О талантливом 19-летнем русском поэте Илье Тюрине, трагически погибшем 24 августа 1999 года, написано много. Короткий, но чрезвычайно плодотворный жизненный путь поражает: к шестнадцати годам его творчество, начавшееся очень рано, достигло своего высшего значения: Илья писал по два, иной раз – по три стихотворения в день. А толчком к необычайному «выбросу» стихов стало известие о смерти его кумира – поэта, лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского. Он умер во сне в Нью-Йорке, 28 января 1996 года. На следующий день Илья Тюрин запишет в дневнике: «...Хочу написать для Бродского... Перекопал всю Библию и наконец нашел – «Сны Иосифа». Так и назову...» В другом стихотворении читаем: «Это ты подобрал мне мой путь…» В январе 1997 года напишет он и небольшое эссе, посвященное памяти Бродского. Сейчас, когда оба они принадлежат Вечности, нам хочется дать вам возможность прочитать эти строки поэта о поэте.   ИОСИФ БРОДСКИЙ… Время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.Иосиф Бродский По-видимому, самое ценное, что оставляет по себе тело человека, расставшись с душой человека, – это тема для общения. Ценное в том смысле, что, извернувшись удачнее, можешь извлечь из этого общения кое-что и для себя, благо с мертвым не придется ни спорить, ни делиться. Пишущий или говорящий о чужой смерти – практически потенциальная жертва для беса, потому что далеко не всякий способен на самообман такой силы, как ответственность перед пустым местом. Единственная вещь, которая облегчает при этом неловкость пишущего и говорящего – понимание того, что твой голос, твой почерк, твоя боль тебе и никому вообще не принадлежат, – потому что тот, кому они могли бы принадлежать, исчез. Все, что по случаю смены государственной моды публикуется теперь о Бродском, к нашему счастью, не принадлежит ни нам, ни ему. Если некогда слова дополняли его жизнь, то сейчас они – то, что нам его с переменным успехом заменяет, таким образом служа естественному в природе забыванию. Отсюда и рост их количества. Уже год, как мы забываем Иосифа Бродского. Учитывая повадки времени, думать надо не о том, что это малый срок, но о том, что меньше уже не будет. Можно верить в отдаление души от Земли хотя бы уже потому, что расстояние между нами, как мы видим, действительно увеличилось. И поскольку это расстояние измеряется не от человека, а от момента его исчезновения, мы имеем полное право позаботиться и о себе, думая о Бродском. Смерть объединяет всех, кто застал ее в живых, уже потому, что с этой секунды отсчитывается уже их время, и отныне они действуют именно сообществом – как бы это ни напоминало эгоизм. Может быть, самое печальное в смерти то, что эгоизм при известии о ней неизбежен: хотя разум и пытается сострадать, ногам все же остается больше места на поверхности. Боюсь, что лишь этот факт и позволяет мертвым рассчитывать на благодарность.Наше сожаление не так легко купить. Неизвестно, сколько тратишь на это – не говоря о том, что тратишь на это жизнь. Не думаю, что сумма, накапливаемая поэтом на шок после его смерти, достается ему проще, чем остальным. Дело не в том, сколько его сил уходит на стихи и каково качество этих сил, а в том, что он единственный знает, для какой ничтожной эмоции окружающих он приближается к гибели. В понятии загробного мира, при всем нашем оцепенении перед ним, все-таки сохраняется слабый привкус сюрприза, приятной неизвестности: он-то и удерживает наш страх смерти в разумных пределах, и думаю, именно ему мы обязаны возможностью самоубийств. Трагедия же поэта заключается в том. что его представления лишены всякого привкуса: если он даже и не чувствует смерть с большей определенностью, чем другие, то она при любых обстоятельствах составляет предмет его профессиональной деятельности. Смерть, грубо говоря, входит в планы поэта на будущее как одно из ярких событий жизни. Именно поэтому стихотворца чаще длительно губят, чем просто убивают; именно поэтому в восторженном списке «бессмертных» умершие поэты на втором месте после Бога. ...Я был в восторге частного человека, когда увидел движущегося Иосифа Бродского. Это был фильм, и именно потому, что это был фильм, удачных моментов, ракурсов, позиций там было значительно больше, чем их бывает вне пленки. Когда круглые, в тонкой оправе, очки Бродского отразили вместе с оградами и шпилями венецианское солнце, а монолитные лицо, шея и воротник от близости воды стали медного цвета – я понял: Бродского нет, это просто прекрасный старинный дом, печной дымоход на закате или башня с часами. К чему мы говорим о человеке, приблизиться к которому нам мешает столь многое, что его смерть – лишь одна из причин? Почему нам не сделать так, чтобы взгляд на солнечный дымоход, кирпичную стену, башню или канал стал равноценен мыслям о смерти? В конце концов, смерть не существует для нас без того, что можно испытывать едва ли не ко всему: без чувств любви и памяти.   Илья ТЮРИН Духовная поэзия. Классики и современники

