуну происходит от слова jwn — столб. Солярный же символизм столбов возник в результате игры слов jwn (столб) и wn (солнечный свет).

Согласно Порфирию, разлив Нила происходит, когда солнце находится под знаком льва. Лев в пещере является символом солярного оплодотворения земли. Бегемот-Тифон — иссушающий ветер пустыни, антагонист Нила-Осириса и солярного льва.

Царица гор, ключ жизни вечный,
Зевеса матерь самого,
Что златоносного Пактола
Блюдешь течение — Земля!
Чьей волей над быком могучим
Ретивый торжествует лев…
(молитва хора в «Филоктете» Софокла)

«Таинственный символ заклания быка — а точнее, растерзания быка львом — проходит через всю греческую религию от ее зародышей до позднейших времен, поскольку она находилась под азиатским влиянием; что он означает здесь, тщетно спрашивать — это было одной из тайн мистического культа. Непосвященные знали только, что торжествующий над быком лев сам был покóрен Великой Матери»…
(К.М. Королев. Античная мифология III.)

Обычная история, если символизм, «проходящий через всю греческую религию» непонятен ни грекам, ни народностям Малой Азии, откуда символизм, якобы, был заимствован, значит корни символизма следует искать в Египте.

Если Нил максимально разливался во Льве, то на Тельца в Египте приходилось время, когда сезон засухи вступал в свою самую активную фазу. Поэтому победа Льва над Тельцом — аналогична победе Льва над Бегемотом (о чем шла речь выше) — это символическая победа Осириса над Тифоном. С образом Сета египтяне связывали рыжего быка, который приносился в жертву Осирису во время праздников посвященных разливу Нила, о чем свидетельствует Диодор Сицилийский в своем трактате «Историческая библиотека»:

«Рыжих быков решено приносить в жертву из-за того, что такого цвета был Тифон, злоумышлявший против Осириса и наказанный Исидой за убийство мужа. Говорят, что в древности и людей, похожих по цвету волос на Тифона, по царскому приказу приносили в жертву перед гробницей Осириса»…

При заклании быка декламировали следующее: «Я убиваю в тебе того, кто убивал в образе быка».²
__________________________
[2] Тексты Пирамид. Изречение 580:

Ты, тот кто поразил моего отца, зарезал более величественного, чем ты, ты поразил моего отца и зарезал ты более величественного, чем ты. О, отец мой, Осирис Пепи, поразил я для тебя поразившего тебя быка. Заколол я для тебя заколовшего тебя дикого быка. Убил я для тебя убившего тебя длиннорогого быка. Я покорил тебе, как подъяремного, быка, того, на чьей спине везли тебя, того, кто покорил тебя. Тот, кто простер тебя (уложил мертвым) — сам теперь простертый бык на скотобойне, пронзивший тебя — теперь сам жертвенный бык. Тот, кто оглушил Тебя — сам теперь оглушенный бык.

Отрезал я голову его, отрезал я хвост его. Отрезал я передние ноги его, отрезал я его задние ноги. Верхняя часть его передних ног отдана Хепри. Нижняя часть его передних ног — Атуму, отцу богов. Два его бедра принадлежат Шу и Тефнут. Обе половины его туши (mjdȝwy) принадлежат Гебу и Нут. Две задних голени (swt) принадлежат Исиде и Нефтиде. Оба его бедра (ḫnḏwy) принадлежат Хенти-ирти (Ḫntj-jrty) и Херти (H̱rtj). Позвоночник того быка принадлежит Нейт и Селкет, сердце его принадлежит великой Сехмет. Внутренности (mpḥ) его принадлежат четырем богам, любимым детям Хора: Хапи, Имсети, Дуамутефу и Кебех-сенуфу. Его голова (tp), его хвост (sd), его передние ноги (ˁwy), его задние ноги (rdwy) принадлежат Анубису и Осирису Хенти-менитеф (Ḫnty-mnjtf, властитель обители своей). То от него, что не взяли себе боги, принадлежит духам Нехена и духам Пе.

Да будем мы вкушать, да будем мы вкушать красного быка для того, чтобы пройти озеро, — именно это и сделал Хор для своего отца, Осириса Пепи.
_________________________
· Дословный перевод ˁwy — «обе руки», rdwy — «обе ноги», но в данном контексте, возможно, имеются в виду «копыта». Все остальные части передних и задних ног быка распределены между богами.
· Города Нехен (Nḫn) и Пе (P) — две очень древние царские резиденции на юге и на севере страны; в обеих отправлялся культ соколиного бога Хора.

Лев — не только символ солнца, но и символ возрождения Осириса. Зодиакальный дом солнца именно потому и находится во Льве, что в это время пересохший Нил возрождался к жизни, а вместе с ним возрождалась и вся природа долины Нила.

«Родники у них источают водные струи из львиных зевов в знак того, что Нил орошает египетские нивы в ту пору, когда солнце проходит через созвездие Льва».
(Плутарх. Застольные беседы. Кн. 4, V. 2.)

«X.56. Это случается при восходе Пса, когда солнце вступает в знак Льва, созвездие Льва стоит в зените над источником и в этой местности нет тени. Многие, наоборот, полагают, что вода в реке прибывает, когда солнце клонится к северу, что происходит в знаке Рака и Льва; тогда [перед разливом] Нил беден водой.

Как только солнце снова входит в знак Козерога и возвращается к южному полюсу, вода в Ниле поглощается, и поэтому он течет более скудно. <…>

57. Нил начинает прибывать медленно и постепенно в новолуние после летнего солнцестояния, когда солнце проходит через знак Рака; сильно прибывает, когда солнце проходит знак Льва, и понижается до того же уровня, с которого поднялся, когда солнце проходит знак Девы. На сотый день, в созвездие Весов, как передает Геродот, он полностью восстанавливается в своих берегах.»
(Плиний Старший. Естественная История V.)

Воскрешение Осириса в знаке Льва. Вот он еще бездыханный:



А вот он уже воскресающий. Воскресение Осириса, как видим, происходит на ложе в виде льва:



Поэтому Иштар или Кадеш (отождествляемые с Исидой), стоящие на льве — сюжет тоже астрономически привязанный к созвездию Льва.

…«известно, что праздник Исиды египтяне отмечали в начале разлива Нила. Богиня, верили они, оплакивала в это время Осириса, и от слез, льющихся из ее глаз, вода в реке стремительно прибывала.» (Дж. Фрезер. Золотая ветвь. 39)

…«копты и эфиопы, являющиеся прямыми потомками древних египтян, до настоящего времени сохранили не только египетский календарь, но и его традиционные праздники, посвященные величественному Нилу. Ежегодно в середине июня «божественная Исида роняет свою слезу в великую реку и творит ее благостный разлив», и народ Эфиопии в ночь на 17 июня торжественно отмечает праздник Слезы.»

Кстати, богиня, стоящая на льве, либо восседающая на троне в виде льва, либо держащая львов — сюжет более чем распространенный.




_______________________________

Быстрикова М.Г.
КОПТСКИЕ ТКАНИ-МЕДАЛЬОНЫ В РОЛИ ЗАЩИТНЫХ АМУЛЕТОВ


В собрании коптских памятников Эрмитажа имеется несколько тканей, имеющих форму медальонов. В свое время они были нашиты на тунику. Изображения на этих тканях играли не только декоративную роль, но и выполняли роль охранительных защитных амулетов. Один такой медальон поступил в коллекцию музея в 1938г. из Музея Института истории АН СССР, два других были привезены из Египта хранителем Эрмитажа В.Г. Боком в 1889-1898гг. в составе собранной им коллекции.

