У меня много времени. Даже неудобно как-то – всем его не хватает, а я не знаю, куда мне его, время это, деть.
Время, правда, у меня какое-то странное. Не как, наверное, у всех. Да я и не знаю, как у всех. Но то, что у меня с ним что-то не то – определённо. Вернее – вообще не определённо. Начинается внезапно и натягивается на меня, как клейкий целлофан. Я вдавливаюсь в него и принимаю его форму. Не я во времени, а время во мне. Мне кажется, что я даже могу его остановить. Легко – только скажу: «Крибле, крабле, бумс». Если это когда-нибудь получится, мне не нужно будет ничего вспоминать. А зачем, если я буду там, где была, где буду одновременно и по собственному желанию.
А где бы я хотела быть? Наверное, в детстве.
Я ведь на самом деле была забавной маленькой девочкой когда-то. Рыжим гадким утёнком. Именно гадким, потому, что, прекрасно сознавая свою некрасивость и предвидя полное фиаско при попытке сдружиться с самым красивым мальчиком класса, мне не оставалось ничего другого, как остаться собой.
Девочки на переменах закатывали глаза и рассказывали шёпотом, как ОН нёс её портфель, и бабушки на лавочке качали головой. Другая делилась мыслями, что у неё сегодня очень красиво заплетена коса, и каждый раз , когда она проходила мимо своего ЕГО, она горделиво взмахивала головой, что бы эта коса подпрыгнула в воздухе и желательно задела предмет её обожания. Всё это было очень интересно. Очень. И почему- то вызвало во мне странное чувство. Это не был зубовный скрежет, так как я никогда не сомневалась в собственной непривлекательности. Это было больше похоже на тот самый липкий целлофан. Меня пытались против моей воли туда запихать и показать что-то, что мне знать не хотелось. Но мальчики мне нравились. Всегда. Очень нравились. Но у меня не было длинных белых кудряшек или смоляных локонов. У меня били жалкие рыжие косички. Две. И очень тоненькие.
У меня не было длинных ресниц, и я не носила в портфеле перламутровую помаду. Я рисовала гранаты. Обычные такие гранаты. РГД-5. Они у меня получались очень красивые. НВП не был моим любимым предметом. Но наш НВП-эшник был , вероятно, в душе художник, и ему очень нравились мои гранаты Ещё ему нравились рисунки Калашникова и алгоритм его сборки и смазывания в моих схематических рисунках.
Я начала "творить".
Скоро все наши мальчики имели в тетрадях такие рисунки, и были очень довольны. НВП-эшник сиял. Его предмет любим. И даже то обстоятельство, что ученики даже не пытаются на его уроке говорить вполголоса, его не сильно огорчало, ведь унего были гранаты. Девочки начали меня тихо ненавидеть. Им я гранаты не рисовала.
Потом нас погнали на стрельбище. Девочки были в красивеньких передничках с оборками, оборочки были тщательно отутюжены. Девочки явно не понимали, как они могут взять в руки эту гадость, и ещё изогнуться в нелепой позе, оттопырив задик назад. Они были правильные и воспитанные девочки. Мне было плевать. Стрелять я не умела. Оборочек у меня не было. Зада, который было неудобно оттопырить, тоже. Вернее, мне было плевать, как это выглядит со стороны. Я взяла в руки винтовку, поудобнее устроила локти на стойке, поёрзала ногами, ища им удобное положение, как-то там оттопырила чего-то там. Поправила очки , прищурила глаз и выстрелила. Я попала. Нет, не в яблочко, но очень близко. Рядом с собой я услышала: «Молоток! А ты ничо…» Я сказала: «Отвали, дурак.».. Я была очень грубой девочкой.
Вы видели добрых гадких утят? Я ни разу. Им не положено быть добрыми. Вот и я – шипела при первой возможности.
А на другой день меня дёрнули за косичку. Впервые в жизни. Я уже знала, что это дёрганье – это верный признак того, что обладательница косы нравится. У меня осознание этого восторга не вызвало. Я просто медленно повернулась, а он стоял и ждал, что я завизжу, подпрыгну, покраснею, ну, проявлю хоть какие-то человеческие чувства на его "ухаживания".
Всё это происходила на перемене у всех на глазах. Красавицы презрительно фыркали, думая: «Во дура, она даже не знает, что делать…» Мальчики стояли и ждали концерта со мной в главной роли. Шоу должно было быть примерно таким – я визжу и бью его портфелем по голове.
Итак, я поворачиваюсь и внятным голосом говорю: « А слабо меня укусить?» Как действует на мальчиков это «слабо», думаю говорить никому не нужно.
Он отшатнулся и сказал: «Слабо». При всех сказал. При красавицах и при друзьях. Так до меня никто не говорил.
Я явно выпадала из общего представления о том, как положено вести себе девочке - рисовала гранаты, умела стрелять и задавала каверзные вопросы, на которые не было ответа.
Я не была девочкой. Я была гадким утёнком.
С этим мальчиком мы танцевали на выпускном. А до этого он просто пересел ко мне за парту. А после уроков он носил мой портфель. А ещё мы вместе прогуливали уроки. Я была отличницей – и это тоже делало меня не похожей на остальных. Отличница–прогульщица? Разве так бывает? Бывает, если она гадкий утёнок.
Потом мы не виделись. Мы созваниваемся до сих пор. Он мне клянётся, что я была самой красивой девочкой в классе. Я смеюсь в трубку. Я ему почему-то верю. Я – самая красивый гадкий утёнок в мире. И так будет всегда. Я улыбаюсь. Время ко мне благосклонно – оно так и не дало превратиться мне в белого лебедя. Время мне позволило остаться собой, навсегда.
(Писано давно. В приступе. Графоманства)
