В колонках играет - Амалия Родригеш - Cancao do MarНастроение сейчас - былое и думы«У нас в стране никогда не будет феминизма - из-за одной этой дерматиновой лавки не будет его никогда» (@ Елена Костылева)
Прочитала у Бекки Шарп ее пост о больнице , и очень захотелось написать. У нас не может быть феминизма в принципе. Как явления. Как нет и не может быть взаимопомощи между женщинами. Мы все чужие друг другу: для кого-то жены, а для кого-то любовницы, для кого-то хабалки в магазине, а для кого-то вечно усталые продавщицы, для кого-то врачи, а для кого-то пациентки. Так просто быть добрым и любить весь мир, но при этом вдохновенно огрызаться матом в трамвае на ближних.
По весне меня угораздило попасть в одну из уфимских больниц. В то самое пресловутое «девчачье» отделение. Может быть я слишком впечатлительная, а может просто хочу, чтобы мы жили как люди.
В палате шесть коек. В платных по одной-две. Каждый выбирает сам как мучиться – в одиночку или сообща. Но разница небольшая, потому что все равно видишь и слышишь все, что происходит вокруг тебя.
Все лежат с разными диагнозами и разными историями. И беременные, и не очень. Я была четвертой, кого заселили в палату. Это была, конечно же, суббота – время, когда никто не собирается тебя лечить. В скорой мне сказали, что если не отвезти срочно в больницу, я могу умереть. В больнице предложили потерпеть с этими планами хотя бы до утреннего обхода в понедельник.
К воскресенью нас было уже шестеро. Лика пришла сама днем. Она на пятом месяце, за плечами уже один аборт. Сейчас она вновь не хочет этого ребенка. Дотянула до большого срока, врачи отказываются делать аборт – опасно. Только в нашей больнице ее взяли, ставят капельницы, вызывают искусственные роды. Весь день мы слушаем ее стоны и попытки родить. Со мной сидит Наташа, у нее тоже вторая беременность. Но разница в том, что она и тогда и сейчас хочет ребенка. Но не получается, проблема с вынашиванием. Она с ужасом смотрит на Лику и пытается понять, зачем женщине в 30 лет так поступать. Невозмутимая Вера периодически бегает курить. Она самая молодая, ей всего 17. Мы так и не смогли точно посчитать, сколько у нее было абортов и беременностей. Для нее это привычные процедуры. И она не одна такая. Это на меня, а не на нее врачи смотрят с подозрением. В мои 25 я еще ни разу не была в их заведении - в глазах людей в белых халатах немой вопрос – чем я занималась все прошедшие годы.
К ночи схватки у Лики обострились. Наташа пытается заснуть с плеером в ушах. Я решила выйти погулять в коридор. В нем тоже не спокойно. У девочки из соседней палаты выкидыш. Но ребенок, а точнее двое, двойняшки, еще внутри. Почему-то врачи ждут, пока все выйдет само. Девочка в очевидном шоковом состоянии, она не понимает, что с ней происходит, безразлично смотрит на кусочки тел ее неродившихся детей.
Возвращаюсь в палату в разгар Ликиных родов. Все закончилось быстро, ее увезли. На убитого ребенка она не решилась взглянуть.
Утро понедельника начинается в 6 часов. Приходят медсестры, всех поднимают – кого на уколы, остальных за компанию. Мы должны привести себя в порядок, заправить постели и лежать одетыми поверх одеял. И так до 12 часов, когда обход.
Меня сразу уводят на УЗИ. В очереди к врачу слушаю девочек – почти каждую из них обозвали проституткой, только по факту попадания в больницу. И эти обзывающие тоже женщины. Со своей личной жизнью, детьми и всем прочим. Но почему же для них мы чужие?
Из кабинета выходит заплаканная девочка. Отправляют на аборт, хотя вроде бы беременность шла хорошо. Она сидит на бетонной лестнице между этажами и рыдает. Парень бросил, родители не хотят ее видеть. А она и зарабатывает неплохо, и сама может обеспечить ребенка. И квартира у нее есть, только мужа нет. Медсестры проходят мимо, презрительно морщась. Еще одна незамужняя проститутка, поверившая в сказку про любовь. Девочке уже откровенно плохо, у нее истерика. Проходящая мимо уборщица хлопает ее тряпкой по ногам, мол, подыхать иди в другое место. Я поднимаю ее с пола и почти на себе несу в палату. Редкие мужчины опасливо убыстряют шаг, видя мой настойчивый взгляд.
На УЗИ мне неутешительно заявляют – на операцию. Помня, что я очень плохо переношу наркоз, я готова пойти на ту же лестницу и плакать. Зато когда врачи сообщают, что детей у меня, наверно, и не будет, я вздыхаю с облегчением. Может и к лучшему. Когда потом окажется, что они несколько погорячились, страх вернется вновь.
Операция прошла хорошо, во всяком случае, мне так сказали. Наркоз тоже отошел хорошо. Пришла мама, пришли друзья. Я знала, что я не одна.
Послесловие.
В России бесправны все, и врачи и пациенты. И очень часто попадая в больницу мы испытываем мучения в несколько раз превышающие реальные муки – холода, непонимания, хамства и беспредела.
Хотя есть, к примеру, участковый терапевт Катя. Она работает по 24 часа в сутки, почти не видит своего 5-летнего сынишку, с которым сидит бабушка. Ей не влом тащиться по адресам, слушать нытье пенсионеров на вечные болячки, насморк экзальтированных гламурных барышень и прочих алкоголиков нашего двора. Она прицепляет замок на сапогах канцелярской скрепкой, потому что не может на свою зарплату в 7-8 тысяч купить новые. Но она звонит мне под вечер, чтобы убедиться, что температура прошла. Не потому что так надо, а потому, что она по-другому не может.
Наверно, после всего вышесказанного, стоит отметить, что больница, в которой я лежала, хорошая, одна из лучших. И врачи там во многом профессионалы, и медсестры в нашем отделении, по большей части, были заботливые и внимательные.
Только одно но. Это воспринимается всеми, как удача – мол, повезло, что на хороших напоролась. Но ведь разве не должно быть это все как данность. Почему мы должны не жить, а выживать?
*Имена изменены в силу плохой памяти на имена.
Как тут ссылки-то вставляются?
Бекки: http://becky-sharpe.livejournal.com/873661.html
Костылева: http://www.openspace.ru/society/russia/details/17909