Мы встретимся там, где нет темноты…
© Джордж Оруэлл «1984»

Мы встретились там, где вечная тьма.
Там пылали глаза, слышались шорохи, тускло мерцала бледная кожа некоторых ее обитателей - моя в том числе. Этот тусклый, исчезающе-призрачный свет был единственным, что обозначал меня в этой темноте, да глаза еще светились синим.
Если прислушаться - можно было бы услышать мое сердце, но мешали шепотки и шуршание других здешних обитателей, если так можно их назвать. В этом месте ты не то чтобы не живешь - просто одновременно находишься где-то еще, и очень-очень редко можешь ощутить себя здесь - в шелесте, темноте, когда не чувствуешь ни мира, ни себя.
Руки у меня там всегда ледяные, а волосы источают странный, травянистый аромат, но его не почувствуешь, пока не уткнешься носом мне в затылок. Я там ничего не боюсь и ничего, совсем ничего не знаю.
Там у меня очень чуткий слух, такой, чтобы иметь возможность услышать едва слышный напев и разобрать в других звуках знакомый тембр голоса.
Касаются хрупкие крылья и чешуйчатые тела, когда я прохожу мимо - какие-то животные даже не думают меня обходить, и приходится идти медленно, чтобы не споткнуться об какое-либо диковинное создание этого места. Иногда в складках одежды застревают чешуйки.
Шкура у них теплая, наверное, блестящая - иногда я вижу блик. Это блик от моего тусклого свечения.
Те, что с крыльями - с тупыми зубами, но почему-то иногда кусаются. Может, я просто не замечаю, как наступаю на их длинные хвосты, а может их раздражает мой запах или свечение, болезненное для созданий тьмы. Впрочем, не думаю - я видела, что под ногами точно так же светились какие-то растения.
Потом я видела странных людей, или нелюдей - у них человеческие тела, астеничные, мерцающие, но вместо рук у них - костяные полосы, тянущиеся до земли из плеч. В первый раз увидев их, я подумала, что это такие крылья, в самом деле очень похоже на каркас крыльев. Эти полосы, когда существа двигают плечами - так смешно, вверх-вниз - издают вибрирующий звук. Иногда, несколько особей собираются вместе, и ритмично двигаются, иногда даже подпрыгивая, и странная, упругая музыка разносится далеко вокруг. Те, кто поменьше, и, видимо, помладше, издают более высокий звук, звонкий. Постарше, покрупнее - звучание "крыльев" глубже, бархатнее.
Они, эти существа, невраждебны - по крайней мере ко мне. Когда стоишь близко, два-три метра от них, и они начинают "музицировать" - все тело дрожит в такт, пронизанное удивительными звуками. Так сладостно и жутко.
Потом всегда настает минута тишины - они все успокаиваются, и стоят - слушают. Они чаще всего живут возле скал, но рядом с лесом, и эхо некоторое время тревожит резную листву, отражается от каменного чрева удивительной земли.
У них у всех глаза светятся зеленоватым, и зрачков нет. Никто из них при мне не произнес ни слова, но нам не нужно - я слышу их поступь, вернее, чувствую, как слабо-слабо трепещут костяные полосы, и понимаю, в каком кто настроении. Им ничего от меня не надо, потому им нет необходимости просить.
Когда я как-то была у них, я пела - без слов, сменяя тональности, бесконечное мелодичное завывание, скручивающееся спиралькой. А потом они "играли", и мы звучали вместе. Теперь мы друзья.
Им все равно, что у меня синие глаза, на голове есть волосы (все они - абсолютно безволосы, даже бровей и ресниц нет) и что у меня есть руки. Им нравится, как я пою и как хлопаю в ладоши, а еще один маленький ел у меня с рук странные ягоды - они мерцали серебристым. Они мне и показали, что можно есть, и как, хотя сами не нуждаются в пищи - их питает звук.
Когда начинается Время Ветра - они замирают, и слушают - он звучит в скалах, и наигрывает мелодии на их "крыльях".
Они хорошие, никогда не говорят, не плачут и не смеются - может, ты даже знаком с ними. Они помогли мне вспомнить ритм.
Потом я встречала другие "поселения" - может, они умеют общаться на расстоянии, но я будто бы и не уходила никуда.
Дальше был старичок - он размахивал своей клюкой и плевался в длинную бороду. Потом ткнул кривым пальцем в едва заметную тропинку, устланную жухлой листвой, и внезапно замер, превратившись в громадный кривоватый гриб.
На той тропе водились змеи, но они боялись стариковской палки.
- Там, - плевался старичок-гриб - ...дальше, есть пещера. Так вот, диэрра, там, в той пещере - оно самое, нет, оно тоже диэрра, но другое. Оно любопытное, жестокое и выдыхает дым, словно бы Курра-гора на болотах снова свою охоту начала, но оно не так пахнет и совсем на Курра-гору не похоже. Ты иди, ты может его уведешь, оно чуть меня не выкопало с моего места, но я натравил змей и зловонный ветер, уводи отсюда, и сама уходи, диэрра. Я не от того, что злой - злой, конечно, но не сейчас - просто не хочу, чтобы меня выкопали. А я злой и нудный.
...Мы встретились там, где вечная тьма.
А потом мир разлетелся на осколки света, звука, и оттенков, когда мои ледяные руки обвили чужие плечи. И отныне солнечный свет, как бы не был любим мне, не касается меня иначе, нежели через пелену вечной темноты, которая вьется вокруг меня, незримая тем, кто не знает, что и как искать.
Но хочешь - я спою тебе во сне, как пели те странные зеленоглазые существа с костяными полосами вместо рук?..

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
...
Часть 19 - Существа
Часть 20 - Музыка на асфальте
Часть 21 - В темноте
Часть 22 - Отражение
Часть 23 - Зовущие
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

В колонках играет - Лидия Чебоксарова и Трио Брют – Навещая знакомый берег
Настроение сейчас - Ды-шать

Навещая знакомый берег, отрешенно гляжу на взморье,
Возвращаясь на пепелище, осязаю рубеж времен.
Ни о прошлом, ни о грядущем не рассказывает безмолвие -
Черепки отгремевших пиршеств, парафиновый Парфенон...
(с)

