А******** Л***********

90-е.

Дневник женщины, которая постепенно сходила с ума

          Это книга ненормального человека, на грани абсурда. Почти всё, о чём здесь написано во второй части романа, является плодом больного воображения автора, почти всю жизнь прожившего под опекой близких.

Часть первая

Я и мои родители, а также, другие

Поздняя осень. То дождь, то снег, то колючий ветер. Обычная погода, так называемой, средней полосы России. Таких непогожих дней в году больше всего. Есть анекдот: «Как ты провела лето?» - «На работе. Меня в этот день начальник не отпустил…» Увы и ах, ох-хо-хох. «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые…» - обычное наше утро, и лишь по пальцам можно сосчитать солнечные и тёплые утра. Вот, и это бесконечное утро (я в четыре часа вышла из дома, на самолёт, чем спасла свою жизнь и свой саксофон), тоже тёмное и пасмурное, ветреное, и я прикрываю лицо Павлово-Посадской шалью, которую ношу на плечах по моде того времени. Иду по длинной улице от метро на бывшую работу за деньгами, которые мне не выплатили, когда увольнялась. За две недели гастролей бродячего цирка успела хорошо отдохнуть. Работа по душе всегда в радость и на здоровье, не то, что это стояние за кульманом, вычерчивание какой-то хрени под тычки начальницы и шпильки «милых» коллег, которые по-другому общаться не умеют. Вымотало меня всё это. Очень тяжёлыми выдались эти пять лет учёбы в институте, замужество на последнем курсе и моментальная беременность. Затем хлопотная защита дипломной работы и выстраданный красный диплом, что бы отец не пилил, и три года здесь, в этом затхлом НИИ, когда у меня, родившей ребёнка, не было декретного отпуска, под давлением начальницы от него отказалась, повесив дитя на бабушек, бегая домой кормить и все вечера стирая и занимаясь ребёнком. Не описать словами то, как я тогда намучилась. Слава Богу, когда сыночку исполнилось два годика, я отдала его в ясли. Он плакал, но ничего не поделаешь, и малышу пришлось смириться.

Выглядеть к 25-ти годам стала на тридцать с хвостиком! Лицо осунулось, появились носогубные складки, что сразу сделало меня старше, а кроме того, под глазами у меня появились синяки. А всё почему?

Родители. Конечно, теперь говорю им спасибо за то, что воспитывали и вывели в люди. Они сделали всё, что могли и всегда были уверены в своей правоте. Они хотели, как лучше… Особенно отец. Да и мама тоже внесла свою лепту в осложнение моей жизни.

Например, она давила на меня словами: «безвкусно», «примитивно», «по-плебейски», «дёшево», «некрасиво», «нелепо», когда я пыталась одеться и причесаться так, как хотелось мне, а не ей. Проколоть уши она мне не позволила, носить чёлку – тоже. Нажимая на то, что у меня, так называемый, «славянский тип», она требовала того, что бы я надевала русские шали, сапожки, желательно красные и вообще, красные плащи и пальто. Требовала, что бы я носила янтарь и финифть, так называемые, «вышиванки», юбки и сарафаны ala ruse, косу, заколотую, как у Юлии Тимошенко в конце 2000-х. Ни о каких коротких юбочках и джинсах не было и речи. Кроссовки разрешались только во время спортивных занятий.

Спортивные занятия – это особая тема. Каждое утро, в пять часов утра вся наша семья, «папа, мама и я», в синих спортивных костюмах выходила на пробежку. Мы добегали до парка и там принимались выполнять спортивные упражнения в любую погоду. Закончив извращаться среди таких же ненормальных, мы бежали обратно. В том случае, если только что болела или другие причины, то я выходила всё равно, но на спортивную ходьбу, а пока родители гнулись во все стороны, приседали и махали руками, я в курточке и платке, ходила прогулочным шагом. Во время этих прогулок не возбранялось чтение.

Мать вообще предпочитала видеть меня с книгой. Когда она приходила с работы, а я была дома, я проворно выключала телевизор или магнитофон, хватала книгу и принималась делать вид, что читаю. Видя это, мама ходила на цыпочках, не ворчала по поводу немытой посуды и пыли на полу. «Девочка читает!» - говорила она отцу, что звучало, как заклинание неприкосновенности, и отец тоже не лез ко мне с придирками и вопросами, типа: «Что сегодня было в школе?» или требованиями: Покажи дневник!».

Кроме чтения, от меня требовалось ещё и вести культурную жизнь. Мама требовала от меня регулярного хождения в театры, музеи и на выставки. Приходилось как-то выкручиваться. Вместо того, что бы идти в музей, я покупала билет и отрывала кусок с надписью «контроль», если не удавалось найти использованный билет в урне или, лучше, рядом с ней, на земле, а сама бежала на Арбат выступать.

Но мать – это четверть беды, стихийным бедствием был мой отец. Совершенно чокнутый тип, не способный любить близкого человека просто так. Ему нужно этим человеком обязательно гордиться!  Это он велел мне учиться на отлично в школе, что бы получить медаль, поступить в вуз и получить красный диплом, выйти замуж и, наконец, устроил меня на эту ужасную работу. Помог при распределении, нажав, как он говорил, на все рычаги. И первым в моей жизни шагом в сторону непослушания было бегство с этой работы. И не только с работы. Я бросила всю свою семью и даже была вынуждена оставить ребёнка. Хотя с сыном я тайком вижусь. Подхожу к детскому саду во время их прогулки, увожу сына, а потом привожу. Каждый день подхожу туда в определённое время и общаюсь с ребёнком, что бы он меня не забывал. Он называет меня Симкой. Это я его так научила, что бы не ляпнул моё настоящее имя или не назвал мамой при домашних, рассказывая о том, как у него прошёл день. А кто такая Симка, с которой он видится каждый день? Это девочка из детского сада или какая-то выдуманная тётя?.. Воспитателям я заплатила, что бы меня не выдавали. Так что пока ещё меня не застукали. Им, по большому счёту, наплевать на моего ребёнка. Им просто надо то, что бы он у них был. Чуть ли не для проформы. Потому что так положено. Что бы дочь хорошо окончила школу и получила высшее образование, выучившись на инженера, и стала работать не где-нибудь, а в известном, хорошем НИИ! А, кроме того, вышла замуж и родила сына. Что бы было всё, как у людей. У мужа машина, у родителей – дача. Так рассуждали все обыватели конца 80-х. Это был знак благополучия, статус успешной семьи. Бог не дал им сына, это вызвало у них сожаление. Зато красавица-дочь, отличница, всесторонне одарённая, с высшим образованием, замужем, у них отличный зять и превосходный внук. У них всё хорошо. Им есть, чем прихвастнуть перед знакомыми, и их это греет, особенно отца. Они такие люди. Ничего не поделаешь…

Я хотела быть музыкальным эксцентриком и рисовать моментальные шаржи на арене в одежде клоуна, время от времени дуя в саксофон и жонглируя шариками. Я посещала цирковую студию и в начале, так называемой, «Перестройки» Горбачёва, когда предприимчивые люди осваивали Арбат, мы выступали там с этим номером и имели успех. Нам щедро платили, вокруг собиралась толпа народу, нас не хотели отпускать, и это время было самым лучшим временем в моей жизни. Но надо было знать моих родителей. Вся моя жизнь в те годы была подчинена тому, что бы мои действия были одобрены родителями. Как будто бы, я им всю жизнь теперь отдаю долг за то, что они меня родили и вырастили.

Я училась ещё в школе, когда они запретили мне после восьмого класса идти в цирковое училище. Я рыдала несколько дней, но они твердили о том, что надо окончить школу и, желательно, с золотой медалью. Хотя бы с серебряной. Отец хвастался моими успехами перед знакомыми, гордо демонстрируя мои пятёрки в аттестате за восьмой класс и грамоты за победы во всяких школьных олимпиадах. И если читатель думает, что я способная и учиться мне было легко, то он глубоко ошибается. Все вечера просиживала я за уроками, со мной занимались постоянные репетиторы, что бы я получала эти чёртовы пятёрки. Я не высыпалась, ходила вялая, зелёная, и лишь летом могла заняться своими делами. Опять же, если читатель думает, что я трудолюбива и усидчива, то он тоже ошибается. С удовольствием я только каталась на велосипеде, крутила хула-хуп, училась акробатике, жонглёрству и рисовала карикатуры и шаржи на окружающих. К рисованию у меня были явные способности, но родители не отдали меня в художественную школу, предпочтя музыкальную. Дескать, рисующая женщина – это как-то «не пришей к столбу кирпич», а, вот, когда жена бухгалтер или медик, и при этом неплохо играет на фортепиано и поёт, то это «совсем другой коленкор».

Когда я закончила-таки десять классов средней школы и получила-таки выстраданную, политую потом и кровью, серебряную медаль, меня опять не отпустили в цирковое училище, велели поступать в технический вуз «без разговоров и глупостей». Я рыдала всю неделю, но документы были уже в приёмной комиссии, а репетиторы не слезали с меня целыми днями.

Несмотря на такие обывательские рассуждения, мои родители умели вызвать к себе уважение и стать для меня непререкаемыми авторитетами, особенно отец. Отца я побаивалась, он был очень строгий и тяжёлый человек, а маму всегда очень любила, но тоже слушалась, так как она умеет говорить очень убедительно. К тому же я больше всего на свете боялась её расстраивать. Мне было её жаль. Вся наша семья жила под давлением авторитарного папы, но мама не могла уйти к своим родителям, так как дедушка и бабушка, несмотря на свою рафинированную интеллигентность, тоже были очень строгими и требовательными людьми. Они очень давили на маму, и ей пришлось жить с мужем и свекровью. Однако, родители её жили в соседнем доме, и мы все виделись ежедневно. Я время от времени подолгу жила у них.

До школы, пока был жив отец папы, мой другой дедушка Иван, я с ним и бабушкой Варей жила в деревне. «Там воздух» - говорили взрослые. Я пила парное молоко от коров и коз, ела свежую зелень и клубнику с грядки. Вымахала на целую голову крупнее сверстников, отрастила роскошную косу, и эти свои первые семь лет жизни на воле считаю самыми лучшими. Речка, лес с грибами и ягодами, сказки на ночь, игрушки, которые дед Иван сам делал, искусно вырубая из топором из поленьев. Вот, в кого у меня художественные способности! До сих пор помню запах керосиновой лампы. Электричества в деревне не было, и я выросла без радио. Правда, позже появился в доме радиоприёмник на батарейках, а на площади перед сельсоветом появился репродуктор. Все шесть лет до этого я просыпалась под жужжание шмеля или крик петуха, а зимой под стук ведра. Бабушка вставала подоить корову и задать корм скотине. Поросятам, телёнку, козам… Потом топила печь, снова ложилась, немного подремав, вставала снова, аккуратно причёсывалась, одевалась в платье и ставила самовар для деда. Мне она давала большую чашку молока и овсяные печенья, которые сама делала в печке. В деревне было раздолье. Большая изба, большой двор, большой сад…

Возвращение в Москву стало для меня трагедией. В школе мне сразу же не понравилось, нужно было учиться на пятёрки, я изо всех сил старалась угодить мамочке и папочке, но четвёрок было больше, были и тройки, я рыдала над учебниками, но быть отличницей оказалось для меня не легко. Сначала со мной занимались дед Виталий и бабушка Вероника, позже – репетиторы. И всё моё время было подчинено добыванию этих чёртовых пятёрок, иначе отец расстраивался и психовал. Мама меня любила, я это знала, но отец, по моим ощущениям, любил меня только за успехи. Только за них. Как только я получала не ту оценку или делала что-нибудь не так, он в сердцах говорил: «Видеть тебя не хочу!» В то время, как у нас в классе было полно лентяев, троечников, двоечников и даже, так называемых, «колышников», которым ставили даже не двойки, а единицы, то есть, «колы». Отсюда и название: «колышник». При этом, дети эти были жизнерадостны и веселы. Их родители любили, несмотря ни на что, покупали им игрушки. Я же была наказана даже за четвёрку по физкультуре, и мне не покупали новых игрушек. Я нянчила деревянную куколку дедушки Ивана и седлала его же деревянную лошадку. А однажды увидела одного из этих двоечников в зоопарке, гордо восседающего на плечах своего могучего отца, сразу видно, рабочего. Этот молодой, жизнерадостный мужчина, купивший своему сыну «тёщин язык», с которым тот самозабвенно забавлялся, был до смешного похож на памятник рабочему, стаявшему в нише на станции метро Краснопресненская. Как будто с него его делали. И я не понимала, почему мой отец не может любить меня просто так, не за успехи. Когда получила, наконец, медаль, хоть и не золотую, он не долго был в восторге. Ему необходимо было «высшее образование»! На тебе, папочка, твоё высшее образование! Красный диплом? Будет тебе и красный диплом, ты только люби меня, пожалуйста! И вы все меня, пожалуйста, любите! Я хорошая, любите меня! Замуж надо? Пожалуйста! На работу? Ну что же, будет вам и это. Пусть я наступила на горло своей мечте, зато вы, мои родители, рады! Ребёнок нужен? Сын? Пожалуйста! Сын уже в утробе, он скоро родится! Теперь всё! Любите же меня! А диссертация? А карьерный рост? А вступление в ряды КПСС? Доченька, ты чего-то забыла…

Вот поэтому-то я и решила сбежать. Как убежал Хоботов от Маргариты Павловны, так как она была в этом фильме «Покровские ворота» чем-то похожа на мою родню. Я-то никогда не умела найти веские аргументы для того, что бы отстоять свою точку зрения. У меня такое впечатление, что меня подменили в роддоме. Не завидую тогда моим настоящим родителям. Какой же ужасный ребёнок у этих, скорее всего, тонких, творческих людей! Упрямый, авторитарный, со способностями к точным наукам и… словом, такой, как мои родители, дед и бабки, причём, обе. И такой же у меня ещё и муж!

Вот его-то и боялась встретить сейчас на входе в эту чёртову контору, где пропали лучшие годы. Он мог своим логическим мышлением допереть до того, что у нас сегодня последняя выплата задолженностей по зарплатам и выходные пособия, и прийти сюда меня искать. Есть вариант написать доверенность на Веру, мою подругу по работе, и вызвать её во двор соседнего дома, где мы с ней частенько в перерыве курили, по телефону-автомату, что бы она получила за меня деньги и принесла их мне. Только бы Вера была на работе, а то её может не оказаться…

С этими мыслями я чуть не врезалась в какую-то женщину.

- Девушка! Куда же Вы идёте и не смотрите! – слышу до боли знакомый голос. Это была Блядь. «Что за слово?!» - совершенно справедливо возмутится читатель. Этим прозвищем наградила свою дражайшую сослуживицу, Светку, с которой бок о бок трудилась в одном отделе, и она вместе с другими «милыми» людьми с удовольствием отравляла мне жизнь.

Когда пришла туда по распределению, после института, который ради папиных амбиций закончила, ненавидя точные науки всеми силами души, мне было уже 22 года, я была замужем и на пятом месяце беременности. Светке было всего восемнадцать лет. Она была лимитчицей, после ПТУ, и её наша начальница пристроила по блату чертёжницей. Тогда была такая профессия. Нельзя забывать о том, что на дворе был 1988-й год. Никаких компьютеров ещё не было, лишь кое-где стали появляться, так называемые, ЭВМ. Поэтому были, так называемые, чертёжницы. Вот и Светка из Таганрога была такой чертёжницей.

Я работала инженером-конструктором, а что бы иметь карьерный рост, необходимо было вступать в партию, но с меня было достаточно комсомола. Настолько противно было идти в эту партию, но я чувствовала то, что мне не отвертеться. Отец так просто с меня не слезет. Придётся писать кандидатскую, когда будущий ребёнок подрастёт…

О моей беременности тогда не знала ни одна живая душа. До четвёртого месяца я прозевала наиглупейшим образом, да и боялась избавляться от ребёнка. В те годы сделать аборт так, чтобы об этом не узнали в институте и родители, было практически невозможно. Взятки давать я не умею, не знаю, как, кому и сколько. А избавляться от ребёнка подпольно было очень страшно. Прыгать с высоты и поднимать стиральную машину было уже поздно и опасно, колоться спицей я была не в состоянии, идти к частнику на дом – тоже. Да и убивать ребёнка очень не хотелось, хотя я и считала, что рожать мне рано. Но в 80-х мы были тупы в вопросах контрацепции, мужики, почему-то очень неохотно пользовались презервативами, а презервативы были ещё резиновые, очень неудобные и ненадёжные. Я забеременела в первую брачную ночь, так и не получив полного удовольствия. Поэтому через четыре с половиной месяца, поняв, что беременна, страшно расстроилась и больше всего хотела, что бы выкидыш произошёл сам собой. Но чудес не бывает. С чего бы это, у абсолютно здоровой и физически сильной молодой бабы вдруг случиться выкидышу?!... Беременность протекала гладко. Когда я по распределению притопала в это гнилое НИИ и принялась убирать своё первое в жизни рабочее место, протирать кульман, тумбочки стола, подоконник под шпильки окружающих женщин и острых на язык сальных мужичков, то надеялась на то, что они вскоре доведут меня своим хамством до выкидыша, но и тут просчиталась. Как я ни нервничала, как ни рыдала в туалете, затолкав в рот шарф, никакого выкидыша не происходило, и даже подлые намёки Бляди на то, что «по всем признакам видно» то, что мой муж, якобы, мне изменяет и прочее, не вызвали даже малейшей боли в животе.

Кроме хамства, там ещё и были тоскливые женские разговоры. Когда они в отсутствии мужчин садились пить чай, то начиналось вот это. Мужья, дети, болезни, роды в советском роддоме, денежные затруднения, дефицит тряпок, мебели, еды… Всё это слушать было совершенно невозможно. Одна реплика про жизнь, сказанная какой-нибудь тоскливой женщиной средних лет, может надолго испортить настроение. Послушаешь их – жить не хочется. Именно тогда я стала подумывать о том, что бы уехать из страны. Куда только? В Израиловку, ГДР или в Штаты… М-м-м… лучше, подумаю об этом завтра.

Поскольку я мечтала быть музыкальным эксцентриком и художником-моменталистом, а не нудной тёткой-инженером из НИИ, мне здесь всё не нравилось. Какие-то неприятные люди, интеллигенты в первом поколении, любящие отдыхать в доме отдыха, напиваться под шашлыки и бесконечно пошлить. Казалось бы, эти люди были из нашего круга, похожими были друзья и близкие приятели отца, но к тем я, как-то привыкла, они были добры ко мне, хотя предпочитала мамочкиных друзей, гораздо более культурных, меломанов и балетоманов. Этих же я сразу восприняла в штыки. Они стали мне невыносимы. Тот тон, с которым меня встретила начальница, крупная дама с высокой причёской и в деловом костюме, был недопустим. Всё говорилось и без намёка на уважение, в приказном тоне. Звучало то и дело: «Убрать!», «Стереть!», «Ну нет! Это никуда не годится! Безобразие!», «А ну-ка! Немедленно оченить карандаш!», «Никаких плееров! А ну снимите-ка наушники!»

Меня посадили с Верой. Она оказалась милой женщиной, и мы сдружились. Со Светкой же и Лизкой (двумя хабалками) мы не поладили сразу же. Как только начальница представила меня коллективу, а им представила меня, она, зачем-то, указав на Свету, сказала мне:

- Светочку мне не обижать!

Подумав: «Да кто Вашу Светочку обидит, трёх дней не проживёт!», я удивилась тому, почему она мне это сказала. Неужели я произвожу впечатление человека, способного кого-то обижать?! Это вызвало во мне очень сильное раздражение, что, вероятно, тут же отразилось на моём лице. Я увидела, как криво усмехнулась Светлана.

Лизка тоже была противной бабой. Хамила просто так, ради развлечения, и я при виде неё вспоминала о небольшом токсикозе. Три месяца терпела я насмешки, тычки, сальные шуточки мужчин, шпильки женщин, по выходным продолжала выступать на Арбате, по вечерам занималась в своей цирковой студии. Однажды меня увидели на Арбате знакомые с работы, и это моё «хобби» сразу же стало известным. Это вызвало новый шквал издевательств и насмешек, после чего меня перестали уважать и принимать всерьёз.

Я была тоненькой довольно долго. Моя беременность стала заметна где-то на восьмом уже месяце. Увидев мой живот, муж возмутился, почему я от него это скрыла, а мама разахалась и, буквально насильно повела меня в женскую консультацию, где на меня наорали за то, что дотянула почти что до самых родов, не обратившись к врачу. Пришлось сдавать какие-то анализы, приходить и наблюдаться. А дома начался такой шухер! Стали искать мне блат в роддоме, так как в восьмидесятых обычный муниципальный роддом был рисковым приключением для женщины, камерой пыток вкупе с унижением.

А что было с начальницей и нашими дорогими сослуживцами, когда они мой живот заметили! Начальница орала, что я её подведу своим декретом, а сослуживцы язвили, что я хорошо устроилась, придя на работу беременной. Я всех успокоила заявлением о том, что в декретный отпуск не пойду, они чуть поутихли, но их заткнуть едва ли кто сможет. Теперь они острили по поводу моей беременности. Понятно, как мне было это «приятно».

Не буду рассказывать о том, как рожала по блату, потом прибегала с работы домой кормить ребёнка, с которым сидели обе бабушки, им было ещё не очень много лет. Только на Арбат меня уже не пускали, да и с цирковой студией пришлось на время расстаться. Теперь в моей жизни была только эта чёртова работа, заклятая семейка, особенно, папуля да муженёк и, луч света в этом болоте, ненаглядный Володенька. Теперь отец на время успокоился. Он с гордостью всем рассказывал о том, что его дочь с медалью окончила школу, с красным дипломом - институт, вышла замуж за хорошего человека с машиной, распределена в хороший НИИ, работает инженером, родила сына, а когда он подрастёт, вступит в партию и начнёт писать кандидатскую. То есть, до тех пор, пока ребёнок не в детском саду, я могу «отдыхать». «Отдыхом» называлось кормление грудью ребёнка, бесконечная стирка (подгузников в конце 80-х, начале 90-х ещё не было), хождение на ненавистную до глубины души, работу и «неспешная» подготовка к вступлению в КПСС. Ослушаться родителей я не могла, но всё моё нутро противилось всему, что говорил отец. Жизнь проходит, а я живу не своей жизнью, а чужой, мне уже тогда хотелось бежать от всего этого, куда глаза глядят. Мужа я не так сильно любила, как мне показалось в институте. Меня останавливал маленький птенчик, Володенька, с пушком на головке и улыбкой беззубым ротиком. Как смогу бомжевать с ним?!...

Тогда впервые появилась аббревиатура БОМЖ (Без Определённого Места Жительства), и вошла в обиход. Эту тему стали обсуждать, а эти люди, бездомные бродяги, стали заметны. И вообще, всё стало быстро меняться. Я благословляла Бога, в которого тайно ото всех верила, за то, что у меня было молоко, иначе бы мне было нечем кормить ребёнка. Детское питание было в дефиците, впрочем, как и всё остальное. Сами мы в 90-м стали питаться нашим неприкосновенным запасом, который создал дедушка.

Дед имел гипертрофированное логическое мышление, математик до мозга костей. Как только Горбачёв начал антиалкогольную компанию, а нефть не смог продать дороже, мой дальновидный дедушка Виталий принялся закупать консервы, макароны и крупу. Всё это он складировал в своём «кабинете», как называл он свою комнату. Вовремя он закупил водку, вино, коньяк, целыми ящиками, блоки сигарет, несколько коробок мыла, сухое молоко, яичный порошок, соль, сахар, целую батарею всяких ёмкостей с пищевыми и хозяйственными жидкостями и не только. Вся комната деда была заставлена запасами и, буквально, превратилась в склад. Я смеялась над ним до тех пор, пока в 90-м не исчез вдруг сыр, а потом и хлеб(!), затем сигареты… потом и всего остального не стало. Прилавки в магазинах были абсолютно пустыми. Зарплаты не выплачивались по нескольку месяцев. Мы же были спокойны. У нас был дедушкин НЗ.

В нашем НИИ продолжалось всё, по-старому. Никому там не было дела до меня и того, что я не взяла декретный отпуск, лишь в первый месяц от родов взяла очередной, а к нему ещё месяц за свой счёт. И всё. Потом работала, как все, только бегала домой кормить Володю. Благо, жили мы близко.

Но тут грянули в стране перемены. Наш НИИ собрались расформировывать или вообще закрывать к ядрене фене. Зарплаты перестали выплачивать, а партийную организацию упразднили ещё в 90-м. Но мы продолжали ходить на работу. Конечно же, моё вступление в ряды КПСС и кандидатская диссертация перестали быть актуальны, хотя отец и не унимался. Он не мог поверить в то, что ему можно партбилетом жопу свою подтереть и в унитаз его спустить.