В первом медальоне на красном фоне изображен святой воин верхом на белой лошади, с копьем в руке. На нем богатая одежда: темная рубаха, украшенная на груди цветным узорным медальоном и обшитая по вороту цветной узорной каймой. За спиной развевается зеленый плащ. Голова окружена желтым нимбом, по-видимому, имитирующим золото; того же цвета сбруя коня. Под ногами коня — распростертая обнаженная, вероятно женская, фигура с закинутой за голову рукой. Медальон обрамлен тройной узорной каймой: внутренней линейной белой и желтой полосой, средней — ее узор восходит, видимо, к завиткам виноградной лозы (которые теперь имеют вид крестов того же цвета, что общий фон медальона), и внешней цветной полосой, представляющей изменившийся до неузнаваемости меандр.

Работа тонкая, хорошего качества, но прототип был уже сильно схематизирован; расцветка очень условна, например, грива коня — зеленая и желтая, копыта — желтые. На лице святого выделяются только глаза; лоб, нос и рот обозначены треугольниками и полосами. Несмотря на отмеченный схематизм, действия обозначенных персонажей легко читаются. Святой воин стремится пронзить копьем лежащую у ног коня фигуру. По манере выполнения, ткань датируется временем не ранее VIв. Возможность появления таких сюжетов на предметах широкого распространения в этот период может быть связана с данными о деятельности текстильных мастерских — до того, как она была ограничена исламом.

Иконографию образа можно проследить с более раннего времени. Культ святых всадников появился в Египте с распространением христианства и, очевидно, в то же время, когда он возник в Византии; по-видимому, и причины возникновения его первоначально были те же самые — возросшее значение конных армий. Сюжет — святой всадник, убивающий поверженного врага, — известен в христианском искусстве. В Египте он был особенно популярен, — это святые Сисинний, Феодор, Деметрий, Меркурий, Георгий; в Византии — Георгий.

В раннехристианское искусство этот образ пришел не позже IVв. В качестве египетского примера этого сюжета можно указать на рельеф с изображением Гора в одежде римского воина верхом на лошади, гарпунирующего Сета в образе крокодила. Смысл борьбы Гора и Сета — это столкновение доброго и злого начала, борьба света и тьмы. Этот образ в Египте имел космогоническое значение.

Для более точного определения сюжета можно в качестве ближайшей аналогии привести рельеф VIв., хранящийся в Бруклинском музее. На нем, по мнению исследователей, изображен святой воин Сисинний, убивающий свою сестру.

Вторым примером, вносящим ясность, может быть роспись на стене в монастыре Бауит, где представлен тот же сюжет: Сисинний, убивающий свою сестру. В том, что здесь представлены именно эти персонажи, не вызывает сомнения: рядом с женской фигурой, лежащей у ног коня, начертано имя — Алабасдрия (Αλαβασδρία) — одно из имен сестры Сисинния. Рядом с Алабастрией изображены змеи, скорпионы, секиры, меч, птица ибис с длинным острым клювом, крокодил и другие существа и предметы, которые могут причинить вред злому демону и обычно изображаются на защитных амулетах.

Коптская легенда рассказывает, что св. Сисинний пронзил копьем свою сестру Алабастрию, которая была чародейкой, могла превращаться в летучую мышь и в этом образе убивала младенцев и высасывала их кровь.¹ Сестра Сисинния имеет двенадцать с половиной имен,² в большей части означающих различные недуги. Из легенды становится ясно, что распознание «козней», которые заключены в именах, лишает демона силы. Средствами, обезвреживающими демона, считались также заговоры; написание имен святых, поймавших демона; молитва, содержащая рассказ о его поимке — чтение этой молитвы или запись, носимая в качестве филактерия, т.е. защитного амулета.
__________________________
[1] На росписи (справа) изображены помощники демона — ее крылатая, змееподобная дочь, что указано сопровождающей надписью, и кентавр с гарпуном (ἅρπη) в руках.

[2] В житии Сисинния говорится, что святой пытается спасти ребенка своей сестры по имени Мелитини (Μελιτήνη, в эфиопской традиции имя сестры — Латосия) от демона по имени Гиллу (греч. Γέλλως), что на иврите означает Лилит. В эфиопской традиции, демон Гиллу (убивающий младенцев) входит в сестру Сисинния, и заставляет ее убить своего ребенка. Поэтому, Сисиннию не остается ничего другого как заколоть свою сестру. Демона, покинувшего тело Латосии, он загоняет обратно в бездну.

Разумеется, изображениям подвига святого Сисинния приписывалась такая же сила. Костяные амулеты, печати, а равным образом нашитые на туники ткани-амулеты с изображением св. Сисинния, убивающего многоименного злого женского демона, должны были спасать от смерти, от лихорадки и других болезней — прежде всего детей. Ткани-медальоны, таким образом, тоже имели значение охранительных защитных амулетов.

Перевод приведенной выше легенды на образный и наглядный язык изобразительного искусства закономерен и понятен. Разумеется, полного совпадения ожидать не приходится. Эта легенда, рельеф из Бруклинского музея и роспись на стене в монастыре Бауит хорошо помогают осмыслить сюжет изображения на ткани. По нашему мнению, это тот же Сисинний, убивающий Алабастрию.

Легенды о Сисиннии сохранились также в эфиопской, византийской, грузинской, армянской и славянской литературах. Алабастрию знают и арабские источники. Кроме легенд известны молитвы и заговоры против болезней, так или иначе связанные с именем Сисинния, которые находят прототипы или параллели в египетских магических папирусах.

Роль тканей-медальонов с данным сюжетом подтверждается также их родством с амулетами-«змеевиками». Их исследователь М.И. Соколов писал:

«Мы думаем, что голова или фигура, окруженная змеями, представляет не что иное, как то самое демоническое существо, о котором говорится в Сисинниевой легенде и заклинаниях».

Надписи, имеющиеся на «змеевиках», — части заговоров из Сисинниевых молитв.

И.И. Толстой опубликовал «змеевик» с изображением двух воинов на конях. На оборотной его стороне помещена безобразная голова с отходящими от нее змеями. В изображениях двух всадников на этом амулете М.И. Соколов предлагает видеть Сисинния и его брата Синодора. Некоторые амулеты, опубликованные Г.Шлюмберже, имеющие изображение всадника, пронзающего копьем лежащую фигуру, написанное имя Сисинния, а также «змеевика» на оборотной стороне позволяют указать на египетское звено, связывающее сцену подвига Сисинния (например на тканях) с византийскими и славянскими «змеевиками».

М.Соколов пишет, что Шлюмберже при объяснении этих амулетов оставил без внимания такой памятник, как «Завет Соломона» и считает необходимым привлечь его. Без сомнения, изображение на нашей ткани иконографически близко печатям, связанным с именем Соломона. В основе этой близости лежит идейное родство образов. В египетских магических папирусах христианского периода встречаются записи о действиях демонов, известных по трактату «Завет Соломона», и здесь же — заговоров против болезней, обращенные к св. Сисиннию.

