Родился 10 декабря 1937 г. в Москве. Сын биолога Сергея Васильевича Аверинцева (1875—1957). Окончил кафедру классической филологии филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (1961). В 1967 г. защитил кандидатскую диссертацию по филологии («Плутарх и античная биография»; науч. рук. — С. И. Радциг), в 1979 г. — докторскую («Поэтика ранневизантийской литературы»).

После окончания аспирантуры работал научным редактором в издательстве «Мысль» (1964—1966), затем - младшим научным сотрудником в Государственном институте искусствознания (1966—1971).

В 1971 — 1991 гг. - старший научный сотрудник Института мировой литературы им. М. Горького АН СССР, в 1981—1991 гг. возглавлял сектор истории античной литературы.

В 1989 — 1994 гг. - профессор кафедры истории и теории культуры философского факультета МГУ.

В 1992 — 2004 гг. - заведующий отделом христианской культуры Института мировой культуры МГУ.

В 1992 — 1994 гг. - главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ.

В 1994 — 2004 гг. - профессор Института славистики Венского университета.

Член-корреспондент АН СССР (1987), действительный член РАН (2003); лауреат Ленинской премии (1968), Государственных премий СССР (1990) и РФ (1996).

В 1989 — 1991 депутат Верховного Совета СССР, разрабатывал закон о свободе совести.

Скончался 21 февраля 2004 в Вене. Согласно завещанию, похоронен в Москве на Даниловском кладбище.

 Неотразимым острием меча,
 Отточенного для последней битвы,
 Да будет слово краткое молитвы
 И ясным знаком -- тихая свеча.

 Да будут взоры к ней устремлены
 В тот недалекий, строгий час возмездья,
 Когда померкнут в небесах созвездья
 И свет уйдет из солнца и луны.


Стих об уверении Фомы


Глубину Твоих ран открой мне, Кровь за кровь и тело за
тело,
покажи пронзенные руки -- и мы будем пить от чаши;

сквозные раны ладоней, блаженны свидетели правды,
просветы любви и боли. но меня Ты должен приготовить.

Я поверю до пролития крови, В чуждой земле
Индийской,
но Ты утверди мою слабость: которой отцы мои не
знали,

блаженны, кто верует, не видев, в чуждой земле
Индийской,
но меня Ты должен приготовить. далеко от родимого дома,

Дай коснуться отверстого в чуждой земле
Индийской
 Сердца, копье войдет в мое тело,
дай осязать Твою тайну,
 копье пройдет мое тело,
открой муку Твоего Сердца, копье растерзает мне
сердце.
сердце Твоего Сердца.
 Ты назвал нас Твоими
друзьями,
Ты был мертв и вот жив вовеки, и мы будем пить от
чаши,
в руке Твоей ключи ада и смерти;
 и путь мой на восход
солнца,
блаженны, кто верует, не видев, к чуждой земле
Индийской,--
но я ни с кем не поменяюсь.
 и все, что смогу я
припомнить
Что я видел, то видел, в немощи последней муки:
и что осязал, то знаю:
 сквозные -- раны --ладоней
копье проходит до Сердца и бессмертно -- пронзенное --
и отверзает его навеки.
Сердце.



x x x

 Он сказал им: довольно.
 Лука. 22:38

 Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
 Пять тысяч взалкавших в пустыне --
 а у нас только две рыбы,
 а у нас только пять хлебов?

 Но Ты говоришь: довольно --

 Что нам делать в час посещенья,
 где престол для Тебя, где пурпур?
 Только ослица с осленком
 да отроки, поющие славу.

 Но Ты говоришь: довольно --

 Иерей, Иерей наш великий,
 где же храм, где злато и ладан?
 У нас только горница готова
 и хлеб на столе, и чаша.

 Но Ты говоришь: довольно --

 Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
 На Тебя выходят с мечами,
 а у нас два меча, не боле,
 и поспешное Петрово рвенье.

 Но Ты говоришь: довольно --

 А у нас -- маета, и морок,
 и порывы, никнущие втуне,
 и сознанье вины неключимой,
 и лица, что стыд занавесил,
 и немощь без меры, без предела.
 Вот что мы приносим, и дарим,
 и в Твои полагаем руки.

 Но Ты говоришь: довольно --



Стих о святой Варваре.