Дед Виталий, задвинув подальше свою рафинированную интеллигентность, сохранившись почасовиком в своём вузе, устроился кладовщиком на какой-то частный склад, и стал приносить домой конверты с долларовыми купюрами. Бабушки продолжали пестовать Володю, кормить его овсянкой, когда у меня закончилось молоко, и он стал толстеньким, как поросёночек. Мама стала оператором в компании пейджинговой связи. И у нас у всех появились пейджеры, что по тем временам было в новинку, а я стала в наглую прогуливать работу, зарабатывая на Арбате в день столько, сколько в НИИ за месяц. А когда наша цирковая студия, перешедшая на коммерческую основу, решила поехать на гастроли, я со скандалом уволилась из НИИ. Не удержалась от соблазна сказать им в лицо всё, что о них обо всех думаю и оглушительно хлопнуть дверью. С удовольствием всё это проделала, и мы тут же уехали. Выступали мы по разным городам, имели успех, но закончилось всё плохо. В тот день, когда поехала в Москву проведать Володю в садике и забрать с работы обещанные деньги, случилась страшная беда. Буквально, через минуту после того, как я с небольшим рюкзачком и саксофоном в футляре, вышла за калитку дома, где мы квартировали и репетировали, на нашу труппу было нападение, убили нашего руководителя и одну актрису, ещё двое были тяжело ранены, все деньги и даже наш реквизит рэкетиры забрали. Это страшное известие узнала на аэродроме, когда уже садилась в самолёт, и снова благословила Бога, в которого верила день ото дня всё глубже. Именно при церкви я и поселилась, не решаясь вернуться домой после своего ослушания отца и мужа, увольнения из НИИ и бегства с бродячим цирком. Отец бы мне этого не простил, и муж тоже. Я же бросила без всякого предупреждения мужа и малыша! Действительно, я была тогда немного не в себе, о чём ещё расскажу, хотя и уже рассказала не мало. Будь у меня с головой всё в порядке, я бы тихо досидела до закрытия НИИ без зарплаты, и стала бы ждать решения на очередном семейном совете о том, куда мне на сей раз податься. Становиться обычной домохозяйкой или искать новую работу. 90-е сломали все отцовские планы, и он из-за этого слегка повредился рассудком. Поэтому-то я от него и сбежала. Он и до этого был невыносим, теперь же просто взбесился, и жить с ним в одной квартире стало не безопасно. Неизвестно, что он мог выкинуть в любую минуту. Короче, он «конкретно» спятил.

Забегая вперёд, скажу о том, что потом от него сбежал мой муж к своим родителям (они тоже были хороши, но не настолько), мать сбежала к своим вместе с Володенькой. Вскоре к ним попросилась и бабушка Варя «помочь с малышом», а на самом деле, она боялась моего папы, своего сына. И, таким образом, он остался один, как медведь в зоопарке, метаться по клетке-квартире и рычать.

Кому-кому, а уж мне-то больше всех неохота было с отцом встречаться, и я проплакала весь перелёт. Очень хотелось к Володеньке, но очень не хотелось домой, к родственникам.

Когда приземлилась в Шереметьево, не стала садиться в такси дорожной мафии, не хотелось платить бешеных денег. Тем более, что после гибели нашей труппы, работы у меня не было, и неизвестно, когда будут следующие деньги. Надо было экономить, а цены принялись расти.

Тогда я пошла пешком, так как была налегке, и шла до тех пор, пока не остановился рядом со мной старенький «батон», в котором сидел человек с косматой бородой в рясе и скуфейке. Это был священник, который вёз в свою церковь гуманитарную помощь из США. Его звали отец Иннокентий. Он был очень некрасив, нос картошкой, маленькие лысые глазки-угольки, круглое лицо, оттопыренные уши, но улыбка его щербатого рта показалась мне располагающей. Мы разговорились, и за время дороги он узнал всё о моей жизни и предложил мне жить в домике при его церкви и на них работать, а потом и Володеньку туда поселить. Осчастливленная, согласилась. Идти-то, всё равно, было некуда, а при церкви, хотя бы, кормили. Но работы оказалось очень много, как потом выяснится. Об этом ещё не знаю, так как моя ручная кладь уехала в батоне со священником, а у меня в сумочке бумажка с адресом и телефон. На всякий случай, переписала это в записную книжку и себе на руку, что бы не потерять координаты, а с ними и дорогой саксофон, впервые так опрометчиво выпущенный из рук. Таким образом, шла за деньгами уже пристроенная и успокоенная. Работа по душе возродила меня к жизни. За две недели свободы и творчества стала другим человеком. В НИИ-то я вся потухла, мне там было плохо так, что я изрядно подурнела и стала к 25-ти годам выглядеть старше, чем могла бы. Теперь же, освобождённая от ухода за ребёнком и ненавистной работы, здорово похорошела. Разгладились носогубные морщинки, как будто их и не было, на щеках появился румянец, загорелись глаза. Тёмные круги под глазами перестали быть заметны. Даже волосы стали лучше, заблестели и снова закучерявились. На мне было модное в те годы пальто, сапожки серебряного цвета и русская цветастая шаль на плечах, что выглядело очень нарядно и безумно шло к моему славянскому лицу и светлым волосам до пояса. Вот такой красоткой я столкнулась около бывшей своей работы со Светкой. Светка была моложе меня на четыре года, но на сей раз выглядела она гораздо хуже.

На работе давно перестала обращать на неё внимание, и не заметила, как постепенно она полнела и дурнела. Мне было не до неё. Теперь же я взглянула на неё свежим взглядом. Она была усталой, плохо одетой и потолстевшей. Поэтому я не сразу её узнала. Что за тётка на меня налетела? И вдруг мы обе, одновременно приглядевшись, друг друга узнали. Блядь остолбенела, поразившись перемене во мне за какие-то две недели. Я хорошо оделась, похудела, вытянулась, личико моё стало каким-то, даже, детским, на нём то и дело посверкивала белыми зубами беззаботная, счастливая улыбка.

Что было с Блядью, когда она меня узнала! На возглас о том, что я хорошо выгляжу, ответила: «Знаю!». Она позеленела от злобной зависти, не забыв напомнить мне о моём усталом лице, пока я работала с ними в НИИ. Но это же было давно! А теперь-то я красивая и юная! Усиленно приукрашиваю хвастовство о своих успехах и вставляю такие фразы, как «Не то, что в вашем свинарнике», «Нет такого хамства, как здесь, у вас!». Блядь почернела. Она была не замужем, без детей, а теперь ещё и без работы. Ей выдали деньги и трудовую книжку. Теперь оставалось ехать в Таганрог и освобождать квартиру, в которую её поселила начальница. А как жаль!

Я была в этой квартире-студии с евроремонтом, которую наша Грымза устроила для Бляди этой! Когда эту комнату впервые увидела, поразилась тем, как это, Блядь окрутила начальницу, что та так расщедрилась! А ещё я зло подумала: «Теперь осталась «самая малость»! Вести себя, одеваться, причёсываться и делать макияж научиться так, что бы такой квартире соответствовать!»

Так вот, этот день, когда я столкнулась со Светкой, оказался последним для её проживания в этом милом интерьере с эркером и круглым окном…

Я спросила у неё, на месте ли Вера, и та прошипела с ненавистью: «Куда ж ей деться?» Веру не любили также, как меня. Она была милейшим человеком, тихим, кротким, незлобивым. Она никогда не огрызалась и не шипела, как я, когда её пребольно задевали. Но отличалась от других многим, вот её и не любили. У нас не любят тех, кто выделяется из общей массы, и норовят заклевать. Обычное стадное чувство.

Опасаясь встретить в проходной поджидающего меня брошенного мужа, которому так и не простила моей незапланированной беременности и того, что он прогнулся под отца и спелся с ним, зашла за угол и позвонила на работу из телефонной будки. Подошла начальница. Изменив голос, позвала Веру к телефону. «Будницкая! К телефону!» - услышала я стервозный голос Грымзы, а через пару секунд раздалось тихое «Алё» ангельским голоском Верочки. И я тут же услышала, как её кто-то передразнил противным мяукающим голосом. Это, наверно, была Лизка или кто-то из мужиков. Мы договорились о том, что я буду ждать её во дворе, где мы с ней время от времени курили, забравшись в детский домик на игровой площадке. В это время там, обычно, никто не гулял. А пока Вера собиралась, я позвонила в детский сад, куда ходил Володенька. Собиралась сразу после того, как дадут деньги, идти к сыночку. Воспитательница сказала, что всё в порядке, она меня ждёт. Я так соскучилась по сыночку, что собиралась увести его и на тихий час тоже, и лишь к полднику привести назад.

Я сидела в домике и ждала Веру с доверенностью на получение ей от меня денег. Надо снова идти на Арбат. Реквизит у меня рэкетиры украли почти весь, разве что, саксофон остался. На нём и буду играть… Правда, там, наверняка, тоже рэкет, и придётся платить, так называемой, «крыше». Присосутся, как пиявки, начнут доить… противно.

А если попробовать совмещать работу при церкви с учёбой в цирковом училище? Поступить туда, а попу сказать, что училище музыкальное или медицинское. Они же артистов не жалуют. Договориться с ним об изменении графика работы… К тому же времени, когда училище это закончу, может быть, порядок в стране установится, и я снова белым человеком стану. Белым клоуном… Странная мечта для девушки – стать клоуном…

Когда, будучи школьницей, стала ходить в цирковую студию, тайно перебежав в неё из музыкальной школы, так как на неё у меня уже времени не было, то первое время решила скрыть это от родителей. Целый год скрывала. И вот, мама встретила на улице моего бывшего педагога. Дома она вывела меня на лестничную площадку и, округлив глаза, полные ужаса, спросила: «Ты почему без разрешения ушла из музыкальной школы?!» И в ответ я лихо солгала о том, что бросила только фортепиано, а перешла на саксофон. Мама поверила, и вместе со мной скрыла от отца мои занятия на саксофоне. Пусть себе думает, что я по-прежнему учусь по классу фортепиано. Таким образом, я несколько лет, вплоть до самого института, умудрялась скрывать от родителей свою цирковую студию.

Саксофон у меня действительно был, и я училась на нём играть. Купила его, совершив бартерную сделку - похитила у деда ящик водки и обменяла его на саксофон у одного мужика. Ребята из цирковой студии надоумили. Так у меня появился собственный сакс. Кроме занятий акробатикой, жонглёрством, эквилибристикой, моноциклом и даже иллюзионом, быстрый на руку, художник учил меня рисовать моментальные шаржи с закрытыми глазами, ногами, стоя на голове и прочим трюкам. Артист учил нас мастерству и отдельно пантомиме. Где они все теперь?.. После того, как часть из них убили и покалечили бандиты на гастролях в 90-е, я потеряла их из виду. Студию закрыли, дом культуры, где она была, стоит теперь в руинах.

Пришла Верочка, мы обнялись. Она взяла у меня бумажку и побежала за деньгами, а я снова осталась сидеть, погружённая в свои мысли. Отец. Я постоянно ловлю себя на мысли о том, что всё время думаю о родителях, о нём в частности. Что они скажут на то, на это, что подумают… никак не могу освободиться от них. А, между тем, этот отец сломал мне жизнь. Из-за него я поступила не туда, где хотела бы учиться. Из-за него получила профессию, которую ненавижу, проработала лучшие годы на работе, которую не могла выносить. По его вине вышла замуж поспешно, не разобравшись в своих чувствах, за человека, который мне не подходил. В результате, сбежала от всего этого и теперь страдаю от разлуки с моим маленьким Володей. Не будь Володи, я бы была беззаботна и счастлива. Но Володя держит меня, как якорь, а из-за любви к нему я не могу высоко взлететь. У меня связаны руки. Я расплакалась. Слёзы так и полились, я решила спокойно выплакаться, пока во дворе никого нет.

Пошёл снег. Он был пушистый, мягкий, шёл, не спеша, но быстро засыпал весь двор, детскую площадку и моё временное пристанище, игрушечный домик.

И вдруг услышала противный голос прямо над ухом. «Чего ревёшь?» Я вздрогнула, вскочила и, со всей дури, ударилась макушкой о потолок домика для детей. Опять эта чёртова Блядь! Ну и нахалка!.. Что ей надо-то? Зачем-то вернулась обратно, нашла меня и теперь имеет возмутительную наглость подкрадываться и тревожить в самый неподходящий момент. В этом они все похожи, плебейки эти, Лизка, начальница, мужики эти наши, одно название, что мужики, хуже баб хабалистых. С ней каким-то образом оказалась и Лизка. Я её не сразу заметила. Обе они стояли и бессовестно на меня пялились своими пучеглазыми зенками, и были в этот момент очень друг на дружку похожи.

- Так что случилось-то? – повторила вопрос уже Лизка. Голос у неё был равнодушный, и, естественно она не проявляла ко мне ни грамма сочувствия, просто её съедало любопытство и желание позлорадствовать. На лице Светки и вовсе появилось радостное выражение при виде моих слёз. Захотелось сказать им какую-нибудь колкость, но в голову не приходило ничего остроумного, а просто тупо хамить не считала достойным, поэтому молчала, потирая ушибленную голову.

- Тебя обидел кто? Что-нибудь с ребёнком?

- Муж бросил? – с надеждой в голосе спросила Светка, и мне даже стало смешно. Как же они хотят, наконец, узнать мою беду, что бы всласть поиздеваться. И я решила удовлетворить их любопытство, рассказав им о том, что только сейчас узнала о гибели моей труппы на гастролях.

И тут пришла Вера. Она быстро передала мне пакет с деньгами и села рядом на маленькую лавочку внутри домика, достала папиросы, и мы все закурили. Я давно не курила и с непривычки закашлялась. Тем более, что во времена табачных бунтов, курили всякую дрянь. Я и раньше-то покуривала изредка, боялась отца, если заметит запах или найдёт пачку сигарет, всё больше стреляла у знакомых. А в конце беременности, в период кормления грудью, а потом и дефицита, предпочла бросить. А многие крутили самокрутки, курили махорку, а, вот, Вера где-то достала Беломор, и за неимением лучшего, мы все четверо, двое друзей и двое наших с ней врагов сосредоточенно пыхали крепкими папиросами.

Первой нарушила молчание Лиза. Она важно сказала:

- Сегодня в четыре пойду на презентацию. Вас всех приглашаю. Пойдёмте вместе, так веселее.

Тогда было модно это слово, и люди любили ходить на мероприятия с таким названием. У Лизки был низкий узел прямо на шее, а чёлка была взбита и приподнята вверх и на сторону этаким коком, по тогдашней моде. Я тоже с такой причёской. И мне стало неприятно то, что у меня и блядей одни и те же причёски. Нечто подобное было и у Светки. Но она была не в лучшей форме, какая-то неряшливая, расхристанная. Сказала, что ей нужно привести себя в порядок и тогда можно будет идти. Мы с Верой молчали. Пробор у Веры был зигзагом, что было уже последней фишкой. Я подумала, что сделаю себе такой же пробор, когда отращу чёлку, что бы убрать её в хвост или узел, но это процесс не быстрый. Снег сменился дождём, и прямо на глазах начал таять, и вскоре весь снег, что только что нападал, исчез, как будто его не было.

Так я вам и попёрлась на это ваше тупое мероприятие! Презентация, блин! Хоть как назови, а это всего лишь глупая тусовка вокруг нового ресторана или магазина. Так я с вами и пошла! Держи карман шире и губёшку закатай! Хошь, машинку тебе для закатывания губы организую? Она ещё и приглашает прямо в этот же день! Можно подумать, у меня нет планов на вечер! И я ей сейчас сорвусь и побегу, как собачонка, к четырём часам на Тверскую! У меня, между прочим, встреча с Володей! И я прямо сейчас иду в детский сад, благо, не далеко отсюда. Потом мне в церковь ехать, устраиваться на работу и в новом доме. Я, естественно, отказалась. Что я, больная? Совсем краёв не видит эта салага! Чмо из Жоподрищенска!

А, вот, Вера согласилась пойти с врагами на их гульню. Она мне тихо сказала: «Не обижайся на меня за то, что с ними иду, так хочется праздника!..», и я её, конечно же, поняла. Господи, как не понять-то?! Да я бы тоже пошла! Да-да! И пошла бы с удовольствием! Пусть даже и с блядями этими. Потому что я ещё молодая, мне всего 25 лет, хочется веселиться, общаться, себя показать, на других посмотреть, но мне просто физически это невозможно, вот я и злюсь, раздражаюсь… да и недомогание какое-то уже чувствую. Списываю это на стресс от того, что рано утром мои друзья погибли, я осталась без любимой творческой работы, мне предстоит поселиться при сельской церкви и, неизвестно, чем там заниматься…

Спрятав деньги, как обычно, в лифчик и положив в рот пластинку Риглис, что бы отбить запах Беломора, я отправилась к детскому саду. Идти было не далеко. Увидев меня, Володенька так и бросился в мои объятия. Я прижала сыночка к себе и даже подвыла от вырвавшихся из горла рыданий. Мы пошли в парк. Я купила ему «чупа-чупс», модное в те годы новшество, и мы катались на карусели, сидели рядышком, и я, замирая от страха, прижимала к себе визжащего от восторга ребёнка. Наконец, пора было снова отводить сыночка в садик, а самой ехать на новую работу и в своё новое жилище. Расцеловав мягкие и круглые щёчки Володика, я перекрестила ему головку и пошла на маршрутку.

Отец Иннокентий и другие

 Прямо от детского сада маршрутка шла за город, где в каком-то занюханном посёлке стояла церковь, похожая на раскрашенную бочку-копилку. Её только что построил какой-то новый русский, нанял не вполне профессиональных художников, халтурщиков, раскрасивших её аляповато, а внутри сделавших чудовищно неумелые и просто позорные, поблёскивающие свежей масляной краской, настенные картинки ужасного качества. Священник уже был там. Вечерняя служба ещё не началась, и он, позвав с собой старосту и какую-то бабу, наверное, для того, что бы его хождение с молодой женщиной на край села не вызвало пересудов, повёл меня в моё новое жилище. Дом стоял на отшибе посёлка. Пока мы шли до него, снег пошёл снова, он сыпал большими хлопьями, и завалил нашу тропинку так, что вскоре мы погружали ноги в снег по щиколотку. Крыша дома тоже стала белой от снегового одеяла, а сама изба была маленькая, не крашеная, не обитая доской, и очень походила на баню. Скорее всего, это и была когда-то банька. Теперь же её приспособили под жилище какого-нибудь деда-Кузьмича. Подумав об этом, попала в точку. Оказывается, там действительно долгие годы жил бобылём некий дед Кузьмич, и недавно он умер. Про него поговаривали, что он был в войну дезертиром, бежал с фронта к матери, и долгие годы прятался в бане. Да так и остался в этой бане жить, хотя мать его давно померла. В избе её теперь расположился приходской актив. Там спевается хор, отдыхает батюшка между службами, трапезуют староста, певчие и прочие работающие при храме. Домик Кузьмича от этого большого дома отделял просторный одичавший заросший сад и огород с картофельными грядками, узнаваемыми лишь по рельефу, так как на них давно уже ничего, кроме бурьяна, не росло. За домом Кузьмича был обрыв, на дне которого змеилась речка. В ней плавали утки и зеленоголовые селезни.

Староста дал мне ключи от калитки и дома Кузьмича. Дверь отворилась, и я увидела крошечное помещение с бревенчатыми стенами, состоящее из тесных сеней, кухни и комнатки, которые разделяла печь. На печи было одно спальное место. «Туда положу Володю…», а рядом с печью стояла лавка с матрацем и периной. «Интересно, Кузьмич умер на печке или на этой лавке?» - подумалось мне вдруг.

- Семён Кузьмич умер в больнице. Ему в церкви плохо стало, и мы отвезли его в больницу, где он и скончался. Инфаркт миокарда. Царствие ему небесное!.. – сказал и перекрестился священник. Староста и баба в платке тоже со вздохом перекрестились, прошептав: «Упокой его душу грешную…»

Я какое-то время ошарашено смотрела на священника. Его пояснения совпали с моими мыслями так, как будто он их прочитал!

Потом я ещё больше испугалась, так как поп сказал: «Смотри, что бы мальчик с печки не упал! Придумать надо будет что-нибудь, что бы он не скатывался…» И баба тут же притащила откуда-то какой-то валик. Это было полено, завёрнутое в старый ватник Кузьмича. Они положили его на печь в качестве фиксатора.

Потом мы вышли на кухню, староста поставил на стол кое-какие продукты, которые отец Иннокентий взял с канона и дал ему нести. Годы были трудные, поэтому на каноне лежали, в основном, буханки чёрного хлеба, но попадалось иногда что-то интереснее, хоть и редко. На моём столе оказалось несколько чайных пакетиков, лимон, три клубня картофеля, пачка пилёного сахара из местного сельпо, какая-то вяленая рыба, буханка хлеба, бутылка вонючего подсолнечного масла и мешок с перловкой.

Мы со старостой вышли во двор пилить дрова, затем он принялся учить меня их колоть, сам делая это не очень умело. Затопили печь, и он дал мне лопату, что бы чистить двор от снега. Дом еле прогрелся. Печка пока нагрелась, пока стала тепло давать... Хорошо, что в домике было электричество, и масляный обогреватель. Впрочем, пока я чистила дорожки от снега, мне совсем не было холодно, хотя за городом всегда холоднее, и снега гораздо больше. Отныне чистить дорожки стало моей обязанностью. Я должна была убирать церковный двор и территорию вокруг приходского дома. Кроме того, я отвечала, также, за озеленение территории, посадку сирени и жасмина, устройства клумб. Признаться, это дело было для меня тёмным лесом, но я подумала, что если умудрилась закончить с красным дипломом технический вуз, не имея способностей к математике и физике, то уж с этим-то справлюсь легко. Это полегче, чем стоять за кульманом и что-то целыми днями вычерчивать! Куплю в Москве книжки соответствующие, за зиму их освою, всё распланирую, куплю семена, черенки, удобрения и вперёд! Москва-то в двух шагах! А не скажешь. Да, вон, на горизонте дома спального окраинного района, если приглядеться, видны. Но здесь-то совсем деревня. Даже странно.

Вокруг тишина, почти ни души. Одни пожилые, почти, да пьющие здесь живут. Молодые - редкое явление. Жизнь только лишь вокруг церкви и на площади, где она находилась. Перед этой церковью была площадка для парковки, далее – большая площадь, где разворачивались автобусы и маршрутные такси, называемые тогда «Авто-лайнами». Вокруг площади были магазинчики, палатки, небольшой рынок, где можно было купить всё, от коромысла до булавки. Вот там-то и постоянно гужевался народ. Но стоило отойти оттуда на 50 метров, ты попадал в какое-то полнейшее безлюдье, особенно явное зимой и в плохую погоду.

Поп Иннокентий вскоре пошёл на вечернюю службу, а я осталась со старостой и бабой. Они должны были провести экскурсию по окрестностям, церковному дому, показать сараи, где, что лежит, что и откуда можно или нельзя брать, инвентарь и прочие премудрости. Мы поставили на печь горшки с картофелем и перловкой, а сами надели тулупы, обмотались пуховыми платками, староста надел треух, и вышли из избушки. Экскурсия была, не побоюсь этого слова, интересной.

Особенно впечатлил меня инструктаж о том, как пользоваться, так называемым, «пудр-клозетом». Дело в том, что тогда, когда мы с дедом и бабушкой жили в деревне, у нас была обычная выгребная яма. Что бы её опустошать, приезжала специальная ассенизаторская машина с серой цистерной вместо кузова.и толстым гофрированным шлангом. Мужик, работающий на этой машине, назывался, почему-то, «золотарь». Этот золотарь заезжал задом во двор, опускал этот шланг в очко нашего нужника и включал свою машину для откачки дерьма из сортира, а потом он уезжал. Огород же у нас удобряли навозом, желательно конским, козьим, но и коровий тоже хорош, иногда куриный помёт шёл в дело, но никогда не удобряли свиным навозом и, тем более, дерьмом человека. Позже стали использовать специальную смесь для «мульчирования почвы».