Идейные истоки образа Сисинния восходят к культу Соломона, засвидетельствованному в упомянутом выше трактате «Завет Соломона» (IV-VIIIвв.), хорошо известном в Египте. В нем рассказывается, как Соломон при помощи особой печати вызывает к себе духов. Они рассказывают Соломону о своих действиях и о том, какими средствами можно с ними бороться. Соломон спрашивает их также, в какой звезде Зодиака имеют они свое пребывание и получает в ответ или название знаков Зодиака или имена известных планет.

Иосиф Флавий пишет: «Соломон знал средства борьбы против демонов, сложил заговоры от болезней и оставил формулы заклинаний, которыми выгоняются демоны». Вокруг имени Соломона как у иудеев, так и у христиан сосредоточивались самые разнообразные сказания, его образ широко известен в христианской литературе — в представлениях александрийской школы он был великим демиургом. Культ Соломона был распространен в Сирии, Палестине, был известен также и в Египте.

И.Д. Мансветов, исходя, в частности, из трактата «Завет Соломона», объясняет символику числа 12 — двенадцати с половиной имен демона: в основе этого числа лежало древнее представление о 12 знаках Зодиака. Впоследствии в гностических и манихейских сектах 12 знаков Зодиака были поставлены в ближайшую связь с жизнью человека; их считали местопребыванием 12 гениев или духов, которым приписывалось заведывание человеческим телом.

Образ злого женского демона имел глубокие параллели во времени и известен у многих народов. Это Лилит из талмудической легенды, Авизоя — на Синае, Ал — у грузин, армян, турок; Ал-басты, Ал-карысы и Ал-бас у среднеазиатских народов, Эль-арвады — у азербайджанцев, 12 трясавиц у славян и т.д.

В.Ф. Миллер приводит ассирийские параллели этому образу и охарактеризованным выше представлениям по клинописным текстам дворцовой библиотеки Ашурбанипала (VIIв. до н.э.) и считает, что «магия вавилонян и ассирийцев, по крайней мере в своей основе, представляет наследие, полученное от первобытного несемитского населения долин Тигра и Евфрата». Серия табличек направлена против ведьмы, действия которой и средства борьбы против нее во многом совпадают с теми, какие мы видим в Сисинниевых легендах.

В христианский период исследуемый образ вошел в легенды о подвигах святых воинов Сисинния, Сисоя, Арсения, а также Георгия, Михаила и Феодора, и их противостоянии змиям и драконам.

Вторая ткань представляет по форме также медальон, левая часть которого сильно разрушена. Фон, как и в предыдущем медальоне, красный, изображение многоцветное. В правой части медальона сохранилась фигура всадника в богатой пестрой одежде, на белой лошади. Голова его окружена нимбом. У ног коня лежит обнаженная женская фигура с длинными черными волосами. Зеркально по отношению к ним находилось изображение второго всадника, и у ног его коня сохранилась фигура льва естественной масти с большими выпученными глазами, пышной гривой и открытой пастью. Медальон окружен тройной узорной каймой: внутренняя и внешняя полосы содержат испорченный меандр, узор средней полосы восходит к цветочному орнаменту.

По-видимому, и в этом медальоне изображена сцена, связанная с легендами о Сисиннии: святые братья Сисинний и Синодор (Сисинарий и т.п.) убивают Алабастрию — злого женского демона. Аналогию этому иконографическому образу дает молитва св. Сисиннию, в частности ее византийский вариант, легенды на «печатях Соломона» и славянский амулет-змеевик с изображением двух всадников. Остается необъясненным присутствие здесь фигуры льва. Интересующие нас параллели мы находим как в образах, связанных с культом Соломона, так и в молитвах и заговорах, обращенных к св. Сисиннию. Так, например, в «Завете Соломона», в частности, говорится о том, что один из демонов явился по его зову в виде рыкающего льва, также в Сисинниевых заговорах болезнь (т.е. демон болезни) часто сравнивается с рыкающим львом.

Третья ткань представляет собой тоже медальон, на красном фоне которого изображен святой всадник в богатой одежде на коне белой масти. Голова окружена нимбом. Перед ним стоит человекоподобная фигура с извивающимися руками и ногами. Перед нами, видимо, тот же сюжет. Для объяснения фигуры, извивающейся перед всадником, несколько иного, чем предыдущие варианты, иконографического типа, обратимся к легендам, также связанным с именами Соломона и Сисинния.

В «Завете Соломона» говорится о том, что по требованию Соломона к нему является злая фея Овизуд. «Мое дело, — говорит она, — убивать детей, поражать глухотою уши, слепить глаза, смыкать уста уздою, губить рассудок и знобить тело». Цвет лица ее был светло-зеленый, волосы жесткие, как у дракона, и все члены как бы невидимы. Другой демон явился перед Соломоном в виде кружащегося дракона. У него голова и ноги человеческие, а все члены состоят из ног драконов. По легенде о Сисиннии, Хамодракайна — змееподобное чудовище, ползающее по земле — одно из имен злого женского демона.³

Коптские ткани обладают двумя примечательными чертами: они часто содержат повествовательный сюжет и при этом очень декоративны. Но в данном случае на первый план выступает их первое качество. Среди довольно многочисленной группы памятников, связанных с именем св. Сисинния, коптские ткани должны занять свое место. Для понимания идеологической ситуации коптского Египта они имеют исключительное значение ввиду «практического» использования их в быту.

Представления о многоименном злом женском демоне вышли далеко за пределы Египта, Сирии, Византии и Армении и наложились на аналогичные местные понятия и обряды, например у славян и народов Средней Азии.
__________________________
[3] Χαμοδρακαίνα (Χαμο-δρακαίνα) ἡ земляная змея;
χαμαί adv. (арх. locat. к χαμά земля) на земле; ex. χ. ἔρχεσθαι Hom., Luc.; — ходить по земле.
δράκαινα ἡ (f к δράκων) дракон, змея HH., Aesch.; ex. Ἅιδου δ. (аидовы змеи) Aesch. = Ἐρινύες


_______________________________

Особым видом молитв в античности были заклятия (ἆραι, ἔπαραι, κατάραι) и клятвы (ὅρκος). Хотя они сами по себе не имели отношения к богопочитанию, однако не только основывались на общем веровании в могущество богов, но и были нередко соединяемы с религиозными обрядами. Сущность заклятия состоит в призывании мщения богов на голову обидчика: если кто, получив тяжкую несправедливость или обиду или опасаясь получить ее, сам не был в состоянии отомстить за нее достойным образом, то он обращался к божеству с мольбою принять на себя дело отмщения. По верованию греков, каждое божество могло карать человека за преступления и обиды, нанесенные ближнему, но преимущественно такая кара считалась делом Эринний (Ἐρινύες), которые поэтому и сами назывались иногда Ἀραί (ἀραῖος — гибельный, губительный, несущий проклятье).

Формулы заклятий были очень разнообразны. Самой простой и легкой формой было пожелание, чтобы в случае обиды или нарушения данного устава виновник потерпел зло вместо добра. Но иногда заклятия были очень обширны и призывали всевозможные беды на голову обидчика.

«Зевс многославный, великий, и все вы, бессмертные боги!
Первых, которые смеют священную клятву нарушить,
Мозг, как из чаши вино, да по черной земле разольется,
Их вероломных и чад, — и пришельцы их жен да обымут!»
(Гомер. Илиада III, 298)

Вообще можно сказать, что количество и сила заклятий увеличивались соответственно степени опасения лица, произносившего заклятие. Чаще всего заклятия встречались, конечно, в частной жизни, но нередко также высказывались и от лица государства, в особенности против нарушителей законов и договоров; эти акты ставились посредством заклятий под особое покровительство богов и таким образом получали более прочную и надежную санкцию. В Афинах, например, издревле существовали заклятия против нарушителей общих нравственных обязанностей вроде указания дороги заблудившемуся, погребения умершего и т.п. По постановлению Солона архонт-эпоним под опасением штрафа в 100 драхм обязан был (вероятно, при вступлении в должность) произносить проклятие против нарушителей запрещения вывозить из Аттики местные продукты, кроме оливкового масла (Плутарх).