...В груди моей шумит соленый ветер, море сдавливает ребра, еще чуть-чуть - и я захлебнусь, солью его и глубиною, в горло мое больное уже от песен вольется, и все мое существо пропитает собою.
Полный вперед, капитан! Слышишь ли, как скрипит под ногами палуба, трепещут крыльями паруса, канаты звенят и поют, цепляясь за реи, а я - тонка, словно флагшток, и волосы вьются пламенным знаменем, звенят колокольчики и бусинки, перышки вплетаются в танец.
По самой кромке ватерлинии, вне корабля танцевать уже, сапогами вызванивая, разбрызгивая море, море, и ветер, и горло мое больное, посаженное песнями и говором.
Я слушаю, слушаю эту песню, подпеваю, и скоро море хлынет из меня, я и есть - море, я и есть - ветер, да что мне все эти границы, зеркала эти, взгляды, есть только бескрайняя лазурная степь и небо, небо, кровавый привкус на обкусанных губах.
Что там, за горизонтом, что там, может, край мира, край всех миров, они сливаются воедино, и падают в бесконечность, а там - кроме моря и неба ничего больше, ветер может, ну так держись, держись! Звалась я Мэвэ Моаной, и буду зваться там, где есть море, там, где - кажется свободой можно поперхнуться, словно отхватив слишком большой кусок, где штормов не так страшатся, как умереть от старости в постели, там, где вместо колец дарят звенящие серьги.
В том мире, друже, пьют во здравие моря и во славу его, там не хоронят мертвых своих в земле - их пепел развеивают над морем, с той стороны скал, чтобы ветер нес далеко-далеко, там множество часовенок и своих маленьких богов и духов, но нет там главнее бога, чем море, море там, друже, отражается в каждом взгляде, и чтобы и порадоваться, и погрустить - смотрят на море. Там все радости и все мертвецы, там все песни и вся их любовь, любовь жителей Альпарисо - Рая Храбрецов. В День Долгого Солнца прекрасные одинокие девушки ищут на берегу гальку с отверстием, промытым волнами, они продевают в эти отверстия разноцветные ленты - у каждой свой цвет - и кидают в море. Чей камешек вернется - той быть любимой и вдохновленной, музой быть, невесомой и звенящей металлическими сережками в ушах.
Там много праздников, да там на ярмарке каждый день - праздник, там всегда музыка, песни, голоса, смех, танцы, пересечение взглядов, где и знать-то не обязательно друг друга, а все - уже свои.
Корабли - любые - встречаются там с фанфарами, воплями, ношением на руках отважных капитанов и с поцелуем в запястья грозных морских колдуний - корабельных талисманов, которые говорят на языке моря, говорят, все они - жены его, и сердца их бьются тихо-тихо, чтобы не заглушать глубинных шорохов.
От сглаза там лечат соленой водой, а посылают к морскому дьяволу, морские водоросли подкладывают под пороги когда затихает ветер, там над крышами вьются сине-зеленоватые флаги, там чайки откормленные и наглые - по ним предсказывают погоду.
Я там вольна становиться ветром, соленым, режущим, смеющимся - совсем иначе, чем здесь, там я смотрю на море - и глаза мои синее, чем обычно. Могу бегать по крышам, а могу предсказывать будущее по выпадающим на кубиках точках, теряюсь, шатаюсь по портовому городу, кормлю котов и чаек, пытаюсь успеть переиграть в ладушки тамошних белозубых красавиц - ни разу не получилось! И каждый раз словно правила разные.
Вечерами там пьют грог и глинтвейн - темнеет быстро, а холодает внезапно, если только не лето, и разговоры там все о море да о море, столько рассказано было - а не иссякают их сказки, стихи и песни, наверное, пишут, много пишут, едва ли не все, потому что - море рядом, море. Опасное, нежное, безмятежное, грозное, свободное - как о нем не писать, как не любить это море?
Я засыпаю под эти стихи и песни, уютно устроившись в продавленном кресле в самом темном углу под керосиновой лампою, и снится мне море, и что я - лишь ветер над ним.
На свободный уголок кресла вспрыгивает кошка, а добрая хозяйка - Мирта, Марта? - укрывает меня цветастою рыжей шалью.
Но даже эта шаль пахнет морем, морем, которое везде здесь, и во мне тоже.
И, покуда ты здесь - и в тебе.

...Шаг. Ощущение неправильности происходящего, или того, что будет происходить.
От Марьяса удалось отвязаться, в общем, втихаря слинять. Как обычно.
Потому что в какой-то миг мне взбрела шальная мысль.
Что-то не так, что-то не то, какофония, которой быть не должно, и я...
Комната Замка теряет очертания, смазывается в серый сумрак, последним "гаснет" пламя в камине. И - тишина, лишь клубится серебристый туман.
В прошлый раз была Арфа, а в этот...
В этот пусть будет Скрипка. Тоже из Темных Инструментов, но что делать, если единственный Светлый - это Белая Флейта, и то, я ей рискну пользоваться в самый последний момент.
На предплечье набухает гематома, вспухает под кожей темная плоть инструмента, прорывается темно-кровавой каплею, стекает до сгиба локтя, и - прорастает сквозь тело мое, не так страшно, как Арфа, лишь - рука и плечо с ключицею, а вторая рука - от сгиба локтя и до запястья - порождает темно-бордовый смычок с напряженной нитью-лезвием.
Скрипка полностью воплощается, не отделяясь от меня, смычок падает в ладонь - и словно прирастает, я могу его повертеть в пальцах, но не выпустить - только если вместе с куском мяса.
Осторожно вскинуть скрипку, закрепить на плече, бережно, почти нежно повести смычком - первый дрожащий звук прорастает в туман, и что-то сдвигается, что-то слышит эту зарождающуюся мелодию, готовый уцепиться, стать частью, а мне это и надо, мне нужно упорядочить все это, потому что от происходящего гвалта у меня слетают все тонкие настройки моего чутья, и я ощущаю всякую ересь, которой нету в помине, а потом ощущения снова меняются, и путаюсь, путаюсь, и дергаюсь, а так нельзя.
Движение порождает звук, звук управляет движением, и полноводным потоком несется ликующее и восторженное, наверное не из скрипки - из моей груди, а я не могу не играть, потому что не я на скрипке - а скрипка мной.
Порожденный из моей плоти, инструмент знает лучше, что происходит, лучше чувствует неправильность звучания в пространстве - пускай и локально, но ничего хорошего.
И эту фальш надо убрать.
Перелив мелодии - словно летящий нож, взметнуться звучанием вверх, до боли во всем теле, сладостной боли, когда вены-сухожилия становятся струнами, и звучат тоже, я и сама на краткий миг становлюсь инструментом, на самом пике звука, головокружительный момент музыкального бытия - и тише, тише, уводить звучание, делать мягче, скрашивать рваные дыры.
Скрипка затихает далеким эхом.
И пока затихает эхо - возвращаются очертания комнаты, пламя в камине, безделушки, которые не совсем безделушки, на полках.
Медленно сажусь на пол - смычок впивается в раскуроченную правую руку, растворяясь обратно в моей крови. На гротескные очертания скрипки на левом плече накидываю подвернувшийся плащ - надеюсь, мой - и закрываю глаза, ощущая нутром воцарившуюся чистоту звучания в пространстве и подпространстве.
И улыбаюсь, улыбаюсь.

- Марь-яс... - тихо, на грани слышимости, зову я. Темнота окутывает веранду, солоноватый ветер с моря колышет белые занавески, но я почему-то не решаюсь войти, не могу, хотя знаю - мне двери всегда открыты.
Плывет пространство, смазываются звуки, все какое-то зыбкое, шаги - неуверенны, я будто вот-вот должна провалиться куда-то в изнанку мира, в изнанку Альпарисо.
Мар появляется на пороге бесшумно, смотрит - долго, даже изобразил некое подобие обиды, но мы-то знаем, что просто играется.
- Все хорошо, Шато Марго, все хо-ро-шо...
Спокойный, негромкий голос - Марьяс Тор щадит мои нервы.
Делает шаг вперед. Широкий. Еще два - чуть с запозданием - почему-то акцентирую внимание именно на этих фрагментах происходящего. А он босиком, светлые волосы не собраны, я знаю, что это чертовски красиво - но оплывает, смазывается.
- Не падай, - смешно и строго говорит пират, успевая ухватить меня за плечи. Стоим на месте, я - уткнувшись ему куда-то в ворот рубашки, полуобмякнув, вдыхая привычный запах, он - обняв за плечи, смотрит, скорее всего, хмурясь, пережидает.
Вокруг меня собирается удивительно много рационалистов, все они могут закормить меня до тошноты словами, которые якобы должны принести облегчение моей больной раздробленной душе, это иногда работает, срабатывает, но иногда - нет. Иногда мне просто нужно вот так - уткнуться в плечо, и молчать, молчать, чувствуя защиту вокруг себя.
Но - не принято, якобы, и никто, кроме Марьяса, так не делает, как бы я дорога кому не была. Просто потому что... не умеют, наверное.
Мар начинает ворчать что-то хмурое и успокаивающее, на тему, что везет мне то на самодовольных мудаков, то на бесчувственных чурбанов, его бы воля - никуда бы из Альпарисо не отпустил, впрочем, на ближайшие пару дней (- Минимум! Слышишь, Мэвэ, ми-ни-мум!) я отсюда никуда и не денусь, вот уж он об этом позаботится, и не надо убеждать себя, что, мол, в Замке может кто-то ждать кроме домовых - никто там не будет ждать, это уже ясно, ясно из последних дней.
Хватит простого автоответчика.
Я молчу, я много молчу, когда у меня вот так, и в такое состояние меня нужно обнимать и не грузить, потому что скоро Самая Длинная ночь в году, и в Реале и так тяжко от этого, что - бум, и все.
У Тора руки теплые, как море в солнечный день, рубашка, пропахшая солью, дополняет этот образ, и я греюсь, греюсь, так как промозглость эта - под кожей, надоела, надоела, хмарь над головой.
Теплое море рук на моих плечах убаюкивает меня, хотя тоска - тоска от страшных подозрений - все равно еще со мною, мне не страшно, но пока ничего не могу сделать с этим.
Марьяс перехватывает меня на руки, и долго стоит на веранде, слушая, как ветер доносит до нас шелест моря, шорохи в камнях, звуки города под боком - едва слышимые.
Я цепляюсь за эту родную и нужную мне реальность, вдыхаю, пропитываюсь.
- Все хорошо, Шато Марго, все хорошо...
Молчу, молчу, молчу - иногда бывает, когда мне нужны не слова, когда мне нужно что-то, доказывающее реальность слов и - обещаний.
И меня заодно.