   Что происходит с нашим сознанием во время чтения или слушания поэзии? Почему нас привлекает поэтический язык? 

Как именно действует этот язык? Есть ли возможность спрогнозировать успех того или иного поэта и каковы законы этого успеха?

Поразмышляем над этими и другими вопросами.

Итак, что происходит с нашим сознанием во время восприятия поэзии?

Как правило, поэзия является отражением внутреннего мира творцов, которые пишут о том, что близко и интересно самим поэтам. Но не лишним будет обратить внимание и на психологический феномен читательского восприятия поэтических творений — в большинстве случаев мы склонны обращать внимание не на мастерство рифмовки и витиеватость изложения мыслей, а на то, близки ли нам-читателям слова поэта и совпадают ли переживания автора с нашими переживаниями. У читателей происходит как бы процесс примерки «одежды мыслей, переживаний и чувств» поэта к собственным мыслям, чувствам и переживаниям. В случае, если какому-то автору удаётся высказать наши ощущения, представления о мире лучше нас самих, такой поэт имеет шанс получить в награду ярлычок «хороший поэт». То есть, образно говоря, «хороший поэт» возводит незримый «каркас» строений наших мыслей, чувств и переживаний, оставляя при этом небольшой объём работы и для нашего воображения: оклеить этот «каркас» изнутри «обоями» на собственный вкус. Таким образом, с некоторой долей осторожности можно вести речь о том, что поэты являются как бы «первопроходцами», создающими эфемерные «жилища» для неприкаянных читательских душ, ищущих покоя или чего-то более возвышенного по сравнению с тем, с чем нам приходится сталкиваться в повседневной жизни.

Какая же функция на самом деле Небесами отведена поэтам: отображать сиюминутные настроения времени, заниматься «душевным стриптизом», дарить другим людям миры иллюзий, или же быть посланниками незримых небесных сфер на Земле?

На этот и многие другие вопросы убедительных ответов мы пока что не имеем. Единственное, в чём приходилось многократно убеждаться: поэзия на самом деле — это необъяснимое чудо, которое меняет и преобразовывает внутренний мир и поэта, и читателя.

Почему нас привлекает поэтический язык?

Кроме мелодики зарифмованных строк, наслаждения от магии звучания смыслов и эстетической стороны поэзии в целом, стоит обратить внимание на более важную её сторону. По большому счёту, вся жизнь человека является своеобразной школой, и каждый из нас пребывает на разных ступеньках учёбы в этой школе. Искренность, проверенная временем, даёт жанру поэзии весьма серьёзные шансы на получение читательского доверия, и единственными «учителями-конкурентами» в этом отношении являются разве что религиозные учения. Поэзию можно назвать мудрым, но ненавязчивым советником, умеющим в доверительно-доступной для восприятия форме раскрыть различные грани житейских и философских сентенций. Соединение разнообразных смысловых, эмоциональных, мелодических и других пластов поэтического языка позволяет весьма эффективно и ускоренно сбрасывать шоры инфантильности с нашего сознания.