Молитва, которой открывались народные собрания, заключала в себе, между прочим, заклятие против изменников и врагов отечества. В Спарте существовало заклятие против землевладельцев, вымогавших с илотов большее количество продуктов, нежели какое следовало по закону, а также против таких лиц, которые стали бы препятствовать царям вести войско, куда им было угодно. В Теосе найдена надпись V в. до н.э., заключавшая в себе заклятия против составителей ядов во вред теосцам, против лиц, препятствующих ввозу хлеба, не повинующихся высшим начальникам — эсимнетам, против укрывателей разбойников, нарушителей праздничных уставов и т.п. Вообще такие заклятия от лица государства встречаются довольно часто.

Случалось также, что от имени государства были произносимы торжественные проклятия против отдельных лиц в случае, если государство не имело возможности наказать их за содеянное ими преступление. Знаменитый пример такого рода представляет проклятие Алкивиада, спасшегося бегством от суда по обвинению в нарушении мистерий и изуродовании гермов. Обряд проклятия описывает Лисий в речи «Против Андокида»: жрицы и жрецы, став лицом к западу, произнесли слова проклятия и сотрясли красные плащи по древнему обычаю. Обращение к западу обозначало обращение к подземным богам (νέρτεροι θεοί), местопребывание которых представлялось на крайнем западе.

На священных местах, в особенности на кладбищах или на отдельных могилах, для защиты их от осквернения часто ставились столбы с надписями, заключавшими в себе заклятия против осквернителей. В завещаниях также прибавлялись иногда заклятия против их нарушителей. Наконец, случалось, что писали наговоры против врагов на свинцовых пластинках, которые или зарывали тайно в жилищах врагов, или клали с ними в гроб для того, чтобы призвать против них месть подземных богов.

Раз наложенное заклятие могло быть снято молитвами и некоторыми обрядами; это обозначалось выражениями: ἀνἀρέσθαι (ἀν-ἀρέσθαι — молитвой уничтожать заклятие), ἀπεύχεσθαι (отмаливаться), ἀφοσιούσθαι (очищаться искупительными или умилостивительными обрядами). Иногда же заклятия, особенно наложенные от лица государства, отменялись просто публичным заявлением, без всяких священных обрядов.

Сущность клятвы состоит в том, что лицо, дающее какое-либо обещание или что-либо утверждающее, приглашает богов в свидетели своих слов, призывая на себя их гнев и наказание в том случае, если его слова окажутся несправедливыми или данное обещание не будет исполнено. Связующая сила клятвы состоит именно в страхе божеского наказания за ее нарушение. Часто в клятве точно обозначалось, в чем именно должно было состоять это наказание, — клялись, например, собственной жизнью или жизнью детей и близких людей, частями своего тела или каким-либо особенно любимым и дорогим предметом.

Слово ὅρκος обозначает как саму клятву, так и предмет, которым клялись. В этом последнем смысле, например, река Стикс, которой клялись боги, называется их ὅρκος. Очевидно, что и божества, которые были призываемы в свидетели клятвы, могли называться этим именем, а отсюда уже легко объясняется и то, что в воображении поэтов связующая сила клятвы олицетворялась в виде особого демонического существа. У Гесиода Оркос (Ὅρκος) называется сыном Эриды, без сомнения потому, что клятвы особенно часто встречались при спорах. В свидетели клятвы чаще всего призывался Зевс как высший из богов, управляющий всем миром и всеми человеческими отношениями; как покровитель клятвы и каратель клятвопреступления он почитался под именем Ζεὺς Ὅρκιος.

Но, конечно, кроме Зевса клялись и другими богами. Каких богов следовало призывать в свидетели клятвы в каждом отдельном случае, это зависело от обстоятельств, при которых давалась клятва. Иногда клялись всеми богами вместе, не называя их по именам, иногда называли несколько имен и затем поминали всех других богов и богинь вместе.

Клятвы с упоминанием многих богов встречаются нередко, так как древние думали, что чем большее количество богов призвано в свидетели клятвы, тем она сильнее (например, в установленной законом присяге афинских эфебов поименовывались семь богов). В разных местностях были, конечно, и разные боги или герои, которых призывали в свидетели клятвы преимущественно перед другими. Например, в Пеллене — Артемида Спасительница (Ἄρτεμις Σώτειρα), в Элиде — местный герой Сосиполид (Σωσίπολις, Спаситель города). Некоторые формулы клятвы употреблялись преимущественно или исключительно мужчинами, другие — женщинами. Так, например, клятва двумя богинями, т.е. Деметрой и Корой, в Афинах была исключительно женской.

Νὴ (или μὰ) τὼ θεώ! Arph. — Да (или нет), клянусь обеими богинями! (клятвенная формула женщин).

В обыденной жизни греки очень часто употребляли в разговорах клятвенные выражения, которым, конечно, в таких случаях придавали весьма мало значения, произнося их просто по привычке или из желания сильнее подействовать на слушателя. Для такой цели могло служить не только призывание богов, но и поименование различных других предметов, даже неодушевленных; совестливые люди, чтобы не употреблять всуе имен богов, иногда выбирали для простого уверения самые незначительные предметы: такие выражения, как «клянусь собакою, гусем, бараном» и т.п., употреблявшиеся Сократом, Зеноном и другими, имеют только внешнюю форму клятвы, но не выражают ее сущности и потому не могут быть причислены к клятвам в собственном смысле.

Такие клятвы, которые действительно должны были иметь обязательную силу, обыкновенно ставились под формальную защиту богов и потому совершались в храмах или при алтарях, причем клянущийся принимал молитвенное положение, т.е. становился с непокрытой головой, поднимал глаза и руки к небу. В некоторых городах для произношения торжественных клятв избирались определенные храмы, потому что данная в них клятва считалась более прочной; например, в Коринфе существовало поверье, что давший ложную клятву в подземном святилище при гробе Палемона никоим образом не мог избежать наказания (Павсаний).

Нередко торжественные клятвы сопровождались возлияниями и кровавыми жертвами, которые в таком случае носили название ορκια. Происхождение этого обычая объясняется верованием, что боги невидимо присутствовали при совершавшихся в честь их жертвоприношениях, которые поэтому являлись наиболее действительным средством привлечь внимание богов к совершаемой клятве. При государственных договорах, заключении перемирия, мира или союза клятвы сопровождались обыкновенно только возлияниями.

При торжественных судебных клятвах приносили в жертву быка, борова и барана, и клянущийся произносил формулу клятвы, стоя на частях убитых животных или касаясь их рукой. Клятвенные жертвоприношения имели у греков, как и у римлян, символическое значение: клянущийся предоставлял божеству, в случае нарушения им клятвы, убить его так же, как было убито животное, так что наказание, которое могло постигнуть клятвопреступника, в виде прообраза представлялось в жертве; поэтому при таких жертвоприношениях части жертвенного животного не сжигались на алтаре и не употреблялись в пищу людьми, а зарывались в землю или бросались в море. Вследствие этого для клятвенных жертвоприношений употреблялись не одни только съедобные животные: так, например, при договоре между персами и греческими наемниками Кира Младшего, отступавшими после битвы при Кунаксе, кроме быка, борова и барана был убит волк. При этом же договоре клянущиеся обмакивали свое оружие в кровь убитых животных (Ксенофонт) — обычай, вероятно, не греческий.

