Я люблю Израиль. За что люблю? А, может, вопреки всему люблю… Вопреки всем недостаткам. И это не квасной патриотизм и не слепая любовь. Хотя все знают, что любовь-таки слепа… Врастаешь корнями в эту землю, и вне ее уже трудно дышать…

Дом. Это дом. С проблемами, скандалами, нервотрепкой. Со слезами, потом и кровью, но это ТВОЕ.

В конце 80-х мы на все еврейские праздники старались попасть в Москву в Большую синагогу на Архипова. Она тогда служила больше клубом, чем молитвенным заведением. Народу собиралась уйма, не пройти, не проехать.

Последний Песах в СССР. На руках уже визы, билеты до Бухареста, забита очередь на станции Брест-Восточный для отправки багажа. И таких, как мы, уже много. Последний Песах в Москве. Общая маца, общее вино, общие надежды, общие песни.

Пройдем сквозь слезы и горе 
Дойдем до Красного моря 
И там, над Красным над морем 
Гори, сияй шестиконечная звезда…

В середине 91-го мы впервые приезжаем в Эйлат. Ночь. На ходу выскакиваю из машины и бегу, бегу. Вот оно, Красное море! Я дошла, дошла до него. Со всей дури наступаю на морского ежа. Подпрыгиваю и приводняюсь коленями на двух морских ежей. Встреча с Красным морем состоялась…

Горит шестиконечная звезда. И сегодня среди тех, кто ее охраняет, мои родные, близкие, любимые человеки, друзья моих детей, дети наших друзей и близких.

Зимой 2017-го каждое воскресенье мне приходилось ездить в Тель-Авив. Ездила утренним семичасовым поездом. Воскресенье, 7 часов утра. Солдаты возвращаются на базы. В тамбуре утренняя молитва. Талиты, тфилины, винтовки. Мороз по коже…

День памяти павших. На военном кладбище не протолкнуться. Стоянка машин растянулась на километры. Идем пешком. Все и ко всем. Здесь нет знакомых и незнакомых. Ни одного надгробья без свечей и цветов…

Летим. Бухарест – Тель-Авив. Раздали завтрак. Какая-то непонятная замазка, мало похожая на привычную еду. Мы окна на зиму чем-то подобным по консистенции и цвету замазывали. Осторожно пробуем. Никаких впечатлений. Это сегодня без хумуса жизнь-не в жизнь. И с оливковым маслом, и с чесночком, и с укропчиком, с грибами, паприкой, орешками и прочее, прочее, прочее…

Мы прилетели в июне 90-го. 7 часов утра. Выходим на трап в полном боевом прикиде. Высокие сапоги, турецкие свитера, кожаные куртки. В Бухаресте промозглый ветер и непрекращающийся дождь. Да и вообще, надо нарядиться для встречи с мечтой. Израиль гостеприимно дохнул в лицо таким жаром… Потом мы узнали, что этот кошмар называется "хамсин". Нет, я, конечно, знала, что здесь жарко, но так…

В олимовском зале народу… Второе открытие после хамсина – черные евреи. Я считала себя человеком, довольно подкованным в истории еврейского народа и Государства Израиль, но на эфиопов, как выяснилось, мои знания не распространялись. Что такое фалафель? Всей ульпановской группой спорили. Спросить – иврита не хватало. Мясо-не мясо, рыба – не рыба, не овощи, не фрукты. Совсем что-то заморское. Мы тогда могли себе позволить по половинке питы с фалафелем, стоило это неземное удовольствие 2,50. О шуарме и не мечтали. 10 шекелей! Нас с Юлькой шуармой первый раз сосед угостил. Эли его звали. Я до сих пор считаю, что это самое вкусное мясо. И соседа запомнила.

Первая израильская свадьба, куда нас пригласил другой сосед – брат жениха. Тост за Израиль. На свадьбе пьют за страну. Мы чуть под стол не свалились от удивления…

Привыкли. Год назад на обручении у нашего ближайшего друга папа невесты первый тост поднял за Израиль, потом за солдат и офицеров ЦАХАЛа.

В Хайфе на площади в начале улицы Нордау на исходе субботы устраивали массовые танцы. Народу собиралось море. Включали магнитофон, врубали усилители и плясали, кто во что горазд. Все, независимо от возраста. Вот так и веселимся мы как-то, а с неба доносится гул самолетов. Идут на север. 90-ый год на дворе. По Кирьят-Шмоне из Ливана лупят на чем свет стоит. Музыка в момент замолкает. Народ считает самолеты. Вся площадь в один голос: "ахад", "штайм", "шалош"… Самолеты прошли. Народ не танцует – народ молится. И только после этого продолжает веселиться. Через какое-то время опять гул. Появляются самолеты. Музыка замирает. Народ, подняв глаза к небу, считает. Все на месте! И площадь взрывается аплодисментами. Где еще увидишь такое?!