Поэзию можно было бы ещё назвать неприкрытым общением душ. Если в процессе этого незримого общения-чтения художественное слово у нас вызывает доверие, то непроизвольно открывается и наша душа. В случае, если в написанном, кроме искренности, мы видим чистоту и возвышенность помыслов, у нас возникает желание самим стать в чём-то хоть немного лучше. Вследствие этого подсознательного желания наша душа обязана делать над собой определённые усилия в стремлении подтянуться до уровня духовного роста поэта. В этом случае поэт выступает в роли духовного «донора», а читатель, имеющий желание что-то взять для своего духовного опыта, — в роли своеобразного духовного «акцептора».

Если же мы-читатели чувствуем, что духовный уровень поэта ниже нашего собственного, что автор иногда просто не понимает того, о чём пишет, а тем более, если он лукавит, наша душа, наоборот, закрывается, и нередко возникает противоположное желание: закатать такого поэта катком в асфальт. Неизвестно, каким образом склоняются чаши весов нашего внутреннего доверия в стороны «Верю» или «Не верю», потому что нередко даже безупречно построенные с точки зрения логики и правильности фразы вместо читательского доверия почему-то вызывают только неприятие. Не исключено, что этот процесс запрятан в наших душах значительно глубже, чем можно осознать. Значительную роль в принятии нашего решения «Верю» или «Не верю» играет и тот факт, подтверждает ли поэт написанное собственной жизнью и имеет ли он вообще моральное право говорить о том, о чём он пишет в своих творениях.

Рискну высказать ещё одно предположение, которое, возможно, на первый взгляд, некоторым покажется несколько самоуверенным. Поэзия (естественно, на примерах лучших поэтических образцов с максимальной концентрацией мыслей и эмоций) является самым мощным из всех видов искусства, который в состоянии очищать души людей до уровня первозданной чистоты, вызывать эффект катарсиса и тем самым даже достойно конкурировать с мировыми религиями в процессе познания Бога.

Почему поэты стремятся к славе?

Не смотря на высказывания типа «Слава — яркая заплата на ветхом рубище певца» (А. Пушкин) или «Слава — золочёная неволя, пусть она неволит не меня» (Л. Семаков), сознательно или подсознательно большинство поэтов стремятся быть признанными своими современниками. Корни этого желания вряд ли находятся в стремлении к славе как таковой. Скорее всего, эти корни нужно искать в желании общаться в кругу себе подобных. В случае же отсутствия таковых, поэтам не остаётся другого выхода, как изменять мир вокруг себя.

Собственно говоря, мир и так постоянно изменяется, но с помощью других рычагов: власти, денег и оружия. Вариант изменения мира поэтами предполагает движение совершенно в ином направлении — в изменении внутреннего мира людей. Этот процесс, на мой взгляд, на несколько порядков сложнее, чем процессы изменений в обществе, потому что прежде всего это непримиримая и бескомпромиссная война в незримом внутреннем мире, в душе человека. На одной стороне баррикад — лень, гордыня, наслаждения и спокойствие, а на другой — боль, отчаянье, искренность и нежелание покоя. На чью сторону склониться человеку, как разобраться в своих внутренних порывах, к чьим советам со стороны стоит прислушиваться? В этом случае публичная слава поэтов, которые смогли пойти дальше, чем другие, не допуская при этом девальвации в сказанных ими словах, и является той «тяжёлой артиллерией», которая помогает пробивать «панцири душ» читателей, у которых ещё маловат багаж собственного духовного опыта для принятия непростых решений в поиске векторов направлений для своего дальнейшего движения.

Обратимся к ещё одной болезненной для поэтов проблеме:кто именно определяет, зачислять данного поэта в классики или нет?