Здесь же было совсем по-другому. Нужник внешне был похож на тот, что был у нас в деревне, разве что меньше и внешне неказистый. Но под очком стояло большое ведро, куда полагалось насыпать на дно землю, затем после каждого посещения туалета, своё дерьмо присыпать землёй, пеплом из печки, опилками, сухими листьями, веточками или травкой, если было лето. Когда ведро переполнялось, надо было обойти нужник и открыть низкую дверцу сзади. Дверца эта, почему-то, запиралась на маленький замочек, ключ от которого мне тоже выдал староста со словами: «Не потеряй, пожалуйста!». У меня образовалась уже внушительная связка из ключей – от всех сараев, башенки (о которой расскажу), своей избы, калитки (своей и церковной), ворот, церковного дома, а тут ещё и этот ключ. Я удивилась: «Зачем это запирать на ключ?», на что мне староста ответил: «Воруют!», я спросила с недоумением: «Что воруют, неужели вёдра эти?!», - «Нет, содержимое. Им удобряют они огороды свои» Честно говоря, сначала подумала, что он шутит. Неужели можно воровать говно? А поди ж ты, запирают же!

После содержательной экскурсии и введения меня в курс дела, староста ушёл, а баба вместе со мной вошла в избушку. Она подбросила дровец в печку, поворошив угли, выключила масляный обогреватель и зажгла в комнате свет. Села со мной за стол есть картошку и перловку. Потом мы с ней пили чай и болтали. Мою новую товарку звали Анной. Это была женщина из местных, лет сорока пяти, держала коз, имела мужа, бывшего военного и двоих детей. Они были чем-то больны. Она много рассказывала о священнике, пересказала мне все сплетни, потом начала меня расспрашивать, что да как, почему сын не со мной и, режа ножом по сердцу стала говорить о том, как плохо ребёнку без матери. Я, стараясь больше молчать, терпеливо выслушивала этот поток красноречия. Бабы любят поболтать… Между тем, голова моя болела всё сильнее, становилась всё тяжелее, горло першило, а нос уже не дышал. Я ждала, когда, наконец, эта прихожанка-активистка уйдёт. Наконец, пожелав мне спокойной ночи, она ушла, искренне сожалея о том, что не может прочесть со мной вечернее правило, так как её ждёт семья, и ей нужно успеть на автобус. Расцеловав меня в обе щёки и перекрестив, она, наконец, ушла.

Завтра утром я должна была встать в пять часов утра (для этого староста принёс и завёл мне будильник) и почистить дорожки, если снег нападает и не растает сам. А пока могу отдыхать, ужинать, да спать ложиться. Мои вещи были уже в доме, их поп отвёз ещё когда от Шереметьево с ним ехала, что бы на работу и встречу с сыном налегке идти. Вот мой саксофон, а вот – рюкзак, как дом. В нём вся моя жизнь. Я разложила свой скарб, спустилась к речке и натаскала воды в дом, потом нагрела на печи два ведра воды, после чего помылась в тазике. Мне не привыкать. Моё детство прошло в деревне. Когда пора было в школу идти, мы в Москву переселились, а так, все шесть лет, с рождения, жили мы в избе и меня мыли в таких вот тазиках. А раз в десять дней мы ходили в баню.

Помывшись, принялась за вяленную рыбу, которую принёс священник. Хлеб по той же деревенской привычке солила, поливала подсолнечным маслом и ела. Было очень вкусно. Закипел чайник на печке, я заварила чайный пакетик в большую кружку Кузьмича и принялась сосать осколок пилёного сахара с чаем. Пока пила чай, меня стало клонить в сон, какая-то тяжёлая стала голова, потекло из носа, горло снова заболело, я налила себе ещё горячего чаю, что бы прогреть горло, вспотела и крепко заснула у печки, так как лезть на печь сил уже не было.

Снилось чёрте, что. Как будто бы мы с отцом Иннокентием – двое влюблённых, и нам охота уединиться. Стали искать, где. Не нашли и пришли ко мне. А у меня дома отец! И вот, мы всё хотим в комнате запереться, в ванной, а он ходит и ходит за нами, ехидно в дверь заглядывает и дразнится, что от него мы никуда не спрячемся, он везде нас найдёт и ничего не позволит!

Утром прозвонил будильник. Он звонил долго и пронзительно, но я была не в силах пошевелиться. Вчера я здорово простудилась. Погода была ветреная, влажная, и переутомление сказалось. Очень хотелось по маленькому, но встать не могла. Просто не в состоянии была подняться и лежала, терпя из последних сил. Горло немилосердно болело, нос заложен, гудела голова. Встать, однако, пришлось, когда у меня уже вздулся живот от переполненного мочевого пузыря. Я надела пуховый платок на голову, обмотавшись им, по-старушечьи, тулуп деда Кузьмича, его валенки и пошла на двор, в нужник. Снег, как назло, не растаял, и всё вокруг было белым-бело. На обратном пути захватила дрова и затопила печь. Поставила чайник, напилась горячего чаю с лимоном и в изнеможении упала снова на кровать. Разбудил меня стук в дверь. Подняться и открыть сил не было. В скважине заворочался ключ, вошёл староста Лопатин. С меня пот лил градом, голова гудела, и я даже не понимала того, что он говорит. Похоже, он понял то, что я заболела, потому что ушёл, а вскоре во дворе послышался звук двигателя автомобиля. Дверь открылась и в дом ввалился страшенный мужик, этакий амбал в белом халате, поверх которого был надет овчинный полушубок, который он сбросил и повесил на гвоздь у двери.

Похоже, доктор не раз бывал в этом доме, частенько наезжая к старому Кузьмичу. Он всё здесь знал, легко ориентировался. Врачина достал коровий шприц, всадил мне укол такой, что до сих пор болит. Грубый такой мужичара, краснорожий, с огромными красными ручищами, похож больше на сельского ветеринара, пользующего племенных бугаёв. Наверняка, именно так и было, по совместительству он лечил скотину. Однако, после его визита мне слегка полегчало. Температура стала ниже, хоть и не упала. Староста подложил в печь дров и подал мне ещё горячего чаю, а потом достал из кармана маленькую баночку с мёдом и поставил рядом с чашкой на табурет, затем, подумав, принёс с кухни чайную ложечку, а после этого удалился. Я услышала звук скребка. Это он сам чистил дорожки от снега. Звук всё удалялся и удалялся. Я пила чай с мёдом и обливалась потом. Какой он хороший, этот староста…

Так бы здесь на пуховой перине, в подушках и лежала! Ничего было не охота! Очень потянуло к Володеньке, но я вспомнила о том, что он уже дома, так как пятница – короткий день, а завтра будет суббота, затем воскресение, и он весь день будет дома, а в понедельник, думаю, смогу его навестить. Подумав об этом, снова провалилась в сон.

Я на этой работе инженером открыла в себе склонность к писательству. Записываю всё, что приходит в голову и уже написала несколько коротких рассказов. У меня и раньше были приступы графомании, но один знаменитый в прошлом писатель сказал, что это всё бездарно. Я поверила и стала все позывы к писательству в себе глушить. На работе же в сакс не погудишь и колесом не пройдёшься. В 91-м начались простои, но мы все были обязаны постоянно находиться в отделе, с восьми утра до половины пятого вечера.

Вера подолгу смотрела в окно и рисовала облака, что было местным анекдотом и поводом для насмешек и издевательств. Светка и Лизка стирали трусы, колготы и прочие мелкие вещи, а потом на батарее их сушили, красили волосы, засоряя волосами слив раковины в туалете, делали себе маникюр, макияж, занимались даже всякими аутотренингами, массажем контактным и бесконтактным, делали даже гимнастику, но чаще всего сплетничали, смотрели женские журналы или кокетничали с нашими мужиками.

Мужики играли в шахматы, карты и нарды. Время от времени они рассказывали анекдоты и острили над нами с Верой. Чем уж мы там им мешали, так и не поняла.

Я либо читала книгу, либо писала сама. И это увлекательное занятие мне очень понравилось. Мне было абсолютно всё равно то, что пишу бездарно. Мне нравился процесс. Дневники-то я вела лет с тринадцати. Регулярно записывала всё, что происходило со мной, почти что ежедневно. В результате у меня накопилось много толстых тетрадей с историей всей моей жизни.

Писать же рассказы, сказки, повести и даже будущий роман я стала тогда, когда ребёнок начал ходить в детский сад, а на работе начались простои. Продолжая лелеять мечту стать клоуном, я не заметила того, что погрузилась в писательство.

Писать продолжила и после того, как поселилась в деревне. Пока болела, написала сразу несколько рассказов и продвинула роман. Однажды мою писанину заметил отец Иннокентий, зайдя ко мне, как обычно, вместе с людьми. На сей раз это были регент церковного хора и двое певчих. Мы все вместе пили чай с настоящей пахлавой, которую пекла наша прихожанка из Армении.

Увидев стопку бумаги, священник спросил меня, что это такое, и я принялась блеять, мяться, объясняя ему, что это моя слабость, бездарные опусы, раскритикованные литераторами, но я не могу не писать. Но батюшка мне сказал, что бы я не слушала всяких там писателей, и что, если охота заниматься чем-либо, то этим надо заниматься, хорошо ли получается или плохо. Регент и певчие поддакнули, кивая головами. Это меня ободрило, и я воспрянула духом.

И каким же хорошим человеком тогда выглядел в моих глазах этот поп! С этих пор у нас с ним завязалось нечто типа дружбы.

Странное безлюдье и тишина в посёлке рядом с мегаполисом поражали воображение. Ни звуков проезжающих автомобилей, ни шума поездов на ближайшей станции… Какая-то зона звукового провала. И я никак не могла понять, почему здесь всегда было так тихо! Какое-то запустение. Хотя, надо сказать, что я ещё издали заметила, как обитаема эта церковь иконы Богоматери Державная. На площадке перед оградой церкви припарковано много автомобилей, вокруг постоянно снуют какие-то люди, их очень много, так как церковь очень большая, и я не в силах всех запомнить. Мне, как человеку с хорошим вкусом, эта церковь, похожая на торт, бочку или матрёшку, категорически не нравилась. Зато местный народ был от неё в полном восторге. Когда я ехала до неё в маршрутке после очередного свидания с Володей, то слышала, как люди переговариваются: «Какая у нас красивая церковь! А то ходили раньше в даль несусветную, в Балабьево, а там церквулечка вот такусенькая! И даже купол не золотой, зелёный какой-то, а стены все облупленные!» Я знала, что в Балабьево стоит небольшой храм в стиле норышкинского барокко. На взгляд человека со вкусом, он построен довольно гармонично, выглядит изящно… наша же церковь напоминала жирную матрёху с Арбата для втюхивания иностранцам. Хотя я понимала, почему народу это нравится. Во-первых, потому что людям нравится всё большое, пёстрое, яркое и красное. По той же причине, почему нравилась станция метро Новослободская в советский период, пока была новенькая, чистая. По той же причине, почему сорока таскает блестящие предметы. А церковь наша блестела, сверкала и пестрила так, что в глазах рябило.

На ярко-синем куполе сверкают позолоченные крест и звёзды, Другие четыре купола были каждый своей расцветки и фактуры, как на храме Василия блаженного, на ярко-красных стенах - белоснежные оконные наличники с витыми полуколоннами, и многочисленными орнаментами то тут, то там, раскрашенными всеми цветами радуги и разноцветные изразцы понатыканы повсюду. Вокруг голубые ёлочки и туи, лавочки, беседочки, даже маленький магазинчик, в котором продавалось всё. И вино, кагор и не только, и свежайшая выпечка из нашей пекарни, и всякая литература, причём, не только церковная, но и образовательная, там школьные учебники можно было купить и канцтовары. Керамические изделия у нас продавались в огромном количестве, так как при церкви была керамическая мастерская, особенно меня заинтересовавшая, так как я всегда имела тягу к искусству. А свечей каких там только не было! И их тоже делали у нас. А кроме свечей ещё и мыло, тоже самодельное, нашенское, мочалки, а так же, ювелирные изделия. Кроме крестов всех видов и размеров, колец с молитвами и чёток, можно было встретить и вполне светские украшения. Этот магазин был главным источником дохода, не считая щедрой спонсорской помощи от новых русских, замаливающих грехи.

Всё это огорожено каменной оградой с башенками. По периметру было четыре больших башенки, в каждой из которых было помещение! И там сидел человек и не только присматривал за тем, что творится вокруг, но и мог дать консультацию о том, как надо вести себя в храме Божием, что сначала, что потом. Он мог выдать платок или даже юбку женщине, пришедшей в брюках, продать свечу или брошюрку, принять записку о здравии, упокоении, на молебен или на службу. Мне тоже не раз приходилось сиживать в такой башенке. Иногда мы сидели там вместе с Володей, и нам было хорошо. Иногда кто-нибудь подойдёт и попросит свечку или крестик. Спросят, когда отец Иннокентий крестит, и что для этого надо.

Отец Иннокентий не был женат. Но иеромонахом он тоже не был, соблюдал, так называемый, целебат. Когда священник, из белого духовенства (не монашеского), по какой-то причине не имеет супруги, живёт «в чистоте», но в монастырь не уходит, то это называется целебат. Что случилось с Иннокентием, овдовел он или жена его бросила, я тогда ещё не знала. Не знала и то, были ли у него дети. Он был скрытен, а я не расспрашивала. Сплетни о нём ходили самые немыслимые. И, якобы, он кастрирован, и то, что жена ему изменяла, и он развёлся, как по церковным законам положено.

Мне, честно говоря, было понятно то, почему у него нет супруги. Мужчина он был не просто некрасивый, но и очень не обаятельный и с какими-то отклонениями в психике. У него были чёрные, как уголь глазки, смотрящие совершенно безумно. Он мог неожиданно взорваться из-за какой-то мелочи. Однажды я была свидетелем того, как он замахнулся на старосту палкой из-за того, что тот забыл на ночь запереть верхние окна в храме, и туда налетели летучие мыши. Когда я это увидела, мне стало страшно, и я решила искать другое место для жилья и работы, но ничего не находилось. Прежде всего, я стала откладывать деньги на квартиру. До 1998-го года купить квартиру было ещё реально, и я принялась зарабатывать. Посвятив отца Иннокентия в свои планы, получила его одобрение и принялась зарабатывать на однушку в пригороде. Стоила она тогда тысяч пятнадцать долларов США.

Таким образом, кроме работы дворником, садовником и библиотекарем, я стала петь на клиросе, реставрировать церковные облачения и даже помогать поварам готовить на трапезной. Рубила дрова, топила печь, носила воду, выносила вёдра из под мойки и мыла посуду. При этом успевала ездить на встречи с сыном.

Иннокентий обещал ссудить денег, помочь купить жильё, а потом я эти деньги ему отработаю и всё верну. Помог с покупкой жилья он мне действительно, как и обещал, подогнав специалистов – юриста и риэлтора. Модное в те годы слово, тогда и появившееся в России. Я не поверила своему счастью.

В 1993-м квартира была куплена. Мне к тому времени было ещё 27 лет, и я была на седьмом небе от счастья. Пригород, где квартира находилась, был тихим городком с двухэтажными домиками среди ёлок и сосен. Мне там несказанно нравилось. Я уже возила туда Володю, забрав из детского сада на целый день, и лишь к пяти часам приведя его туда на вечернюю прогулку.

Я знала о том, что все эти два с половиной года мои родственники меня разыскивали, оклеив город ориентировками, поэтому позаботилась о смене внешнего вида. Обливаясь слезами, отрезала свои роскошные волосы и сделала очень короткую стрижку, выкрасив волосы в чёрный цвет, лоб и половину лица закрыв длинной чёлкой. Понимала, что это временно,  до тех пор, пока меня ищут, но волос мне, всё равно, было безумно жаль. В храме меня все звали Серафимой. Никто кроме Иннокентия и старосты не знал моих настоящих имени и фамилии. Они знали о том, что у меня сумасшедший отец, от которого сбежала и боюсь возвращаться. Иннокентий проникся ко мне сочувствием. Вероятно, и у него тоже были родители деспоты. Судя по его характеру, что-то подобное в его жизни действительно было.

Если не смотреть на его глаза, то можно было назвать его нормальным, своим в доску мужиком, понимающим и добродушным, хоть и вспыльчивым. Глаза у него были странные. Очень чёрные и беспокойные. Малюсенькие, как бусинки, бегающие и не совсем нормальные. Но приходилось продолжать у него работать. Другой работы у меня не было, столько платить нигде не будут, а мне надо было возвращать ему деньги за квартиру. На следующий год Володя может пойти в школу, тогда как я его буду видеть, разве что, если устроиться в эту школу на работу, хоть и уборщицей, не важно, кем. На всякий случай решила поступить в педагогический институт, на вечернее отделение, что бы получить профессию учителя, но какого? Какая вакансия будет в той школе? Я не знала, что делать и решила пойти на педагога начальных классов, а потом уже, по ходу дела, решать, в зависимости от обстоятельств. О вожделенном цирке пришлось забыть. Утешалась лишь писательством, игрой на саксофоне. Надо сказать, что это подействовало хорошо. Несмотря на то, что я тогда много работала, выглядела лет на двадцать и была свежа, как роза.

Отец Иннокентий стал навещать меня в моей новой уютной квартирке, на всякий случай одевшись в гражданскую одежду, и мы часто вместе пили пиво. В эти годы пиво пили все. Продавалось оно повсюду, люди всех возрастов и «сословий» пили его много, прямо на улице, в парках и скверах, на остановках наземного транспорта и рядом с метро. К пиву пристрастилась и я. И вот, одна в квартире с этим сумасшедшим пью пиво с воблой, стараясь не смотреть ему в глаза. Я решила вести себя естественно, хотя и побаивалась этого человека. Оказалось, не зря.

Летом поступила в педагогический институт, но пришлось платить, так как это было моё второе высшее образование. Платил Иннокентий в обход церковной кассы. И мой долг ему возрос. Поняв то, что попала в кабалу, решила написать маме, что тут же исполнила. В письме всё рассказала о причине моего бегства и о том, что украдкой вижусь с Володей. О том, что Симка – это я. Потом сказала ей, что её люблю, а мужа давно уже нет, и поп отвёз это письмо к ней и отдал в руки. Она тут же написала ответ и отдала ему. Он сказал мне, что она так сильно плакала, что и он тоже прослезился, так ему стало жаль её. Действительно, письмо было мокрым, с расплывшимися чернилами. (Мама писала перьевыми ручками.) В письме мать рассказала о том, что верила в то, что я жива, но опасалась того, что меня завербовали в какую-нибудь тоталитарную секту, и очень рада тому, что со мной всё в порядке, и я вижусь с сыном. А они уже собрались вести Володю к детскому психологу. Их встревожили его рассказы о Симке, с которой он ездит то в церковь, то в какой-то городок, где квартира. Кроме того она написала о том, что отец окончательно спятил, с ним стало совершенно невозможно жить, и она забрала внука и перебралась к родителям. Мой муж сделал то же самое, а вслед за ним ушла от отца и бабушка Варя. Теперь она живёт в семье мамы, с дедушкой и бабушкой, и вместе с ними нянчит Володю.

Институт занимал много времени. Отравляла мысль о будущей профессии учителя. Хотя название «учитель» само по себе звучит пафосно, если вдуматься. Прямо, как Иисус Христос. Его ученики называли Учителем. Учиться было не легко. Но кайф был в том, что я могла спокойно получать тройки и не боялась того, что отца хватит удар. И, как ни странно, среди моих оценок стали преобладать пятёрки. Причём, никаких репетиторов уже не было и в помине. Учёба отнимала много времени, но я не мучилась так, как в предыдущих учебных заведениях. Виделась с сыном регулярно.

Однако, после того, как мама узнала о моей истории, я тут же с радостью бросила не нужный мне педагогический институт и тайком от Иннокентия поступила в цирковое училище. Меня приняли сразу на второй курс, и предстояло идти туда учиться первого сентября. Моё сердце замирало от счастья. Наконец-то! Я снова буду настоящим цирковым клоуном! Мечты сбываются, жизнь налаживается.

Попу благоразумно не сказала о том, что ушла из вуза в цирковое училище, а солгала о том, что перевожусь на дневное. Он поверил. Было лето, хоть какая-то передышка… Как на даче, живу в избушке Семёна Кузьмича, привожу туда Володю и кормлю клубникой и малиной, растущих там в изобилии самостоятельно, без чьей-то руки. Готовлю ему молодую картошечку с укропом. А, вот, картошку пришлось сажать. Иннокентий приносит нам парное молоко, и я потчую им своего Володеньку. Он загорел, а кучерявые волосики его стали светлее и золотистее. Он очень похож на меня в детстве. И это – единственная и самая сильная в моей жизни любовь. Ему уже не надо называть меня Симкой, и он теперь, как и все дети, может называть свою мать «мамой». Но привычка кликать меня Симкой долго у него сохранялась. Я не обижалась, понимая то, что для него Симка – это синоним слова «мама».

У меня была идея-фикс – за это лето отдохнуть так, что бы снова выглядеть молоденькой и похорошеть. Я рано ложилась, что бы отсыпаться, вставала на рассвете легко, без будильника, и делала зарядку. Раз в неделю наезжаю проверить свою новую квартиру и принимаю там ванну. Мыться в тазике неохота, а дома просто кайф находиться одной и ходить по квартире голой. По телевизору идёт какой-нибудь приятный фильм, занавески колышет свежий ветерок. За окном – кроны деревьев лесопарка, в комнате уютно и просторно – телевизор да тахта. Всё новенькое, чистенькое…

Одно омрачало мою счастливую жизнь. Иннокентий. Он стал вести себя, как-то не вполне адекватно. Однажды, у меня в гостях перебрал с пивом и рассказал мне о том, что он до того, как прийти к вере и стать священником, был гомосексуалистом, но бесплатно с ним никто не спал, только за деньги. Но тогда ещё пластических операций не делали, а теперь он обязательно её сделает и очень скоро.

У меня начались странные головные боли, я списала это на пиво и решила поберечься и не перебирать.

А потом в моей жизни произошли кардинальные перемены. Такие же перемены произошли и в жизни людей, которые меня окружали. Например, с Иннокентием случилась беда. Он упал с небес во ад. Вот так, вот… об этом потом.

Часть вторая

Байкер. Начало Любви

Лето кончилось. Я с головой (которая болела у меня всё сильнее и чаще) нырнула в учёбу. Что бы объяснить попу наличие в квартире циркового реквизита, хула-хупов, колец, мячей и прочего, солгала ему, что помимо учёбы, стала ходить в студию на актёрское мастерство, пантомиму и… цирковое искусство. Говорила ему о том, что там для меня отдушина, с детства мечтаю об этом, так хорошо в этой студии, что просто не могу без неё жить. При этом добавляла сущую правду о том, что моя голова, о проблемах с которой поп Иннокентий уже знал, перестаёт болеть, когда я этим занимаюсь. Потом думала постепенно настроить его на цирковое училище. Нельзя было без подготовки объявлять ему об этом сразу же. Поп сначала был против моих «посещений студии», но, видя то, как мне это нужно, сдался. Хотя и продолжал попытки отвадить меня от этих занятий. Надо было приучить его к моей профессии постепенно, а потом, отдав ему долг, уйти. Я думала уйти в свободное плавание, стать бродячей циркачкой или сколотить свою труппу, с которой буду разъезжать по свету.

Учиться было интересно, я просто наслаждалась жизнью. Сбылась мечта. Я буду клоуном! Ура! Эх, если бы не эти головные боли! Раньше у меня никогда не болела голова… Знать, старею.

Но в один из дней со мной случилось то, что можно было ожидать. А именно – любовь или сумасшествие. Думаю, что и то, и другое. Я случайно увидела ЕГО в клубе, когда отмечала днюху одной из приятельниц. Вот, как это было.

Вечеринка закончилась, было очень поздно, но уходить, почему-то было не охота, и я всё медлила. Села на высокий стул у стойки бара, заказала коктейль и в задумчивости стала потягивать его из трубочки, слушая забойную музыку тяжёлого рока.

И вдруг, словно бы бешеный ветер ворвался в распахнувшуюся дверь, и прокуренный, душный воздух клуба стремительно стал заполнять одуряющий аромат цветущего луга, мотоцикла, кожи, мужского тела, марихуаны и ещё целый букет всяких запахов, и все повернулись ко входу, и повисло молчание, слышное даже сквозь звуки тяжёлого рока, и сразу несколько человек рухнуло в обморок. Прямо ко мне шёл ОН!

Это был рослый, широкоплечий мужчина под два метра, с татуировками на мощных бицепсах. В его идеально-красивом ухе блестела серьга. Он имел уже круглый пивной живот с кучерявым пушком, который он не прятал под одеждой, расстегнувшись до низа, но полнота только украшала его и не лишала стройности его сильное тело. Байкеру было лет двадцать пять - тридцать, он был полным, над круглым, как яблоко, пузом - большие груди. Длинные его волосы, убранные в роскошный хвост были тёмными и густыми. Красивое его лицо украшала фигурно выбритая бородка.

Глядя на меня своими бархатными карими глазами, парень протянул мне руку и сел на соседний стул. Так состоялось наше с ним знакомство. Прекрасный Байкер стал моим. С этого дня стала с ним разъезжать с бешеной скоростью на мотоцикле, который, разогнавшись, взлетал.

