Осенью 1995 г. в Париже на 98-м году жизни скончался советский шпион (или разведчик – как кому больше нравится) Маркус, он же Марк, он же Мордехай Клингберг. По этому поводу бывший глава ШАБАКа, а ныне депутат Яаков Пери («Еш атид») заявил, что Клингберг был одной из самых крупных фигур из всех, кого КГБ когда-либо задействовал в Израиле, и нанес еврейской стране ущерб куда больший, чем все остальные советские агенты…

Я задумал написать большой очерк о Маркусе Клингберге еще в 1994 году, когда адвокат Авигдор Фельдман не в первый раз поднял вопрос о его досрочном освобождении по состоянию здоровья. Мне удалось найти телефон близкого друга доктора Клингберга, затем встретиться с Авигдором Фельдманом, но ни первый, ни второй не захотели обсуждать подробности дела Клингберга.
– Я не говорю, что он невиновен, и вообще не хочу сейчас ворошить прошлое, – сухо сказал Авигдор Фельдман. – Я лишь утверждаю, что в настоящее время он не представляет никакой опасности для страны, он тяжело болен и может быть освобожден по соображениям гуманности.
Но только через четыре года Маркус Клингберг вышел на свободу по состоянию здоровья – спецслужбы не могли забыть и простить совершенное им преступление. И значит ворошить прошлое все-таки стоило…

***
Возможно, мир вообще ничего не узнал бы о деле Клингберга, если бы не австралийский журналист Питер Прингель, работавший сразу в целом ряде престижных австралийских, американских и английских изданий. Летом 1985 года его вызвал к себе редактор элитарного журнала «Атлантик ментали» и предложил провести детальное журналистское расследование.
– Ты любишь такие дела, Питер, – сказал он, протягивая Прингелю гаванскую сигару. – Я предлагаю тебе написать о кислотных дождях, но не так, как об этом писали до сих пор. Ты, наверное, слышал, что недавно под Оренбургом выпал именно такой дождичек, вследствие чего сотни людей умерли и тысячи оказались в больнице. В Пентагоне и в ЦРУ уверены, что дождь не был случайным, речь идет о новом биологическом оружии русских, которое они в свое время уже испытывали во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, и под это дело наши военные, разумеется, пытаются выбить новые бюджеты на исследования. Но есть ученые, которые убеждены, что те смертоносные дожди в Азии были порождены некой цепочкой естественных причин, то есть все дело было в ужасной, но все-таки банальной естественной эпидемии. Хорошо было бы выяснить, кто из них прав, и не хотят ли наши вояки под предлогом советской угрозы вновь залезть в карман налогоплательщика…
Прингель с энтузиазмом взялся за новое задание. Переворошив груду литературы по этому вопросу, он стал искать специалиста, который мог бы прокомментировать самые противоречивые мнения, и кто-то из американских ученых порекомендовал ему встретиться с заместителем директора Института биологии в Нес-Ционе доктором Маркусом Клингбергом.

Спустя несколько дней Прингель уже был в Израиле, где намеревался лично встретиться и переговорить с маститым ученым. Он без особого труда нашел телефоны его близких друзей и коллег, а затем и телефон самого Маркуса Клингберга. Но странное дело – как только он называл это имя и говорил, что хочет с ним побеседовать, лица его собеседников каменели, и они отказывались продолжать с ним беседу, а жена доктора Клингберга Ванда сказала Прингелю, что ее муж сбежал из дома с молодой любовницей, а сейчас, кажется, лечится в какой-то психиатрической клинике за рубежом…

Чем дольше журналист разыскивал Маркуса Клингберга, тем больше усиливались его подозрения. Наконец он решил, что лучше всего действовать напрямую, и направился в Институт биологии в Нес-Циону. Оставив взятую напрокат машину на стоянке, Прингель подошел к будке охранника и протянул ему свои документы.
– Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из руководителей института, – сказал он.
Охранник покрутил диск внутреннего телефона, с кем-то минут пять побеседовал на иврите, а затем ответил:
– К сожалению, вход посторонним на территорию института воспрещен. Вас просят покинуть прилегающий к нашему учреждению участок…
Когда, кусая губы от негодования, Прингель вернулся в машину, он обнаружил, что ее обчистили. Причем золотой портсигар с инкрустацией из рубинов лежал на месте, как и золотая ручка «паркер» и еще ряд вещиц, стоивших не одну сотню долларов. Зато грабители «увели» его зарубежный паспорт и блокнот, в который он записывал все перипетии своих поисков Маркуса Клингберга.