Нескончаемые письма из одиночества, привычного мне одиночества, они не доходят до адресатов, ведь все они, такое ощущение - по ту сторону Мироздания, а я остаюсь здесь, остаюсь, размазывая кровь по лицу - кровь вместо слез.
Дрожит стеклянная перегородка, но не от ударов - я не касаюсь ее и пальцем, а от моего сердцебиения, еще чуть-чуть - мое сердце вырвется из груди, и все, и все, быть может никакая песня из Атлантиды не дотянется до меня больше, и ничего этого больше не будет - холодных рук, дрожащих пальцев, натяжения в солнечном сплетении, вечных колыбельных в никуда и, наверное, все-таки никому, потому что...
Слушать меня - пытка, не слушай, не знай, не помни стихов моих, они - отголоски моей вечной тяги туда, в Ирреальность, а она, великая и благостная, смотрит, смотрит, глубоко, покровы одежды и плоти для нее - не преграда, и вот я вся перед нею - как-то еще сохраняю очертания собственного присутствия, не распадусь безумным и бесшумным ветром невероятной тоски по чему-то иному, по чему-то - "иначе", по тому самому "по-другому" - по чему воешь тихо ночами, а потом, иссякнув на самой высокой ноте, сворачиваешься плотным клубком, или утыкаешься в колени лбом - и все, и все, и все.
Ты все ждешь, ждешь, и - никто не приходит к порогу, к твоему порогу не приходит из Реальности никто, но зато с той стороны приходит Марьяс, и все норовит утянуть меня в Альпарисо, где меня поди найди, а я отбрехиваюсь от него, улыбаться пытаюсь - ты подожди, ну как же, ну как я могу оставить? Ну как ты не поймешь...
А Марьяс смотрит, смотрит, и в серых глазах его грусть и понимание, он знает, что я хочу ему на рука упасть, в грудь уткнуться лицом, и разреветься, как маленькая, от полноты переживаний, от яркости, от...
Да, я могу расплакаться, слыша песню, или читая стих, я могу сойти с ума, но мало при ком здесь, в Реальности, я могу так вот свободно, и Марьяс это понимает, а еще он понимает - я выбрала, и на руки ему не буду падать, обессилев от собственной полноты звучания.
А больше, больше никто вот так не. Потому что с большинством не могу, а для кого могла вот так бы - ну, зачем, зачем мучить своими вот этими вот?
Марьяс Тор говорит - идем. А я мотаю головой, нет, нет, я пока остаюсь, подожди чуть-чуть, может если я сорвусь совсем, то, а сейчас - нет.
Авель ворчит недовольно, а я лишь крепче обнимаю себя за плечи и остаюсь, хотя вот так, день за днем - в Реальности - тяжко, но приходится, ведь я выбрала.
И вспышки-молнии под ресницами, и где небо, где мое небо? И крылья - где?
Вот так болтаться - ни там, ни тут - устаю, но, но...
Мое одиночество венчает мою голову короною.
Если что случилось - вот я тут, всегда, Ирреал, Реал - все что угодно, от колдовства и разговоров, до хитрых планов для.
А - я?
Сворачиваюсь клубком и вцепляюсь зубами в костяшку, чтобы не заорать.
И Марьяс боится подойти, чтобы обнять меня, потому что чует.
Я выбрала.

В колонках играет - The Cinematic Orchestra – Arrival Of The Birds
Настроение сейчас - Пыщ

...я откладываю фолиант, обтянутый коричневой мягкой кожей. Тускло блеснули металлические золотистые уголки, на этот блеск тут же среагировали оранжевые кошачьи глаза. Серый кот сидел на углу стола, и во время чтения, казалось, смотрел на меня укоризненно.
Откидываясь на спинку стула, обессиленно прогнувшись назад, откинув волосы с лица. Пальцы безвольно обвисших рук подрагивают - в них и сила, и страсть, и пламя и ветер. Вновь.
И такая же дрожь вторит внутри, в груди, в реберной клетке. Словно маленькая шебутная птичка, птенец сокола. Когда он подрастет, он, наверное, проклюнется сквозь меня, разрушая клетку. А может - и нет, и нет, и да, и...
Перед глазами замирают и вспыхивают, как в калейдоскопе, картинки, хаотично, но я помню, помню, вот - на подоконнике стоишь смеешься "На них можно летать", вот - угрюм и печален, и парок над чашкой кофе. Здесь - бьешь словами вдвое сильнее, чем больно самому, а я улыбаюсь сквозь волосы, обвисшие на лице кровавыми сосульками.
Здесь - приносишь серого котенка с оранжевыми глазами. А вот тут - блестит в руке твоей черно-белый клинок.
Калейдоскоп, и возвращаются мои Дороги сквозь Королевства, я вспоминаю путь в Черный Сад, где оставила темную гитару, когда приходила смотреть в черные ртутные шары Бездн, поселившиеся в твоем Городе, если свети пальцы вместе - начинают тускло проступать очертания Стальной Звезды Сновидений. Вспоминаю, что где-то в шкатулках запрятана матово-фиалковая Жемчужина Сновидений, которую я добывала тогда для тебя - и сразу вспоминаю шрамы, оставшиеся после "заплыва", и как до алхимиков меня гонял, потому что "Да ты свихнулась!".
Множество, множество, множество - всего.
И как нерешительно руку протягивать к костяному волку. Или как хохотать, сидя на бортике фонтана в Королевстве Кривых.
Все это.
- Я тебя ненавижу... - цежу сквозь сомкнутые зубы, лишь бы не заорать от раздирающего нутро острыми коготками соколеныша, имя которому - сила.
- Будь ты... будь, - сплевываю "будь" так, чтобы по пространству пошли концентрические круги. Будь, будь, будь - отзываются книги на полках, глыбы, заложенные в стены Замка, Дикий дыбит хвост, и тихо фырчит на разливающееся в воздухе... нечто.
Мне тоже все это было нужно, жизненно необходимо, все это происходящее - тогда и сейчас, несмотря ни на что, ни на одну боль, вошедшую в сердце мое, которым я хожу наружу, ходила тогда - и сейчас тоже.
Потому что я не чую иначе - никаких иных объяснений у меня нет.
Мы, волчицы, такие. Все наши признания, обещания - выдраны с кровью из глубины, и раз уж я однажды сказала - иначе не смогу, не получится, так или иначе меня начнет корежить, уж извини, извини меня за...
...за эту преданность, за это звериную, извращенную верность.
На мои виски ложится сединою вековая пыль, а металлические уголки фолианта словно светятся изнутри.
Закрываю глаза и - проваливаюсь в глубины - памяти, Королевств, миров.
Почти три года и фолинант из 13-ти частей на... переосмысление?.. собственных оплошностей.
Будь.
И я как-нибудь продержусь.

В колонках играет - Город 312 - Помоги мне
Настроение сейчас - Улыбаться и прятать лицо в ладони

Собрали шкаф, разобралась со шмотьем. Надо бы половину раздать к чертям - и нафига мне столько, как оказалось?
А вот мужские футболки не отдам, они классные. Хочу мужскую белую рубашку. Одна - папина - есть, но после купальских праздников она уже, ну, никакая. Я в ней купаться лазала ночью в ручей и через костер прыгала.
Это я так, к слову.
Вообще, у меня в комнату дверь расписана. Сама она убогонькая, покрытая обоинами "типа под дерево". Внешняя сторона, которую видно из коридора - надпись "Королевство Кривых" - черным, и - красным маркером разные почерки. "Йоханга", "Рыжему Счастью с любовью Мастер", "Самой большой загадке. Integro", "Kethavel", "На Земле и между снами Ирреальность навеки с нами. Нуар", "Лу" - и рисунок бабочки, "Mornael", неведомый оккультный символ с иероглифами и - "Фирэс'Утх'дрэмаи", "Эпидемия", "Антри", рисунок пилотовской "Люськи", значок Анархии, скандинавские руны, рисуночки...
И где все они?