Между нами возникла какая-то телепатическая связь, мы встречались, не договариваясь, в самых неожиданных местах. Например, на заброшенной стройке, куда однажды забрела, неизвестно, зачем, словно бы, ноги сами понесли туда. Я приехала в Москву ещё утром, побыла в училище, потом в села в троллейбус, задумалась и засмотрелась в окно. Троллейбус остановился на конечной остановке, у какого-то пустыря и лесного массива.  Я вышла и навстречу солнцу пошла по шоссе всё дольше и дальше от города. Свернув где-то, в районе Братцево, на тихую какую-то улицу, всю изрытую замороженной стройкой, я шла, пока не вышла к полосе леса и цветущей лужайке перед ней, в центре которой возвышался остов брошенного, недостроенным, здания. Как завороженная, шла к этим руинам, пока меня не захлестнула горячая волна любви и запаха чертополоха.

Из недостроенного дома выходил, двигаясь, как пантера, самый прекрасный мужчина в мире, сама Любовь. Это и был мой красавец… прекрасный, рослый мужчина в расстёгнутой чёрной косухе, обнажающей его мощный торс. Длинные его ноги были обуты в сапожки, литые бёдра обтягивали кожаные штаны. Лицо у парня было очень красивое. Большие карие глаза, точёный нос, красиво очерченный рот.

Он взял меня под руку и посадил на свой мотоцикл, и мы помчались по вечернему шоссе на закат…

Теперь, после занятий, проводила время только с Любимым. Поцелуи Красавца доводили до обморока. Так хорошо не было ещё никогда… Он был божественен.

После знакомства с ним, словно бы, помешалась. Ходила, погружённая в себя, в глубокой задумчивости и ничего меня не интересовало. Даже головные боли поутихли

Однако, не всё было так безоблачно и просто. У меня появился соперник, и это был ни кто иной, как поп Инокентий. Как он познакомился с моим Байкером, так и не узнала. Увидела то, что у него теперь появился мотоцикл. Он часто надевал байкерский прикид из чёрной кожи. А однажды, зайдя в храм, увидела странную картину. Всё лицо отца Инокентия и даже его уши были в бинтах, а на носу – гипс. Сказали, что он упал на мотоцикле. Мотоцикл стоял во дворе храма, новенький, сверкая деталями, и на нём не было ни единой царапинки. К ноябрю повязки с лица священника были сняты, гематомы и отёки сошли, и все так и ахнули. Лицо священника изменилось до неузнаваемости. Во-первых, он здорово помолодел, а его нос приобрёл красивую форму. Глаза стали больше, лицо стало гораздо более узким и вытянутым, подбородок мужественным, кожа чистой, уши уже не торчали в стороны, а имели аккуратную форму. Стало ясно то, что отец Иннокентий сделал себе на редкость удачную пластическую операцию, что его кардинально преобразило. Кроме того, он побывал в салоне, где его прекрасно подстригли, подправили ему бородку и он стал носить модную, хорошую одежду. Рясу носил только атласную, с бархатом, лиловых, глубоких пурпурных и светло-серых цветов. Крест купил себе тоже красивый – из перегородчатой эмали. Всё это меня очень заинтриговало, и я решила выследить его, чем это, интересно, он занят и что за загадочная у него жизнь. Как раз у нас были зимние каникулы, и у меня появилось время на слежку, пока Володя был в детском саду.

И вот, что узнала об отце Иннокентии, сфотографировала и засняла на видеокамеру. Теперь у меня был на него компромат, и я могла уже не скрывать своё цирковое училище, не работать, а исправно получать от него деньги. Теперь знала об отце Иннокентии всё. И вот, что узнала. Прежде всего то, как состоялось их с Байкером знакомство. Байкер, ещё в сентябре, зашёл в храм, где служил отец Иннокентий, что бы встретиться со мной. Иннокентий его увидел и поплыл. Зная то, что у него слишком неудачные внешние данные, что бы такой красавчик обратил на него внимание, а за деньги такой упакованный парень тоже вряд ли согласится, тут же сделал себе давно задуманную пластическую операцию, купил мотоцикл, и, как только зажило лицо, стал преследовать Байкера. В успех он не очень верил, так как Байкер не был замечен за отношениями с мужчинами, но решил попробовать. Забыв обо всём только что праведный батюшка с даром провидения, превратился в одержимого и устремился за любимым.

Он следил за ним, ездил на мотоцикле с байкерами, если среди них был Он. Я виделась с любимым урывками, так как у меня учёба и сын, да и в церкви надо было работать, почти ничего не зарабатывая, так как поп вычитал из зарплаты долг за квартиру, а остальное шло на коммунальные платежи, помощь маме и, конечно же, на Володю. Волосы мои отрасли, и я вернула им прежний цвет, но маме сказала чётко и с расстановкой о том, что уже не буду жить по её указке и одеваться так, как она хочет. Надела кожаные штаны, косуху, а в мамином народном стиле одевалась теперь лишь в церкви. Там это было вполне уместно, хоть я и выделялась из толпы своей яркостью, и была эффектной, как матрёшка.

Весной мы с Байкером уже запланировали женитьбу на конец лета, а Иннокентий всё искал с ним встреч, давно уже зная о наших отношениях и даже о грядущей свадьбе. Его не останавливало ничего.

Был конец апреля. Иннокентий почти что спятил на фоне своей любви, и ещё не знал, что будет с ним, но его неодолимо влекло к этому человеку, ему не давало покоя любимое кареглазое лицо. Его на всю жизнь поразил этот молодой, сильный, огромный мужчина с татуированными мощными бицепсами. Его кожаные, в заклёпках, сапожки со шпорами тоже нравились влюблённому попу.

               Поп въехал в Москву и, лавируя между автомобилями, напрямик поехал в центр. Своего любимого обидчика он нашёл на удивление быстро, словно бы чувствовал, где он находится каким-то шестым чувством, как собака идёт на запах. Подъезжая к смотровой площадке перед университетом на Воробьёвых горах, он увидел парня издалека. Он был рослым и очень заметен издали. Иннокентий направил свой байк прямо на него и дал по газам. В это время Вожделенный садился на мотоцикл пружинящий от его грузного тела. Обернувшись, увидел приставалу. Встретился с ним взглядом и резко тронулся с места, стремительно набирая скорость. Батюшка тут же пустился за ним в погоню. Вожделенная кожаная спина, длинный кучерявый хвост треплет ветер, эротично разведённые колени… упругие, сильные, накаченные бёдра… «Я тебя поймаю сейчас!» - азартно думал священник, настигая отчаянно удирающего от него Байкера. «От меня не уйдёшь!»

               Солнце садилось, на небе образовалась потрясающая Божья абстракция. Оранжевые полосы пересекали фиолетово-лиловое небо. Бог – величайший художник-абстракционист! Они ехали на Запад, выезжая из города. Темнело, и Байкер, снизив скорость, заехал в какой-то закуток у руин долгостроя, и там остановился.

Иннокентий влетел туда на полной скорости и резко затормозил. Он пошёл, было, к мужчине-Леопарду, но тот скрылся в недостроенном здании, и вражина рванулся за ним. Было темно, он ничего не видел и брёл в темноте на ощупь. В тишине и мраке он ощутил где-то рядом тепло и его головокружительный мужской запах. И тут большие, горячие ладони схватили его за горло, и мощное тело прижало к стене. Лицо мужчины было так близко, что поп чувствовал его несказанно приятный запах и слышал удары своего и его сердец. Ему больше всего на свете хотелось сейчас провалиться в это наслаждение с головой, ничего не помня, ни о чём не думая, как в омут. Но он не торопил события. Глаза его привыкли ко мраку с помещении, и он поедал Мужчину глазами и растягивал удовольствие от созерцания любимейшего существа… Вдруг нож блеснул перед его лицом, и наконец, батюшка-мужеложец услышал волнующий бас этого потрясающего Мужчины:

- Зачем ты ехал за мной? И ты думал, что сможешь справиться со мной? Ну, что же, давай сразимся один на один! Идём!

Они поднялись на самый верхний этаж, лестница была длинная, он стал тяжело дышать, Байкер дышал всё так же ровно. На крыше прекрасный, как бог войны, Красавец, освещённый последними красными лучами заходящего солнца, спросил:

- Ты ещё не раздумал драться со мной?

Иннокентий, молча, помотал головой и решительно сбросил подрясник, оставшись в одних штанах и сапогах, байкер сбросил косуху, тоже обнажив свой мощный торс борца сумо.

Два байкера, одним из которых была я с видеокамерой, прибывших сюда раньше, и притаившиеся в укромном месте, сделали на каждого из них ставки. Бой начался. Противники кинулись друг на друга и, сцепившись, покатились по крыше. С удивлением Байкер заметил, что поп тренирован, достаточно ловок, с ним придётся повозиться, и победа на раз-два не дастся. Он и не хотел быстро закончить драку. Он решил поиграть «в поддавки». Но этого не очень-то и потребовалось, так как соперником поп оказался достойным. Иннокентий тяжело дышал, но не хотел сдаваться, хотя противник был моложе, крупнее, тяжелее и сильнее. Но обоим не хотелось причинять друг другу травм и увечий. Влечение подавляло агрессию. Их тела блестели от пота, и поднимающийся от них пар дрожал в прохладном вечернем воздухе. Наконец, Байкер всем своим огромным телом навалился на священника, прижав его к полу. Его пальцы снова впились ему в горло, и нож опять замаячил перед лицом Иннокентия. Оба часто дышали. Поп лежал, придавленный и чуть придушенный, и ему хотелось, что бы Байкер никогда не слезал с него.

-  Хочешь меня? – спросил Байкер

- Да, я хочу тебя, я обожаю тебя! – прошептал Иннокентий неожиданно для себя, содрогаясь от неудержимого желания, и слёзы хлынули из его глаз, - Люблю тебя! Безумно хочу тебя! Бери же меня скорее!..

Пальцы разжались, нож упал, отброшенный, и звякнул об пол, и их губы слились в долгом поцелуе. Мы, молча, смотрели на их соитие и не в силах были оторваться от этого зрелища. Я всё засняла на видео и сфотографировала. После их первого соития, мы спускались с крыши отмечать боевую ничью. Мы, конечно же, совокупились, что бы мне не было обидно то, что мне изменил Байкер с моим начальником, выпили пива и сели на мотоцикл. Звук нашего отъезжающего байка нарушил тишину окраины со стрёкотом первых кузнечиков.

Те, на крыше, нас, наверно, не услышали. Руки отца Иннокентия ласкали волосы, лицо и тело Мужчины-Леопарда, сплелись их ноги и руки, соединились груди, языки, волосы. С наслаждением, изнывающий от страсти, поп вдыхал его  запах, пил его слюну, пот и сперму, истерически подвывая и не сдерживая стонов удовольствия, слёзы текли по его лицу.

Уже несколько дней, и сегодня вечером тоже, ждала любой неожиданности. Услышав звуки мотоциклов, в смятении вскочила. По двору, припарковав байк, шёл Байкер, а с ним – поп! Испуганно сжалось сердце. Что будет? Неужели они просекли про то, что я их видела, сфотографировала и записала на видео?..

Кошкой запрыгнула в шкаф и там затаилась. Шкаф был старый, одна дверца была застеклённой, и, что бы не видеть одежду на вешалках, затянула «окошко» тюлем. Таким образом, видела всё, что происходило в комнате, меня же за тюлем видно не было.

Они вошли. Байкер, открыл баночку пива, сел в кресло и закурил. Заиграла музыка из плеера, и поп Иннокентий начал исполнять чувственный танец, сбрасывая с себя по одной детали одежды. Как ни странно, двигался под музыку он не плохо. Тело его оказалось мускулистым, плечи широкие, руки большие. К нему присоединился Байкер. Он сначала скинул косуху, обнажив свой мощный торс с татуировками на мускулистых плечах. Выглядело это очень красиво. Я смотрела на них, не отрываясь, расширив глаза. Потом они полностью обнажились, и слились в развратном танце. Байкер во всей красе своей мощной наготы, исполнял демонический танец, поднимая попа, как в балете.

Наконец, они опустились на обширную кровать, и началось… Байкер вошёл в него, он закричал, сотрясаясь всем телом, потом поп в него вошёл, а потом снова сверху его оседлал Байкер. Извиваясь под ним, поп визжал от несказанного удовольствия. Потом они заснули вповалку на кровати, обнявшись.

Я, стараясь ничем не скрипнуть и не зашуршать, вышла из шкафа, оделась, взяла сумку, увидела рюкзачок Иннокентия, нашла там бумажник, выхватила из него пачку купюр и проворно их спрятала в лифчик. Затем тихонько выскользнула из квартиры, медленно повернув ключ в скважине, что бы их не разбудить. В припрыжку выскочив из подъезда, пошла гулять. Хотелось осмотреть город. Проголодавшись, зашла в забегаловку, где подкрепилась, а потом пила кофе и курила, чем давно не занималась. В 90-х можно было безнаказанно дымить везде. В кафе, на детских площадках, у метро, в рабочем помещении, а в ночных клубах было совсем не продохнуть. Дым застилал глаза, вызывая слёзотечение. Подремав в кино на каком-то старом советском фильме, пошла домой, купив по дороге мороженое.

Дома Байкер был уже один. Вопросов я не задавала, так как не верила в то, что видела. Вести съёмку я не могла, они могли бы услышать звуки затворов или писк видеокамеры, доносящиеся из шкафа, поэтому я была не уверена в том, что всё это произошло в действительности, а мне не приснилось, когда я заснула в кино. Тем более, Байкер вёл себя естественно, в комнате было идеально убрано, кровать была не измята. Он был совсем не усталый и встретил меня очень радушно. Мы выпили немножко пива и пошли кататься.

В 90-х все ездили пьяными, менты не тормозили, а байкеры не надевали шлемов, разве что, немецкую каску с рогами или шлем советского танкиста или лётчика. Мой Байкер ездил в чёрной бандане с белыми черепами и скрещенными косточками.

На мощном байке мы с ним, летели над Москвой в небе, полном огней. Так же летал Марк Шагал вместе со своей женой Беллой, коровами, козами, собаками, бабами с вёдрами и зеленолицыми евреями со скрипками… Часто вместе клубились. Никто не знал, что он добрый, кроме меня. Со мной он был добрым. С другими – не очень. С несчастным полоумным Иннокентием он был страшно жесток. И самым ужасным было то, что я ему в этом помогала. Мне совсем не было жаль человека, сделавшего для меня столько хорошего! Он дал мне работу, приютил, обогрел, помог купить квартиру, а я с ним так…

Я сдала экзамены за второй курс, перевелась на третий и ушла на каникулы, решив недельку отдохнуть с любимым, прежде, чем ехать за сыном. Итак, батюшка и наши с Байкером происки.

И вот, однажды мы с Байкером решили зло подшутить над Иннокентием. Мы заманили его в клуб, назначив ему свидание там от имени его обожаемого Байкера. Ожидание было долгим. Поп, сильно выпивший накануне, выпил какую-то воду, так как в горле у него пересохло. Вода эта ударила ему в голову, и он сразу же почувствовал себя абсолютно пьяным.

И вдруг в клубе появился ОН!!! Причём, во всей красе! Он вошёл, как ураган, как светоч, повернув к себе головы всех, кто был в клубе. Он шёл прямо на Иннокентия, пока тот, пьяный в зюзю, не увидел ЕГО! «О!!!» - только и простонал поп. Перед ним стоял... давно ожидаемый и вожделенный Железный Волк! Василиск! И по спине попа забегали мурашки. Их глаза встретились, и у порочного, как выяснилось, священника от взгляда Василиска закружилась голова, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ему безумно хотелось навсегда быть ему рабом, у его ног находиться постоянно.

          Грешный поп теперь думал только об этом человеке. Он рывком расстегнул на шее пуговицу подрясника. Ему не хватало воздуха. Он тяжело и хрипло дышал, как астматик, и в глазах его бегали искорки. Иннокентий ничего не видел вокруг, кроме этого дивного ВИДЕНИЯ, явленного ему, как по волшебству. К ним через весь зал шёл потрясающе-роскошный мужчина.

Батюшка этот давно уже узнал о моих полётах на мотоцикле в ночном небе с остатками заката но, почему-то, не взбесился и не стал бросаться ни на кого из нас в ярости. Он, молча, пожирал его глазами. У него по всему телу пробегала дрожь волнения. Пот градом катился по его лицу, перед глазами медленно плыли цветные круги, и он был готов идти за этим Мужчиной на край света, и что бы этот путь никогда не закончился. Судорожно сглатывая, поп, как загипнотизированный, шёл к объекту своего вожделения. Он не помнил, как садился с ним на его байк, дорогу не запомнил вообще. Начинало светать. За широкой спиной парня, обняв его полный стан руками, зажмурившись с глупой улыбкой и прижавшись щекой к его спине, поп-медвежонок коала нёсся по просыпающемуся городу на мотоцикле.

Я села на байк Иннокентия и ехала следом за ними, что бы видеть всё, что произойдёт в притоне, куда увозил батюшку проказник-Байкер. Мне стало жаль попа. Он ехал, счастливый, и улыбался. Я видела его профиль на чёрной спине байкера. Видела его счастливую улыбку. Он не знал того, что скоро произойдёт. Не знал. Совесть меня мучила, но я сосредоточилась на дороге, опасаясь от них отстать.

Красавец был богат плотью, и у него было всё – высокая мощная шея, как у коня, широкая спина, огромная грудь, мускулистые бёдра, обтянутые кожаными штанами и крутой зад. Густые его волосы приятно щекотали лицо Иннокентия, обдуваемое утренним ветром, и тот украдкой их целовал. Нежность хлынула в его сердце, и по щекам потекли слёзы. Бедный поп надеялся на то, что этот байкер любит его, и не хотелось ему никуда приезжать - так бы и ехал, вцепившись в этого парня и вдыхая неповторимый аромат его волос.

          В районе, где находился притон, поп был впервые, и не знал, где это. Сразу несколько неодетых девиц встретило их зазывными восклицаниями: «Ой! мальчики! А это ещё кого к нам привели? Батюшка! Отпусти нам грехи!» Обступив его, они со смехом стали щекотать его, лезли под рясу, кто-то сорвал с него наперсный крест, толкнули его на широкую кровать и облепили, как осы – забытую на дачной террасе розетку с вареньем. Сладкое счастье запретного неожиданно свалилось на гадкую его головку. Но он его не получил, потому что среди этих обкуренных и пьяных людей не было уже Байкера! Он куда-то исчез, оставив попа одного, на расправу каким-то молодым и сильным людям, со всех сторон облепивших его. Он отбивался, извивался, вывёртывался, пронзительно визжа, но ничего не смог сделать, как ни барахтался в куче горячих тел. И как он ни пытался освободиться, силы оказались не равны, и уже сразу несколько пьяных девиц и парней держали его и раздевали. Одна уже отплясывала в его рясе, другая нацепила подрясник. Чей-то массивный зад уселся ему на грудь. «Ай! Ай! Попал я, попал! Отъимеют теперь меня здесь по полной!» – подумал Иннокентий, и потерял сознание. Так имели батюшку несколько людей. Долго имели они его. После этого он потом долго сесть не мог, а ходил мелкими шажками, отклячив попу.

Мне тогда надоело снимать на видео всё, что происходило с Иннокентием, сложила камеру в кофр и, Байкер повёз меня к матери, что бы забрать Володю в деревню. Думаю, Иннокентий будет рад, увидев во дворе свой мотоцикл, но вопрос: сможет ли он на него сесть после всего. Думаю, доедет, как-нибудь.

Поп ничего мне, естественно, не рассказал. Ему, понятное дело, не хотелось посвящать в это кого-либо. Но по его физиономии и противным глазкам было видно, всё то, что приключилось с ним.

Мы с Володей жили в домике Кузьмича, 2-3 раза в неделю приезжая мыться в квартиру. Байкер приезжал к нам и мы с ним со смехом вспоминали о том, как подшутили над батюшкой, привезя его в притон, где его несколько человек унижали по-всякому. Смеялись и над тем, что поп, дескать, влюблён в Байкера без памяти, и всё, что он захочет, для него теперь сделает. «Вот это да!» - восхищённо подумалось мне, - «Этот всех способен покорить!» А я, зато, теперь только получала от попа деньги, формально числясь хранителем ризницы. Это было написано в моей трудовой книжке «Хранитель», и мне нравилось это название. Буду Хранителем, пока цирковое училище не закончу, а там получу работу по специальности или пущусь в свободное плавание. Но пока ещё лето, очень тёплое и солнечное, но не жаркое…

Умопомрачение

Помрачился ли мой ум, точно не знаю, но меня стали посещать какие-то видения, типа снов наяву и слышались какие-то голоса, были головные боли, что особенно мучило меня, помрачало моё счастье лишь физическое состояние, а именно – головные боли. Они становились всё чаще и всё интенсивнее. Однако, я не очень встревожилась, решив, что последние годы очень много работала и почти не отдыхала, спала часа по четыре, и то и по три, отсюда и боли. Что же, теперь буду отдыхать. Иннокентий понимает то, что со мной надо дружить, а не загружать работой. И я стала больше спать, высыпаться, стала меньше пить пиво и гулять в клубах. Но так трудно изменять привычкам…

Когда, сидя дома, закончила утренний туалет, оделась и поехала в Москву, где тут же направила свои стопы в клуб. Байкер уже был там и подсел ко мне. Мы обнялись, потом он угостил меня коктейлем. Поболтали ещё об Иннокентии.

               Тот до сих пор ходил мелкими шажками и выпятив зад, ничего вокруг не видя, как лунатик. Богослужения в церкви пропускал, забывал ход службы, путался, совсем забросил приход, перестал платить работавшим на него людям, от чего они стали роптать и разбегаться. Но попу было не до чего. Он зачастил в Москву, в тот самый клуб, где поджидал Байкера. Иннокентий собирал всю информацию о нём по крупицам, что бы найти его и, пусть даже, унижаясь перед ним, выпросить, как милостыню, хоть какой-нибудь знак внимания, хоть что-нибудь, хотя бы какую-нибудь личную вещицу в качестве фетиша. Он даже простил ему то, что этот парень цинично подставил его под групповое надругательство.

               А в это время в той безмолвной деревне, где мы обитали тогда, поползли уже слухи о том, что поп теперь любит байкера. Слава Богу, пока ещё никто в это не верил, но каждый счёл своим долгом это обсудить, хоть и со словами: «Ерунда, не правда, не может этого быть!», но, всё равно, передавалась эта версия из уст в уста, а поведение ополоумевшего батюшки лишь подтверждало эти догадки.

Между тем, дождаться взаимности от Байкера батюшка никак не мог. Поэтому продолжал свои поползновения по завоеванию его сердца и души. Он не мог так легко отступиться от своего плана. Принялся писать ему одно за другим подробные и длинные любовные письма и стихи с комплиментами.

Я же вела себя с ним, как с лучшей подружкой. Ходила с ним в кино, на концерты, в музеи, просто гулять в парк. Во время этих прогулок, поп неустанно говорил со мной о нём, о Байкере.

Мне было известно всё о том, что происходило между попом и Байкером. И не только это. Что именно? А вот, что! Поп совершил невозможное, что бы нравиться ему.

В одном из писем он предложил ему уехать вместе с ним в Швейцарию. И мой жених призадумался и заколебался. Меня это не обидело, потому что я ему верила и знала о том, что он очень хороший человек. Пусть едет в свою Швейцарию, обустраивается там, а меня потом к себе вызовет.

Поп ехал по шоссе в Москву. Он искал Байкера, о ком думал все эти дни. Видел сны, где он целует Байкера, думал только о нём, и ему хотелось говорить о нём со мной. Ему пришлось признаваться себе в том, что он безумно любит мужчину. Обиженный на его коварство, он решил наказать его за то, что по его вине над ним издевалось несколько человек, за то, что тот его избегает. Но при этом он его безумно любил и хотел увезти на край света, спрятать там ото всех, и только один с ним быть. И вот, он нашёл его в клубе, и не смог оторвать глаз от этого дивного ВИДЕНИЯ, явленного ему, как по волшебству. Сейчас, ещё немного, и они будут вместе. И Байкер с кривой усмешкой протянул к нему руки, после чего тот бросился ему на шею. И оба надолго исчезли.

Поп очнулся в каком-то незнакомом дворе на скамейке. Он осмотрел себя и увидел, что полностью одет и крест на месте. Из карманов ничего не пропало. Он поднялся и пошёл на улицу, а с улицы – в ближайшее метро. Опустошённый и разбитый он ехал домой, и ему казалось, что все на него осуждающе смотрят и видят его насквозь. Что на этот раз придумал его коварный возлюбленный, никому не было известно, и даже страшно себе представить то, что могло происходить. Похоже, батюшка попробовал дурь и увидел какую-то страшную галлюцинацию, после которой стал заговариваться.