– Должно быть, вы стали жертвой мелких воришек, – не моргнув глазом, сказал ему офицер израильской полиции, которому Прингель подал жалобу об ограблении.
– Интересные у вас тут мелкие воришки! Лежащий на виду в «бардачке» золотой портсигар для них действительно, видимо, ничего собой не представляет, им подавай блокнот и документы! – огрызнулся Прингель.
Ограбление еще сильнее разогрело зревшие в нем подозрения. Он позвонил в редакцию «Атлантик ментали», сообщил, что отказывается продолжать журналистское расследование, и тут же сел отстукивать на машинке небольшую заметку в «Обсервер».
«Израильский институт скрывает тайны биологической войны» – отбил он заголовок и начал писать, что биологический институт в Нес-Ционе является сверхсекретным учреждением, в котором, судя по той отрывочной информации, которую ему удалось раздобыть, ведутся разработки химического и биологического оружия. Заместитель директора этого института Маркус Клингберг, писал Прингель, пропал бесследно около двух лет назад. По всей видимости, он арестован израильскими спецслужбами по подозрению в шпионаже в пользу некой западной державы…
Заметка получилась небольшая, но поистине сенсационная – именно из нее мир впервые узнал, что Израиль якобы располагает химическим и биологическим оружием.

Прингель угадал: Авраам Маркус Клингберг был действительно арестован по обвинению в шпионаже… но только в пользу СССР еще в январе 1983 года и с тех пор находился за решеткой. На суде, приговорившем его к 20 годам тюремного заключения, представители ШАБАКа и «Моссада» назвали Клингберга «самым опасным и самым крупным за всю историю Израиля советским шпионом, нанесшим колоссальный урон безопасности страны»…

Авраам Маркус Клингберг родился в 1915 году в Варшаве в ультрарелигиозной семье. Как все еврейские мальчики, в детстве посещал хедер и талмуд-тору. И так же, как многие еврейские мальчики того времени, подростком он оставляет веру своих отцов и дедов, поступает в обычную среднюю школу, с блеском оканчивает ее и сразу после получения аттестата зрелости становится студентом медицинского факультета Варшавского университета. В 1939 году, опять-таки как тысячи его еврейских сверстников, студент Маркус Клингберг бежит на восток, спасаясь от нацистов на территории СССР и оставляя за спиной всю свою так и не пожелавшую двинуться с места семью.
Оказавшись в СССР, Клингберг пытался завершить медицинское образование в Минске, но в 1941 году началась война, и он ушел добровольцем в Красную армию. Какое-то время он находился на передовой, но вскоре был тяжело ранен в ногу.
Наверное, при желании Клингберг мог бы получить после такого ранения «белый билет», но он требует, чтобы его вернули в строй, и напоминает о своем незаконченном медицинском образовании…
Какое-то время капитан Маркус Клингберг работает в медслужбе, затем его переводят в Москву, где он возобновляет учебу в мединституте и одновременно продолжает работать в военной медицине. На талантливого врача обращают внимание. Его все чаще посылают в освобожденные от немцев города и села, где то и дело вспыхивают различные эпидемии, и вскоре за ним прочно закрепилась слава блестящего эпидемиолога.
В 1945 году, после окончания войны, майор Клингберг едет в родную Варшаву, чтобы узнать, жив ли кто-нибудь из родных, и узнает, что все его близкие сожжены в Треблинке. В Варшаве он знакомится с девушкой по имени Ванда, сумевшей чудом вырваться из гетто и укрыться в одном из монастырей. Как и у Клингберга, война отобрала у Ванды всю ее семью, как и Клингберг, она в свое время училась на медицинском факультете…
Вскоре Ванда и Маркус отпраздновали свадьбу и, решив, что им нечего делать в Польше, перебрались в Швецию. Там в 1947 году родилась их дочь Сильвия, и там их застала весть о возрождении еврейского государства…
Несмотря на протесты жены, мечтавшей жить в Штатах, Маркус принимает решение перебраться в Израиль. Нет, не потому, что он был сионистом, просто в нем вдруг проснулся еврей, и он решил в память о своих погибших родителях жить на еврейской земле.
В Израиле семью принимают с распростертыми объятиями – молодой стране нужны врачи, а тем более эпидемиологи, так как прибывавшие из разных стран новые репатрианты привозили сюда различные заразные болезни, и в лагерях для новых граждан страны то и дело вспыхивали эпидемии.