Почти 28 лет прошло, а у меня и сегодня при воспоминании мороз по коже.

Завернутые в израильские флаги хороним солдата-одиночку, погибшего в "Несокрушимой скале". Хотя какой он одиночка? Десятки тысяч людей со всей страны. Беэр-шевский муниципалитет выделил автобус для поездки на похороны в Иерусалим.

Наш друг, любитель экстрима, летит в Непал. В программе восхождение на Эверест.

- Игорь, флаг взял? 
- Он у меня всегда с собой.

Мы сидим в компании и отчаянно ругаем правительство, чиновников, погоду. Все плохо. От футбола, и до Кнессета. Дышать нечем, на улице грязно, Кинерет мелеет… Но пусть попробует это сказать иностранец. Заклюем.

Действительно, жара, но через неделю прекраснейшего бабьего лета в Белоруссии я повторяла вслед за своими детьми: "Эйн, кмо ба арец".

Мы вернулись домой ночью. Вышли из Бен-Гуриона. Опять хамсин.

- Быстро в машину! 
- Нет, я покурю. 
- Покуришь в машине. 
- Нет, здесь на воздухе. 
- Где ты воздух учуяла?

Учуяла. Свой. Родной. Израильский. Хотя, действительно, ну, очень тяжелый, зато свой.

- Я такого никогда и нигде не видела, — сказала мне Зара после того, как во время песни “Золотой Иерусалим” весь зал поднялся.

Мы здесь. Мы говорим на том же самом языке…

2010-ый. Мы в Минске. Делаем "тиюль шорашим", говоря по-русски, знакомлю детей с мамо-папиной родиной. Мой друг детства, юности, однокурсник и соратник по организации всяких тайных обществ и подпольных организаций Витька Чечет, сегодня большой профессор Белорусского государственного университета Виктор Викторович, везет нас к мемориалу "Яма" на месте расстрела минского гетто. Дети мои кладут камешки. В глазах слезы. Молчат и сжимают кулаки. Витька удивлен.

- Слушай, их же никто не снимает, не фотографирует. Это, действительно, от сердца?

Вчера отмечали 80 лет папе. Мы все его студенты. Сегодня у Витьки две лекции. Он уговаривает меня и девчонок выступить перед студентами, пуская в ход главный козырь: "Представляешь, как Марку Яковлевичу было бы приятно?" Студенты рады. Встреча с израильской журналисткой и ее детьми, урожденными израильтянками, в любом случае интереснее, чем лекция по психологии. Слушают внимательно. Задают вопросы. Разные. Умные и не очень.

- Что самое главное лично Вам дал Израиль?

- Чувство ДОМА, чувство сопричастности к своей стране, к своему народу. Поверьте мне, это великое дело.

Мемориал “Черная стрела” недалеко от Беэр-Шевы, посвященный операциям возмездия, предпринятым в ответ на многочисленные террористические акты на территории Израиля в период с 1950 по 1956 годы. Кладу руку на "шфифон" (летающий змей – символ израильского десанта) и слышу сзади:

- Ты из наших?

Во время "Литого свинца", "Облачного столба", Несокрушимой скалы" на беэр-шевской автостанции нам приходилось выстаивать весьма приличные очереди, чтобы сдать кровь.

Когда мы с сестрой въехали в нашу первую съемную квартиру, к нам тут же явилась огромная делегация соседей, и были весьма разочарованы, увидев, что квартира полностью меблирована, вплоть до посуды, и мы ни в чем не нуждаемся. Зато накануне “Бури в пустыне” наши соседи взяли реванш, обнаружив, что грозящую опасность мы не воспринимаем всерьез и никак не следуем указаниям Службы тыла.

И мне, честно говоря, по барабану, что такое явление, как утверждают многие, "синдром маленькой страны". Главное, что это есть, и мне от этого хорошо. Я это чувствую. Это во мне. И по большому счету, какая разница: почему да отчего?! Как говорит Михаил Фельдман:

Люблю я родину, и всё! 
Люблю безудержно и рьяно. 
Люблю за то, люблю за сё, 
Но большей частью – несмотря на…

Источник: Facebook