После всего, что произошло, он предал своему видению другой смысл.  «Почему я так хочу этого парня? Я его обязательно найду… Господи! Что я говорю?! Что со мной?! Но я сошёл с ума от страсти к этому красавцу…».

Убийственно было то, что поп не знал, когда ещё придётся свидеться с предметом страсти. С той ночи видений Иннокентий потерял покой. Мысли об этом Красавце не давали ему ни спокойно жить, ни нормально исполнять службу, он боролся с этими мыслями, но они всё не отступали. Они донимали его постоянно, мешая спать, он вскрикивал и просыпался весь в испарине и со спермой на простыне.

Моя навязчивая идея брать от жизни все радости, дошла до абсурда, и я даже считала себя обязанной нюхать кокс, попивать, гулять, танцевать и заниматься сексом, в коем достигла виртуозного мастерства. Я ещё не осознала того, что мне этого уже не хочется, так как детское желание пойти поперёк папы закончилось, а в моей жизни был маленький Володя и появился Мужчина-Ветер…

Боясь попа Иннокентия с дьявольскими глазами, приехала в село, на работу лишь через две недели. Поп ничего не сказал. Ему не хотелось верить в то, что его Красавец любит не его, а меня, и он предпочитал не видеть очевидного. Он вспомнил этого Мужчину  и горячая волна прошла по всему его нутру, и, склонив голову мне на плечо, он горячо зашептал:

- Где же ты была? Скажи, я обижал тебя, и поэтому ты от меня ушла? Скажи! Я больше тебя не обижу. Не могу без тебя! Не бросай меня. Сейчас мне необходим друг. Я так одинок…

Он припал к моей руке губами. Я расчёсывала его волосы гребнем. Он умолял не оставлять его одного, обещал выполнить все желания, только бы я не покидала его.

Никакой воскресной школы уже не было. Поп помогал мне готовиться к экзаменам, помогал учиться в училище, искренне думая, что помогает мне учиться в педагогическом институте. Так прошёл год. Я готовилась к дипломному году. А родителям моим туго пришлось. Мама, живя с родителями и бабушкой Варей, сильно нуждалась, много работая и отдавая всё внуку. Тогда время было, конечно, очень сложное. Но я жила легко, несмотря на то, что иногда впроголодь. Я этого просто не замечала, погружённая в мир цирка и любви к самому прекрасному и самому странному мужчине в мире. А, вот, старшему поколению в 90-х пришлось туго. Особенно пострадал некогда преуспевающий отец.

Несчастный мой отец в изменившейся стране совсем потерялся. Он не знал, что теперь ему делать, когда рухнула вся его система ценностей. Он не знал, как ему быть после того, как его ушли на пенсию, а институт, где он работал начальником отдела, закрыли. Он остался один в большой четырёхкомнатной квартире, слонялся по комнатам, постоянно куда-то звонил, писал, куда-то ходил то жаловаться, то протестовать… лишь раз в неделю его навещала изрядно постаревшая бабушка Варя, его мать, готовила и убирала. Больше его не беспокоил никто. Знать его никто не хотел, слышать и видеть. Я тоже не хотела навещать отца. Лишь однажды, когда скорая помощь увезла его в больницу с сердечным приступом, я попросила у нашего старосты грузовичок, что бы на нём вывести из квартиры все нужные мне вещи. Слава Богу, отец не стал менять замки, и я беспрепятственно попала в свою квартиру.

Когда вошла, меня поразило то, какая это неуютная квартира. Чрезмерно много книг, громоздкой мебели… в моей комнате почти ничего не изменилось со времени моего побега, разве что, мама вывезла кроватку Володеньки и все его вещички. Мои же остались в неприкосновенности, и как лежали, так и лежат. Я взяла свой симпатичный журнальный столик, тумбочку, пуфик, секретер, подушки, одеяло, одежду, бельё и книги. С кухни забрала любимую посуду, из шкафчиков – любимые полотенца и постельное бельё. Быстро стащила всё это вниз, мы погрузили мебель, тюки и узлы в кузов грузовичка, и машина с рёвом тронулась. Мы поехали на мою новую квартиру. Какой же маленькой, но чистой и уютной казалась она мне после того, как я видела родительскую. Сколько же там хлама! Здесь же лишь самое необходимое. Две кровати, себе и Володе, секретер, тумбочка, шкаф… С любовью наводила я у себя порядок и уют.

«Однушкой» квартирка считалась лишь по названию. У нас была очень большая кухня, которую сделала комнатой, подвинув стол ближе к плите, раковине и прочим кухонным делам. Поставила там секретер и свою кровать. Причём, секретер я поставила так, что моё спальное место было отгорожено на тот случай, если к Володе придут ребята и им понадобится кухня. Таким образом, получилась вторая комната. Третьей комнатой сделала, так называемую кладовку. Там не было окна на улицу, но было окно, выходящее на лестничную клетку, таким образом, можно было видеть всё, что происходит за дверью. Дом был экспериментальный, ещё от Мос-Проекта. Похоже, такие дома массово строить не стали. То ли вышестоящими инстанциями раскритикована была такая планировка, то ли из-за пресловутых 90-х, когда начался в стране бардак. Подобных домов в Москве и других городах ни разу не встречала. Комната моя была очень хорошая. Она была квадратной, да ещё и с нишами в стенах для мебели и полок. Кроме того, она была с эркером, из-за которого я эту квартиру и купила, а со стороны кухни был выход на лоджию. Так эта лоджия была остеклена и выглядела ещё одной комнатой. Если туда поставить электрообогреватель, то и зимой там вполне можно жить. А если отодвинуть часть стёкол, то получится либо летняя веранда, либо большой балкон с видом на деревья. Словом, эта квартира была настоящими райскими хоромами. И за неё я простила попу Иннокентию наглое домогательство до моего без пяти минут мужа. А мужу, почему-то легко простила измену с ним. Вероятно, моё совковое воспитание помогло. Если бы поп был женщиной, то я бы этого не простила, но воспринимать, как соперника в любви мужчину совершенно не умею, хотя и не понимаю таких отношений. Зачем моему любимому надо было его трахать, до сих пор не понимаю, ведь у него же есть я! Может быть, я чего-нибудь не понимаю?.. Впрочем, я отвлеклась от рассказа об отце. Остановились мы на том, что он попал в больницу.

Потом отца, подлечив, выписали из больницы. Он вышел постаревшим, угрюмым и затворился в квартире, некого туда не пуская. Бабушка Варя, здорово сдавшая с тех времён, как после смерти дедушки Ивана, переехала из деревни в Москву, его навещала, следила за ним, вместе с мамой опекала его в больнице и, конечно, не выдержала. У неё случился инфаркт, и в больницу попала на этот раз она. После этого она долго восстанавливалась, все деньги уходили на реабилитацию. Она была так слаба, что из дома уже не выходила. Случай этот повлиял на папеньку неожиданно разрушительно. Его крыша съехала окончательно. Теперь в том, что он сошёл с ума, сомнений ни у кого не было, и мне стало страшно из-за того, что мне могли бы передаться его гены, а, значит, и у Володи могут быть такие же проблемы.

Мама ходила в прохудившейся обуви и не меняла единственное пальто уже более 10 лет. Причём, носила она его и осенью, и зимой, и весной. Дома были перебои с едой, отец давно уже не подавал никаких внешних признаков жизни. К телефону не подходил.

Однажды она решалась зайти к нему и тут же, зажимая нос, позвонила на санитарно-эпидемиологическую станцию и вызывала спец. службу. Люди приехали в каких-то скафандрах с противогазами и вывозили из квартиры тонны мусора, которые обезумевший мой отец натаскал с помоек и жил в мусоре, прорывая в нём норы. Из этой норы его выманили на кусок хлеба, он, отощавший и обросший, с когтями, оттуда вылез, и его тут же повязали санитары, прибывшие из психиатрической больницы. Отец бесился, истошно визжал, выкатив глазищи из орбит. Один раз ему удалось вырваться из рук санитаров, и он жестоко избил маму. Грязно ругаясь, он выскочил из дома и тут же побежал к мусорным бакам. Но ему это не позволили, поймали, схватили крепко и отправили в психлечебницу, связав смирительной рубашкой, как буйного. Квартиру обработали чем-то едким и пахучим, а после этого туда просто невозможно было войти почти месяц. Пахло химией и на лестнице, и даже во дворе. Но соседи не очень ругались, так как жуткий запах тухлятины от мусора, принесённого в квартиру, был просто невыносим.

До плохого времени оставалось два года. А пока мы с Иннокентием находились в состоянии любовного помешательства. Мы не могли не думать о предмете своего вожделения и, сидя рядом, любуясь закатом, каждый был глубоко погружён в себя. В конце концов, Иннокентий опившись какой-то палёной водкой, принялся громко выть на полную луну, кто-то вызвал перевозку, и его отправили в психлечебницу вслед за моим отцом, а я три дня пролежала с мокрой тряпкой на лбу – так голова разболелась. Я стала слышать какие-то голоса. Потом начались галлюцинации, и я всерьёз обеспокоилась тем, что меня тоже того гляди повезут в смирительной рубашке вслед за ними, и дала себе слово, что мне надо будет обязательно показаться врачу. Потом вспомнила о том, что водку эту тоже пригубила и забыла о визите к врачу надолго.

Я училась на третьем курсе и регулярно выступала на Арбате. На место «заболевшего» отца Иннокентия, временно пришёл молодой, серьёзный поп. Староста начал за мной посматривать, и мне пришлось закончить сачковать, а создать видимость работы. Даже нарыла каких-то музейных тряпок из бабушкиного комода и стала на собрании уверенно рассказывать о том, как их реставрирую и пропитываю раствором от моли и жучков. Пустить пыль в глаза умела с детства. С моим-то папой нельзя было этому не научиться. Приходилось хитрить.

Однако, мои прекрасные, милые, дорогие, любимые 90-е, было самым лучшим временем в моей жизни, их не забуду никогда. Я была ещё так молода… Красива… Но

То, что произошло потом, никак не могу себе объяснить. Это противоречило всем законам логики.

Пока я грызла гранит цирковых наук, крутила сальто и дула в саксофон, мой любимый зачем-то, снизошёл снова до Иннокентия, забрал того из психиатрической больницы и поселил на какое-то время, у себя. Почему он вёл себя так, я не понимала и это не умещалось в моей бедной больной голове. Забывалась я только в своём любимом цирковом училище на манеже. Я даже репризу придумала такую, где участвует мощный парень в костюме байкера и нелепый священник. Оба они лихо седлали мотоцикл и джигитовали на нём комично. Попа изображала я. Дома же я тосковала по любимому, но так уставала, что сразу засыпала.

Время шло. Голова моя лучше не становилась, но и ухудшений не было. Вот, только, голоса я стала слышать гораздо чаще. Учиться и работать мне это не мешало, общаться с ребёнком – тоже. И я продолжала жить со знаком вопроса на лице. Где же Байкер и почему он не со мной? Что он задумал?

А он не показывался из Москвы и держал у себя священника, который был не только его сексуальным рабом, но и рабом фактическим. Он приносил ему в зубах тапочки, мыл ему ноги, готовил еду, бегал в магазин и на рынок, обстирывал его и убирал квартиру до блеска, иначе за одну соринку всю уборку приходилось начинать заново. Но этот период был самым счастливым для Иннокентия.

Прожив так какое-то время в рабстве у Байкера, поп забыл, было обо всём, доже о том, что его больничный, затем отпуск, а потом и отпуск за свой счёт закончились, и пора было ехать в церковь и служить. Но, как раз в это время натешился, наконец-то, Байкер смешным и по уши в него влюблённым человечком и выгнал его ногой под зад. Несчастный Иннокентий ползал перед ним на коленях, униженно моля его о том, что бы не гнал. Но Байкеру уже давно не нужен был этот маразматик. Он его презирал. Поэтому грубо захлопнул дверь своей квартиры перед ним, и несчастный безумец остался лежать на коврике для вытирания обуви перед дверью бросившего его любовника и выл, как собака, которую бросил хозяин. Но делать нечего, пришлось садиться на мотоцикл и ехать в церковь на службу. Жизнь его вошла в прежнюю колею. Он ехал по шоссе, привычно лавируя между гудящими автомобилями, а слёзы застилали ему обзор. Однако, доехал же!

Наконец, Любимый ко мне вернулся, и я стала выступать в рок-группе вместе с Красавцем. Мы выступали по клубам и в момент стали очень популярны в Москве и Питере. Я не понимала поведения моего возлюбленного, но, почему-то, не сердилась на него совершенно и, как уже сказала, ничуть не ревновала. И это несмотря на то, что отец Иннокентий и не подумал сдаваться. Он преследовал нас повсюду, как только мог и добивался Байкера с напором отбойного молотка. Он бешено ревновал обожаемого Красавца. Пока поп служил в храме и занимался прочей работой, он время от времени вспоминал о любимом и думал, чем он занимается. Мне было его очень жаль. Он похудел и взгляд его стал совсем безумным. Я же любила и была любима.

В любви прошли осень, зима и наступила весна. Всё это время мы были то в клубе или забегаловке, а то ехали в дом Кузьмича, где отныне были только вдвоём. Попа за глаза прозвали «Психопатий», и смеялись над ним. Часто, притаившись в укромном месте, удерживая смех, наблюдали за тем, как нас разыскивает несчастный, ополоумевший от любви, Иннокентий. Наконец, с воплями выскакивали из засады и набрасывались на вздрогнувшего от неожиданности, попа. Но чем дольше длились наши отношения, тем сильнее становилась любовная зависимость Иннокентия, и распоясывались в своей жестокости по отношению к нему мы с Красавцем.

               Иннокентию не позволялось ничего лишнего. Красавец был всё холоднее и строже с ним, доводя этим его почти что до помешательства. Мог в любой момент его прогнать с квартиры, где сидел со мной, и тот жалобно скулил, пока любимый не передумывал. Тогда он впускал его с условием, если тот будет лежать на полу у наших ног, и тот соглашался. Он послушно ложился на пол и с пола укоризненно смотрел Красавцу в глаза. Тогда тот скидывал со стола кусок ветчины или дольку апельсина, и батюшка ловил их ртом и съедал.

Однажды он прошёлся по спине Иннокентия плёточкой, тот кричал и плакал. С этого дня он регулярно охаживал священника плёткой, и тот безропотно терпел все издевательства, лишь бы его снова не прогнали. Но этим не ограничился изобретательный Красавец. Однажды он достал из кармана мячик для гольфа и бросил его в дальний угол комнаты. Велел Иннокентию встать на четвереньки и принести мячик в зубах. Тот выполнил всё, после чего жестокий любовник надел на него ошейник и посадил на цепь. Два часа просидел поп на цепи, привязанный к батарее, тявкая по приказу деспотичного друга и при этом горько плача от обиды и унижения. С этого случая с мячиком и ошейником Красавец уже не сдерживал свою буйную фантазию, придумывая всё новые изощрённые издевательства, как будто ставя эксперимент, на что может пойти зависимый человек ради того, что бы у него не отнимали объект вожделения. К стыду своему скажу, что я тоже любила принимать участие в истязаниях несчастного Иннокентия. Этого поп снести уже не мог. Он был готов растерзать свидетельницу его унижений и счастливую соперницу, звонко хохочущую над ним. Но не мог этого сделать, так как его бог любил её.

И вскоре его нервы не выдержали. Иннокентий не мог уже терпеть такого к себе отношения. Напоследок он дал звонкую оплеуху любовнику, и тут же был одним мощным ударом отброшен в стену. Байкер дал ему сильный пинок под зад, от чего тот в одном исподнем  скатился с лестницы. После этого поп решил порвать с любовью всей своей жизни навсегда, чего бы ему это не стоило.

Продержался он ровно два дня. А на третий день Байкер, услышав звонок, открыл дверь и сначала никого не увидел. Потом, опустив глаза, увидел Иннокентия, стоящего на четвереньках перед ним с тем самым мячиком в зубах. По его щекам текли слёзы. Он был прощён и сподобился быть поцелованным в нос. Но после этого над ним стали надругаться ещё изощрённее и чаще.

Всё это время мы жили одной «семьёй». Поп был морально сломлен, перестал быть опасным, и я пользовалась его всеохватной страстью. Исправно получала хорошие деньги за ничегонеделание на работе вообще. Рабочий стаж шёл, и ежемесячно я получала зарплату. Долги же мои за квартиру и за учёбу были прощены.

Был 1999-й год. Неизвестно, как бы отметила своё 33-летие, если бы попросту не забыла о том, какой сегодня день и месяц, так как была поглощена любовью. И больше меня ничего не интересовало. Наступило лето. С него, этого августа, и начались мои беды. Но всё это началось не сразу.

Сначала мы пошли в загс и расписались. Так мы стали законными супругами. В Москве мы долго гуляли, и лишь через неделю показались в моей квартирке. Не стыдясь меня, поп бросился к парню в объятия, страстно повторяя: «Где же ты был? Зачем ты так мучаешь меня?!» Но, узнав о нашем браке, дал ему звонкую оплеуху. Глаза парня налились кровью, как у разозлённого быка, он собрался, было в ярости поколотить попа, но тот уже молча шёл прочь. Из окна было видно, как он пересёк двор, детскую площадку, не глядя наступив в песочницу и растоптав куличики. Под детский рёв он ушёл за кладбище в чащу леса, где потом брёл, неизвестно, куда, схватившись за голову и тихо воя.

Мы с мужем вышли на шоссе, остановили автолайн, доехали до церкви. Иннокентия там не увидели. Затем пошли на дачу, в дом Кузьмича, сели за стол и выпили. Потом легли. Когда, усталые, лежали рядом и дремали, я вдруг проснулась от того, что муж пошевелился. Он сидел на постели и смотрел на часы. Потом выглянул в окно. Какое-то время он ходил взад и вперёд по комнате в раздумье. Выпил ещё вина. Протянул бокал мне.

- Где он бегает, интересно? – сказал он, - надо бы поискать его, не случилось ли беды…

- Что же, сходи, а я посплю.

Сказав, что это ненадолго, он поехал туда, куда ушёл обиженный Иннокентий, и нашёл его в самых зарослях лежащим на земле и сотрясающимся от рыданий.

Красавец не был злым, ему вдруг стало очень жаль этого человека, который безумно его любит. Он целовал его в глаза, слизывал с его щёк слёзы и гладил его волосы, прижимая к себе, как ребёнка. Сквозь его одежду он чувствовал, как за это время сильно тот похудел. Он запустил руку ему под рясу, нашёл застёжку брюк и расстегнул её. Повернул Иннокентия спиной к себе и вошёл в него. Тот вздохнул судорожно и закрыл глаза. Он часто задышал и застонал от долгожданного удовольствие, получить которое уже не чаял. «Я знал, что он любит меня, знал!» - думал поп, плача от счастья.

Помогая Иннокентию одеваться, Красавец увидел, как от судорожного дыхания у него ходят рёбра под кожей. Он попросил его скорее одеться и возвращаться домой ужинать. Он изрядно утомился, ублажая его. Я открыла дверь. Красавец толкнул, вошедшего вслед за ним, Иннокентия на кровать, а я налила им коньяку. Поп затих, наконец, сон сморил его.

- Что теперь? – спросила я

- Понятия не имею, - ответил супруг. Он был очень утомлён всеми этими выяснениями отношений. Ему пришлось совершить с попом половое сношение, и ему это было неприятно вспоминать.

Венчание запланировали на первое воскресение после Успенского поста. Свадебное платье было уже готово. Поп собирался венчать меня с мужчиной, которому готов был отдать всю свою кровь и жизнь. В глазах людей всё это выглядело пристойно. Всё выходило, как нельзя, лучше. Я любила мужа так, как в первый раз, сходила с ума от переполнявших меня чувств и никак не могла поверить в свалившееся на меня счастье.

Мы предлагали Иннокентию не совершать над нами венчания, но дать нам обвенчаться в другом храме, но он возразил твёрдо, решив это вытерпеть. Ему просто необходимо было самому нас обвенчать. «Может быть, я хочу страдать! Может быть, мне необходимо пережить это и, что бы мне было хреновее некуда!» - сказал он. Мы с мужем, молча, переглянулись и ничего друг другу не сказали. Нам было не до его проблем. Мы готовились к венчанию, я восполняла дефицит общения с сыном, как только могла, что бы он не скучал и не ревновал меня к отчиму.

День венчания приближался, поп ненавидел этот день, не хотел ничего слышать об этом дне, он хотел уже отказаться венчать любимого, меня давно уже люто возненавидел, хоть и по-прежнему любил со мной откровенничать под пиво. Но венчать, всё же, решил, про себя приговаривая: «Не видать ей счастья с ним! Он мой! Не видать ей счастья с моим любимым!»

И вот, этот день настал. Ночь перед венчанием поп Иннокентий не мог спать. Он вышел из дома, и, не разбирая дороги, пошёл туда, где у костра много раз был с любимым, которого терял. Там он рвал на себе рясу и волосы, плакал, держа в зубах куртку Бриллиантового мужчины, пропитавшуюся его запахом, украденную им у него, и используемую, как фетиш.

Наступило утро, Иннокентий отслужил литургию, окрестил двоих младенцев, а потом, уже очень усталый и окаменевший от тоски, провёл таинство венчания со стоящими в горле слезами. Голос его звучал хрипло, он несколько раз принимался плакать, Анна приносила ему воды и тёрла ему виски, после чего он мог продолжать таинство. Всхлипывания слышались то тут, то там, многие плакали. Наше венчание напоминало отпевание.

Потом стало повеселее. Под навесом, во дворе был накрыт большой стол. Иннокентий ничего не ел, он сидел, молча, опустив взгляд широко раскрытых глаз вниз. Речь произносить он отказался, доверив её другому священнику и старосте. Ему было мучительно больно смотреть на нас, молодых, счастливых, любящих. Но его больше не любят или вообще не любили никогда, что скорее всего, и теперь, наверняка уедут надолго из этих мест, а он снова останется один.

Дьякон возгласил многая лета, и хор грянул многолетие. Потом мы весело посидели за столом, так и не заметив, что ушёл Иннокентий. Куда он пошёл, никто не узнал. Всем было не до него, однако, без его присутствия все расслабились и здорово напились.

Прошёл почти, что год нашего счастливого супружества. Самый счастливый год. Миллениум мы встретили самыми счастливыми людьми. Мы сходили с ума друг от друга.

- Какая красивая пара! – говорили пожилые прихожанки храма Державной Богоматери, - Батюшка их очень любит, просто души не чает! А как зовут мужа Серафимы?

Этого, почему-то никто не знал. Не знали и того, что мне уже 34 года, так как я здорово похорошела и расцвела, став краше, чем в 18 лет. Тогда-то, я была забитой и затюканной дочерью деспотичного отца и студенткой ненавидимого мной технического вуза, теперь же стала любимой женой и занималась любимым делом. Даже голова моя стала меньше болеть.

- Даже не знали, что она замужем… такая молоденькая!.. – говорили прихожане. Никто из них не знал, кто мой муж и откуда, но при виде его все цепенели. Были случаи, когда женщины падали в обмороки, а у некоторых из них начиналась истерика. Красавец наш был, как видно из всего сказанного, не обычным человеком. Убеждённый холостяк, неутомимый в любви, решил стать на всю жизнь мужем одной единственной женщины, потому что любил так, сильно, что любил и всё, что меня окружало.

Он полюбил меня давно и с первого взгляда. Я потом об этом узнала. Он рассказал, что впервые увидел меня в клубе, но тут же потерял. С тех пор он стал почти ежедневно заходить в этот клуб, пока, наконец, не повстречал меня там снова, совершенно пьяную. Моё лицо было бледно, волосы прилипли ко лбу. Он отнёс меня в туалет, где немного привёл в чувства. На руках внёс в своё жилище, где опять стал приводить в себя. Меня тогда сильно тошнило. Наконец, он меня откачал, я выспалась, утром пришла в себя, и мы предались сумасшедшему сексу. С того дня достаточно воды утекло, мы оказались дружными мужем и женой. Вечерами сидели рядышком на крылечке Кузьмичёвой дачи и слушали соловьёв.