Клингберги поселились в Яффо, в доме, специально предназначенном для врачей, в котором царила особая атмосфера профессионального братства. Впрочем, атмосфера всеобщего братства вообще была необычайно характерна для Израиля 50-х годов…
Так как Маркус Клингберг прекрасно зарекомендовал себя с профессиональной точки зрения, его знакомят с профессором Давидом-Эрнстом Бергманом, как раз приступившим к созданию института в Нес-Ционе.
Давид Эрнст Бергман, близкий друг Бен-Гуриона, сумел убедить Старика, что в будущей глобальной войне преимущество окажется у того, кто будет располагать всеми видами оружия массового поражения и одновременно средствами защиты от него. Бен-Гурион поддерживает идею превращения созданного еще первым президентом страны Хаимом Вайцманом химико-биологического научного центра в мощный НИИ, в котором наряду с открытыми исследованиями будут вестись разработки, дающие Израилю возможность обрести свое ядерное, химическое и биологическое оружие. И если до 1956 года Институт находился под попечительством Тель-Авивского университета, а данные о его годовом бюджете публиковались в открытой прессе, то с 1956 года он переходит в непосредственное ведение канцелярии главы правительства, и отныне его бюджет покрыт завесой тайны. Известно лишь, что в Институте шла напряженная работа в области вирусологии, токсикологии и эпидемиологии. Главой эпидемиологического отделения был Маркус Клингберг. Доступ к важнейшим государственным тайнам ему обеспечивало членство в социалистической партии МАПАЙ, почти безраздельно правившей тогда Израилем. Партбилет позволял Клингбергу быть вхожим в высшие политические круги страны и водить знакомство со многими министрами и депутатами кнессета.
Постепенно Институт превращался в небольшой научный городок, разрабатывавший десятки собственных проектов и выполнявший специальные заказы Пентагона. В 1957 году к должностям Клингберга (глава отделения в институте в Нес-Ционе и лектор в Тель-Авивском университете) прибавилась еще одна: он стал главой комиссии по подтверждению дипломов врачей, прибывших из СССР и стран Восточной Европы. Многие из них утверждали, что они потеряли документы об образовании…
А спустя какое-то время руководство института сообщило Маркусу Клингбергу, что хочет повысить его в должности и поднять ему зарплату, но для этого необходимо получить копии его документов об образовании. Клингберг ответил, что потерял все документы при переезде, но начальство настаивало…
***
В этой ситуации Клингбергу не оставалось ничего другого, кроме как обратиться в советское посольство с просьбой запросить его документы об образовании в Москве и в Минске.
Для сотрудников посольства визит Клингберга был подарком: они давно уже получили задание добыть информацию о деятельности института в Нес-Ционе, но выполнить это задание не представлялось возможным. И вдруг к ним собственной персоной заявляется один из ведущих сотрудников этого института! Вот только как его завербовать?
Ответ на этот вопрос подсказали пришедшие из Москвы документы: оказывается, Клингберг не завершил учебу на последнем курсе медицинского института и, следовательно, не имел права на звание врача.
– Ну что, Марк Абрамович, – сказал ему во время следующего визита один из сотрудников посольства, – либо мы будем дружить, и тогда вы получите все необходимые документы, либо оставим все как есть, и тогда вы никто, врач-недоучка, самозванец. А ведь вам, насколько мне известно, прочат должность профессора!
И Клингберг согласился «дружить».
Что подвигло его к согласию на подобное сотрудничество? Только ли боязнь разоблачения в глазах коллег и крах карьеры? Те, кто знал Клингберга, утверждают, что это совсем не так. Он любил свою работу, но не стал бы цепляться за карьеру. Да и даже, если бы ему грозило разоблачение, всеми годами своей предыдущей работы он доказал, что является прекрасным, высокопрофессиональным врачом и ученым… Нет, все, видимо, было гораздо сложнее. Маркус Клингберг, с одной стороны, не мог не испытывать благодарность к Советскому Союзу за то, что эта страна спасла ему жизнь, дала возможность продолжить образование и, в принципе, способствовала его карьере (вспомним, что войну Клингберг закончил в чине майора медицинской службы и ему предлагали продолжить работу при ГРУ). С другой стороны, часто выезжая на научные конференции, он сблизился с теми американскими учеными, которые считали, что у США не должно быть монополии ни на один вид оружия массового поражения; что СССР играет важную роль в стабилизации политической ситуации в мире и т.д., то есть стояли на откровенно просоветских позициях. Видимо, именно эти соображения и взяли в конце концов верх. Во всяком случае, за свою работу в качестве шпиона он не получил ни копейки, ни цента, ни агоры. А работу проделал поистине огромную.