Впрочем, различные символические действия упоминаются и при греческих клятвах. Так, например, жители города Фокея, решившись выселиться из него, чтобы не подчиняться власти персов, бросили в море кусок железа и поклялись возвратиться на родину не раньше, чем этот кусок всплывет на поверхность воды (Геродот). При заключении Аристидом союза с ионийцами также были погружены в море куски металла (Аристотель).

Встречаются, наконец, упоминания о таких соединенных с клятвою действиях, которые подходят под понятие «суда божия», так как только под очевидной защитой божества можно было совершить их без вреда для здоровья или опасности для жизни, и поэтому благополучный для испытуемого исход служил веским доказательством справедливости его клятвы. Такой пример встречается в «Антигоне» Софокла: один из стражей, приставленных к трупу Полиника, докладывая Креонту о совершенном кем-то, вопреки повелению Креонта, обряде погребения трупа и желая уверить его, что стражи в этом не виноваты, говорит: «мы готовы были взять в руки раскаленный металл или идти сквозь огонь и при этом клясться, что не были ни виновниками, ни сообщниками преступления». Есть у авторов и другие примеры подобного рода.

Клятва имела чрезвычайно широкое применение в государственной и частной жизни греков. По словам Ксенофонта, во всех государствах граждане должны были давать клятву повиноваться законам. В Спарте цари не только при вступлении на престол давали присягу, но и во все время царствования ежемесячно клялись править по законам перед эфорами, которые в свою очередь клялись им не уменьшать значения и достоинства царской власти. В Афинах присягали должностные лица, члены совета, судьи, эфебы через два года по достижении возмужалости. Особенно многочисленны были судебные клятвы, отчасти предписывавшиеся, отчасти дозволявшиеся судебным кодексом. Без сомнения, и в других государствах было в этом отношении много сходства с Афинами.

Если мы поставим, в заключение, вопрос, с какой совестливостью произносились и как строго соблюдались греками их различные клятвы, то ответ не будет особенно для них благоприятен. Хотя обратившееся у римлян в пословицу выражение «Graeca fides» относится уже к испорченным и выродившимся грекам, с которыми римлянам приходилось иметь дело, и хотя упрек Цицерона, что греки никогда не знали верности, не может служить для нас общим мерилом, но тем не менее у самих греков лучших времен нет недостатка в жалобах на легкомыслие, с которым давались и нарушались клятвы.

Платон совершенно устраняет из своего образцового государства судебную клятву как не могущую служить гарантией в верности показаний, «потому что ныне, — говорит он, — одни из людей вовсе не признают богов, другие полагают, что богам нет до нас никакого дела, а большинство держится того мнения, что небольшими дарами и жертвоприношениями легко можно отвратить гнев богов и как бы откупиться от заслуженного наказания». Между тем афиняне как в других отношениях принадлежали к числу благороднейших представителей эллинского племени, так и за честность свою заслуживали справедливое уважение других греков, так что афинская честность, афинское свидетельство вошли в пословицу. Стало быть, если афинянин лучшего времени, каким был Платон, счел возможным отозваться о клятве так дурно, то что же можно думать об остальных греках, особенно в позднейшие времена? Заметим еще, что нигде не встречается указаний на судебное преследование за клятвопреступление. Наказание за это преступление, как видно уже из Гомеровских поэм, всецело предоставлялось богам, страх перед которыми, как видно, действовал на древнего грека не особенно сильно.


К.М. Королев «Античная мифология»
_______________________________

В мифологии принято различать собственно героя (таковыми, к примеру, являются гомеровские Ахилл и Гектор, истинные «рыцари без страха и упрека»), и героя культурного, добывающего или создающего те или иные культурные блага. Деятельность культурных героев представляет собой прямое продолжение деятельности богов по упорядочению мира. Боги упорядочивают мир в целом; культурные герои упорядочивают, осваивают и обустраивают мир, в котором обитают люди. Тем не менее, им еще приходится сталкиваться со стихийными, хтоническими силами, этим «наследием» времен миротворения; одолевая эти силы и наделяя людей различными благами, культурные герои «старшего поколения» изгоняют хаос из человеческого пространства.

Первым среди таких героев античной мифологии следует, безусловно, назвать Геракла. Геракл — полубог, сын Зевса и смертной женщины Алкмены, которому клятвой отца предназначено властвовать над Микенами и соседними землями. Уже в колыбели он проявил свою героическую натуру — задушил двух чудовищных змей, подосланных Герой (богиня ревновала своего божественного супруга к Алкмене и стремилась извести ее потомство). Иными словами, еще во младенчестве Геракл совершил первый подвиг мироустроения — победил хтонических животных, олицетворяющих хаос.

Геракл знаменит своими двенадцатью подвигами, совершенными на службе у царя Эврисфея. Геракл вновь побеждает хтонических чудовищ (немейский лев, лернейская гидра, стимфалийские птицы, критский бык, эриманфский вепрь), добывает сокровища (керинейская лань, пояс царицы амазонок, золотые яблоки Гесперид, коровы Гериона), усмиряет стихии (кони Диомеда, Кербер, расчистка Авгиевых конюшен); совершая эти подвиги, он также принимает на время на свои плечи небесный свод, ставит на выходе из Средиземного моря две стелы — Геракловы столпы, означающие конец обитаемого мира, становится, по Геродоту, родоначальником скифов, вступив в брачную связь с девой-змеей, враждует с Аполлоном, одолевает морского бога Нерея и речного бога Ахелоя (вновь победа над стихиями), освобождает Прометея и т.д. Неудивительно, что в значительной части Средиземноморья Геракл был причтен к божествам.

С другой стороны, Геракл занимает промежуточное положение между богами и людьми; это подчеркивается и его статусом полубога (сына божества и смертной), и поздними подвигами, традиционными уже не для культурного, но для эпического героя — военными походами, взятиями городов, рождению детей, которые впоследствии становились основателями родов и племен.

В историческом контексте Геракл окончательно утратил божественность и превратился в героя-родоначальника. Известно, что дорийцы обосновывали свое владычество в Пелопоннесе тем, что ведут свой род от Геракла, потомка аргосских царей (мать Геракла Алкмена была супругой аргосца Амфитриона); согласно Паросской табличке, переселение дорян во главе с Гераклидами (прямыми потомками Геракла) в Пелопоннес произошло в 1128 г. до н.э.

Известно, что греки отождествляли Геракла со многими чужеземными богами. Как говорит по этому поводу Цицерон в трактате «О природе богов»:

«Притом я очень хотел бы знать, какого Геркулеса нам следует почитать? Ибо те, которые исследуют тайные и малоизвестные письмена, сообщают, что Геркулесов было много: древнейший был рожден Юпитером, тоже древнейшим (потому что из древних греческих писаний мы узнаем, что и Юпитеров было много). От этого, стало быть, Юпитера и Лисифои и родился тот Геркулес, который состязался с Аполлоном за треножник. А другой Геркулес, египетский, был рожден Нилом. Третий — из дигитов горы Иды, ему жители Коса приносят жертвы в честь подземных богов. Четвертый — сын Юпитера и Астерии, сестры Латоны, особенно почитаемый жителями Тира, которые считают, что Карфаген был ее дочерью. Пятый — в Индии, носит еще имя Бэл. Шестой — тот, который произошел от Алкмены и Юпитера, но Юпитера третьего, потому что и Юпитеров тоже много».