И никого здесь нет.

Все те, кто грезил Ирреальностью, все те, у кого она раньше живительным звоном на губах расцветала - где они? Где они, где они?
Один женился, вторая - с парнем сейчас тоже ячейку общества планирует, третья учится до умопомрачения, еще одна - блядует да в баре пашет (впрочем, эта еще не самый худший вариант, но - не грудью на амбразуры, нет), еще один занят своими делами и пробиванием в Реальности, еще один просто на заднице сидит, гамает да не увлекается ничем больше особо.

А я? Я как всегда - перед Границею, и смотрит, смотрит в мое сердце распахнутое настежь, и я не могу деваться от этого взгляда, чуть укоризненного, но, но, я знаю, я с тобой, великий мой дом, Ирреальность, я с тобою, слышишь, и если раньше, раньше мое многокилометровое одиночество было, на плечах моих, то сейчас...
Оседая на пол я зарываюсь лицом в белоснежную шерсть, и молчу, молчу, дышу, вдыхая морозный запах ветров, мне особо много не надо, чтобы вдохнуть полной грудью - и подняться еще чуточку выше, дальше и глубже.

А дверь мы с мам чуть позже обдерем, покроем белой краской, я накуплю каких-либо красок и попробую рисовать. Королевство свое рисовать, с фонарями да мостовыми. Акрилом, хотя может и нет. Может, абстракцию какую попробую.
Куда мне деться от Ирреальности? Не могу.
И от волчьего взгляда с ухмылкою у меня тоже не получилось деваться - хотя видят боги, ветра, Мироздание - пробовала. А вот нет, а вот - так, а сейчас - щелк - все на месте, у меня все дома.
За три года, знаешь ли, можно было бы вырвать, вычеркнуть, но ни одно - ни одно! - мое перерождение, сердце выкорчеванное - не помогло, только лишь прикрыло пеплом да эхом, гулкою пустотою до поры до времени. Пока Ирреальность не позвала обратно, пока не сбросила покровы, нарощенные поверх. Так-то.
Меня убить легче, короче, чем отвязаться в этом случае.
Пусть и "все дома" - дом-то тот еще дурдом. Во как.

Ты просил меня о всяком таком рассказывать, ну чтож - слушай.
Снилось мне вот что. Была я некой девушкой - вроде бы я, а вроде бы и не я, не поймешь, но, думаю, знакомое состояние.
Сначала эта я была в каком-то... приюте? Не приют даже, а центр развития, что ли, при этом я росла в "тепличных" условиях достаточно долго - лет до 17-19 точно, не скажу более приближенно.
И однажды меня-ее оттуда забрала некая другая организация, из-за каких-то способностей. При том связанных с Ирреальностью, с моей к ней близостью и с ощущением вот этой самой грани, когда я и здесь и не здесь.
Не смотря на все это я смогла сбежать, пристроиться вроде в какой-то гостинице.
Предчувствовать, что они где-то будут, за каким поворотом, но все равно в итоге напороться на одну из отряда в коридоре, почти попасться, но вновь - сбежать.
Некто - как бы не тот центр развития - отсылает меня к бабушке, я ей говорю - ба, в моей комнате точно эти есть, я туда боюсь заходить, они - там.
Она отмахивается, мол, ну что ты, заходит - никого. Говорит - ну и чего ты боишься?
Захожу, сажусь на кушетку - и тут же вижу размазанную тень. Ору нечеловеческим голосом, прорываюсь в комнату к бабушке, а там ее нету, мужик какой-то из отряда меня поджидает.
Я боюсь, как и в том сне, ну, с Королем-Чумой, ты помнишь, боюсь до колотуна в плечах.
Они вновь надеются на мой страх, мужик на минутку выглядывает из помещения, подзывая остальных. Я же открываю окно, и быстро сваливаю, благо невысоко.
И бегу к станции, глубокая ночь, я совершенно не знаю, ходят ли сейчас электрички, мимо проносится мужик на велике, просто мужик, не реагирует на мой вопль "помогите!"
Прибегаю на вокзал, понимаю, что нет, не ходят сейчас электрички, бегу вдоль путей, затылком чувствую тот отряд.
Точно помню, что на табличке на платформе значилось "На Москву" но на какую-то другую Москву.
Просыпаюсь, реально, почти полчаса до будильника, а организм уже очнулся. Выползаю, возвращаюсь, задремываю на двадцать минут оставшиеся.
И вижу продолжение - вновь я, даже вроде бы реально я, вот какая есть, говорю с кем-то из отряда, кажется, что-то выясняю по поводу того, зачем мы им нужны. Они меня почему-то не трогают, как ту девушку, которая я-не я.
Не помню, совсем не помню, что же я выяснила, помню только что нас достаточно много, что мы скользим по границе, постоянно пишем якобы "рассказы" которые отправляем в некую редакцию, выпускающую по ним целые сборники.
Меня почему-то даже побаиваются, как я чую, но зачем им была та я-не я - непонятно. То ли из-за какой-то чуткой восприимчивости, то ли из-за мягкого характера...
Так-то, вот и думай теперь, у меня до сих пор внутри какое-то неуютное чувство осталось.

Все эти демоны, чудища, песни и колдовство.
Все это страшно, кроваво, но лучше так,
Чем с реальным миром осознавая свое родство
Тихо и просто, незримо - но умирать.

Прижимать ладони к раскаленным своим вискам,
А позже - осторожно касаться чужого лба.
И возносить молитвы провисающим небесам,
"Боги, Боги, я снова здесь, я смогла, СМОГЛА!"

Миры раскроются под ногами, мол - на, иди.
И шаг в пустоту, на самой границы тьмы.
Что-то сильное, яркое разгорается вновь в груди,
И Реальность уходит из пространства моей головы.

(Это было в Самайн)