А, между тем, Иннокентий просто умирал от тоски. Его даже рвало от этих переживаний, и он страдал физически. Он сходил с ума от страсти и от того, что теряет любимого навсегда. Чувствуя это, он, истерически всхлипывая, всё чаще просил его побыть с ним. Он подходил к избушке Кузьмича и шептал в окошко нежные и страстные слова, целовал стекло, плакал и смеялся:

- Я с ума сойду! Не могу жить без тебя! Я себя и тебя убью, если бросишь меня! Не знаю, как буду делить тебя с ней! Почему ты так со мной? Я же люблю тебя больше жизни, и с каждым часом всё сильнее! Как Бога люблю! Ты - мой бог! Но ведь любишь-то ты меня? Только меня? Скажи мне, Богом тебя заклинаю, что любишь ты меня и только меня! Мне больно, очень больно…

Он собирался уволить меня с работы после этого, но не смог этого сделать. Он был не в силах расстаться с Красавцем. Я навестила мать и бабушку, отдав им, как обычно, денег, накупила продуктов и подарков.

Была очень тёплая и сухая осень, я вошла в квартиру. Помыв руки, переоделась в халат и уселась в кресло у окна курить кальян и заворожено смотреть во двор. А точнее, на своего мужа, подходящего к дому. Мы смотрели друг на друга и улыбались. Он хитро поманил меня пальцем. Спешно надев платье и накинув жакет, я вышла из дома, и мы пошли на реку. Я любила долго и с наслаждением целоваться со своим мужем в губы, любила мыть его тело и когда он моет меня. Сбылась мечта. Я встретила любовь всей жизни.

Мы улеглись на расстеленном одеяле. Жужжали насекомые, порхали бабочки, шелестела от ветра высокая трава. Мужчина с обнажённым тором и кожаных обтягивающих штанах смотрел в небо и поглаживал мои волосы. Потом он сказал:

- Надоело мне позволять Иннокентию любить себя…  Если бы зарезал его тогда, на стройке заброшенной, всё было бы проще, но не мог убить человека, и теперь он сходит с ума!

А после того, как Байкер прогнал попа от себя окончательно, он пригрозил рыдающему в грязи Иннокентию, что зароет его в землю, если тот обидит меня. Поп снова рухнул на землю, извиваясь от злобы и отчаяния. Он был зол, но боялся явно причинить мне зло, и стал придумывать план, как это сделать незаметно от Байкера.

В конце концов, поп, которого хорошенько отъимели и послали подальше, потерял всякий стыд, и вёл себя просто чудовищно! Встречаясь с ним взглядом, всем нутром чувствовала угрозу. Из друга он давно уже стал моим врагом. Знала, что он следит за мной. Надо было быть осторожнее, хотя я постоянно забывала об этом за своим счастьем.

Володя полюбил отчима, как родного отца и не отходил от него. Вместе они возились с мотоциклом, а я посматривала на них в окно, репетируя очередную репризу или песню к концерту.

С завистью смотрел Иннокентий на моего Володю, восседающего на плечах у моего мужа, который изображая коня, ржал, фыркал и подпрыгивал, от чего парень заливисто хохотал уже ломающимся подростковым голосом. Мой сын здорово вырос, хорошо учился и был очень добрым. Он полюбил отчима, и был рад тому, что у него теперь целых два папы. Несмотря на то, что Иннокентий был гомосексуалистом, он безумно и страстно мечтал о том, что бы у него были дети, пусть и незаконные. Этот ненормальный был зациклен на детях и продолжении себя. Ну, охота ему было себе подобных моральных и физических уродов плодить, в чём он и преуспел потом, как потом выяснилось. Об этом ещё расскажу.

А пока расскажу о своём первом муже. Я оставила его брошенным и обманутым в далёком 1991-м году, когда убежала с бродячими артистами, потом трагически погибшими. Жаль. Обидела хорошего парня. После развода со мной он так и не женился. Очень растолстел и уже лысеть начал. От его светло-русых кудрей ничего не осталось. Его трудно было узнать. Мы виделись редко. Только тогда, когда пересекались из-за сына. Развод он тяжело пережил, но трудности 90-х помогли ему забыть обиду, и теперь всё было позади. Мы чувствовали себя дальними родственниками. Вот так мы и жили тогда. В это прекрасное время…

А, между тем, тот поп, что служил сейчас вторым священником, попал в серьёзную историю. Как будто, это напасть всех тех, кто служит в этой нелепой пряничного вида, церкви. Когда-то, в далёком прошлом, этот отец Николай был неземной красавец, антипод Иннокентия до операции. Его тогда окружала толпа подобострастного народу. Теперь же всё было не так, поклонников уже не было. Поп стал ехидным и желчным, любил вворачивать в разговор то, что Иннокентий с прохладцей стал относиться к своим обязанностям, плохо служить, запускать лапу в церковную кружку. Он бы ещё рассказал о том, как Байкер его имел по полной, и ещё человек десять его имели! Впрочем, он мог об этом и не знать. А если знал бы, то непременно бы всё это рассказал! Хотя мог и по другой причине умолчать. Эта тема для него больная. С некоторых пор он сам уже не мог никого иметь. Отец Николай остался без «одного места». Это все знают, но молчат, потому что без «одного места» нельзя работать священником. Об этом расскажу ниже. Словом, новый поп был совсем не лучше Иннокентия. В народе о нём ходили такие разговоры, что он во-первых, нежно дружил с ним. Поговаривали, что у них была не только нежная дружба, но и столь же нежная взаимная любовь. А потом они, якобы, поссорились, так как Иннокетний увлёкся Байкером, а Николай лишился мужского достоинства. Но это только так говорили.

Во-вторых, раньше отец Николай имел какую-то странную власть над людьми. У него была целая армия фанатов, как правило, это были истеричные и экзальтированные женщины старше 35 лет. И, вот, одна из фанатичек была одинокой женщиной и многие годы мечтала только об отце Николае. Потом неизвестно, от кого, (поговаривали, что от Иннокентия) родила ребёнка и решила от всей души подарить этого малыша своему кумиру – отцу Николаю. Но у того своих было к тому времени полно, он не принял сей странный дар от психически неуравновешенной дамы. Закончилось это очень плохо. Лучше бы ему тогда принять чужого малыша. Но кто же знал, что всё вот так закончится…

Тогда в женщину эту вселился легион бесов, и она принялась истязать новорожденного малыша. Изрисовала ребёнка с ног до головы синим маркером, а потом чуть, было, не откусила ему носик, и еле-еле удалось потом докторам этот крошечный носишко несчастному младенцу пришить! Ужас! Кошмар!

Потом случилось новое ЧП. Ребёнка из больницы похитил ни кто иной, как его полоумная мамаша. Все сбились с ног, его разыскивая. Пока искали, эта сумасшедшая женщина (на суде она утверждала то, что действовала, как под гипнозом) отнесла ребёнка на пустующую квартиру своей соседке, которая оставила ей ключ, что бы та цветы поливала.

               Дома у этой уехавшей соседки она не унималась и дважды бросила ребёнка на каменный пол! А однажды, пыталась выколоть ему глаз, но ей помешало случайное вторжение органов опеки. Соседи вызвали, почуяв неладное, так как часто слышали из квартиры крики. Она уже шла к малышу с ножницами, как вдруг в дверь позвонили. Потом начали ломать. Пришлось открывать. Но когда они вошли, эта дама выскочила из квартиры с младенцем и побежала снова к отцу Николаю.

В другой раз, после очередного отказа Николая принять в дар младенца, идиотка эта плеснула на малыша очень горячей водой, чуть не ошпарив. Ребёнку повезло, что кипяток немного остыл! Её собрались лишить за все эти «подвиги» родительских прав ещё после укушенного носика. Но она снова и снова бежала к Николаю.

               Несколько раз она этого малыша приносила попу, надеясь, что он его заберёт, но он её гнал прочь. Именно после каждого отказа Николая, она начинала издеваться над новорожденным младенцем.

               Скрываясь от полиции и органов опеки, она устроилась в ближайший городок дворником с жилплощадью, выходила на прогулку с ребёнком только под покровом темноты, покрасив коляску чёрной краской, что бы её было хуже видно.

               Однажды, выйдя днём за продуктами, на несколько минут, оставив малыша одного, эта психически-больная женщина была узнана бдительной гражданкой. Точнее, гражданка эта бдительная что-то перепутала и решила, что перед ней не опасная мамаша-садистка, а мошенница, которую тоже показывали по телевизору. Она просто забыла, кто из этих двоих очень похожих между собой женщин по какому делу проходит и, вызвав полицию, сказала им не то. Как на грех, лица двоих женщин были очень похожими, и полицейские разобрались не сразу. Они приехали и, скрутив, забрали эту женщину, продержали около троих суток, несмотря на её вопли о младенце дома. Ей не верили. Малыш, слава Богу, не умер от жажды или голода. Соседи услышали крики, ребёнка забрали в приют, а женщину эту поймали, осудили и лишили родительских прав, когда она пришла за ним, пытаясь объяснить, что её в полиции продержали ни за что, но опять она была узнана по ориентировке. Тогда она уже окончательно помешалась, сшила из тряпочек куколку, наподобие ребёнка, положила в люльку, нянчила его. Священника, отца Николая, этого самого, пригласила крестить, тот не понял сразу, кто его позвал, и пришёл. Вошёл в комнатку, где была люлька, и увидел в ней куколку вместо ребёнка, и крестить, конечно, отказался. Тогда эта женщина бросилась на него с очень острым ножом и ранила его в пах так, что он навсегда перестал быть мужчиной. Мужское достоинство Николая она тут же обварила кипятком. Отец Карамболь потерял сознание от болевого шока и чуть не умер на месте. Осознав, что натворила, эта женщина, вызвала скорую помощь. Вернуть попу мужское достоинство хирурги не смогли. Он навсегда остался кастратом. Но это спасло эту даму от наваждения. Безумие сразу покинуло её, как и других фанатиков Николая. После кастрации он навсегда утратил свою способность влиять на людей, и все его многочисленные поклонники от него тут же разбежались.

               Женщину эту посадили, из тюрьмы она вышла пораньше за хорошее поведение и полное раскаяние. Она долго писала во все инстанции, что психически здорова, но находилась под гипнозом Николая, призвала в свидетели нескольких бывших его фанатов, и теперь с ужасом вспоминает, как могла она так жестоко издеваться над своим малышом и как могла дарить его какому-то попу. Действительно, когда её кумир утратил мужское достоинство, её фанатичная любовь перешла на малютку. Он в это время находился в доме ребёнка и лежал в палате для грудничков со шрамиком на носике, шишечкой на лобике и прочими повреждениями.

               С большим трудом, за очень крупные взятки, эта дама вернула себе все прежние права, в том числе и родительские. Она забрала своего ребёнка, уехала в Москву, и там стала хорошо зарабатывать, построила дом, стала предпринимателем, разбогатела, создала партию под названием «Дорога на запад». Партия эта призывала к западной культуре общения, имея в виду английскую вежливость, любовь к животным, французскую галантность, немецкие аккуратность и подход к работе.

Она стала баллотироваться на выборах в президентское кресло. Если бы не выплывшее на поверхность, её прошлое, раскопанное конкурентами и чёрными пиарщиками, то, как знать, может быть, сейчас её выбрали бы, но в результате, её кандидатуру сняли, а партию объявили вне закона.

               Вот, такой рассказ. Его узнала из очень надёжного источника. Мне его одна знакомая женщина рассказала. Конец этой истории узнала уже в этом году, и тоже от наших общих знакомых, которые клялись и божились, что это всё было в действительности, и они ни капельки не приврали.

               Дальше - больше. Я вдруг заметила то, что раздвоилась. Другая часть меня вдруг материализовалась и зажила совершенно самостоятельной жизнью. Она получила паспорт с именем Дорофея. Выглядела Дорофея не очень похожей на меня. Она была какая-то жилистая, с каштановыми волосами и немного обезьяньим лицом. Вся какая-то нервная и не вполне психически здоровая, какая-то, скажу даже, умственно неполноценная.

С этого дня мы с Дорофеей вместе решили тщательно разработать план действий по освобождению моего мужа от докучливых домогательств похотливого и сумасшедшего попа, но без потерь. Вечером мы приехали сначала в клуб Пропаганда. Пиво попили, посидели. Потом поехали к Доре в особняк. У неё отец был гробовщиком, его убили в период передела собственности, а особняк остался. Её мать жила в Москве, в роскошной квартире, а особняк принадлежал Дорофее, где она отчаянно бездельничала и предавалась разврату. Курила кальян, пила коньяк, ела шоколад, фрукты и дорогой сыр, словом наслаждалась молодой жизнью в роскошном особняке. Но тут в дверь позвонили. Накинув на плечи халат, Дора спустилась вниз и впустила двоих бородатых пьяных Художников. Выпили, нанюхались кокаина, а потом началась оргия, все они сплелись в любовном экстазе на широченной постели. Доре было необходимо сполна испить чашу всех наслаждений.

Лимонарь, веснарь и вязкая лимонная текучесть вечного кайфа

Лима-лима-лимонарь, типа, блин, хоботарь, клыка клыкович, тромба-тромбович! А лимон-лимонок-лимонарь-лима-лим! Как веснарь, дудок! Веснарец, лимонист, лимонец… И… Вязкая текучесть! Она поразительно вязкая, эта восхитительная текучесть! И он – большой и весноватый лимонарь! У-лю-лю-лю-лю-лю-лю-у-у-у!!! А он – крупный, лимонный веснарь! И это рассказ о невыносимом, убийственном счастье, которое кажется многим ничтожным счастьицем меня-червя, но на самом деле это буйство ослепительной радости и крик сердца! А-а-а-а-а-а-а-а!!! – сердце орёт, орёт сердце!

               Радуюсь, смеюсь и парю над утренним и весенним городом в эйфории от непознанного и безумно-сладкого, счастья вязкой текучести на лимонарь, а вокруг – веснарь!  Плыву в лимонной текучести, вцепившись в лимонарь, а сверху – веснарь, и снизу веснарь, и внутри меня веснарь и сладкий лимонарь.

               А за мной друг за дружкой вереницей идут маленькие, не очень, средние, большие и не очень Ягуноиды. И со мной вечный веснарь, и лимонарь, и все мы умираем от счастья и лёгкости бытия. И всё это без всякой анаши, без герыча и кокса.

               Лимонарь – это вам, господа, не морква! Не морква, господа! Да-с, милостивые государи! Именно так-с! Не морква! Жду вечного кайфа. Вечный кайф! Вечный кайф! Вечный кайф!!!

________________________________________________

В то время, как мы вчетвером ещё собирались в клуб, поп, как ведьмак на метле, нёсся в Москву очередной раз искать любовника. Несчастный, сходящий с ума всё больше и больше, поп, не находил себе места, мучаясь от того, что его Любимый не с ним. Где искать его? Он стоял перед закрытой дверью в его квартире, и судороги сотрясали его лицо и тело. Но его не было дома, он ждал нас в клубе. Вскоре мы туда приехали, и встретились. Музыка играла приятная. Тёмное пиво было вкусное, картофель фри и рыба божественные. Нам было весело. Никто не знал, что Дорофея – другая часть меня! Вот смеху-то!

Вот так мы тогда жили. Это было лучшее время… было…

Ну, а потом случилась настоящая катастрофа, лишившая меня остатков разума. Из красивой девушки превратилась в больную старую птицу с подбитым крылом. Вот, как это случилось.

Катастрофа

Моя подруга и другая часть меня, Дорофея, начала свою деятельность по отваживанию Иннокентия от моего мужа. Она каким-то хитрым образом с ним сблизилась, они пили вместе. О чём они говорили, я не знала, но Иннокентий отныне стал завсегдатаем особняка этой милой и очень весёлой барышни. Мне же было хорошо. Я закончила, наконец-то, цирковое училище, распределений в те годы не было, хотя мне и предлагали поехать на Камчатку, где должна была работать в местном цирке, но я отказалась, пустилась в свободное плавание и пока отдыхала с мужем и сыном. На Володе такая же косуха, как на отчиме, на голове у него бандана, на ногах – кожаные штаны и сапожки в точности, как у моего Любимого.

Дорофея взяла Иннокентия на себя. Почему он не послал её подальше за её ужасное поведение, я не понимала. Если бы со мной так разговаривали, то я бы точно послала. Когда он начинал убеждать её в том, что Байкер его любит, она смеялась ему в лицо. Смех этот доводил его до бешенства. Он вцеплялся в неё, начинал трясти и всё повторял и повторял в исступлении: «Да! Он любит меня! Ты знаешь, как он меня ласкает, когда мы с ним наедине! И целует меня, вот так целует… долго-долго! И сюда, и здесь, и потом вот сюда… Он – гомосексуалист, к женщинам равнодушен. Он не может меня не любить! Не может!» Но Дора только смеялась, от чего он бросался на неё, крича: «Ну что ты хохочешь? Что ты ржёшь? Не смей ржать!» Но она не унималась и хохотала, несмотря ни на какие пощёчины от взбешённого психа. Она откровенно потешалась над ним, зная, кого по-настоящему любит Мужчина-Леопард. Формально и фактически я была его женой, а поп был явно лишним. Но он не хотел это принимать и понимать.

Байкера любили все. Оба Художника, Дора... Он тоже всех любил и просто сказал: «Люблю всех!»

И вот, этот день настал. Точнее, это была ночь. Вечером мы все собрались в особняке Дорофеи, выпили. Обиженный Инокентий пытался устроить истерику, на него никто не обращал внимания, только иногда говорили ему: «Уймись, выпей лучше…». Никто не заметил того, как он вышел из дома, и, не разбирая дороги, пошёл в лес. Там он стонал и рвал на себе одежду и волосы. Но никто ничего об этом не знал. О нём все позабыли. Только Анна, вставшая в 4 часа утра и пошедшая за грибами, обнаружила его, спящим на подстилке изо мха под соснами.

Мы после обеда вернулись в село, сидели теперь на крыльце Кузьмичёвой дачи и смотрели на яблони, обсыпанные большими красными яблоками.

- Интересно, где он сейчас? Как бы чего не вышло… – сказала муж, - В последнее время он стал невыносим. Ты, главное, смотри, ему про то, куда мы поедем, не проговорись! А то весь наш план сорвётся, он с нас так просто не слезет.

Мы посидели ещё полчаса, молча, обнявшись и продолжая смотреть туда, где скрылся поп.

- Волнуешься за него? – глядя на мужа, спросила я.

- Нет, я знаю, где он – на нашем месте. Хочешь, верну его?

- Не обязательно. Если ты хочешь этого…  Послушай, я всё это время, пока вы вдвоём были, хотела у тебя спросить: хорошо тебе было с ним?

- Он - потрясающий любовник! И к тому же, этот несчастный очень сильно влюблён в меня. Едва ли кто-нибудь будет любить меня так же. Прости меня, что так говорю, но это - правда. Он сейчас сидит на нашем месте… Только съезжу к нему, успокою, и привезу его назад.

Он говорил и не верил тому, что говорит.

- У меня, что-то сердце не на месте, в последнее время какая-то тоска навалилась. Что-то страшно мне. Не хочу тебя одного отпускать. Может быть, ты возьмёшь меня с собой? – предложила  я.

- Ему это будет неприятно. Он ждёт меня одного, хочет попрощаться…  Думаю, что в последний раз перед нашим с тобой бегством от него, у нас будет длительная близость… Прости…  Но мне жаль его.

- Побудь со мной ещё немного, а потом поедешь.  Тревожное состояние какое-то…  Ты там с ним до утра пробудешь! Он не отпустит тебя, истерику устроит. А тебе бы отдохнуть…  поспи немного.  Завтра – тяжёлый день!

Мы вошли в дом, разделись и легли в постель, но нам обоим впервые хотелось не полового сношения, а именно близости. Именно физической близости – прижаться телами, от ступней до лбов и, крепко обнявшись, лежать так и никак не расставаться. Он вошёл в меня, впившись в губы, и ему не хотелось заканчивать, как можно дольше. Я всматривалась в его красивое лицо, проводила пальцами по его соболиным бровям, точёному носу с тонкими, подвижными ноздрями, красиво очерченному рту, тёмным усикам, бородке. Глаза его были карими, миндалевидными,  шея полная, со складочкой под подбородком, полнота его была приятная, полные груди, крепкие ягодицы, мощные плечи…  Я старалась всмотреться в него, и впитать в себя его образ, его запах, запомнить звук его голоса…

Он тогда никуда не поехал, потому что мы заснули и проспали до утра. А бедный батюшка всё это время, не переставая, ждал своего Байкера. Но тот его долго игнорировал. И тогда, что бы ещё раз увидеть любимого, он решил симулировать неизлечимую болезнь, сказав, что ему перед смертью хотелось бы хоть капельку тепла. Он знал, что Байкер, несмотря на устрашающий вид, в глубине души очень добрый, нежный и жалостливый парень. На это и был расчёт.

Как же отговаривала его ехать, зная коварство Иннокентия! Но тот пригорюнился, в его красивых карих глазах блеснули слёзы. Он снова сказал мне то, что так, как любит его этот человек, его никто ещё и никогда не любил. «Готов умереть от твоей руки», «Готов терпеть любую боль...» - цитировал он мне строки его писем, на что, досадливо отмахиваясь, отвечала, что поп порочный и зацикленный на себе, не любит никого и не способен любить вообще. Но Мужчина-Леопард поехал, дав обещание, что всего один раз навестит больного человека.

Я, словно бы предчувствовала что-то нехорошее, и мне не хотелось, что бы он уезжал. Мы поспали, забывшись коротким обморочным сном, проснувшись одновременно.

- Как же не хочется ехать! – говорил он, раскинувшись на прохладной простыне.

- Может быть, всё-таки, останешься? Чёрт с ним, побесится – вернётся! Сколько ему можно нам жизнь портить?  Надо его на место поставить!

- Мы с тобой исчезнем сразу после этого. Навсегда. Но сейчас мне надо к нему съездить. Забыла, что он припадочный? Вдруг у него там припадок случился? Один в таком состоянии он мог покалечиться…

О том, что отец Иннокентий – эпилептик, знала уже давно. Он скрывал это, только такое не скроешь.

- Да и чёрт же с ним! Я ненавижу эту сволочь! Он ненормальный! Он псих! Пусть он издохнет! Он всем здесь надоел! Проклятый гомик! Ещё немного побудь со мной! Ещё чуть-чуть! – зарыдала я, спрятав лицо у него на груди. И он укачал меня, как ребёнка, укрыл одеялом, подождал, пока засну, тихо оделся и вышел во двор. Моросил дождь. Он выкатил свой байк на дорогу, что бы звук мотора не разбудил меня. Было тихо. Только шум усиливающегося дождя.

Иннокентий в это время, пережив сильный припадок, лежал с разбитым лбом и царапиной через всё лицо, в глубоком обмороке, распростёртый, на траве, и его поливал дождь.

В это время двое самых любимых для него людей были в глубоком забытьи, но у обоих из под сомкнутых век текли слёзы.

А я не спала. Вышла на крыльцо, как только он завёл мотоцикл. Мучаясь недобрым предчувствием, проводила друга своего распрекрасного и совершеннейшего, долго ещё смотрела вслед удаляющемуся мотоциклу с оседлавшим его мощным седоком. Всё дальше уезжал он от меня, а я всё глядела и глядела на его широкую спину, на которой ветер трепал его волосы, убранные в конский хвост, на его руки, вцепившиеся в руль и расставленные колени...

Он, тоже, словно бы, чувствовал беду. Успел выпить пиво, и у него слегка кружилась голова. Долго не мог найти ключ, а когда нашёл, дверной замок заело. Ему очень не хотелось ехать, его мотоцикл не хотел заводиться. То были знаки, что ехать не надо. Но Байкер поехал всё равно.

На полной скорости он нёсся по шоссе, к ненавистному попу, от которого только сплошные несчастья. К нему, мужчине, который его больше всех на свете любил, навстречу ему, помочь, так как тот умолил его приехать, солгав, что ему нужна помощь. И добряк не смог ему отказать, как ни старался. Он торопился, ехал на предельной скорости, как сумасшедший, желая помочь человеку в несчастье. Но не знал этот несчастный того, что никакой беды не случилось, попу просто охота было, наконец, увидеть своего любимого. Байкер ехал к нему, сумасшедшему человеку, который его больше всех на свете любил, навстречу ему, помочь, приласкать в последний раз и привезти домой. Он торопился, ехал на предельной скорости, желая, наконец, увидеть своего друга здоровым и поскорее его обнять.

Но из-за поворота на огромной скорости выскочил здоровенный джип с обдолбанным сынком богатого папаши за рулём и с разгону столкнулся с несущимся навстречу мотоциклом. Искрящие осколки разбитого байка подлетели высоко над дорогой. Большое тело Байкера подбросило, как бумеранг, и, перекувырнувшись,  он взлетел в самое чёрное небо. Он умер в полёте. На землю он опустился уже мёртвым. И кровь его сверкала рубиновым цветом в свете фар, стекая в лужи от дождя и пролившихся автомобильных жидкостей.