Характерный пример — отождествление Геракла с финикийским Мелькартом (четвертый Геракл в классификации Цицерона). Мелькарт, западносемитский бог солнца, мореплавания и торговли, считался божеством-покровителем финикийского города Тир. Греки по созвучию имен отождествили Мелькарта с Меликертом, сыном царицы Ино, которая вместе с ребенком бросилась в море, спасаясь от ревности богини Геры, и превратилась в морское божество: под именем Левкофеи и Палемона им поклонялись как помощникам терпящих бедствие.

С Гераклом Мелькарта отождествили по сходству «функций»: и Мелькарт, и Геракл, считались воинами и покровителями торговли. Кроме того, поздняя античная традиция приписала Гераклу деяния Мелькарта, а именно победу над змеем Тифоном (Йамму — над западно-семитским богом моря); согласно мифу, в этой схватке Геракл-Мелькарт погиб, но был воскрешен Эшмуном, богом умирающей и возрождающейся растительности (в греческом варианте — Иолаем, племянником и возничим Геракла). Это «объединение» Геракла и Мелькарта пытался использовать в своих интересах Александр Македонский, выводивший, кстати, свой род именно от Геракла.

По сообщениям античных историков, Александр просил разрешения принести жертву Гераклу-Мелькарту в храме Нового города, на что тирийцы предложили царю совершить жертвоприношение в Палетире (Старом городе): ведь Александр наверняка войдет в город не один, а в сопровождении армии, чего они, стремясь сохранить нейтралитет между македонянами и персами, никак не могли допустить. Разумеется, жертва Гераклу и в самом деле была только благовидным предлогом со стороны македонского царя. Что касается тирийцев, уже в древности их ответ трактовался как двуличный: Арриан говорит, что они продолжали сомневаться в исходе войны между македонянами и персами, а Диодор прямо заявляет, что тирийцы рассчитывали «услужить Дарию, приобрести прочную его благосклонность и получить богатые дары за свою услугу: отвлекая Александра длительной и опасной осадой, они давали Дарию возможность спокойно готовиться к войне».

Плутарх передает забавные легенды. В начале осады Александр увидел сон: Геракл стоит на тирской стене и дружески машет рукой своему потомку. Этот сон был истолкован как предвестие падения города после долгой и упорной осады. Другой сон приснился кому-то из тирийцев: будто Аполлон (очевидно, тот же Мелькарт, отождествлявшийся с Аполлоном как солнечное божество) сказал, что он перейдет к Александру, так как ему не нравится то, что происходит в городе. Тогда, словно человека, пойманного с поличным при попытке перебежать к врагу, тирийцы опутали огромную статую бога веревками и пригвоздили ее к цоколю, а затем привесили на шею статуе табличку с надписью «Александров прихвостень».

Эти меры предосторожности Тиру не помогли — город был взят штурмом и разрушен, а статую Геракла-Мелькарта вывезли в Грецию.

Другие герои-«установители» не могут сравниваться с Гераклом масштабом своих подвигов; тем не менее с каждым из них связан собственный цикл мифов и каждый из них внес свой вклад в обустройство мироздания. Так, Тесею мифы приписывают победы над чудовищами (Минотавр, кентавры), объединение аттических поселений в единый город Афины (синойкизм), учреждение праздника Панафиней, разделение афинских граждан на сословия и т.д.

С хтоническими чудовищами (Грайи, Горгоны, морской змей) сражается и Персей. Как пишет А.А.Тахо-Годи, подвиги Персея способствовали «утверждению власти олимпийцев на земле через своих потомков».

Несколько особняком в этом ряду стоит последний из великих героев «старшего поколения» Беллерофонт — победитель химеры и укротитель Пегаса: согласно мифу, он дерзнул покуситься на божественное — взлететь на Олимп — и был низвергнут богами. Возможно, в Беллерофонте видели стихийную силу (потомок морского бога Посейдона, он иногда изображался с трезубцем в руке). Однако его победа над химерой, которая уже в древности толковалась как олицетворение времен года (сочетание льва, козы и змеи как сочетание трех времен года — весны, лета и зимы), позволяет причислить Беллерофонта к героям-мироустроителям.

Когда мир был избавлен от порождений хаоса (хтонических чудовищ), наступила пора его освоения. Упорядочение космоса сменилось упорядочением локуса, миф стал плавно «перетекать» в эпос. Героические деяния этой поры — деяния героев не столько культурных, сколько эпических: военные походы, присоединение к своим землям новых территорий, основание городов, проникновение за пределы освоенного. Тем не менее, присутствуют и деяния культурного свойства, связанные с добыванием тех или иных предметов человеческого обихода, по выражению А.А.Тахо-Годи, «интеллектуализация героизма». Герои этой поры — многочисленные эпонимы, Семеро, выступившие против Фив, ахейцы и троянцы, воевавшие за Трою; с другой стороны, среди них присутствуют искусный мастер Дедал, поэт Орфей, прорицатель Тиресий, строители фиванских стен Зет и Амфион. А в роли своеобразной «перемычки» между теми и другими — аргонавты, участники знаменитого похода из Иолка в Колхиду за Золотым руном.

Практическое «назначение» Золотого руна — шкуры золотого летучего барана — в мифах не разъясняется, но по тому, что хранится эта шкура у царя Ээта (Αἰήτης), сына бога солнца Гелиоса, и по тому, что золото издревле ассоциировалось с солнцем, можно предположить, что поход за Золотым руном метафорически трактовался как «поход за весной». Р.Грейвс со ссылкой на ряд античных авторов утверждает, что миф об аргонавтах следует понимать как описание мистериального ритуала посвящения. По мнению же А.И. Зайцева, «рассказ об аргонавтах сложился в виде не дошедшей до нас эпической поэмы с характерной для эпоса систематизацией, гиперболизацией и проекцией в мифическое прошлое рассказов о первых плаваниях греков в Черное море и в западную часть Средиземного моря (отсюда запутанный маршрут аргонавтов».

Добывание Золотого руна — безусловно, действие культурного героя, отчасти еще космическое по духу, как и препятствия на пути аргонавтов — сирены, Скилла и Харибда, гарпии; тем не менее, если принять версию о «географическом содержании» мифа об аргонавтах, мы здесь имеем дело с освоением уже не космического, а человеческого пространства.

Аналогичное освоение пространства мы находим в мифе о скитаниях Одиссея после взятия ахейцами Трои. Как писал А.Ф.Лосев, «жестокость и суровость Одиссея — достояние архаической героики, поэтому они отступают на задний план, давая место новому интеллектуальному героизму, которому постоянно покровительствует Афина как своему любимому детищу и который направлен на познание мира и его чудес. Характерно противопоставляются в «Одиссее» древний страшный мир, где царят людоеды, колдуны, магия, дикий Посейдон с таким же диким сыном Полифемом — и умная, острая, богатая замыслами Афина, ведущая героя на родину вопреки всем препятствиям». Другими словами, Одиссей выступает одновременно и как герой «интеллектуальный», и как олицетворение нового «благосозданного» мира, пришедшего на смену архаической дикости.