Вот ты говоришь мне - стой, ничего не делай, не сегодня, потом, а я...
Делаю вдох и шаг - совсем иначе, не так, как обычно - даже не портал, а провал во что-то, в нечто, кажущееся одновременно и черным, и белым, и серым, и все это то рябит перед глазами, то улавливается краешком зрения.
Белая мужская рубашка и черные брюки одновременно и контрастируют и гармонируют со всем окружающим, это странно, это беспокоит, и только рыжие мои волосы выделяются из творящегося здесь безумия...
Но я пришла сюда не любоваться всем этим, хотя и завораживает, и пугает, и манит, и отталкивает меня ЭТО.
Голодная пасть всего и ничего...
Но...
Отталкиваюсь от того, что могло бы быть землей, зависаю в пространстве, опираясь самыми кончиками пальцев правой ноги, подогнув левую, выпрямляю спину, вскидываю руки в летяще-танцующем жесте - будь!
Хлопок а ладоши, звук падает черно-синей, ртутной каплей к моим ногам, и словно из семени проклевывается черный росток, он обвивает пальцы правой ноги, ступню, лодыжку, закручиваясь невесомой пока спиралью, доходит до колена, захлестывает вторую ноги, поднимается выше, словно бы обнимая, пока не касаясь, и - закручиваясь, "росток" утолщается, чернота поблескивает, словно космос, вот уже - талия, и...
Острие ростка прошивает солнечное сплетение, захлебываюсь от резко нахлынувшей боли, не успеваю даже вскрикнуть - хрипнуть, скорее, беззвучно. Но я не умираю, я не могу умереть здесь. И побег Тьмы не позволит этого.
Чувствую, как росток напитывается моей кровью, как пиявка, силой наливается, становится шире, обретает объем, подчиняясь моему желанию, придающему побегу определенную форму.
И прорывается сквозь мою грудь вдоль, словно очень широкое лезвие, корпус темного инструмента - смолянисто-черный, полированно-блестящий от моей крови, и продолжает преображение - словно излом крыла устремляется, изгибается, от этого излома - темной ключицы Мироздания - капельками отделяются струны, сходятся к постаменту арфы - моей правой ноге, мне приходится изогнуться, повисая в пространстве.
Рывок - широкая темная полоса из материала, похожего на кость, завершает преобразование семени Тьмы в Темную Арфу. И тело мое является частью инструмента, который выходит из моей груди, рассекая ее на неровные половины.
Струны светятся алым. Хочу перевести дыхание, но его нет, я не дышу - здесь я не жива и не мертва, пока Арфа является частью меня самой.
Унимая дрожь в руках, подношу пальцы к кровавому сиянию.
И начинаю.
Я не умею играть на настоящей арфе, но здесь это не важно, здесь важно движение не рук, а души - ты и есть - душа, нет здесь тела твоего.
Музыка - резкая, нервная, отрывистая, но мелодичная, даже нежная - рвется сквозь не тьму и не свет. Сквозь.
Все это колышется, отзываясь на мелодику, не подчиняясь, но прислушиваюсь к звонкому ритму, присматриваясь словно к мимолетным движениям рук, нервному танцу пальцев.
Я здесь, и ты видишь, слышишь. Я приглашаю тебя на танец, на танец без движения, одним лишь звучанием.
Я когда-то была создана из невесомых, звенящих звуков, сложившихся в мелодию, в песню, которая звучит во мне спустя все прожитые жизни, и они текут по моим венам, перетекают в кончики пальцев.
Срываю ногти о струны, не замечая сначала этого - по мне струится собственный ритм и мелодия Темной Арфы. Сливаются воедино.
Мелодия все еще звенит, когда я обессилено роняю руки и повисаю, прогнувшись назад, словно сломанная кукла, нанизанная на корпус арфы, чьей частью и являюсь.
Улыбаюсь.
Ну, что, уела? Кем бы ты не была - Пустота, что там еще?
Мое. Не отдам.
Мое!
Начинаю истерически смеяться, сначала тихо, а потом - в голос, до хрипоты, упираюсь руками в выходящую из груди черную кость инструмента, и словно бы пытаюсь вынуть клинок, но на самом деле - отделиться от арфы.
Плоть издает какой-то странный, мерзко и сладко хрустящий звук, и арфа уже вне моего тела, чуть ли не разрубленного пополам.
Все темные инструменты страшны.
Она издает дребезжащий, словно смеющийся, отзвук, и внезапно сворачивается, стремительно, что я не успеваю отследить, а только почувствовать, как обожгло болью тело там, где меня опоясывал темный росток - рубашка и брюки превращаются в окровавленные лохмотья, сильнее всего ранит правую лодыжку...
Падаю, раскинув руки, глядя вверх.
Улыбаюсь - нет сил смеяться.
Падаю, падаю...
Вот уже - знакомые голоса. Я здесь!..
Пытаюсь сказать хотя-бы что-то - не могу.
Здесь.
Он меня прибьет, он меня точно прибьет, он же просил не лезть никуда, а я...
Последняя мысль все равно вызывает улыбку. А после сознание гаснет.
И все...

...Вхожу в свою комнату, терзая полотенцем мокрые, свежевымытые волосы. Вечер выдался удивительно спокойным, никаких тебе откровений, никаких тебе полетов по прошлым жизням, кровопролитий. Посему, воспользовавшись моментом, решила выделить себе часик на отмокание, смывание сажи и золы, испробование нового, самолично сваренного мыла.
Застывая у зеркала в рост, отбрасываю полотенце на кресло. Привстаю на цыпочки - фиолетово-золотая туника до колен шелестит шелковисто. Встряхиваю волосами. Улыбаюсь своим мыслям.
Вот нынче прознала, что этот - ну, слово "бывший" язык не поворачивается сказать, почему-то - надумал мне... не мстить, но, видимо, портачить по мелочам. В виду того, что сам сделать ничего не может - треплет всяким языком своим.
И эти всякие пытаются гасить мое окружение, само-собой - брата, в первую очередь.
Вот не надо было так делать, не надо было.
...Один мне, правда, говорит, что "Сестрен, не парься, если что - я и себя и тебя могу защитить", второй - "Только не на эмоциях. Спокойно и холодно" с полуусмешкой на одну сторону лица, не знаешь что искать - и не увидишь эту гримаску.
Но я буду совсем по-своему. Во-первых, мне испортили два кило нервов, не меньше. Уже повод. Во-вторых - до брата все равно докапываться не стоило. И в-третьих - трепло я не люблю.
Да и просто. Я же женщина, хотя бы изредка дайте мне насладиться местью сугубо по-женски.
С головой не холодной, но - прохладной, с ироничной улыбочкой. Моим мужчинам этого не объяснишь, просто мышление разное, но в этом есть собственный кайф.
Поворачиваясь на носочках боком, расправляю плечи, выгибаю спину, окидываю взглядом себя.
Давно я не пользовалась этой способностью. Давно. Это очень схоже с приворотом, но без такой сильной привязки. Все делается с помощью легчайших жестов, ароматов, любое невинное движение, как, к примеру, поворот головы с взметнувшимися волосами становится оружием. Это незримый танец на уровне гормонов, взглядов, полунамеков.
Ко мне вернулось потерянное безумие - и эта способность тоже, которую я на время утеряла.
Умение восхищать и будоражить. Особо безвольных - желать.
Но сейчас у меня определенная цель.
Кружусь по комнате, раскинув гибкие руки, прикрыв глаза, и вспоминаю.
Совместить надо будет два оружия - Дар Кошки и Бродяга Сновидений.
Шелестят перья на Ловцах Снов.
Нужно будет пройти по самому краю сна, зацепив тихим шорохом, запахом, самим движением. И - скрыться.
Я крайне слабо завишу от плотских ощущений. А вот этот - весьма зависим. Более того - привередлив и эстет. На этом можно отлично сыграть.
Это будет весьма изощренная пытка. Главное - носить при себе что-нибудь колюще-режущее, на всякий случай, лучше всего - прямо на себе. Ну или в одиночку на слеты, где может быть этот, не ходить.
Хихикаю себе под нос. Убийства - это не так интересно. Свести с ума - намного более привлекательный для меня вариант. А уж сколько способов есть - выбирай какой хочешь!
В данном случае - можно и вот так изящно.
Тяжело со мной, говоришь?
Ну так без меня может быть еще тяжелее.
Закрыть глаза, вдохнуть глубоко. Ритм по венам - меняется, становится чуточку другим, более мелодичным.
Я диктую мелодику, я же ей подчиняюсь.
Начинаю как-то тоньше ощущать - дуновение сквозняка, касание света к коже. К аромату чистого тела и едва заметного грейпфрута примешивается еще один, и не поймешь сразу, какой. Более схожий с запахом разогретой фигурки из кости - и есть и нет.
Сначала сделать так, чтобы даже и не разобрал, что это был за мимолетный силуэт на самой границе дремы. И узнал и не узнал одновременно.
Это - почти искусство. И творю я нынче из любви к искусству.
Красота.