После того, как Клингберг согласился на «сотрудничество», его обучили приемам фотографирования документов, прослушивания и всему тому, что должен знать разведчик. В течение многих лет он передавал в СССР сверхсекретную информацию обо всем, что происходит в стенах его института, в котором работало к тому времени более 300 ученых. Таким образом, Советский Союз (а значит и арабские страны) был в курсе того, каким химическим и биологическим оружием обладает Израиль и от каких видов аналогичного оружия он разработал эффективную защиту. А это означало, что в течение десятилетий институт в Нес-Ционе работал зря.
Вот почему Маркуса Клингберга назвали самым опасным шпионом за всю историю страны, а ущерб, нанесенный им ее обороноспособности, был оценен во много миллионов долларов…
***
То, что советская разведка в курсе всех новых разработок института в Нес-Ционе, ШАБАК начал подозревать еще в 60-е годы. В 70-е это стало ясно окончательно, и израильские спецслужбы решили во что бы то ни стало вычислить советского агента. Тогда один из коллег Маркуса Клингберга указал на него, как на потенциального шпиона, и выразил уверенность, что утечка информации идет только через него.
Клингберг был вызван в ШАБАК и прошел проверку на детекторе лжи, которую выдержал с редкостным хладнокровием. Проверка показала, что подозрения беспочвенны. Правда, как выяснилось позже, определенная ответственность за это лежала на проверяющих: они задавали вопросы неправильно. К примеру, Клингберга спросили, работает ли он на польскую разведку. Он ответил «нет», и это была правда, так как он работал на КГБ. Спустя несколько лет он снова был вызван на такую проверку и снова вышел из нее чистый, как стеклышко.
Но в 1982 году, когда утечка информации стала нетерпимой, ШАБАК вновь решил заняться Клингбергом, подключив к этому делу и «Моссад». Сотрудники «Моссада» установили круглосуточное наблюдение за подозреваемым и выяснили, что тот выехал на очередную научную конференцию в Швейцарию раньше, чем следовало, – по всей видимости, чтобы встретиться там с советским резидентом. Наблюдение за рубежом подтвердило это предположение, но, тем не менее, спецслужбы не торопились с арестом. ШАБАК снял специальную квартиру, из которой круглосуточно следил за Клингбергом и прослушивал все его разговоры. Когда необходимые доказательства его вины были получены, прокуратура выдала ордер на арест, но только на 48 часов.
Все попытки тогдашнего министра обороны Ариэля Шарона продлить этот срок закончились безрезультатно. Значит, нужно было придумать некий ход, который помог бы легко «расколоть» Маркуса Клингберга. И такой ход вроде бы был найден…
В начале 1983 года начальник советского отдела «Моссада» пришел к Клингбергу по очень важному, как он сказал, делу.
– Доктор Клингберг, – продолжил он, – вы, конечно, помните экологическую катастрофу в Милане, когда произошла утечка отравляющих веществ. Нечто подобное случилось в Малайзии. У нас нет с этой страной дипломатических отношений, но в некоторых областях мы сотрудничаем, и у вас есть возможность на месте понаблюдать за последствиями аналогичной катастрофы. Вы готовы туда поехать?
– Конечно, – откликнулся Клингберг.
А спустя день информация о несуществующей катастрофе в Малайзии была передана СССР… Никаких сомнений не оставалось: Клингберг – предатель.
17 января он простился с женой, взял чемодан и вышел во двор своего дома на тель-авивской улице Ласков, где его уже ждала машина.
– Нам нужно еще раз заехать в один дом для последнего инструктажа, – сказал сидевший за рулем сотрудник ШАБАКа, и ничего не подозревавший Клингберг благодушно кивнул.
Но на квартире, куда они прибыли, Клингберга ждал отнюдь не инструктаж.
– Ты предатель, дерьмо! – кричал полковник ШАБАКа Хаим Бен-Ами, швыряя чемодан Клингберга на пол… – Подонок! – продолжал он, вываливая из чемодана вещи Клингберга и швыряя в сторону.
– Мы опаздываем на самолет! – спокойно заметил в этот момент Клингберг.
– Твой самолет полетит теперь только в одну сторону. Я жду от тебя признания. Доказательства у нас есть, – продолжал свое психологическое давление Хаим Бен-Ами.