Первоначальные герои — по-видимому, те, о которых говорит Геродот, покойные цари. Оно и понятно. Чем любой гражданин был для своей семьи, тем царь был для всей общины; семейному культу соответствовал поэтому государственный культ. Можно, однако, предположить, что среди этих героев особенно почетное место занимали цари-родоначальники, те, о которых повествует «героический» эпос; это — единственные, которых знает как героев еще Гесиод.

В послегомеровскую эпоху круг героев значительно расширился — несомненно, в связи с аристократизацией, а затем и демократизацией Греции: царей-героев не стало, а между тем нежелательно было лишать общину тех потусторонних сил, которые представлялись воплощенными в героях. Возник поэтому обычай считать героями тех, которые оказали общине выдающиеся услуги. А это были в первую голову основатели — для древних общин обязательно люди мифической старины.

Хорошо, если таковые были известны, подобно Кадму в Фивах; если же нет, то сочиняли имя по имени самой общины; Лакедемон основал герой Лакедемон, Коринф — «сын Зевса Коринф». Значило ли это, что в реальность возводилась фикция? Вовсе нет. Ведь кто-нибудь должен быть основателем Коринфа; ему, реальному лицу далекого прошлого, и воздавали честь под этим именем. При греческих представлениях об относительности имен это было вполне естественно: как бы ни назывался герой, мы будем почитать его под этим именем. Тем более что таково, вероятно, и было его имя: основатель ведь называл по своему имени основанный им город — так, по крайней мере, полагали. Но города основывались также и в историческую эпоху, в виде ли колоний, подобно Амфиполю, или путем синойкизма, подобно Мессене; в таком случае и исторические основатели (в Амфиполе, например, Агнон, сподвижник Перикла) после смерти получали героические почести.

Своего рода государствами в государстве были меньшие группы — будь то политические, т.е. филы и фратрии. Каждая такая политическая единица имела своего героя-архегета, по имени которого она называлась.

Эпоним (ἐπώνυμος, букв. «давший имя») и архегет (ἀρχηγέτης, «основатель, родоначальник») были как бы отцами основанных ими политических единиц. Но по античным воззрениям, как греческим, так и римским, спаситель (Σωτήρ) почитался наравне с родителями, и праздник спасения был как бы вторым днем рождения. Неудивительно поэтому, что и общины воздавали героические почести наравне с основателями также и своим спасителям. Таковыми были прежде всего законодатели, спасшие своими установлениями общину от гражданской смуты и обеспечившие ей священное для грека «благозаконие»; затем герои в нашем смысле слова, принявшие смерть на поле брани за отечество. Леонид был на все времена героем в Спарте; еще дальше пошли в этом отношении демократические Афины — все павшие под Марафоном были признаны героями для своего отечества.

А раз причиной героизации была признана заслуга перед общиной, то тем самым открывался новый длинный ряд кандидатов в герои. Заслуги были возможны в самых различных областях. Они признавались за боголюбезными жрецами и прорицателями, за вдохновенными поэтами — Гомером, Гесиодом, Пиндаром; за теми, кто своими изобретениями поднял человеческую жизнь на более высокую ступень. Но разве они были известны? Это, согласно вышесказанному, не так важно. Гончарное дело (керамика) несомненно полезное изобретение… воздадим же честь «герою Кераму». Мельники пусть поклоняются «герою Милету», рудокопы — «герою Алету» и т.д.

Таким образом, определяется круг, очень широкий круг героев; это — те же, которым позднее Вергилий назначает место в своем Элисии:

«Воины, ревностно кровь за отчизну пролившие в битве,
Чистые сердцем жрецы, соблюдавшие долг свой при жизни,
Лиры владыки святой, оправдавшие Феба заветы,
Изобретатели, чьим наша жизнь стала выше искусством,
Все, кто делами любви благодарную память оставил».

Но это уже позднейшее представление; по исконно греческому представлению культ героя был прикреплен к его могиле — это и естественно, раз данный культ был усиленным заупокойным культом. Понятно, однако, что лишь в редких случаях могила героя, которому учреждался культ, была известна; как же было поступать, если ее не оказывалось в наличии?

Этот вопрос связан с другим: как учреждался в историческое время культ героя? Ответ: по указанию оракула, почти всегда дельфийского. К нему обращались по поводу беды, постигшей государство или угрожающей ему; оракул тогда советовал воздать почести такому-то герою, чтобы замолить его гнев или приобрести его милость.

Следующим вопросом было: а где найти его останки? Оракул и на сей счет давал указания; останки находили по приметам (например, сверхчеловеческому росту) и торжественно переносили на место окончательного упокоения; так, в 478г. усердием Кимона были перенесены из Скироса в Афины останки Тесея. Это перенесение останков было первым праздником в честь нового героя. Если же найти их было невозможно, то герою сооружалась «пустая могила» (κενοτάφιον), в которую, путем сакральных обрядов, призывалась душа.

Спрашивается: как понимать эту руководящую роль оракула? Во всяком случае, очень серьезно. «Бог не измышляет новых героев, он не увеличивает собственным могуществом и произволом сонма местных святых — он только находит их там, где человеческие глаза не могут их видеть; он, сам все проникающий своим взором, как дух, узнает духов и видит их действующими там, где человек ощущает только последствия их деятельности» (Э.Роде). Но, конечно, эта централизация, так сказать, в руках Дельф всего дела героизации не могла не усилить их обаяния, подобно самой катартике (καθαρτική, очищению от скверны), с которой она была в значительной степени связана. И Дельфы охотно пользовались этим могучим рычагом религиозной деятельности: время их расцвета было и временем распространения культа героев по Греции. И когда они в начале V в. пожелали замкнуть не в меру расширившийся круг, объявив новогероизованного Клеомеда «последним героем», это оказалось уже невозможным: движение, ими поддерживаемое, переросло их собственные силы, и они оказались не в состоянии соблюсти свое собственное постановление.

Над могилой героя сооружалось капище (ἡρῷον), формы и размеры которого были различны: для особенно многочтимых, вроде Тесея, оно могло вырасти в настоящий храм. Здесь и совершались жертвоприношения в честь героя. Они были принципиально отличны от жертвоприношений в честь богов: те происходили днем, эти — ночью или в сумерки; для тех брались светлые, для этих черные животные; там жертвы приносились на высоком алтаре, здесь на низком «очаге»; там по сожжении символических частей остальная туша служила угощением для живых, здесь животное сжигалось совсем, и никто не должен был даже отведать его мяса. Одним словом, там жертвоприношение имело олимпийский, здесь — хтонический характер.

Жертвы приносило государство, если герой был, подобно Тесею, общегосударственным; или же непосредственно заинтересованная политическая или социальная группа. Но независимо от этого существовал в Греции красивый обычай, свидетельствовавший особенно ярко об интимном, задушевном характере этого культа: обычай трехкратного возлияния перед началом пиршества. Первое и третье возлияния полагались в честь Зевса, но среднее между ними, второе — в честь родных героев; они приглашались каждый раз разделить радость радующихся.

Взамен воздаваемого ему почета герой оказывал важные услуги как общине в ее совокупности, так и отдельным ее членам. Как существо среднее между богом и смертным, т.е. как полубог, он был для людей призванным посредником в их сношениях с богами, благодаря его заступничеству, они легче могли найти милость у них. Но, помимо того, полагали, что после смерти он преображался как телесно (т.е. в своем внешнем виде), так и духовно. Он становился существом сверхземного роста и красоты. Но и силу получал он выше той, которая сопутствовала ему при жизни. Это была прежде всего сила вещая: как познавший тайны дух, он мог внушать хорошие решения тем, кто с верой подходил к его могиле.