Вываливаясь из прорези в пространстве, сразу почуяла - кто-то есть. Не враждебный, вполне знакомый...
На подоконнике сидел Натаниэль, и перебирал в руке четки.
Он не особо любит захаживать ко мне, ну а сейчас - подавно.
- Я просто хотел убедиться, что ты жива, тебя никуда не затянуло и никто не порезал тебя на опыты... - проговорил Дьявол, и под его многозначительным "никто" я сразу поняла, кого он имел в виду. И про "затянуло" он тоже прав - достаточно недавно почти над замков висело такое...
Но это было. Сейчас нет - не считая того, что в Замке - пара брешей в защите, ну и брешь в защитной вуали.
- Нат, будь другом, давай ты не будешь ходить вокруг да около, - я обратила внимание, что он хочет меня перебить, да еще и с таким всеобъемлющем взглядом, что поспешила продолжить -...да, я знаю, опасно, да, я дура, НЕТ! - отрицание я рыкнула сквозь клыки - Не выгоню. Да, потому что опасно. Но все-таки...
Улыбаюсь ему саркастически, глаза щурю, стряхивая несуществующие крошки с черно-золотого камзола.
- ...будь опять другом, ответь мне на такой вопрос - где найти фо... - на полуслове я поняла, насколько все же идиотично звучит слово "фонтанчик" (убью кого-то, у кого я подхватила это словечко), и переправилась:
- Источник Света?
Смотрит хмуро на меня, по лбу пролегли угрюмые складки.
- Исток Света? А Заоблачная Цитадель Хранителей?
- Мне туда хода нет! - фыркнула я - Тем более, я не уверена, что там от нее что-нибудь осталось...
Натаниэль как-то странно морщит нос, хмыкает.
- Что, побывал уже?
- Ага! - от уха до уха улыбаюсь я - Так что Истока Света там нет уже, скорее всего.
- Ты помнишь, что к этому Истоку нельзя пройти по трупам, как, к примеру, Истоку Тьмы?
Вновь фырчу.
- Хочешь сказать Свет не приемлет убийства? Да ну, не смеши... - отмахиваюсь, но Нат продолжает говорить:
- Истинный - не приемлет. Ты сама это прекрасно знаешь и помнишь, я надеюсь...
Морщусь - от его слов возникает приглушенная боль в глазах.
Конечно помню, помню...
- Ну а что делать? Все известные Истоки охраняются, а неизвестные... - я задумалась - А есть ли они еще? Везде храмы, алтари, еще что-то в таком роде...
Натаниэль разглядывает меня как-то... специфически. С усмешкой не на губах, но во взгляде.
- Ты сказала изначально Источник... я переправил на Исток. Неужели тебе это ничего не говорит?
- Я не зна...
И вдруг - точно. Исток. Граф. Авалон, Хрустальные Драконы...
- Но это же брехня влюбленного мальчишки! - чувствую, как по позвоночнику ползет ледяной сквознячок - Мало ли он назвал меня Истоком, но, во-первых, Граф был влюблен, как простофиля, во-вторых - он же не сказал, чего именно!
Мои слова разбиваются об холодноватую усмешку Натаниэля.
- Нет. Граф, может, и был в тебя влюблен, пока тебе не удалось слинять из Авалона, но просто так назвать тебя Истоком, просто в качестве комплимента... Нет, Нэнс. Он чувствуют свою ответственность, которую на него возложил Авалон. Тем более, некогда тебя каким-то боком причисляли к столпам силы... при том совершенно чужой некто. А тебе не кажется, что это уже слишком, чтобы отпираться?
Стою, словно окаменев, и сказать мне нечего. Кроме что...
- Но я не знаю, что именно...
- Ты - все три, Нэнс, за все свои жизни ты была и Светом, и Тьмой, и Серостью, как ее иногда называют - Точкой Отсчета. Если бы ты сама себе наконец-то призналась, что можешь, и рискнула бы - поняла бы, что универсальна, как Исток ли, как Сила, либо же...
- Но это значит перестать быть личностью, а стать... просто силой, нет? Никаких слабостей, никаких горестей, но никаких и радостей. У меня и так многие чувства отличаются от общепринятых, я совершенно не понимаю некоторые из них, как их чувствуют, а ты говоришь...
И понимаю, что говорю в пустоту. Нат исчез. Любимым своим способом - без следов, не отследишь даже, куда он унесся.
Дьявол, что сказать?..
Подхожу к окну, вываливаю на подоконник содержимое сумки - куча склянок, баночек, и прочего подобного. Побывала у своих родных алхимиков, пополнила запасы всего, что только можно.
Часть сложила в резной короб, одну колбу вылила в чашу, развела кипятком.
Надо заделать бреши в защите Замка. Можно бы конечно согласится на Пустоту или Тьму, но не хотелось бы, чтобы в какой-либо важный момент кусок защиты просто выпал, не состыковавшись.
Так что мы сейчас потихонечку, своими методами, и лишь бы перепад энергий сильно меня в голову не шарахнул - и так нестабильна пока еще.
Вздохнула, закрыла глаза.
Вскинула руки, рисуя кистями и пальцами узоры, выплетая заново поврежденную структуру.
Вдох. Раз, два, три.
Выдох. Раз, два, три...
Вдох. Выдох.
Отпустить сознание - вспыхивает золотой свет.
Одна техничность с толикой волшебства, ничего более.
Зато эффект - что надо.
По губам стекает что-то солоноватое и теплое.
А, черт! Кровь все же носом пошла. Стабильности энергетик никакой, ну что за?!
Но узор ровный, натяг хороший. Хорошо...
Стараюсь отвлечься от того, что говорил Нат - очень уж мне знобливо становится.
И - зачем он все это сказал? Явно для него какая-то выгода.
Вдох. Выдох. В носу противно хлюпает.
Да не лейся ты уже, сколько можно!?
Танцуют руки над головой. Сплетается золотистый свет. Над чашей с отваром валит ароматный, густой пар.
Я здесь, я здесь.
Хвала всему, все же - хвала всему.

Чувак, такая хня. Я тут думала некоторые посты потереть чуть-чуть, но потом забила. Даю тебе разрешение меня убить, если что, только о-о-о-очень аккуратно.
Это, если кто не понял, было приветствие. Одно единственное за весь дневник. И крррайне специфическое.

Вот теперь ладушки, теперь - окей.
Я откапала балванку со старыми переписками в асечке с 2007 года и до фиг знает какого.
Там есть Летунские сказки, мои похождения в иных мирах, адовые отжиги Сириуса и вроде где-то даже наше только-только знакомство с Фенем, когда он был чудесатый не менее чем Сир или Летун.
А еще есть Джок, который постепенно скидывает фоточки, а еще наивные чукотские девоньки с бла-бла наездами, еще брат есть, который жжет не детски (а еще наконец-то его стихи прочла - парочку понравились прям ваще).
А еще Пикник есть - сборник Королевство Кривых вновь заслушивается до дыр, пока я перечитываю мои сумасшедшие похождения по иным мирам.
Вот теперь можно ждать.
Потому как у меня есть 15 блокнотов переписки с одним только Летуном и дохерища - еще со всякими прочими. А там - другие миры.
Те, от которых я слишком долго для себя была вдалеке.

- А ты знаешь, что становится со Зверем, когда его покидает Хозяин? - спрашивает Марьяс, разглядывая серые клубящиеся тучи, прислонившись к перилам.
- Нет. И что?
- Вот и я не знаю. Зато увидим на практике, - он усмехается, а я жалею, что у меня под рукой ничего подходящего нет, чтобы в него запустить.
- Отвянь. И так настроение паршивое, - тихо рычу я. В самом деле - с самого утра я была не в духе, а еще эта странная погода - тучи и полное безмолвие. Марьяс говорит, что грядет шторм, и, в общем-то, я и сама это вижу.
- Наверное, я самый неудачливый Зверь, который только существует, - сплевываю в воду, кривюсь.
- Не плюй в воду. Иначе чайка на голову нагадит. А чайки это тебе не голуби - может и сотрясение мозга быть, - невозмутимо отвечает Марьяс, будто бы игнорируя мое последнее замечание.
А в груди противно ноет, тянет, и такое ощущение, будто подкатывает легкая тошнота. И отвратительное настроение.
Марьяс Тор, видимо, все же изволил обратить внимание на мою кислую физиономию.
- Нну, Нэнс. Представь только - он чисто на зло назначит своей девушкой эту, как ее, Мудину, в любовницы возьмет Анечку-псевдолису, а через месяцок свихнется от собственного лицемерия.
Улыбаюсь - криво, неискренне.
- Спасибо за поддержку. Только у меня сейчас такое препоганейшее состояние, что и ничего делать не хочу, и радоваться не получается, - сажусь на доски пристани, гляжу в даль - серое, как небо и мои глаза, море, спокойно и бездвижно, но в нем чувствуется некоторое напряжение, как у зверя перед прыжком.
А Марьяс стоит и улыбается. Странно так, задумчиво. А потом говорит:
- Прыгая в бездну не бери с собой ничего, кроме себя. И только тогда ты сможешь выбраться.
Смотрю на него долгим и, как надеюсь, пронизывающим взглядом. И смутно ведь понимаю, что к чему.
Смутно, но понимаю.