На первый взгляд, ответ лежит на поверхности — это решают читатели, критики и сами поэты. Но, во-первых, у читателей с критиками вкусы разные, во-вторых, у всех неравнозначный уровень литературного и духовного опыта, соответственно — различные критерии и подходы к оценкам (не говоря уже о влиянии на решения веяний моды и различного вида цензуры, которая имеет свойство постоянно модифицироваться).

Где нам искать ту истину в последней инстанции, которой действительно можно верить? При всём разнообразии взглядов и подходов, можно обозначить некоторые общие черты, а именно,внутреннее(!) доверие к прочитанному, восхищение прочитанным и признание сделанного автором лучшим, чем то, что было сделано нами. Именно с этой точки отсчёта начинается сверхсложный психологический процесс закладки фундамента пирамидывнутреннего уважения к автору со стороны читателя(-ей), последующей популярности, иногда переходящей в настоящее признание.

Факт наличия у автора мыслей с определённым уровнем глубины нередко вызывают у читателей желание развивать принесённые автором зёрна идей в той или иной форме, бескорыстной передачи положительной информации об авторе и прикрепления к его имени своеобразного «знака качества». В целом это весьма непростой и небыстрый процесс, предполагающий преодоление разнообразных «острых углов».

Раньше процесс отбора лучшего протекал естественным образом: что выдерживало испытание временем, оставалось жить и дошло к нам в виде сказок, народных песен и разнообразных коротких философских высказываний (пословиц и поговорок). Эта система отбора работала безупречно до тех пор, пока Слово просто и искренне переходило от сердца к сердцу, без цели зарабатывать деньги (как в настоящее время анекдоты). После расширения диапазона возможностей использования Слова появились желающие направлять его силу в направлениях, весьма далёких от высоких изначальных целей. Ближе к концу ХХ века в обиход вошло слово «брэнд», повлекшее за собой разнообразные оплаченные заказчиками PR-технологии, при использовании которых признание, славу и успех автора стало возможным на определённое время «запрограммировать».

Исходя из вышесказанного, возникла необходимость новой систематизации и детализации при подходе к оценкам творчества авторов, которые претендуют на звание классиков. На мой взгляд, читатели имели бы возможность более чётко ориентироваться, разделив категорию «классики» на четыре условных подвида:

КЛАССИКИ ПРОДАЖИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ — на протяжении определённого промежутка времени наиболее популярные авторы, за которых активно «голосуют» своими кошельками читатели, нередко руководствуясь принципом: «Раз все покупают, значит и мне это нужно»… Если у автора есть внутреннее желание стать классиком по продаже произведений, то при качественном творческом продукте, который нередко выдают «на гора» и малоизвестные авторы, ему необходимо иметь мощного продюсера со связями в средствах массовой информации.

КЛАССИКИ ИДЕОЛОГИИ ПРАВЯЩЕГО РЕЖИМА — как правило, живые авторы, творчество которых временно выгодно правящему режиму для «притягивания за уши» мыслей и идей автора с целью сознательных манипуляций общественным мнением. В этом случае своеобразным «продюсером» выступает правящий режим. Но такая роль для автора тянет за собой необратимые грустные последствия, потому что со своих пьедесталов сбрасывали даже богов.

КЛАССИКИ ИДЕОЛОГИИ НАРОДА — живые или уже покойные авторы, которые проповедуют на простые и болезненные или приятные для народа темы, которые на базе собственных переживаний понятны так называемым «широким кругам»: вряд ли когда-либо сойдут с высших ступенек популярности темы любви, околосексуальные заигрывания или, к примеру, как неожиданно из бедного стать богатым. В случае, если вы поэт и желаете быть понятным для широких кругов с мгновенным взлётом популярности, — попробуйте написать, например, о фаллосе. Попадание как минимум «в девятку» вам обеспечено.