 услышишь, как воют над
Диоскор говорит к Варваре, гробом.
к дочери обращает слово:
 Богатый и бодрый пляшет,
-- Варвара, дочь моя, Варвара, убогий и хворый плачет.
я велю рабам выстроить башню.
 Голос сильного -- грозен,
 голос слабого -- робок.
У самого берега моря
башню для твоего девства. Голос Кесаря -- над миром,
 и никто ему не прекословит.--
Рабы мои выстроят башню
по мысли своего господина. Диоскор уехал из дома,
 в доме -- дочь его Варвара.
Два окна они в башне устроят,
одно -- на сушу и одно -- на море: -- Рабы отца моего Диоскора,
 примите от меня ласку.
одно -- во славу богов суши,
одно -- во славу богов моря. Я накормлю вас досыта
 и сама послужу вам на пире,
Таков приказ господина,
смерть -- кара за ослушанье. я сама вам ноги омою
 и вынесу отборные яства;
-- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни? после отпущу вас на волю
 на четыре стороны света.
-- В окно ты увидишь сушу,
в другое увидишь море. Только сотворите мне милость,
 три окна мне устройте в башне,
Косны устои суши,
буйны пучины моря. во имя Отца и Сына
 и Господа Святого Духа.--
Род приходит, и род проходит,
но земля и море -- вовеки; Диоскор в дом свой вернулся
 и на третье окно дивится:
что было, то и будет вечно,
и нет нового под солнцем. -- Варвара, дочь моя, Варвара,
 что в третье окно ты видишь?
-- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни? -- Я вижу в рубище славу
 и свет -- в темнице
-- Большие звери терзают малых непроглядной.
на суше и в пучине моря;
 Рабы ликуют в оковах,
кривого прямым не сделать, и дитя смеется под розгой.
и человек -- злее зверя.
 До крови, до кости, до боли,
Сердца людей -- жесткие камни, до конца и без конца -- радость.
и слава Кесаря -- над миром.
 И земля, и море проходит,
Рука его легла на сушу, но любовь пребывает вовеки.
другая рука -- на море.
 -- Варвара, дочь моя, Варвара,
-- Диоскор, Диоскор, отец мой, что в третье окно ты видишь?
что услышу я в окна башни?
 -- Я вижу лицо Друга
-- Услышишь, как поют на за сквозными просветами
свадьбе, ставней:

на челе Его -- кровавые росы,
и в кудрях Его -- влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,
и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,
я вкусила от ломимого хлеба.

-- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты слышишь?

-- Я слышу, как поет дева
в руках мучителей, в темнице:

отнята ее земная надежда,
и Жених ее с нею навеки.

И никто не научится песни,
что поют перед престолом Агнца;

кто однажды ее услышал,
пойдет за нею навеки.

-- Варвара, дочь моя, Варвара,
меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою
сотворю я Кесаря волю.

-- Да будет воля Отца и Сына
и Господа Святого Духа!


БЛАГОВЕЩЕНИЕ


 Вода, отстаиваясь, отдает
 осадок дну, и глубина яснеет.

 Меж голых, дочиста отмытых стен,
 где глинян пол и низок свод; в затворе
 меж четырех углов, где отстоялась
 такая тишина, что каждой вещи
 возвращена существенность: где камень
 воистину есть камень, в очаге
 огонь -- воистину огонь, в бадье
 вода -- воистину вода, и в ней
 есть память бездны, осененной Духом,--

 а больше взгляд не сыщет ничего,--

 меж голых стен, меж четырех углов
 стоит недвижно на молитве Дева.
 Отказ всему, что -- плоть и кровь; предел
 теченью помыслов. Должны умолкнуть
 земные чувства. Видеть и внимать,
 вкушать, и обонять, и осязать
 единое, в изменчивости дней
 неизменяемое: верность Бога.

 Стоит недвижно Дева, покрывалом
 поникнувшее утаив лицо,
 сокрыв от мира -- взор, и мир -- от взора;
 вся сила жизни собрана в уме,
 и собран целый ум в едином слове
 молитвы.
 Как бы страшно стало нам,
 когда бы прикоснулись мы к такой
 сосредоточенности, ни на миг
 не позволяющей уму развлечься.
 Нам показалось бы, что этот свет
 есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет,--
 закон для персти.
 Праотец людей,
 вкусив и яд греха, и стыд греха,
 еще в Раю искал укрыть себя,
 поставить Рай между собой и Богом,
 творенье Бога превратив в оплот
 противу Бога, извращая смысл
 подаренного чувствам: видеть все --
 предлог, чтобы не видеть, слышать все --
 предлог, чтобы не слышать; и рассудок
 сменяет помысл помыслом, страшась
 остановиться.
 Всуе мудрецы
 об адамантовых учили гранях,
 о стенах из огня, о кривизне
 пространства: тот незнаемый предел,
 что отделяет ум земной от Бога,
 есть наше невнимание. Когда б
 нам захотеть всей волею -- тотчас
 открылось бы, как близок Бог. Едва
 достанет места преклонить колена.