"Он творит какую-то ересь - общается с тем, с кем не стал общаться бы еще месяц назад. Тащит к себе то, что не стал бы тащить ранее. Поступает так, как не поступал вообще никогда. Словно бы мне назло, словно бы пытаясь сделать так, чтобы я его возненавидела," - строчки нервной вязью вьются по светло-бежевой бумаге, вздрагивают - и становятся печатными буквами. Этот дивный блокнот мне некогда подарил Марьяс, прекрасно зная, что спустя некоторое время я могу сама свой почерк не разобрать. В открытое окно до меня дотягивается солоноватый ветер, несет крики чаек и смех людей. А мне все равно холодно, хотя на улице - замечательная погода, я сижу, укутавшись в плед, потому что не спасает.
Строчки вздрагивают, меняют очертания.
"Я не понимаю, зачем он это делает. Расстались - и ладно бы, и пусть бы, я бы подсматривала за его жизнью некоторое время, оценивая его превращения в человека, ну и все бы, а что делать, и искала бы потом уже не здесь. Но такое ощущение, будто делая то, чем я обычно брезгую, он так же пытается привлечь мое внимание к чему-то. Но зачем?"
И тут я понимаю, что за спиной кто-то стоит, опершись о высокую спинку плетеного кресла, и читает через плечо. Впрочем, этот кто-то мне хорошо знаком.
Марьяс Тор, обитатель и владелец дома в порту Альпарисо, высокий, жилистый, светловолосый - с реакцией не кошки, но тигра.
- Тебя не учили, что читать чужие записи нехорошо?.. - я вздыхаю, чувствуя его взгляд затылком, но не закрываю блокнот.
- Учили. Но понимаешь, во-первых - это чертовски интересно. Во-вторых - ты бы все равно дала мне прочитать, - невозмутимо парирует он, и я, не видя, знаю, как он вскидывает выгоревшую бровь, кривит рот в улыбке-усмешке.
- В-третьих. Я могу тебе кое-что подсказать...
Оборачиваюсь на Марьяса, смотрю на него, ловлю отражения в серых глазах. Он стоит, опершись локтями о спинку кресла, в самом деле. Улыбается мягко и тепло, этого даже не портит небольшой шрамик на губе.
- Знаешь, ты права - он хочет вызвать твою ненависть. А все отчего... - он щелкнул пальцами - А потому что чувствует себя виноватым. Вот и бесится, и ярится, и творит вот такое. Нат тебе сказал свои подозрения на счет его становления людвой?
Киваю, хмурясь, глубже закутываясь в плед.
- Натаниэль, в общем-то, прав... - тянет Марьяс - ...но отчасти. Пока что Бенафейн просто забыл. Забыл, что такое чувствовать себя оторванным от Ирреальности. Ну а как же - вокруг столько людей всяких, прикольных девчонок, вкусной еды, видеоигры, что там еще? А еще работа. И прочая бытовуха. В виду того, что ты никогда и не забывала чувства Ирреальности, как это бывало почти у всех, рожденных в Реальности, то тебе не грозит такое. В плане - когда тебя тянет быт у тебя срабатывает самозащита. Любая. Агрессия, истерика, перепады настроения. Но лишь бы Реальность от тебя отстала. Вместо того, чтобы Бенафейну поддержать тебя, и самому вспомнить об Ирреальности - он испугался. Просто напросто. А он, как я понимаю, из того типа личностей, которые пугаясь, переходят в агрессию. В данном случае постепенную. Но вместо того, чтобы ответить на унижения - агрессией, ты переступила свою гордость. Это его тоже испугало. Он не привык к такой жертвенности.
Я слушаю Тора внимательно, а он улыбается, щурится, и говорит-говорит-говорит. Я его не перебиваю.
- Ну вот. Он тебя выпер, думал, что все. Ан нет. Он же чувствует, что поступил как-то... нечестно, наверное. Не знаю точно, как это назвать. И потому взбесился пуще прежнего. Чтобы как-то оправдать свой поступок - он пытается вызвать в тебе негативные эмоции, любые - презрение, ненависть. А не получается. Они гаснут, сталкиваясь с твоими эмоциями. Ты же ни разу на него так и не разозлилась серьезно, верно?
Киваю - да, за все то, что он творит в последнее время - я не разу не почувствовала приступа злости или ярости на него. На некоторую людву - да, но на Феню - нет. Одну лишь печаль.
- Вот он и лезет вон из кожи. К тому же. Ему скучно - потому и лезет ко всякой такой людве. И старается убедить всех, что все отлично, слава богу и прочее такое. В общем, он в порядке, но все равно временами чувствует себя неуютно. Потому и посылает свою людву эту к тебе окольными путями.
- То есть сам не понял, что и почему сотворил? - хмурюсь, ежусь, вздыхаю - разом.
- Можно сказать и так, - Марьяс осторожно присаживается на подлокотник кресла - Вернее, он еще не ощутил всего происходящего. Учитывая, что сейчас в Реальности начинает творится что-то странное, на что реагируешь не только ты, как я понял - ему скоро вообще не до шуток будет. А пока он ходит гордый, как баран с новыми воротами на рогах. Но посмотрим, через сколько ему станет с ними неудобно.
Марьяс безмятежно улыбается, поправляет цветную растрепанную косичку, выбивающуюся из светлого хвоста, на его руках блестят искусственные кристаллы. Некогда я сама сплела из них фенечки. Марьяс, как и любой моряк, верит в силу амулетов. А именно он - в сотворяющую силу моих рук и моей удачи.
- А вообще, не парься, - Мар щелкает меня по носу - Вот Бенафейн сейчас тебе все назло делает. Ну так пусть становится голубым, сразу, радикально. Пидаром, короче, по всем параметрам - серьги-стразики, блестки, манеры... думаю, это хотя бы вызовет в тебе брезгливость хоть какую-то. Больше я не знаю, что может тебя пробрать.
А я уже ржу, неприлично совершенно, в полный голос, и мне наконец-то не холодно, и Марьяс осторожно меня по плечу поглаживает, как нервного больного ребенка.
- А... он сверху или... иии... снизу? - отфыркиваюсь я.
- Поперек. Впрочем, тебе это должно быть лучше известно, - все так же безмятежно парирует Марьяс.
Не просто краснею - пунцовею до корней волос, не от стыда или смущений - просто смеяться уже нет сил, вот-вот проберет икота, но смешно мне, до кошмарности смешно. Наверное, это нервная реакция на последние дни напряжения.
Марьяс, близость моря, умение читать по глазам и жестам - это сильно спасает меня сейчас, в неспокойное время, когда не только со мной - со всем вокруг - творится что-то странное.
- Сплети мне фенечку... - просит он, разглядывая бусинки на других браслетах - Только из ниток. Оберег какой-нибудь.
И внезапно я порывисто его обнимаю, за плечи. Марьяс широк, но если обеими руками - а руки у меня длинные - я его обхватываю, сжимаю, и сижу, закрыв глаза, уткнувшись ему в плечо. Он пахнет морем, парусиной, деревом оснастки, порохом и множеством пряностей, чей запах привязывается накрепко, стоит только пройтись по базару.
Спасибо тебе, Марьяс, что бы я без тебя делала?..