КЛАССИКИ ДЛЯ ДРУГИХ АВТОРОВ — как правило, мёртвые авторы, интерес к творчеству которых в узких кругах других авторов не пропадает с течением достаточно длительного (не менее ста лет) промежутка времени. Нередко ростки идей, заложенных в творчестве таких авторов, являются исходной точкой для творчества других поэтов. Важными критериями для зачисления в пантеон классиков являются те, что автор был в чём-то первооткрывателем, или сумел создать цельную собственную творческую философию. Не лишним будет упомянуть и о том, что к преимущественному числу авторов из данной категории признание и слава пришли только посмертно. Только эту последнюю из списка категорию авторов и можно назвать не бутафорными, а настоящими классиками.

Собственно говоря, 99% из всех возможных вариантов УСПЕШНОГО творческого будущего авторов можно вместить в обозначенные выше те же четыре схемы. И мне кажется, что каждому из авторов, которому не дают покоя мысли о лавровых венках, перед тем, как становиться на творческую стезю, было бы не лишним вначале чётко определить для себя доминирующие векторы направления движения, потому как давно тонко подмечено: тяжело усидеть одновременно даже на двух стульях.

Но главной целью предлагаемых размышлений является не раздача рецептов популярности, а попытка прикоснуться к неизведанному, которое пока что не имеет обозначения. В связи с тем, что это неизведанное спрятано не просто в языке, а именно в поэтическом языке, но не в словах, а ЗА СЛОВАМИ И МЕЖДУ СЛОВАМИ, то я пока не придумал ничего лучшего, чем назвать его НЕМЫМ ЯЗЫКОМ. Одной из психологических «надстроек» немого языка является СДВИГ СОЗНАНИЯ (развёрнутая точка зрения автора об особенностях восприятия слов, условно названных «сдвигом сознания», изложена в эссе «НЕКОТОРЫЕ ФИГУРЫ «ВЫСШЕГО ПИЛОТАЖА» В ПОЭТИКЕ»). Предполагаю, что корни и слова этого немого языка находятся не в сознании человека, а скорее всего в подсознании, хотя не исключаю вероятности пребывания этого немого языка за пределами тела и разума человека. Более того, рискну заявить, что человечество практически не имеет представления о действительной сложности Слова и Языка. Также берусь утверждать, что наше словесное общение не «одноканальное», а на самом деле «многоканальное», то есть все слова имеют несколько смыслов, но мы в большинстве случаев сознательно понимаем и в состоянии обрабатывать своим мозгом только один традиционный канал.

Для понимания иных смыслов языка необходимы принципиальное изменение мировосприятия человека или вышеуказанный сдвиг сознания. Кому удастся это сделать и удерживать сознание в «сдвинутом» состоянии, тот из людей сможет, словно в настоящую сказку, попасть в ИНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, которая своей грандиозностью превышает все из самых фантастических представлений и предположений. Должен предостеречь, что абсолютно никакой практической выгоды эта иная реальность человеку не несёт, более того, физически — это погружение в постоянное состояние невероятной внутренней боли, тревог и мучений, но тот духовный опыт, который приобретает человек, пребывая в этой иной реальности, просто неоценимый.

Имея непосредственное отношение к творчеству, лет пять тому назад я сделал для себя впечатляющее по своей простоте открытие: язык поэзии не является языком сознания. Сознание к творчеству, естественно, имеет некоторое отношение, но его удельный вес, на мой взгляд, не превышает десяти процентов. Всё остальное в состоянии максимальной духовной концентрации и невероятного нервного напряжения выходит и рождается через поэта неизвестно откуда: возможно, из подсознания, а возможно, из неизвестных человеку принципиально иных измерений, в основе которых лежат «каналы» немого языка. В связи с этим есть повод ещё раз задуматься над мыслью Платона, назвавшего людей искусства «секретарями незримых небесных духов»…

Для расширения диапазона взглядов уместно будет вспомнить и точку зрения Фрейда на творчество в целом. Согласно мнению известного психолога, каждый человек живёт двумя жизнями: сознательной и неосознанной. К сознательной жизни относится наше реализованное общение средствами языка, а все наши нереализованные желания и мечты никуда не деваются, а живут в подсознании, трансформируясь в непредсказуемое, что нередко становится причинами психических расстройств. Творчество в этом случае является своеобразным терапевтическим средством, которое освобождает «перегруженное» подсознание от информации, и то, что творческий человек выкладывает на бумаге, перестаёт его волновать.