 Но кто же стерпит, вопрошал пророк,
 пылание огня? Кто стерпит жар
 сосредоточенности? Неповинный,
 сказал пророк. Но и сама невинность
 с усилием на эту крутизну
 подъемлется.
 Внимание к тому,
 что плоти недоступно, есть для плоти
 подобье смерти. Мысль пригвождена,
 и распят ум земной; и это -- крест
 внимания. Вся жизнь заключена
 в единой точке словно в жгучей искре,
 все в сердце собрано, и жизнь к нему
 отхлынула. От побелевших пальцев,
 от целого телесного состава
 жизнь отошла -- и перешла в молитву.

 Колодезь Божий. Сдержана струя,
 и воды отстоялись. Чистота
 начальная: до дна прозрачна глубь.
 И совершилось то, что совершилось:

 меж голых стен, меж четырех углов
 явился, затворенную без звука
 минуя дверь и словно проступив
 в пространстве нашем из иных глубин,
 непредставимых, волей дав себя
 увидеть,-- тот, чье имя: Божья сила.
 Кто изъяснял пророку счет времен
 на бреге Тигра, в огненном явясь
 подобии. Кто к старцу говорил,
 у жертвенника стоя. Божья сила.

 Он видим был -- в пространстве, но пространству
 давая меру, как отвес и ось,
 неся в себе самом уставы те,
 что движут звездами. Он видим был
 меж голых стен, меж четырех углов,
 как бы живой кристалл иль столп огня.
 И слово власти было на устах,
 неотвратимое. И власть была
 в движенье рук, запечатлевшем слово.

 Он говорил. Он обращался к Ней.

 Учтивость неба: он Ее назвал
 по имени. Он окликал Ее
 тем именем земным, которым мать
 Ее звала, лелея в колыбели:
 Мария! Так, как мы Ее зовем
 в молитвах: Благодатная Мария!

 Но странен слуху был той речи звук:
 не лепет губ, и языка, и неба,
 в котором столько влажности, не выдох
 из глуби легких, кровяным теплом
 согретых, и не шум из недр гортани,--
 но так, как будто свет заговорил;
 звучание без плоти и без крови,
 легчайшее, каким звезда звезду
 могла б окликнуть: "Радуйся, Мария!"

 Звучала речь, как бы поющий свет:

 "О, Благодатная -- Господь с Тобою --
 между женами Ты благословенна --"

 Учтивость неба? Ум, осиль: Того,
 Кто создал небеса. Коль эта весть
 правдива, через Вестника Творец
 приветствует творение. Ужель
 вернулось время на заре времен
 неоскверненной: миг, когда судил
 Создатель о земле Своей: "Добро
 зело",-- и ликовали звезды? Где ж
 проклятие земле? Где, дочерь Евы?
 И все легло на острие меча.

 О, лезвие, что пронизало разум до
 сердцевины. Ты, что призвана:
 как знать, что это не соблазн? Как знать,
 что это не зиянье древней бездны
 безумит мысль? Что это не глумленье
 из-за пределов мира, из-за грани
 последнего запрета?
 Сколько дев
 языческих, в чьем девстве -- пустота
 безлюбия, на горделивых башнях
 заждались гостя звездного, чтоб он
 согрел их холод, женскую смесив
 с огнем небесным кровь; из века в век
 сидели по затворам Вавилона
 служанки злого таинства, невесты
 небытия; и молвилась молва
 о высотах Ермонских, где сходили
 для странных браков к дочерям людей
 во славе неземные женихи,
 премудрые,-- и покарал потоп
 их древний грех.
 Но здесь -- иная Дева,
 в чьей чистоте -- вся ревность всех пророков
 Израиля, вся ярость Илии,
 расторгнувшая сеть Астарты; Дева,
 возросшая под заповедью той,
 что верному велит: не принимать
 языческого бреда о Невесте
 превознесенной. Разве не навек
 отсечено запретное?
 Но Вестник
 уже заговорил опять, и речь
 его была прозрачна, словно грань
 между камней твердейшего, и так
 учительно ясна, чтобы воззвать
 из оторопи ум, смиряя дрожь:
 "Не бойся, Мариам; Ты не должна
 страшиться, ибо милость велика
 Тебе от Бога".

 О, не лесть: ни слова
 о славе звездной: все о Боге, только
 о Боге. Испытуется душа:
 воистину ли веруешь, что Бог
 есть Милостивый? -- и дает ответ:
 воистину! До самой глубины:
 воистину! Из сердцевины сердца:
 воистину! Как бы младенца плач,
 стихает смута мыслей, и покой
 нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,
 да не подвижется. О, милость, милость,
 как ты тверда.
 И вновь слова звучат
 и ум внимает:
 "Ты зачнешь во чреве,
 И Сын родится от Тебя, и дашь
 Ему Ты имя: Иисус -- Господь
 спасает".
 Имя силы, что во дни
 Навиновы гремело. Солнце, стань
 над Гаваоном и луна -- над долом
 Аиалон!
 "И будет Он велик,
 и назовут Его правдиво Сыном
 Всевышнего; и даст Ему Господь
 престол Давида, пращура Его,
 и воцарится Он над всем народом
 избрания, и царствию Его
 конца не будет".