– Мы опаздываем на самолет! – продолжал твердить Клингберг, а потом прервал возгласы Бен-Ами еще одним замечанием, – меня уже дважды проверяли на верность, и оба раза потом извинялись…
– Ну что ж, извинимся и в третий раз, если ошиблись, – уже спокойнее сказал Бен-Ами. – Хотя, думаю, на этот раз извиняться нам не придется…
***
Поняв, что так просто Клингберга не расколешь, Бен-Ами прибег к старой, как мир, игре в доброго и злого следователей. Сам он играл злого. При этом он обратил внимание на то, что 65-летний Клингберг держит в портмоне фотографию своего отца. Именно отца, а не жены и детей, значит, больше всего на свете ему была дорога память о родителях. На этом Бен-Ами и решил сыграть.
– Ты предатель, – говорил он Клингбергу на допросе. – Причем не просто предатель, а дважды предатель. Ты предал свою страну и память своих покойных родителей…
«Добрый» следователь Йоси Гиносар, естественно, всячески сочувствовал Клингбергу и говорил, что в его ситуации так поступил бы каждый, а теперь надо просто покаяться…
Закончилось это тем, что Клингберг, отказавшись давать показания Бен-Ами, стал подробно рассказывать Гиносару, как до 1967 года он встречался с советскими резидентами в Израиле, а после того как были разорваны дипломатические отношения между Израилем и СССР, организовывал такие встречи в ходе различных международных конференций…
***
Остальное уже не так интересно: Клингберга держали в одиночке, он пытался совершить самоубийство, объявлял голодовки, тяжело заболел… На свободу в 1998 году он вышел изможденным, качающимся от слабости стариком.
Впрочем, был в этой истории еще один любопытный поворот… В 1988 году Клингберг едва не стал объектом тройного обмена: США должны были обменять Клингберга на Джонатана Полларда, а затем его же – на американских разведчиков, сидящих в советских тюрьмах. Но Израиль в придачу к Клингбергу потребовал информацию о пропавшем штурмане Роне Араде, и сделка не состоялась.
Имя Маркуса Клингберга вновь мелькнуло в заголовках израильских газет летом 2007 года, накануне выхода в свет его мемуаров. Выпущенный из тюрьмы за несколько лет до окончания отведенного ему наказания под тем предлогом, что он смертельно болен, Клингберг не только не умер в последующие 10 лет, а уехал к дочери в Париж, где написал мемуары, на которых неплохо заработал.
В них 92-летний шпион, в частности, писал, что израильская контрразведка, расследуя его деятельность, так и не узнала главного. Во-первых, следователи ШАБАКа не поняли, что он, Клингберг, был пусть и чрезвычайно ценным, но всего лишь поставщиком секретной информации, а подлинным резидентом советской разведки в Израиле в те смутные годы была… его жена Ванда. Но самое главное заключается в том, что, если верить мемуарам Клингберга, в 70-х годах ему с женой удалось завербовать для работы на СССР одного из самых крупных израильских ученых, лауреата Государственной премии Израиля. И информация, которую этот ученый поставлял в Москву, была ценнее, чем та, которую передавал Маркус Клингберг.
В мемуарах он рассказывает, что этот ученый умудрялся получать разрешения на участие в научных конференциях, проходивших в СССР, уже после разрыва дипотношений между Москвой и Иерусалимом. Там он и передавал ГРУ добытую им информацию. При этом ученого каждый раз инструктировали в ШАБАКе о том, как себя вести, если его вдруг попытаются завербовать гэбэшники. «Это было то же самое, что инструктировать кота, как ему вести себя перед миской сметаны», – с усмешкой пишет Клингберг. Имя этого ученого он в своих мемуарах, естественно, не называет. Ну, а о Ванде он позволил себе упомянуть только потому, что к моменту выхода мемуаров в свет она уже покоилась на тель-авивском кладбище.
Мемуары Клингберга свидетельствует о том, что он нисколько не раскаялся в своих деяниях и не испытывал никакого чувства вины перед Израилем. Впрочем, судя по всему, он был одним из тех людей, кто ни при каких обстоятельствах не меняет своих убеждений. Похоже, с годами он еще больше укрепился в мысли, что служил делу мира и содействовал предотвращению новой мировой войны.
Последние годы до своей смерти 30 ноября 2015 года Маркус Клингберг жил в Париже у дочки и внука, но часто появлялся в Москве. Он получал от Израиля пенсию – немногим более 2 тысяч евро, но жаловался, что ее катастрофически не хватает на съем квартиры и медицинскую страховку. И при этом едва ли не открыто смеялся над израильскими судьями, поверившими, что жить ему остается всего несколько месяцев. Как видим, он прожил после этого еще 17 лет, нисколько не мучаясь угрызениями совести…

Автор: Петр Люкимсон

http://jew-observer.com/stranicy-istorii/predatel-nomer-odin/