Но вернёмся к попыткам описания и поиску корней немого языка. Возможно ли дать ему характеристику, каким-то образом втиснуть в рамки общепринятых понятий? Честно говоря, задание не из лёгких.

У меня за плечами есть уникальный опыт, когда не за счёт употребления галлюциногенов (как, например, Кастанеда) или наркотиков (Хемингуэй), а только от процесса активного сочинения стихов в 2000 году у меня неожиданно произошёл необычайный «прорыв» в созерцание принципиально иного мира с нематериальной основой. Я пока не нашёл ответа, куда относить этот свой опыт — к достижениям, которыми гордятся, или к неудачам, о которых лучше помалкивать. Неизвестно, каким органом восприятия, но в течение некоторого времени я в прямом смысле «видел» слова, как живых существ, и понимал кроме традиционного «канала» ещё и другие смысловые каналы, что, собственно говоря, и стало главным толчком для написания данного эссе. Мне очень хочется рассказать об этом необычайном, удивительном языке, хотя обозначений для описания увиденного я имею совсем немного. Корни всех слов уходили в невероятные глубины; за одним смыслом слов было упрятано, как минимум, три других, при этом каждое слово звучало, словно симфония, и всё это выходило из странного визуального смерча какого-то немого праязыка. Из понимания иных смыслов этого удивительного языка возникала невероятная глубина восприятия как самого языка, так и всего окружающего мира. Интересно, что слова, скомбинированные именно в поэтических строчках, казались идеально созвучными со многими смыслами этого немого языка (словно поэзия — это передача неуловимой многоуровневой мелодии на настроенных струнах музыкального инструмента немого языка). По своему принципу, немой язык кое в чём был похож на эзопов язык, но ощущался в более сложных вариациях.

Позже я попытался повторить последовательность шагов, вследствие которых мне удалось заглянуть неизвестно куда. Первой ступенькой к пониманию этого языка являлся сдвиг сознания. Другая ступенька — постепенное сближение сознания с подсознанием (или, употребляя компьютерный термин, загрузка информации из подсознания в сознание). Третьей ступенькой было постоянное и настойчивое стремление узнать, каким было самое первое Слово из всех слов, если «Вначале было Слово…», — и соответственно, желание хоть немножко приблизиться к этому Первослову-Богу.

Могу добавить, что идея и стремление дойди к Самому Первому Слову стали для меня настоящей ideе fixe приблизительно лет десять тому назад. В двух словах также могу сказать, что в течение этого промежутка времени много раз менялись цели, с которыми я искал это Слово, и, соответственно, менялся мой внутренний мир. Опуская детали этого пути, скажу только о том, что три раза я был на грани целиком реальной смерти. А в результате: приблизительно через десять лет поисков это Слово неожиданно открылось мне в одном из снов. После этого фрагментарные углубления в процесс понимания слов и борьба двух внутренних противоположных полюсов нередко начинали достигать напряжения, которое иногда просто разрывало моё сознание уже не только в фигуральном, но и в физическом смыслах. И под влиянием различных внешних обстоятельств я вынужден был принять решение сойти с дистанции. Вершину айсберга, который мне открылся, в максимально концентрированном виде я попытался втиснуть в другое эссе под названием «О БОГЕ».

За плечами у меня только небольшой промежуток пройденного пути, по которому идти было невероятно интересно — без преувеличения, самое интересное из всего, что у меня было в жизни, и, если бы не узы ответственности за своих малых детей, я рискнул бы пойти и дальше. Не исключена вероятность, что когда-то к этому пути мне ещё захочется вернуться. Возможно, это произойдёт после некоторого осмысления пластов того, что мне открылось.