В храме было многолюдно. Прекрасный труп Мужчины-Леопарда лежал в гробу такой божественно-красивый, что от его лица невозможно было отвести глаз. Вся церковь наполнилась рыданиями. Служили отец Николай и какой-то Иеромонах из соседнего храма. Отпевать позвали другого священника, так как отец Иннокентий едва пришёл в себя после сильнейшего припадка и лежал дома в полумёртвом состоянии.

Я сходила с ума от горя и такой вопиющей несправедливости. Как мог Господь отнять у неё такого любимого и такого потрясающего Мужчину?! Жить стало невмоготу. Хотелось умереть.  «Пусть Иннокентий убьёт меня, иначе я его убью!» - в тоске думала я. На отпевании были все мои друзья, подруга Дорофея. Один из Художников нарисовал Покойника для меня. Другой обнимал меня за плечи и никак не мог утешить.

Иеромонах возглашал: «Со святыми упокой!..» своим хриплым баритоном и в своём клобуке походил на чёрного ворона. Его голос совсем не воспринимался прихожанами, слетавшимися в храм, как бабочки к огню на фальцет своего настоятеля. Рыдали все. Даже алтарники и бесстрастный иеромонах прослезились.

Я была не в себе. Стояла на коленях, вцепившись в гроб, сотрясалась от неудержимых рыданий, и не могла утешиться в своём страшном горе. Хорошо, что поп на отпевание не пришёл. Я ненавидела его люто и не простила его. Это к нему поехал мой любимый, и погиб он из-за него. Я боялась при встрече насмерть растерзать его. Но рано радовалась. На кладбище Иннокентий нас уже ждал. Он был пьян.

Красавца в гробу опустили в могилу. «Не надо его закапывать! Он там задохнётся! Не надо его хоронить!» - кричал обезумевший Иннокентий, когда меня попросили бросить первый комок земли на гроб. Ему хотелось ногтями вырвать из своей груди сердце и бросить к нему в могилу. Он чуть не бросился туда сам, но его удержали. Потом он лежал у него на свежей могиле и грыз кладбищенскую землю… Меня куда-то повели под руки, что бы я не убила лежащего на могиле Иннокентия. Его тоже подняли и куда-то потащили. Меня посадили на лавочку и дали мне воды, хотя я бы выпила водки. Слава Богу, они на время оставили меня одну. Когда все разошлись, я встала, подошла к свежему захоронению, припала к могиле Любимого и кричала, кричала, кричала...

…Гимн погибшему прекрасному Байкеру.

Падение (стихи в прозе). Саше Соколову посвящается.

               Он упал в почерневшее небо, в разверзшихся разноцветных облаках и умер в полёте. Опустился на землю уже мёртвым.

               Прекрасный Божественный Кентавр, Солнечно-Лунный... Байкер-Единорог, летящий на запад солнца к прекрасной Божественной абстракции в небе, где Солнце и Луна соседствуют, в лиловом мареве - фиолетово-лиловые облака... Он был таким, что при его появлении поднимался ветер из ароматов цветущих лугов и все теряли сознание при виде него. А теперь его нет, он умер в полёте, и навсегда замолкла песнь июльского луга, "птицы Найтингейла на берегу Божественной Леты". "Ветку Акации и Нимфею" кладу на его могилу, а затем уношусь прочь за "Насылающим ветер", и наши велосипедные звонки перекликаются в зарослях акаций дачного посёлка в Подмосковье. Теперь нет Мужчины-Леопарда, Крылатого Всадника, который Сама Любовь, но я продолжаю путь свой, где живёт Любовь, всеобъемлющая и божественная, рождающая Крылатых Всадников, несущихся на Железных волках, и пока они есть - есть всё, не станет их - ничего не станет...

Погиб трепетный и полубезумный Василиск, мужчина-Леопард, Божественный Кентавр! Его унёс Чёрный Ангел, и тоска навсегда вползла в моё сердце.

Потом с закрытыми глазами пролежала несколько часов, пока мои друзья не пришли и не оттащили меня от могилы. Художники брызгали на меня водой и растирали виски. Дора налила водки и велела выпить. Уходить с могилы я категорически отказалась. Со мной остались два Художника, а Дора поехала за ватным одеялом, водкой и тёплой курткой, что бы я ночью не замёрзла, так как при первой же попытке меня поднять и увезти, я начинала истошно кричать и бесноваться. Все пятеро сначала решили дежурить около меня по очереди, но на второй день все были вымотаны до предела. Дора натерпелась ужаса, когда я разбила пустую бутылку из под водки и собралась резать себя осколком. Вовремя успел подбежать сменивший её Второй Художник, и они оба, навалившись на меня телами, отняли осколок. После этого решили напоить меня до бесчувствия и с кладбища вынести на одеяле. Так и сделали.

Но потом, когда мне стало получше, и боли в голове поутихли, я снова прибежала на кладбище и направилась к могиле. И то, что я там увидела, заставило меня притаиться, хищно оскалив зубы. Руки стали судорожно искать что-либо подходящее для орудия убийства.

Это был он! Проклятый поп… Я увидела его на могиле Друга, распростёртого на земле и обнимающего крест. Отец Иннокентий раскидал в стороны ноги в хромовых сапожках, полы его подрясника накрыли весь могильный холмик, и он отчаянно выл от истерических рыданий. Незаметно подползла к нему и увидела, что рядом с ним лежит… нож! Тут же схватила его. Потом примерилась к лежащему ничком священнику и, наконец, резко ухватила его за волосы. Потом я размахивала ножом перед его мордой и истошно орала страшные проклятия:

- Проклятый педераст! Что бы ты скорее издох! Ты его погубил! Он погиб из-за тебя! - кричала я ему. Поп взвыл и наотмашь ударил меня по лицу, сразу разбив нос и губы, выхватил у меня нож и занёс надо мной. Мне очень повезло, что за ней незаметно следовал верный друг, Художник. Он, как рысь, наскочил на попа сзади и перехватил его руку с ножом. Поп визжал, кусался, извивался, был весь грязный, потому что земля на могиле была свежей, и шёл осенний дождь. Все трое вымазались глиной, были облеплены листьями и катались по земле, сплетясь в жестокой драке. Художнику пришлось ударить попа по голове, от чего тот тут же отключился. Он сгрёб в охапку беснующуюся меня, выкрикивающую: «Почему у меня нет от него ребёнка?! За что мне это?!» и поволок прочь из этих мест, засунув в карман злополучный нож. Я впала в забытье надолго.

               Я была не права. Ребёнок у меня уже был и, свернувшись микроскопической рыбкой в матке, сладко спал, видя во сне своего могучего отца, ожидая своего рождения на свет Божий. Зачатие произошло в ту самую ночь последнего нашего с ним соития, когда погиб мой Божественный, Солнечно-Лунный Байкер, на пути к Иннокентию. Только замечу это не сразу. В своём горе я здорово повредилась рассудком. Почти ничего не ела, зато много пила. Я выпила все спиртные напитки из своего бара. Потом меня рвало, и всё, что вышло из меня, пахло спиртным. Спала я очень мало, всё больше сидела в кухне на табуретке, как на жёрдочке и качалась из стороны в сторону или ходила по опустевшей своей квартирке и жалобно пела, пела и пела… пела – выла на луну…

…2-й гимн прекрасному Байкеру, погибшему на дороге смерти. Падение крылатого…

Подобно Икару упал мой прекрасный,

Теперь он на небе поёт,

И мёртвым спустился,

Мой рыцарь несчастный…

О небо! О солнце моё!

Мой принц, моё сердце, мой светоч, мой месяц!

На грешную землю упал,

На грязную землю, на чёрную землю,

Мой Единорог и Кентавр,

О Всадник великий, летящий на небо,

О светоч луны молодой...

Он был таким чистым, он был таким светлым,

Летящий на вечный покой.

Теперь он в могиле, тоскует подруга,

И песнь её оборвалась…

Прекрасная песня июльского луга,

Теперь не звучит. Обожгла

Прекрасная бабочка крылья о свечку

Пропала навек красота,

Осталось лишь скука и боль в самом сердце,

Мучительная маета!

Могильная сырость и бледная роза,

Его больше нет, я – одна!

Одна и несчастна, в тоске моё сердце,

Куда же ушёл ты, куда?

Нет больше Мужчины

Уж нет Леопарда,

Но я продолжаю свой путь

Туда, где Любовь, где уснула отрада,

Туда, где навечно покой

Погиб нежный друг мой,

Погиб мой любимый!

Ушёл от меня навсегда,

Унёс его Ангел, на звёздное небо.

Во мне поселилась беда.

А потом мы с Володей поехали в Санкт-Петербург. Именно там и тогда состоялась моя долгая беседа с той самой дамой, которая рассказала мне про то, что случилось с отцом Николаем, и мне стала известна его тайна. Узнай о ней кто-то ещё (точно, а не по сплетням), его бы извергли из сана, так как священник обязательно должен быть полноценным мужчиной. Таков канон. То, что отец Николай не мужчина, все знают, так как слухами земля полнится, но никто этого не знает наверняка, кроме меня! Так что, он у меня в руках! Но что мне до него! Какое мне до него дело?! Сейчас гуляю по Петербургу, любуюсь красотами города. Остановились в Питере у друзей. Нас положили в какую-то страшную комнату, очень холодную, с чёрными стенами и чёрным потолком. Мы там только спали. Целыми днями сын водил меня по питерским улицам, проспектам и набережным, я была грустна и много думала о том, как мы будем жить дальше. Иногда я стояла на мосту, свесившись и глядя в Неву. Я стояла, смотрела на седые воды бурливой реки и громко стенала, стенания эти я считала песней. Песню эту сочинил фотохудожник Владимир Осокин, а я её чуть-чуть изменила.

Дом призрак на Фонтанке рассказывал нам свою историю. Говорил про обитателей, о том как много судеб, боли, страданий и радости было в его стенах. И казалось, мы слышим все что происходило здесь… А окна были такие же как много столетий назад. Не в силах сдержать накопившуюся тоску разбивая несуществующие стекла плена. Безмятежное тело искало выхода в давно обещанное, так сладко манящее и в высшей степени по воли не понятно кого несуществующее, да и вряд ли имевшее место когда либо - потому как ложь...

А теперь пришло время раскрыть тайну Иннокентия. Начну всё по порядку. Дома у попа пахло нашатырём и валерьяновым корнем. Голова его была забинтована, через всё лицо была полоса зелёнки, он, не переставая, плакал. Попа лечили, делали ему уколы, он успокоился, но, правда, уже не мог обходиться без подгузников. При этом, он постоянно дрожал, трясся и трясся, как будто ему было очень холодно или он чего-то очень сильно испугался. Но долго болеть ему было никак нельзя, и вскоре, его сожительница (а таковая оказалась!) велела ему зарабатывать на семью. Детей же трое у них! Таким образом, он и оказался на кладбищах и на шоссе ряженым попом. Но это было гораздо позже и это ещё далеко не вся его история. Наберитесь терпения, друзья мои, и вы узнаете о том, что было дальше.

Сожительницу эту звали Мария, фамилия её была Кривуш. Она была поразительно безобразна, и никто не соглашался лечь с ней в постель даже очень пьяным и за очень большие деньги. Зато у неё было целых четыре груди! Четыре! Она была старше 36-летнего Иннокентия на 7 лет. И повадилась четырёхгрудая «очаровашка» ходить в храм к отцу Иннокентию (он тогда был уже священником). Она явно давала ему понять то, что готова вступить с ним в тайную связь и рожать ему детей.

Сначала поп намёков не понимал. Потом делал вид, что их не понимает. А потом глубоко задумался над её предложением. Всмотрелся он в эту образину, его чуть не вырвало, но… он проникся глубокой жалостью к этой несчастной бабе, так как сам раньше был далеко не красавцем, и у него были те же проблемы – его никто не хотел. Он задержал на ней свой взгляд и вдруг заметил то, что под кофточкой у неё обрисовывались четыре огромных груди. «Вот это да! - подумал Иннокентий. Она будет моей и родит мне детей!». Так и случилось. Как уж там они уговорились, но через некоторое время эта женщина осталась с Иннокентием наедине. У неё была маленькая квартирка в том же пригороде, что и моя. Там и сняла она оба свои бюстгальтера, находясь в постели с попом. При виде выкатившихся наружу четырёх пухлых грудей с яркими сосками, он возбудился, в ту же ночь Мария потеряла невинность, и был зачат их первый ребёнок. Когда она родила и кормила его грудью, Иннокентий сосал молоко из других её грудей, играя с ними, лаская их и конвульсивно сжимая. Следующая беременность наступила быстро, закончилась двойней, и кормление, также, выглядело интересно. Две нижние груди сосали двойняшки, а верхнюю грудь сосал старший сын, другую грудь, страстно тиская, сосал Иннокентий. Молока у Марии было много, дети росли быстро, Иннокентий полнел.

Больше Мария не беременела, вероятно, возраст давал о себе знать, но зато кормила рекордно долго. Младшим детям было три года, когда молоко стало заканчиваться.

Так у Иннокентия появилось двое сыновей, которых он обожал, хоть и приходилось выдавать их за своих племянников.

Иннокентий даже не стал указывать ей на её место. Она его знала. Она взяла и дала детям его фамилию и регулярно получала от него деньги на их содержание и конфиденциальность. Ему удалось выдать её за свою сестру, и все верили в это. Два урода – брат с сестрой! После операции поп похорошел, конечно, её же личико перекраивать никто не собирался, но все помнили то, каким был Иннокентий и верили в легенду с падением на мотоцикле.

Мария Кривуш была счастлива тем, что у неё теперь есть дети и возможность не работать. Три пацана были страшными, как их родители. Зато Иннокентий был отныне с детьми, и его род был продолжен, несмотря на целебат.

Мария не была тихой и доброй женщиной. Напротив. Она была сварливой, склочной, но её останавливало то, что Иннокентий давал её детям хорошее содержание. Поэтому она держалась, стараясь его не подводить, а вести себя тихо.

Ещё тише ей надо было вести себя после гибели друга Иннокентия, которого тот очень любил. Она не знала про сексуальную ориентацию сожителя и не понимала того, как можно так сильно страдать из-за смерти всего лишь друга, как будто он потерял самого любимого человека на свете. Она-то не знала, что так и было, между её сожителем и этим роскошным мужчиной были именно такие отношения.

Что же стало с отцом Иннокентием дальше:

Давно уже в церкви сменился настоятель, отец Николай уже принял бразды правления и к тому времени давно уже был лишён мужского достоинства своей сумасшедшей фанатичкой. Его назначили сразу же, после того, как Иннокентия выставили взашей. Это не преувеличение. Именно таким способом выволакивали его из храма.

Иннокентий, несмотря на поддержку Кривуш с детьми, сошёл-таки с ума окончательно от несчастной любви к погибшему Байкеру.

На службе он, отслужив литургию оглашенных, начал, было, проповедь, как вдруг крикнул: «Я больше так не могу!!!» и принялся рассказывать всю свою жизнь и обо всех своих скелетах в шкафу.

- Я был несчастным уродом, возжелавшим мужчин, но они не хотели меня. Я отдавал им деньги, но и за деньги они не хотели спать со мной, только бранили меня и прогоняли. И тогда я занимался онанизмом. Потом я стал священником, но очень хотел иметь детей. И тогда ко мне пришла женщина страшнее войны, но с четырьмя грудями. Эти груди были прекрасны. Она родила мне троих сыновей, и я пил молоко из её грудей вместе с ними.

Потом дети мои подросли, сожительница больше не беременела и перестала меня интересовать. Но в это время в наш храм пришла циркачка. Я купил ей квартиру. Она стала отдавать мне за неё долг, но тут у неё появился жених, и я влюбился в него без памяти. Я ради того, что бы он меня захотел, сделал себе пластическую операцию. После этого, он согласился быть со мной. Как же я был счастлив тогда! Как наслаждался я этим счастьем! Я прощал ему всё, что он сделал со мной, все его жестокие шутки и садистские упражнения. Я не мог без него жить, и простил долг его невесте, лишь бы она молчала. А он ушёл в небытие, пронзив мне этим сердце.

В храме стояла гробовая тишина. Люди выслушали его историю с неподдельным интересом, затаив дыхание, затем -продолжение его рассказа во всеуслышание о том, как и кто его имел. Потом он носился по церкви, орал: «Я чёрт!» и разделся догола перед прихожанами. Все с интересом его рассмотрели, а после вызвали перевозку. Попа обрядили в смирительную рубашку и увезли в психушку. По дороге он орал, что не всё рассказал и порывался описать Байкера: «Вы бы видели, какая у него стать! Какие у него груди, ягодицы и ноги! Какая шея у него, какой прекрасный пивной живот!» - орал он ещё в храме, абсолютно голый, утаскиваемый за руки и за ноги с солеи, но продолжение этого увлекательного рассказа уже слушали санитары из перевозки. «А какие у него мускулы! А каков он в сексе! Страстный! Нежный! Сильный…» - продолжал хрипло завывать он, пока ему не заткнули рот какой-то тряпкой.

Однако, сразу после выписки из психушки, расстриженный отец Иннокентий стал светить автомобили на шоссе или торчать на кладбище, предлагая себя отпевать покойников, торговал туалетной бумагой, кастрировал бычков, оплодотворял тёлок, мыл лошадей, пас свиней, чего только не делал отец Иннокентий для того, что бы кормить своих сыновей. Работа отрезвила и вылечила его окончательно, он стал приходить в норму, завёл любовника, который его содержал, а тот содержал своих детей.

А, вот, я оказалась в худшем положении. У меня родился сын Серафим. Точная копия своего роскошного отца. И это было единственной радостью в моей жизни. И по ночам… По ночам ко мне приходил Байкер во плоти, и мы с ним занимались любовью.

И вот пришёл паук (тост, поток сознания, обидки и не только). По традиции, утром, пришёл паук. У него были мохнатые лапки и крест на круглом брюшке. Это мой друг. И это хорошо, когда есть друзья, а не только близкая родня, которая тебя еле терпит... Это каково - быть таким человеком, которого никто не хочет видеть и слышать, который вообще никому не нужен кроме родителей, и те уже на пределе... Это как же надо себя для этого вести? Очень просто, на самом деле. Не следить за базаром - вот и всё. Тормозов не иметь никаких. Тогда такой человек в момент становится изгоем. Вот, например, что я на себе испытала. Именно тогда, в 2004 году, когда стала писать автобиографию под свой «1996-й» год рождения, на меня нахлынули воспоминания, и стала писать эту книгу. Уже в открытую стала говорить, что мне не 36, а 16 лет, и мужественно сносила насмешки, говоря гадости в ответ на хамство: «Если Вы этого не видите, то выпишите себе более сильные очки. В Вашем возрасте уже пора!» - говорила тем, кто сомневался в том, что мне ещё 16-ть. Или так: «Если бы Вы получали достойную зарплату, то купили бы себе нормальные очки, что бы это увидеть!», и ещё: «Это надо же так завидовать! Вам просто завидно, что я молоденькая и хорошенькая, да ещё эксцентрик классный! Вот, Вы и говорите мне гадости…» и много чего в таком духе. Такой человек вполне заслужил подобное, но пока он это поймёт, разбитое уже не склеишь. А поймёт ли вообще? Есть такие люди, у которых полное ощущение своей правоты. Результат: соседи по запаху узнают о его смерти, ломают дверь и хоронят за государственный счёт. Таких знавала. Так выпьем же за то, что мы не такие, и у нас нет таких знакомых, и за то, что хоронить нас будут наши дети, внуки, правнуки и праправнуки, а так же много-много друзей!

Без паука (тост №2) Так выпьем же за то, что бы не было хуже!

Хуже уже не будет. В моей башке доктора что-то обнаружили, будут резать и облучать… Хичкок! Мама! Я безумно боюсь!

               У меня скоро не будет одной части мозга, и есть такая вероятность, что буду пускать слюни и гадить под себя. Пока ещё у меня осталось хоть что-то в голове, спешу закончить сию книгу. Ночь перед операцией. 2006-й год, 21 июля, 02.30. Во что бы то ни стало, должна закончить книгу. Сейчас, сейчас, постараюсь всё вспомнить, что произошло за это время. Володю забрали в армию. Серафим пошёл в детский сад. Я… ночами люблю Байкера Крылатого, а днём отплясываю на Арбате с саксофоном… и доплясалась до того, что упала без сознания, вызвали скорую, на мои носилки положили саксофон, спасибо, не спёрли… меня отвезли сначала в одну больницу, потом в другую и в онкологический центр, где теперь готовят к операции на мозге.

 «..... Когда умирает надежда .....

Философия наблюдаемого. Он приковылял на мост и остановился по середине .. долго всматривался в поток стремительных автомобилей , проносящихся там внизу .. Высоко .. Зачем ? крутилось в голове , зачем все так ? Одно мгновение разделяет его , обреченного на страдания , от долгожданного освобождения ..... Он стоял и смотрел ,а мимо проходили и проходили люди...»

Владимир Осокин

2016 год. 30 июля. Меня прооперировали.

Голова больше не болит. Странно. Я всё помню. Значит, операция прошла более, чем удачно. Всё по полочкам. Голова такая ясная, какой давно не была! Помню, что у меня есть родители, и надо обязательно навестить папу. Как он там, один, в пустой квартире?.. Его же в психиатрической больнице долго держали, а улучшения только сейчас начались, после того, как меня успешно прооперировали и он узнал, что все эти мои фортели были лишь следом моей опухоли, и в связи с ней, повреждения рассудка. Отца выписали, и он теперь долечивается амбулаторным способом. Мама даже к нему вернулась. Помню и то, что я замужем. Муж мой навещает меня, приносит фрукты, приводит детей. У меня двое детей. Второго ребёнка я нагуляла, неизвестно, где. Да, наломала я дров! Чуть не довела родителей до инфаркта! А дети! Как могла их бросить? Как же страшно безумие! Опасность исходит от тебя самой, а хуже этого ничего нет. Хорошо, что не убила никого!

А что это за штука? Зачем здесь саксофон? Надо попросить их, что бы его немедленно отсюда унесли. С глаз долой. Он напоминает мне о моём безумии. Скорее бы поправиться окончательно. Я должна идти на работу. Нехорошо сидеть без дела, когда дети выросли. Я же инженер. Это хорошо помню. Собираюсь писать кандидатскую. Институт наш закрыли, но это ничего. У отца связи, вроде бы, ещё остались, и надо попробовать устроиться в СТАНКИН, преподавать. Думаю, у меня это получится. А если платить будут мало, придётся взять подработку. На компьютерные курсы пойду сначала. Досконально изучу компьютер, что бы иметь больше возможностей. Только бы скорее волосы отрасли…

Ялта. 2010

В последнее время стала рассеянной. Теряю вещи. Очки потеряла новые, а крест давно, но сегодня, когда вела дитя из сада, поняла то, что искать надо там же, где поминание, а где поминание? Его я тоже не помню, куда положила. Не знаю, на какой квартире искать, мужниной или родительской. Короче, полная ж...

Я - тупая баба-неудачница, как можно подумать со стороны. Вообще-то, любого, пусть даже весьма успешного человека можно объявить неудачником, потому что, смотря с какой стороны на всё это смотреть. Да и слова эти, всё равно, ничего не значат. Лично я не умею быть несчастной потому, что я так устроена. Целый год у меня нет работы, и я плачу под сериал, готовя на кухне, как классическая домохозяйка, и слёзы мои капают в фарш... Но я смотрю в окно, вижу деревья, опушённые снегом, и так красиво! Вечереет, за окном - синь, и всё освещено разноцветными огоньками... Как же хорошо. Конечно, сейчас не респектабельные нулевые, по которым я тоскую, но и в кризисном периоде можно найти много хорошего. Во всём этом есть какая-то своя романтика, какой-то сюр..  У меня есть сыр с плесенью и вино. Сейчас налью и посижу...

Хоть и в отличии от этого кота, у меня есть тёплая квартира, жрачка в холодильнике и счастливая семья, почему-то так погано и хреново, что просто хочется жалобно мяукать, сидя в какой-то дыре. Надеюсь, пройдёт зима, и я повеселею. Дней 50-т ещё хандрить осталось. Блин! И сладеньким уж не заешь. Пришеечный кариес лечила так болезненно, что отныне решила не есть сладкого, что бы зубы не разрушать. Проверенно. Помогает. Заодно стану снова тоненькой. Процесс ждать себя не заставил. Моя фигура повышает моё настроение, так что, лечить депрессию стоит от обратного. От симптомов. Тогда можно вылечиться. А глотать таблетки - это ещё хуже. И потолстеешь, и волосы посыпятся. Улучшится ли от этого состояние? Думаю, нет. У меня, например, точно - нет.