 Нет, о, нет конца
 отверстой глуби света. Солнце правды,
 от века чаянное, восстает
 возрадовать народы; на возврат
 обращена река времен, и царство
 восстановлено во славе, как во дни
 начальные. О, слава, слава -- злато
 без примеси, без порчи: наконец,
 о, наконец Господь в Своем дому --
 хозяин, и сбываются слова
 обетований. Он приходит -- Тот,
 чье имя чудно: Отрок, Отрасль -- тонкий
 росток процветший, царственный побег
 от корня благородного; о Ком
 порой в загадках, а порой с нежданным
 дерзанием от века весть несли
 сжигаемые вестью; Тот, пред Кем
 в великом страхе лица сокрывают
 Шестикрылатые --

 Но в тишине
 неимоверной ясно слышен голос
 Отроковицы -- ломкий звук земли
 над бездной неземного; и слова
 текут -- студеный и прозрачный ток
 трезвейшей влаги: Внятен в тишине,
 меж: голых стен, меж четырех углов
 вопрос:
 "Как это будет, если Я
 не знаю мужа?"
 -- Голос человека
 пред крутизной всего, что с человеком
 так несоизмеримо. О, зарок
 стыдливости: блюдут ли небеса,
 что человек блюдет? Не пощадит --
 иль пощадит Незримый волю Девы
 и выбор Девы? О, святой затвор
 обета, в тесноте телесной жизни
 хранимого; о, как он устоит
 перед безмерностию, что границ
 не знает? Наставляемой мольба
 о наставлении: "как это будет?" --

 Дверь мороку закрыта. То, что Божье,
 откроет только Бог. На все судил
 Он времена: "Мои пути -- не ваши
 пути". Господне слово твердо. Тайну
 гадания не разрешат. Не тем,
 кто испытует Божий мрак, себя
 обманывая сами, свой ответ
 безмолвию подсказывая, бездне
 нашептывая,-- тем, кто об ответе
 всей слезной болью молит, всей своей
 неразделенной волей, подается
 ответ.
 И Вестник говорит, и вновь
 внимает Наставляемая, ум
 к молчанию понудив:
 "Дух Святой --
 тот Огнь живой, что на заре времен
 витал над бездной, из небытия
 тварь воззывая, возгревая вод
 глубь девственную,-- снидет на Тебя;
 и примет в сень Свою Тебя, укрыв
 как бы покровом Скинии, крыла
 Шехины простирая над Тобой,
 неотлучима от Тебя, как Столп
 святой -- в ночи, во дни -- неотлучим
 был от Израиля, как слава та,
 что осияла новозданный Храм
 и соприсущной стала, раз один
 в покой войдя,-- так осенит Тебя
 Всевышнего всезиждущая сила".

 О, сила. Тот, чье имя -- Божья сила,
 учил о Силе, что для всякой силы
 дает исток. Господень ли глагол
 без силы будет? Сила ль изнеможет
 перед немыслимым, как наша мысль
 изнемогает?
 Длилось, длилось слово
 учительное Вестника -- и вот
 что чудно было:
 ангельская речь--
 как бы не речь, а луч, как бы звезда,
 глаголющая -- что же возвещала
 она теперь? Какой брала пример
 для проповеди? Чудо -- о, но чудо
 житейское; для слуха Девы -- весть
 семейная, как искони ведется
 между людьми, в стесненной теплоте
 плотского, родового бытия,
 где жены в участи замужней ждут
 рождения дитяти, где неплодным
 лишь слезы уготованы. И Дева
 семейной вести в ангельских устах
 внимала -- делу силы Божьей.
 "Вот
 Елисавета, сродница Твоя,
 бесплодной нарицаемая, сына
 в преклонных летах зачала; и месяц
 уже шестой ее надеждам".
 Знак
 так близок для Внимающей, да будет
 Ей легче видеть: как для Бога все
 возможно -- и другое: как примера
 смирение -- той старицы стыдливо
 таимая, в укроме тишины
 лелеемая радость -- гонит прочь
 все призраки, все тени, все подобья
 соблазна древнего. Недоуменье
 ушло, и твердо стало сердце, словно
 Господней силой огражденный град.

 И совершилось то, что совершилось:

 как бы свидетель правомочный, Вестник
 внимал, внимали небеса небес,
 внимала преисподняя, когда
 слова сумела выговорить Дева
 единственные, что звучат, вовеки
 не умолкая, через тьму времен
 глухонемую:
 "Се, Раба Господня;
 да будет Мне по слову Твоему".

 И Ангел от Марии отошел.



Духовная поэзия Классики и современники