Я открываю глаза. И вижу отблески огня по потолку и коричнево-охряных цветов стенах.
- Здравствуй. Я ждал тебя.
Губы сводит судорогой, я лишь шепчу - здравствуй, здравствуй, черт, дьявол, ты прекрасен, слышишь?..
Выпрямляюсь в кресле, и смотрю на собеседника.
Натаниэль. Все такой же дьявольски-красивый, насмешливый, утонченный даже. Сидит, нарезает маленьким ножичком яблоко в стружку.
- А Седой Мастер говорил тебе.
- Но я не думала, что он станет людвой! - выдыхаю я, и озноб ползет по коже, хотя пламя ревет в камине, плюется искрами и всполохами.
- Людва... эта заразно, - он вздыхает, съедает с ножа дольку - Веришь ли, нет, я сам на миг испугался, что ты перестанешь чувствовать Ирреальность. Помнишь, когда в последние полгода тебя начало ломать?
- Ну... - неопределенно киваю я, меня потрясывает, но я рада, рада его видеть, потому что...
Ирреальность.
- Ну, так вот. Бенафейн, он, знаешь... становился такой же людвой, как и окружающие. Потому что не умеет этому противостоять. А ты, под влиянием вашей связи, невольно подстраивалась под эти его изменения. Но твоя сущность - истинно-ирреальская - этому противилась всеми силами. Оттуда и идут все твои перепады настроения, предистеричные состояния и прочее. Ты отказывалась становится людвой, хотя и не понимала тогда, отчего такая реакция, - мне даже показалось, что Нат смотрит на меня с сочувствием.
- Знаешь... - слова застревают в глотке, не лезут, упорно не лезут - Так сложно... не быть людвой, когда все те, кто клялся в верности Ирреальности...
- Знаю, - ответ спокойный, выдох-вдох, дышу, ды-шу...
- Обидно, и грустно... - отвожу глаза, не хочу, чтобы он видел, что плещется в них - Так не хочется верить, что даже Феня оказался обычным предателем. Не меня даже. Ирреальности. Хотя сам говорил, что людвой не станет никогда.
- Он, как я помню, многое что обещал и многое что не выполнил, а из-за него ты чуть ли не на год выпала из Ирреальности.
- Знаешь... я хочу, чтобы он снова стал Бенафейном. Он говорил, что это я изменилась за последнее время кардинально, но на самом деле получается... - не договариваю, потому что - страшно. Потому что нить в груди дергается и подрагивает, потому что сердце-голограмма, созданная некогда для меня Феней - еще есть, никуда не делась, не схлопнулась в пустоту в моей груди. Значит, он где-то есть.
- Вполне вероятно что Бенафейн в забытьи в подсознании своей реальной проекции. Хотя может его и вовсе нет уже в Реальности, и искать его придется за гранью. Или во сне, - Нат хмурится, глядя в мое лицо, он видит, как подрагивают прижатые к груди руки, наверное, чувствует, как дрожит натянута струна.
- Он, знаешь... сейчас ведет себя, как обыкновенная людва. Прилюдно посылает нахуй, стукачит, общается с теми, кого презирал, даже тащит к себе то, что презирал все это время. Это не может быть Бенафейн. Это какая-то мерзостная людва с его лицом.
- По сути, ты права. Так и есть. Тело, замашки, внешность, некоторые привычки - остались, но в целом он сейчас не отличается от людей. Как было с Кэтхавел. Они уходят а ты остаешься, потому что Ирреальность для тебя - жизнь. А для них - нет. Вокруг них людва, суета, созданная людвой, вещи, в которых нет смысла и души, слова, которые не значат ничего. Очень тяжело сохранить себя здесь, особенно нелюдям. Ты всегда возвращаешься, скользишь по кромке двух пространств, ты это умеешь. А они - нет.
Натаниэль поднялся, потянулся, в руке блеснул нож в ошметках яблока.
- Грустно... - приглушенный, мой голос, слабый и беспомощный - Я не знаю, что делать, Натаниэль. Ирреальцы уходят, а я не хочу якшаться с людвой, как это сейчас делает Феня. Вернее то, что от него осталось.
- Вот и правильно. Лучше ни с кем, чем с кем попало. Потому что иначе ты с ума сойдешь - как нелюдю тебе людва не нужна, а сама людвой ты, как я вижу, становиться не хочешь. И, как мы доказали на практике - не можешь. Потому оставайся в Ирреальности. А сейчас - внимание!.. - демон крутанул в пальцах ножик, который тут же, едва заметно блеснув, исчез. Смотрю на него внимательно, настороженно.
- Сейчас я тебя отсылаю к Марьясу. Да, я с ним не в очень хороших отношениях, но в Альпарисо рядом - море. И порт. И сам Мар может тебя растормошить. Хотя бы силком. Бенафейн Бенафейном, но неизвестно, сможет ли он всплыть в этой людве, и вспомнить, что он такое и что же он обещал, и что же чувствует на самом деле. Если сможет - найдет меня или Марьяс-Тора. Нет - может не возвращаться. Так как я попрошу Исарда захватить власть над твоим телом и открутить ему голову. Потому что. Он предал Ирреальность. А таких предательств - не прощают... - зеленых глаз прищур, опасный серебряный блеск. Натаниэль - красив, настолько, особенно когда вот так злится. Наверное, я уже просто отвыкла от его этой неземной и нечеловеческой красоты, потому я так обращаю на нее внимание.
- С десяти твоих лет в Реальности я и Асмодей стараемся поддерживать тебя. И с десяти реальных лет ты не отступалась от Ирреальности. Не можешь. Потому - не надо, не отступайся. Если тот же твой Феня может быть уйдет в Ирреальность, оставив заместо себя эту людву, то если ты преобразишься, перестанешь быть - то ничего тебя уже не вернет.
- Знаю, - вздыхаю - Потому мне так страшно. Я остаюсь одна напротив этой клубящейся мощи Ирреальности, этой звенящей черты. Потому что больше никто не...
- Ты не одна. Все мы с тобой. Пусть и с другой стороны. Но не падай духом - после того, как закончишь свое земное существование мы не оставим тебя, не дадим тебе заблудиться. Может, и Бенафейн к тому времени будет с нами. Что для эльфа срок человеческой жизни? Так, пустяк. Раз он так захотел быть людвой в Реальности - пусть будет. Это, увы, лечится только своими собственными силами.
- Спасибо... - зажмуриваюсь, делаю долгий вдох, слушаю, как стучит сердце где-то почти в горле, и выдыхаю - точно так же.
Значит, к Марьяс-Тору. В Альпарисо. В Рай Храбрецов.
Здравствуй, Ирреальность, я вернулась к тебе. Плохо мне без тебя. Потому что среди твоих миров место мое. А не в Реальности.
Здравствуй и славься!

В колонках играет - Зимовье зверей - Мы никогда не умрем
Настроение сейчас - Вверх

Видишь, я перед тобой стою, и вокруг - километры одиночества, просто отсутствие кого-либо. Я не одинока, но рядом - никого. Это очень личное...
...Здравствуй, Ирреальность, линия, горизонт, грань, заложенная во мне - ты видишь, что стало с твоими лучшими некогда воинами? Истерлись, теряют воли и характер, и раньше об кого можно было обтесывать гранит, сейчас - люди, просто люди, желающие простых людских радостей, пишущие плохие стихи, гуляющие по выходным под ручку с мороженкой и не желающие никаких опасных чудес, и только имя твое мелькает в названии порталов для игр по сетке, и то - оттуда выходят психуя, с дикими истериками ни о чем, да разве ж это эльф? Да какой это эльф.
Это человек. Самый обычный человек, самка человека, бесхребетная, скучная, бескреативная. Человек.
Ирреальность, слышишь, убей меня, убей меня как только я стану походить на них - обычных, простых, неинтересных, пусть стерженек твой переломит меня пополам, стоит мне только захотеть скучной и обычной жизни.
Я не пишу о тебе, не пишу давно, я старалась потеряться, запутаться, обляпаться в этой жизни, а получилось только раздвоиться, одна я - здешняя, и одна я - твоя, Ирреальность, не забываю, не могу забыть, как когда-то Гил говорил - вот знаешь, Нэнс, ты наверное когда-нибудь дашь клич, соберешь нас всех вместе и...
Я помню, как мы мечтали - и...
Все вместе.
Я старалась запутаться в эту жизнь, как муха в паутину, но черт дери, я сама - паук, слышишь, Ирреальность, паук, и не могу забыть дыхания опасных приключений.
У меня получалось одно время - но они стали просто людьми, вляпались в эту жизнь по самые свои затылочки, отпали от меня и я вновь, вновь всей кожей почувствовала твои ветра - я слишком тонка и прозрачна чтобы не чувствовать их, звонка, как струна реагирую - звенеть, звенеть, звенеть. Сыграй на мне что-нибудь внятное, пожалуйста, иначе раздвоение мое само себя погубит.
Я терялась в именах, путалась в жизнях, но лишь затем чтобы снова прийти к тебе, к твоему порогу, и понять - я не могу отступить, ни шагнуть в сторону. Пусть, пусть люди отслаиваются - я все равно иду к тебе, такова моя природа - возвращаться в мое логово, оттуда, откуда я сказкою выпорхнула.
Пусть, пусть - люди взрослые думают, что я запуталась в сказках, глумлюсь, дурею и бешусь с жиру, но я все же чувствую, что именно в жизни я запуталась, и именно ты - то настоящее, что есть во мне.
А люди...
Что, люди?
Я помню, как мы мечтали, как мы писали, а осталось нас - всего ничего, у кого на устах все звенит - Ирреальность.