Лишь разновидностью этой вещей силы была сила целебная: почти все герои были героями-целителями, хотя у некоторых из них — Асклепия и других — эта сила, доведенная до высшей степени, превосходила все другие. Герой дома оказывал свое покровительство его благочестивым хозяевам; комедия нравов не упустила этого благодарного мотива незримого покровителя обижаемых сирот, как можно заключить по началу комедии Менандра, носившей именно это заглавие — Ἥρως.¹ Этот образчик озарил светом важную сторону семейной жизни греков; здесь особенно наглядно сказался уютный, так сказать, характер их религии. Но величавее была, конечно, та помощь, которую герои оказывали всей общине, притом в самую трудную годину ее жизни — в годину военной опасности. Полагали, что герои самолично вступают в бой против ее врагов; Фемистокл, конечно, выражал всеобщее чувство, когда он после Саламинской победы смиренно заявил, что верх одержали не они, эллины, а их боги и герои.
_________________________
[1] ἥρως, gen. ἥρωος (gen. иногда с ω коротким, редко ἥρω) ὁ (dat. ἥρωι — поэт. ἥρῳ, acc. ἥρω — эп. ἥρωα, ион. ἥρων, acc. pl. ἥρως и ἥρωας)
1) вождь, военачальник, предводитель; ex. ἥρωες Ἀχαιοί Hom.
2) воин, боец; ex. (στίχες ἀνδρῶν ἡρώων Hom.)
3) славный муж; ex. ἥ. Δημόδοκος Hom. — знаменитый (песнопевец) Демодок
4) герой, богатырь, человек сказочной силы и доблести; ex. ἥρωες ἐπώνυμοι Her. — герои-эпонимы (именем которых были названы филы).

Эта помощь была последствием силы героев; но откуда же получалась у них эта сила? Дельфийский оракул, как мы видели, только удостоверял ее наличие, наделял их силой не он. Софокл отвечает: боги. Он же называет и имя этой силы: χάρις («благодать»).

Конечно, иногда и человеческий ум мог проникнуть в тайны божьей воли, и даже довольно часто: мы ведь видели, какую роль играли заслуги покойного перед общиной как повод к его героизации. Нетрудно было поверить, что и боги, освятившие человеческое общежитие, принимали во внимание гражданские заслуги человека при наделении его благодатью. Но вот Эдип, изгнанный из своей фиванской отчизны, нищий слепец, является в Афины — и тут он рачением богов становится источником благодати для приютившей его страны, будущим ее оплотом в военную грозу; за что? Поэт подсказал нам ответ: за страдания, сделавшие богов как бы его должниками. А Одиссей, которому Тиресий предвещал:

«Тебе же вне моря
Смерть суждена, и постигнет она, благосклонная, долгой
Жизнью тебя утомленного, вдруг. А кругом тебя люди
Счастливы будут»…

Тоже за страдания? Вероятно. Гомер и называет его «многострадальным».

Надо помнить, что культ героев либо развился из культа предков, либо, во всяком случае, с ним тесно связан. А между тем в представлении об оставившей тело душе совмещаются два, друг другу прямо противоположных: она и блаженный дух, охраняющий своих близких, и привидение, от которого спасаются заклятиями и чарами. Само собою разумеется, что и душа, вообще благодетельная, будет карать своих оскорбителей. Соответствующую деятельность мы встречаем и у героев. Из тех же противоречащих друг другу основных представлений о душе развиваются два представления о герое, столь же резко друг другу противоречащие: это, выражаясь по-нашему, герой-святой и герой-демон.

Гиппократ в своем замечательном по широте взглядов сочинении «О священной болезни» борется с предрассудками людей, воображающих, что болезненное состояние души, заставляющее людей вскакивать по ночам с постели, — последствие «наваждения героев». Полемику в другом роде имеем мы у баснописца Бабрия, писавшего в самую эпоху расцвета магии и вампиризма: у него герой является во сне своему почитателю:

«О благе моли ты богов, мы же посылаем только зло; поэтому, если тебе понадобится зло, обращайся смело к нам: зол мы пошлем тебе много, даже если ты попросишь только об одном».

Шутливая греческая поговорка, которой человек отклонял от себя подозрение в злом умысле — «я не из этих героев» — тоже свидетельствует о наличности класса принципиально, так сказать, злых героев. Интересно присмотреться к их деятельности — причем мы оставляем в стороне наказания, посылаемые добрыми героями за понесенные ими оскорбления (героя Анагира, например, за порубку его священной рощи), которое обыкновенно с нею смешивают.

В южноиталийском городе Темесе стало одно время появляться по ночам страшное существо, все черное и облаченное в волчью шкуру: бросаясь на прохожих, оно душило их до смерти. Никакие меры не помогали, стали уже помышлять о том, чтобы покинуть всей общиной нечистое место. Все же решили предварительно вопросить дельфийский оракул. Оракул ответил, что чудовище — дух Ликаса, забредшего некогда в Темесу, совершившего здесь насилие над девушкой и за это убитого возмущенными жителями. Он ответил далее, что Ликас успокоится не раньше, чем ему, как герою, будет воздвигнуто капище и будет ежегодно отдаваема самая прекрасная девушка в городе. После этого прошло несколько лет; ночные нападения прекратились, темесейцы могли оставаться в своем городе, но и ужасный ежегодный выкуп уплачивался исправно.

Но вот в 170г. в Темесу пожаловал некто Евфим, уроженец соседних италийских Локров, на обратном пути из Олимпии, где он победил в кулачном бою; это было как раз тогда, когда новая жертва в капище Ликаса ждала своего мучителя. Захотелось ему проведать «темесейского героя»; он дал себя отвести в капище. Вид несчастной девушки внушил ему и сострадание, и любовь: он дождался ночи, и когда «герой» пришел, он был неприятно поражен, увидев перед собой вместо обычной легкой и сладкой добычи кулачного бойца. Но Евфим не дал ему опомниться: вступив с ним немедленно в бой, он выгнал Ликаса из храма, преследовал до взморья и загнал наконец в святую пучину, обезвреживающую всякую нечисть. Тогда он вернулся, отпраздновал свадьбу с освобожденной красавицей и жил с ней счастливо до глубокой старости. А затем, не изведав смерти, и сам стал героем.

Нетрудно узнать в этой красивой сказке храмовую легенду (ἀρεταλογία), прикрепленную к капищу героя Евфима. Возможно, что ее возникновение было отчасти обусловлено и соперничеством между Темесой с ее злым героем и Локрами с их добрым героем. Но поражает здесь роль Дельф — факт, что народная совесть могла приписать «общему очагу Эллады» установление такой безнравственной службы.

«Дарованная нам вещая сила дает возможность установить возведение того или другого покойника в сонм героев и таким образом наделение его превосходящим могуществом. Но причина этого возведения — тайна самих богов. Считаясь с этим, мы отвечаем на вопросы людей, что им следует сделать для того, чтобы новообъявленная сила стала для них если не благотворной, то как можно менее злотворной: все наши ответы направлены на то, чтобы людям было лучше. А лучшим является меньшее из двух зол».

К.М.Королев «Античная мифология»
_______________________________