...красного цвета, о двух этажах, экскурсионный, цена 1200 за два дня. Так каталась сегодня весь день, смотрела в окно и плакала бы, если б не веселила меня в наушниках речь радио-ведущего, проводящего автобусную экскурсию. "Алексей Шилов" - это ещё ничего, но как же досталось Петру 1-му Церитэли! Бедные скульпторы! Как их обижают! Короче, лопала бублик с молоком, тыкала в планшет, снимала, делала селфи и... завтра тоже поеду. Я же отныне безработная, вот и могу пока отдыхать.

На работе я находиться устала. Ужасный прессинг довёл меня до анемии, Стала опаздывать, засыпать на рабочем месте... И вот, уволили. Стала в сети размещать резюме, на рассылки вакансий подписалась. Наверно, чем-то не нравлюсь. У меня два главных "минуса": часто болеющий ребёнок, которого в 18.40 надо забирать из сада и то, что я не знаю программ. Я очень слабый пользователь, на начальном уровне. А сейчас всё компьютеризировано. И в библиотеке тоже. Везде.

С октября сюда не залезала. А, между тем, произошло много, чего. Мать в больницу попала. Только из реанимации перевели, в руку вставили какую-то хрень, вся рука у неё синяя - жуть!  Но ей уже лучше. А какого же я страху-то натерпелась, когда ей плохо стало! Она всё утро блевала, а поскольку была голодной, то одной желчью. Вызвали скорую - инфаркт. И вот. Короче, Ежика мы рожали.

Какой рассказ публиковать в сообществе ЧД? Короткий или длинный из цикла "Сага о Гринберг". Оба вполне законченные, но я не знаю, продолжать ли о Гринбергах, но это длинно получится или не мучить читателя, а разбавить длинные рассказы одним коротким? Причём, относительно коротким. Все короткие я уже опубликованы. Остались одни длинные... Короче, буду бросать жребий. Какая бумажка мне выпадет, то и опубликую, ну, а следующий - через месяц.

В конце концов, никуда не убежит ни тот, ни другой. Причём, сага о Гринберг - почти реальная история семьи, а, вот, маленький рассказик - этот почти выдуман. Почти. Конечно, это подсмотрено и подслушано из чужих жизней. Мои-то собственные фантазии не правдоподобны, обычно, не жизненны, так как не знаю я жизни так, как должен её знать не только писатель, но и вообще, взрослый человек.

Бабушку и ребёнка надо летом вывозить, вот и получается такое, что сидишь с ними на даче до опупения, а соседей наших дачных надо было видеть. Это люди со странностями, мягко говоря. Муж её говорит: "Ты ещё молодая, ребёнка себе родишь, а этого нам отдай. Он так похож на меня в детстве!" И приходят, ребёнка тащат к себе и целый день у себя держат. Дескать, "Тебе трудно с бабушкой и сломанной ногой, а мы поможем". Заманивают животными, играми разными... Стоит ребёнку запищать, прибегает соседка в ночной рубашке, вся какая-то расхристанная: "Ты что, бьёшь ребёнка? Вот, мы сейчас органы опеки вызовем!" Ужас! А я со сломанной ногой... Болит после гипса от малейшего движения, приходится разрабатывать... Вот, только сейчас полегчало более-менее, а то еле ходила.

За лето ничего нового не написала и не закончила старое. Только правила давний свой роман. Он вышел в сигнальном  экземпляре. Я стала его читать, а ошибок - миллион. Не грамматических, конечно, а по тексту вплоть до таких ляпов, когда папу героя зовут Сашей в то время, как отчество этого героя - Иванович. И так далее. Беру ручку, принимаюсь всё это прямо в книге исправлять. Так всё лето и прочеркала.

Сидя за вторым завтраком, размышляю: "Как же я попаду к мощам?! У меня же сломана нога! Вот, не повезло!" Девятое, левое ребро Святого Николая. Эта часть ближе всех к сердцу...  Боюсь, к 12 июня не оправлюсь. А как мне туда попасть с гипсом-то на ноге? На костылях я плохо хожу... Немыслимо! Как же обидно! Впрочем, я и к поясу Богородицы не попала из-за беременности. Но пояс-то у нас в храме Ильи Обыденного есть и в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. А вот, Святой Николай...  Впрочем, как знать. Мне на осмотр идти 31-го, а это значит, что могут и гипс снять. А вдруг! Чего раньше времени-то расстраиваться?...

Я в своей жизни несколько раз могла серьёзно покалечиться, но Господь миловал. А чего только со мной не случалось! Я падала с лошади, опрокидывалась в машине, летела кубарем на мотоцикле, падала с брусьев, каната, турника, качелей и чердака. При этом кроме синяков и ссадин у меня ничего не было. И вот, сегодня утром встала одной ногой на детский грузовичок, он поехал у меня под ногой, я упала,  и... сломала ногу. В результате, оказалась в гипсе, прикованная к постели... и такая досада! Не смогла из-за этого пойти на собеседование! Я давно ищу работу, и, вот, вроде бы, нашла. Но, почему-то, оказалось не судьба.

Я считаю себя личностью, хотя в понимании нормальных людей, я не имею на это права. Ведь я совершенно не способна зарабатывать регулярно и много. Всю свою жизнь я завишу сначала от родителей, теперь - от мужа и родителей. Мои тексты никто не печатает, потому что это графомания. Пишу в стол. Пытаюсь фотографировать, но у меня плохой аппарат, и я боюсь того, что он в самый ответственный момент меня подведёт. На новый у меня нет денег. Ещё не заработала. Короче, я - полный лузер. И сейчас у меня полная жопа. Конкретная. Дело в том, что относительно недавно я работала и получала зарплату. Но чёрт меня дёрнул поискать то, где лучше. Меня заманили на близко от дома и больше денег. Перехожу на новую работу, счастливая, как слоник. И вдруг мне говорят: "Извините, но мы не можем принять Вас на работу!" Как?!!! Но я же уже уволилась с предыдущей работы, и моё место уже занято!!!! Но... Вместо меня взяли какого-то вдруг образовавшегося знакомого.  И вот, я снова безработная. Каждую копейку теперь клянчу у родни. А устроиться на новую работу с моими мозгами совершенно не реально. Я не умею считать, плохо читаю, ничего не понимаю в политике, экономике, плохо пользуюсь компьютером и вообще полная бездарность... Короче, жопа.

Устаю от людей, но это не значит, что не люблю людей. К людям отношусь, безусловно, с уважением. Да, я под-устала слегка, переболела сильной простудой, надо сказать, до сих пор перед домочадцами ещё пару деньков покажусь сильно больной, что бы не дирибонили. У меня ещё не прошло до конца, а завтра уже идти с ребёнком на утренник.
С удивлением заметила, что за ту неделю, пока бегала по делам, так устала от вынужденного общения с педагогами детского развивающего центра, врачами и другими сотрудниками детской поликлиники, сотрудниками салонов и галерей, продавцами и людьми, оказывающими различные услуги (редакция, ксерокс, фотография, типография и проч.). Устала очень! От этого и заболела, наверно. Иммунитет упал от переутомления...

Даже написала об этом подробно в своём любимом сообществе "Глас вопиющих в пустыне". Здесь же скажу лишь то, что грамотное общение для меня - большой труд. Надо думать головой, что бы лишнего не сказать, а мозги у меня не варят. От этого и устаю. Каждое общение для меня - умственная работа. Я же тугодум! От напряжения мозгов у меня начинает болеть голова. А муж постоянно меня пилит, что глупая, бестолковая, ребёнка говорить никак не научу и ходить на горшок...

А кроме рядовых раздражающих моментов есть ещё и невыносимые люди, чьи взгляды в корне не совпадают со взглядами цивилизованного общества. Это всякие, типа фашистов, националистов-шовинистов, религиозных и прочих экстремистов и прочий кал. Хотелось бы, что бы их было поменьше в разы, чем нормальных, добрых людей.
Усталость за неделю, месяц, год... жизнь...
Сегодня вдруг поняла, как ужасно устала. Приползла домой  с прогулки с дитём, и никто не мог уже поднять меня. Буду валяться все выходные и праздники, не встану и ничего делать не буду. Отдыхать собираюсь капитально. Впрочем, кому это интересно? Разве что, мне одной...

Это что же такое?!!! Слов нет, одни буквы... Короче, мне понадобилось купить вещь в интернете. Заказала. Не перезвонили. Звоню сама, заказываю  снова, так как они тот заказ, оказывается, почему-то, не получили. Говорю спокойно, отнеслась с пониманием к их техническим неполадкам, ни слова неудовольствия не произнесла. Опять не перезванивают. Решила снова позвонить. Звоню. На этот раз у них электричество вырубилось, и они обещали позвонить, когда проблема будет устранена. Я сказала: "Хорошо", без всяких не тех мыслей, затем, заканчиваю разговор, прощаюсь, типа, "всё нормально, поняла", "лады", "замётано" или как там ещё. Ещё не успела сбросить, как в трубке слышу, как он орёт кому-то: "Опять эта маразматичка позвонила!" Я в шоке. Почему?!!! За что меня так обозвали?!!! Они там что, уроды и дебилы?!!!!!!, Совсем краёв не видят. Наверно, бизнес надоел, раз заказы от клиентов не нужны. Я, конечно, перезваниваю и заказ отменяю. Поделом. Будут в следующий раз с уважением к клиентам относиться. Если будет этот следующий раз... Не жильцы они на рынке.

Хотя, у нас такие люди, которые себя не уважают совершенно, а позволяют себе хамить и над собой издеваться. Советское наследие. Я оказалась единственным человеком, который взбунтовался против мытья окон родителями в детском саду (что за безобразие?! Я ребёнка отдаю, что бы себя разгрузить, а не для того, что бы на них ещё и ишачить! Я их дома-то не мою!) и против того, что бы в больнице нам с ребёнком дали одну на двоих койку, потребовав застелить детскую кроватку. Другие же, более крупные люди, с более крупными детьми безропотно лежали вдвоём на узенькой коечке. Когда я стала "выступать", они попробовали парить, что, дескать, у них того-сего нет, а я просто ответила: "А как мы спать-то будем?!"  Тут же всё принесли. Другие же этих слов не произнесли и всё это время промучились.

Дамы позволяют по-хамски называть себя: "женщина", "бабуля", и терпят это, как неизбежное зло, боясь высказать своё неудовольствие против этих бестактных обращений и названий. Молодым гражданам у нас тыкают, а граждан мужского пола зовут: "молодой человек", что их обижает, звучит пренебрежительно и по-хамски. До революции так обращались в том случае, когда человек ниже по званию сильно провинился, и его отчаянно ругают. Теперь же это в порядке вещей. Моя мама сказала однажды: "В России, особенно в Москве, каждый третий - хам!"

Сервис у нас отвратительный. Еду в кафе могут подать некачественную и даже невкусную. Всё то, что я покупала, поддавшись на рекламу, оказалось откровенным дерьмом. В последнее время я редко покупаю что-нибудь. Разве что, в нашем муравейнике.

Вчера пошла в "лавочку", как мы, любя, называем наш маленький магазинчик, похожий на сельпо или сельмаг. Продавцов оттуда давно уже знаю, мы все узнаём друг друга. Они уже знают нас, и кто, за чем и когда приходит. Она даже припрятала для меня мои любимые эклеры, а то их быстро очень разбирают, а она знала о том, что я обязательно вечером зайду, наберу сладостей и прочего. Это не супермаркет! Здесь у нас всё по-домашнему. Если товар не совсем хороший, продавец предупреждает об этом честно. Забудешь деньги или не хватит, запишет долг. Конечно, не всем в долг даёт, а тем, кто отдаст. Это понятно. Если списан продукт, например, дынька подгнила немножечко или сырок помятый, отдаст какой-нибудь бедной пенсионерке. Когда там кавказец, мусульманин, торгует, то то он обязательно всех пожилых граждан одаривает просрочкой. Мою бабушку даже, хотя она дорого одевается. Результат. Палатка эта стоит с 90-х, и даже собянинские сносы всех тонаров и прочего наша "Лавочка" пережила.

Кстати, о сносах тонаров и маленьких магазинчиков. Скажу, что, как всегда, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт. Нас лишили удобств. Вот, когда мой ребёнок был маленьким, и до четырёх(!) лет любил путешествовать в колясочке, то, идя из парка, или из детского сада, мы могли по дороге купить лекарств в аптеке, хлеба, молока, овощей, и всё из тонаров, с прямо улицы, а теперь... Теперь радуюсь тому, что ребёнок мой уже не катается в коляске! Иначе купить что-нибудь будет проблемой. Дверь в аптеку - сантиметров 60-т! И две двери, с узеньким тамбуром, а расположены они не прямо, а сдвинуто. Коляску точно не протащишь, даже маленькую, даже не всякий гражданин пройдёт! Двери в торговые центры вообще песня! Крутящийся турникет - это вообще кошмар. Люди лбами часто стукаются. С тележкой выезжать не дают, до машины не доберёшься нормально, всё на себе тащишь... Не везде, конечно, такое, но бывает...

Вот, начался он как-то сумбурно, что мне деньги очень нужны, а нет, зато знаю, где они есть, но они не мои, но там больше, чем та женщина просила, что бы мои родители ей дали, и можно часть эту забрать, никто бы и не заметил, но я просто не в состоянии так сделать, и вот, иду я на работу где-то в каком-то странном месте работаю, похоже место на санаторий с большим парком, рекой, бассейном, но там проходят какие-то странные занятия. Юноши, похожие на военных учатся. Что там делаю я, мне так известным и не стало. И именно там на стене висит сумка с деньгами для этой дамы, которую мне родители велели туда повесить, что бы та их забрала, а вокруг народ туда-сюда ходит. Среди персонала, как водится, много людей из азиатских стран. Но что за страна именно эта - никак не могу угадать. Национальные костюмы либо красные, либо голубые и лица очень смуглые, а люди эти очень замкнуты. И как-то общаться с ними не хочется, от них какая-то исходит угроза. И стали то тут, то там раздаваться голоса: "Собираются эти "ч." наших ловить и головы им резать. Надо увольняться всем на хрен!" Приезжаю увольняться, смотрю, а там совсем всё по-другому, как будто попала я в сталинское время. Курсанты все с комсомольскими значками, а на мне валенки, телогрейка и белый пуховый платок. Сумка, где деньги были, пустая лежит на полу, а все мои вещи разбросаны, порваны, переломаны и перепорчены. Чувствую: "Валить прямо сейчас!" Но все мы не слушаем свой внутренний голос. Иду увольняться, затем мне было нужно вещи свои уцелевшие забрать, а там уже две немолодые женщины из этих самых "ч.". Угрожающе вокруг меня ходят и молчат. Я им говорю: "Что же я вам сделала? Я никогда не делила людей по национальному признаку! Никогда не обижала людей другой культуры..." А они шипят в ответ: "Ничего не говорила - это верно, но что вы все о нас думаете!" Ухожу, они за мной, а у меня, как в кошмарных снах, тело перестало слушаться, еле иду, сильно хромая, а к ним уже их парни присоединились. Дохожу до двери в аудиторию, куда толпой входят курсанты. Эти парни меня внутрь запустили, я туда вошла, а там уж и нет никого, кроме одной преподавательницы, очень строгой дамы со значком коммунистической партии СССР.. Я ей: "Спасите меня! У меня маленький ребёнок! Мне нельзя умирать!".  И она мне излишне сурово говорит: "Если шли такие разговоры, то зачем ты сего дня пришла сюда?" Выглядываю за дверь, курсантов нет, а эти... стоят. Делать нечего. Открываю окно и прыгаю со второго этажа. Уже темно, приземляюсь в сугроб, вся в снегу выбираюсь и прямиком через парк к набережной прочь от этого здания. Когда прыгала, услышала голос своего отца: "Куда ты! Разобьёшься!", но прыжок был лёгкий, даже не ушибла себе ничего. Короче, оттуда я ушла, спаслась. И проснулась от голосов за дверью. Все дома, но меня не будят, потому что я ещё больна. Ребёнок тоже заболел, но, почему-то резво бегает по квартире и звонким голоском смеётся.

Посудите сами! Не надо вставать, краситься и переться на работу в террариум в общественном транспорте! А заниматься хозяйством никто же не заставляет! Неужели вы думаете, что домохозяйка - это такая толстопопая и сисястая тётя-мотя в бигудях, халате и фартуке, что под сериалы по ящику на кухне и в комнате постоянно что-то жарит-парит, трёт, моет, намывает, начищает, гладит, штопает, без устали нянчится с детьми, которых несколько, и ходит на рынок?! Далеко не так. Так только в старых фильмах. А вот, как на самом деле. Утром не вскакиваешь по будильнику, а спокойно просыпаешься сама. Не нужно каждый день мазать рожу какими-то химическими красителями. Одеваешься в комфортную домашнюю одежду - футболку и штаны, совсем не уродские, напротив, дома я одеваюсь прилично и красиво, но во всё удобное, мягкое... Не спеша завтракаешь, чаёвничаешь под документальный фильм по второму каналу, а потом самое интересное - творча. Пишешь нечто супер-шедевриозное, наслаждаясь творчеством. Если надо постирать, то пускай этим занимается стиральная машина, а готовит пусть мультиварка с автоматическим отключением. Чем не жизнь? Может быть поэтому девушки так мечтают замуж выйти? Конечно поэтому! Что бы на работу не ходить! Конечно, настоящая домохозяйка должна быть очень умным человеком с талантом педагога, экономиста, бухгалтера и повара. Попробуй-ка, вкусно накорми всю семью и рассчитай семейный бюджет так, что бы потратить деньги так, что бы зарплаты мужа хватило на месяц и что бы ещё что-то осталось. Я на такие подвиги не способна.

Недавно обнаружила нечто ужасное. Со мной, оказывается, скучно, не интересно. Я и сама давно это как-то чувствовала по реакции на меня людей. У меня не хватает энергетики, ума и организованности на то, что бы со мной было всегда интересно общаться. Но когда мы обсуждали то, кем мне лучше работать, имея склонность к писательству  и фотографированию, то, когда я выдвинула идею, что могла бы работать журналистом, мне возразили: «Ты не сможешь. Для этого надо быть человеком интересным, таким, с которым охота было бы общаться и даже делиться сокровенным, а ты не такая, ты, как слон в посудной лавке. Говоришь невпопад, тебя порой хочется убить…». Говорил это безобразно толстый, без волос и зубов, очень некрасивый, неряшливый человек. И сам он  сыплет бестактностями через каждое слово, всех и всё  охаивает, что ему ни покажи, ни о чём слова доброго не скажет, в чём меня и потом друзья уверяли. Но я, несмотря на то, что человек этот действительно такой великий критикан и «маразматик», как о нём говорят, несмотря на мою абсолютно нормальную самооценку и нежную любовь к себе, понимаю то, что этот неприятный человек во многом прав. Да. Действительно. Держать аудиторию, быть в центре внимания и постоянно излучать энергию – это дар, который даётся далеко не каждому.

Один мой приятель то ли на спор, то ли для себя, не знаю, специально подготовился к вечерине, на которой потом всё время конкретно зажигал. Думаю, что у него шпаргалка была припрятана, где анекдоты и прочее было записано, иначе можно и позабыть о том, что хотел рассказать, и нечем будет веселить публику. На следующий день он лежал, совершенно обессиленный (шутки про похмелье неуместны), вид у него был такой, словно бы из него выкачали всю энергию.

Двое других моих знакомых, граждане обеих полов, постоянно горят, как бенгальский огонь. Смех, шутки, движения стремительные, постоянная деятельность, по работе куча дел, хорошая машина, быстрое вождение, хобби, дети, животные… умеют бренчать на инструментах, шпарить по-английски и легко схватывать другие языки. Готовят вкусно и классно, одеваются по моде и дорого Легки в общении, им можно всё рассказывать, могут и помочь, если что.. Позвонят кому-то из знакомых, а это хороший врач или репетитор, или помогут квартиру сдать. Короче, порох!

Я даже представить себе не могу такую жизнь! Вчера ездила к друзьям на дачу, сезон открывали. Шашлыки, то-сё… а я уединилась в заброшенной усадьбе и фантазировала о том, что  100 лет назад там жили люди, барышня какая-то с родителями, и что с ней потом стряслось… А сегодня я утром долго пила кофе и была счастлива тому, что меня до полудня никто не побеспокоил.

Водить так и не научилась, английский выучить не смогла, ни на одной работе не удерживаюсь, а сейчас найти её трудно, особенно тогда, когда у тебя семья и ребёнок маленький. Читаю медленно, сплю много, в разговорах с людьми не находчива. Покупать дорогую одежду на сезон мне, конечно, не по карману, поэтому предпочитаю стиль наподобие бохо и тёмные, практичные цвета. Да таких, как я, полно! А вот, таких зажигалочек, о которых сказала, раз-два и обчёлся. Успешные люди они, по этому, если, конечно, не очень разбрасываются.

Про них говорят: «Молоды душой», но это не совсем верное определение. И такие люди, как я, с низкой энергетикой, которые часто простужаются и быстро устают? тоже могут так сказать о себе. Я, например, инфантильна до безобразия и действительно постоянно забываю о том, что взрослая, потому что чувствую себя подростком. Но ребёнок и подросток – это не то, что часто тридцатилетние актёры изображают, демонстрируя бурное поведение с прыжками, смехом. Далеко не все дети и подростки такие резвучие, гомонящие, как диктует стереотип. А среди взрослых они и вовсе замыкаются, молчат настороженно.

Так что, не видать мне профессии журналиста, как своих ушей. Из меня, скорее, библиотекарь получится, да где взять столько вакансий…

Подошла к окну и увидела двор, освещённый солнцем. Полное безветрие и безлюдье, то есть, абсолютная "статика", как говорят мультипликаторы. То есть, я увидела, как будто, яркое цветное фото. Ничего не двигалось, и было абсолютно тихо. Воскресное утро, никто ещё не выходил. Пью кофе, смотрю на "картинку" и обо всём этом на разные лады думаю. И вдруг слева в "кадр" вошли две белые собаки соседа и пошли через "картину"...

Пять месяцев зимы! А ещё март! Шестой месяц. Итого, в этом году (если бы только в этом!) зима у нас полгода! Вымотала она меня основательно. Я же на работу устроилась, и хожу на неё с осени. Дорога очень длинная, район промышленный, снега много, пока через эти сугробы переберёшься, что бы на работу эту попасть... никакая зарядка не нужна и пробежка... А на работе на этой до семи сижу, а домой приезжаю в девять! И тут же ложусь, так как ребёнок без меня не засыпает. И вот, надоело мне всё это так, что просто сил нет, нашла я, было, другую работу, но, уволившись с этой, узнала о том, что на новую меня не берут. И осталась я без работы. Впрочем, об этом уже писала. А только сегодня выпал пушистый снег, и мы со всей семьёй пошли на каток. Потом праздновали 23 февраля. А вид из окна был чудесный, как будто сказочный. Да и кроме красоты, в зиме есть ряд преимуществ. Во-первых, рабочее настроение. Летом-то купаться охота, работать страшно не хочется, а надо, если нет отпуска. Во-вторых, если внешность не совершенна, лицо и фигуру, тем паче, легко спрятать под очаровательной песцовой шубкой и кокетливой широкополой шляпкой. Летом же, если укутаешься, то на тебя будут пальцем показывать наши "культурные" граждане. Иначе, все твои несовершенства будут на виду. И, наконец, в-третьих, летом при первом удобном случае рвёшься на природу, зимой же - в театры, музеи, прочие культурные мероприятия. Кроме того, зимой каток и лыжи, что тоже не плохо. Сначала лыжная прогулка в пушистом от снега лесу, потом - банька. После бани - горячий чаёк из самовара...

У Евгения Гришковца есть такая песня…, то есть, это не песня, а, скорее, декламация под музыку с вокалом, что выходит у него, безусловно, очень талантливо и вообще, круто. Раньше я, как-то, не применяла это к своей жизни, так как в юности была счастлива постоянно и переживала глубокий поросячий восторг по самым пустяковым поводам, например, от того, что большой розовой лилией расцвёл на окне кактус или сдала сессию на пять, или тому, что удалось дёшево купить обалденные сапожки. Впрочем, я и сейчас радуюсь тому же. Но в последнее время обнаружила то, что у меня постоянно болит то одно, то другое, то третье. Сначала я вместе с ребёнком (это, уж, как у нас повелось) почти месяц болела ОРВИ, а когда стала выздоравливать, как-то неловко двинулась, и боль в паху сделала меня хромой на правую ногу на несколько дней. Наконец, нога моя прошла, и вчера мы с друзьями поехали за город. Я взяла с собой целый рюкзак харчей, с ним неловко повернулась, и у меня вступило в поясницу. Таким образом, поездка была отравлена болью в сорванной спине. Хорошо, что нашёлся какой-то гель, и мои страдания облегчил. Прямо непруха какая-то!