Вполне вероятно, что, кроме меня, по этому неизведанному и, без преувеличения, страшном направлении исследования языка и слов когда-то захочет всё-таки пройти до конца кто-то ещё. Что случится в результате — неизвестно, потому как самым главным уроком, вынесенным из этих необычайных исследований, есть то, что Слово — это не просто набор букв или звуков, а на самом деле ЖИВАЯ неизведанная бездна, а поэзию я бы назвал более или менее удачными попытками заклинания этой бездны.

Благие намерения, которыми когда-то была наполнена моя душа, были мотивами эмоционального революционера. Мне казалось, что понимание немого языка даст другим людям ключ к пониманию Истины, а понимание Истины сделает человека свободным. Но со временем моё мировосприятие изменилось в корне и стало мировосприятием жёсткого консерватора, который готов зажимать все возможные и невозможные гайки. Во-первых, я не уверен, нужны ли мои открытия кому-то вообще, во-вторых, преимущественное большинство людей стремится двигаться в направлении вектора счастья, а мой опыт даёт основание утверждать, что более мощную перспективу для духовного роста человек получает при движении за вектором боли, и в-третьих, понятие «свобода» или «рабство» каждый понимает по-своему и то, что для одних людей является свободой, другие могут воспринимать как рабство, и наоборот. Посему стоит ли разрушать чужие иллюзии?

Но не будем отступать от темы немого языка. На первый взгляд, кому и зачем нужно такое сверхсложное общение со многими смыслами, углубление в которые может привести человека, в лучшем случае, в психиатрическую лечебницу? Размышляя над корнями этого языка, подсознание цепляется только за туманные версии. Не исключено, что именно через поэтов в гомеопатических дозах привносятся какие-то принципиально новые для человечества идеи, которые приведут к поступательному и необратимому всеобщему духовному прогрессу.

Хочется верить в лучшее, а возможно, даже в параллель: как поэты стремятся общаться с подобными себе, бескорыстно и искренне предавая другим наполнение своего внутреннего мира, так и Творец (сноска для радикальных материалистов: естественно, в случае Его существования) стремится к общению с подобными Ему, и в Его планах на первом этапе — поднятие всех людей сначала к уровню духовного роста поэтов, а на следующих этапах — поднятие будущей расы всех людей-поэтов к уровню духовного роста богов.

Скорее всего, подобная идея у большинства людей вызовет только чувство иронии. Но даже при всём своём сегодняшнем скептицизме я предполагаю, что вера именно в такую версию будущего вряд ли сможет принести людям больше вреда, чем, например, вера в идею, что высшей фазой развития человечества в целом является социальный строй, названный «демократией».

По этому поводу не лишним будет вспомнить афоризм Наполеона: «Я хотел стать Богом, а смог стать только императором…» Перефразируя сказанное, попытайтесь найти ответ на такой вопрос: «Будет ли хуже для отдельно взятого человека и его окружения, если заложенные в каждом человеке первозданные чистоту, энергию и силы кто-то из современников захочет направить не за векторами удовлетворения своих «одноклеточных» инстинктов, а в направлении собственного духовного роста с конечной планкой — за силой своего духа стать подобным Богу?».

Если в результате подобных устремлений кому-то удастся дотянуться только до планки «Поэт» и за всю жизнь написать всего один небольшой, но действительно искренний сборник стихов о себе, то минимальной пользой от этого, на мой взгляд, будет увеличение шансов у человека оставаться человеком независимо от влияния «достижений цивилизации».

Возможно, у кого-то возникнет другой вопрос: почему именно «Поэт», а не, к примеру, кто-то из подвида народных благодетелей? Хотите верьте, хотите нет, но когда-то в одном из своих видений на этот вопрос я получил следующий ответ: «Поэзия — это начальный минимум вежливости и правдивости при желании пообщаться с Богом».

 

Духовная поэзия. Классики и современники