Недавно, в мае 2018 года, опять был в Пятигорске, опять был на месте дуэли Лермонтова и Мартынова, опять был в Лермонтовском музее; говорил с научным сотрудником, вернее, сотрудницей о стишке, который приписали великому поэту. 
Но с жаром получил ответ, что стишок «Прощай, немытая Россия» писан, безусловно, Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и что госпожа О.В. Миллер, лермонтовед, доктор филологических наук, так убедительно написала об этом, что закрыла тему…
«Читал я эту госпожу Миллер! – хотелось мне воскликнуть. – Никаких документальных фактов она не предъявляет: только цитатки из тех, кто не сомневается в авторстве, да ещё приводит сомнительные рассуждения на тему «родины» некоего Виталия Коротича, что вызывает только усмешку…» Но спора, я понял, не получится, да и не надо. Только заметил учёной даме из Пятигорского музея: «Академик Скатов придерживается другого мнения»… И сразу же получил урок: «Он не лермонтовед!» 

Что тут скажешь?! Разведешь руками да и только. Разговор продолжать было бессмысленно.
Тема авторства этого стишка уже поднималась много раз.
И вот удивительно, в основном доказывают авторство Лермонтова люди не совсем, что ли, русские, что-то их греет в этом стишке, который приписали великому поэту.
Стихотворение с «немытой Россией», по мнению еще одной ученой дамы, доктора филологических наук Л. И. Вольперт, представляет собой «вершину политической лирики Лермонтова». Не сомневается в авторстве и еще один лермонтовед, мемуаристка Э.Г. Герштейн. Она тоже опирается на исторический образ России, выписанный господином А. де Кюстином. Он для нее является мерилом правды о нашей истории. Ах, как любопытно! Кстати, этот путешественник, известный педераст, которого сторонилось даже парижское общество, был в нашей стране совсем недолго, но успел порядочно нагадить, недаром В.А. Жуковский называл его собакой после публикации чернушных заметок о России, столь угодных русофобам всего мира. Может, русское общество и русскую армию лучше изучать не на основании гнусных впечатлений заезжего туриста-педераста, а на основании документов, воспоминаний наших соотечественников о традициях русского офицерства… Но это мои личные благие пожелания; у дамочек-филологинь сомнений в авторстве нет.
С ними солидарен психолог Т. Г. Динесман. Он утверждает, что «нарциссизм» Лермонтова был ущемлен, поэт вышел из себя и выдал этакий стишок. Психологически, утверждает психолог Денисман, это объясняется амбивалентностью, когда любят и ненавидят одновременно. 
Армия таких лермонтоведов велика. И, казалось бы, как тут не признать авторство данного стишка...
И всё бы как-то у этих лермонтоведов сладилось, доказалось, утвердилось, в школьную программу стишок давно пролез, но… большое «НО» осталось.
Вопросов очень много. И даже ученые на них вряд ли смогут ответить, не извиваясь как ужи…

Есть основательная версия, что стишок этот написал пародист Д.Д. Минаев, он к тому же писал пародию на лермонтовского «Демона», а здесь сделал перекличку с пушкинским «Прощай, свободная стихия!» Но эту версию оставим без комментариев.
Другое. Удивительное. Источник. Его нет! Ни рукописи, ни рукописи того, кто записал, якобы, со слов или с подлинника поэта данный стишок. Опубликован стишок аж через сорок с лишним лет после смерти поэта. А что же, где этот стишок, в каких закромах лежал, почему о нем никто не ведал, не слышал, кроме какого-то современника-инкогнито. Неужели за этот стишок кого-то бы загребли «мундиры голубые»? Почему главный публикатор П.И. Бартенев дает разные варианты. То «вожди», то «паши», то «цари», то «им преданный», то «послушный им»… Что это за вольности в восьми строчках?! Об этом уже много писалось. Кое-что невольно приходится повторять. Ну и пусть! Повторимся. Не все у нас «лермонтоведы»…
Глянем еще раз на текст. Беспристрастно не получится. Учтем, что этот текст приписывают гениальному поэту.

Прощай, немытая Россия!
Страна рабов, страна господ…

«Прощай, свободная стихия!» – так начинает Пушкин свое стихотворение «К морю». У настоящих поэтов «копировать» начало друг у друга не принято! У друзей-поэтов – это запросто. Но Лермонтов не знал лично Пушкина и вряд ли бы взял «Прощай…» в запев своего стиха…
А что дальше? «…немытая Россия». Это что, метафора, новый образ, где в каком месте она немытая?! Это сочинил дворянин, русский офицер, который едет в действующую русскую армию, который написал «Бородино»?!

Страна рабов, страна господ…

Каких рабов и каких господ? Выходит, автор сам был из тех «немытых» господ, окруженный «немытыми» рабами?  В общем-то, по большому счету: все страны того времени социально состояли из господ и рабов. Из богачей и трудовой челяди, которая была во многом занята рабским трудом и прав никаких не имела. Но вряд ли автор стишка думал о международных господах и рабах… Он, скорее всего, живописал про отечественное сообщество. 
Но совсем незадолго до появления этого стишка Михаил Юрьевич Лермонтов создал истинный шедевр – стихотворение «Родина». Приведу его полностью. Дабы почувствовать разницу.

Родина

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам –
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень; 
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

Это стихотворение как кость в горле для тех, кто с пеной у рта доказывает, что стих «о рабах» писан Лермонтовым.
А что же дальше в этом вульгарном стишке с немытой страной и немытыми, выходит, господами и рабами? Да нет! Там, оказывается, есть и помытые!

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Ух, как здорово! Рабы вдруг становятся народом! Не все, оказывается, непомытые. Есть «мундиры голубые»… Это, видимо, еще один класс, какой-то особенный, выделенный из господ? Прежде Лермонтов в своем творчестве таких слов не упоминал. «Мундиры голубые» – жандармерия. По сути написано: жандармам преданный народ… (А «преданный» имеет еще и смысл «переданный»). Неужели жандармерии народ был предан? Да и часто ли народ России, где было преобладание сельского населения, видел голубые мундиры жандармов?
В публикации Бартенева, который с ней что-то финтил, есть и другой вариант «и ты, послушный им народ». Кто додумался подправить автора, скрасить, смягчить чепуховину про преданность жандармам? 
А дальше автор стишка переходит непосредственно к себе: он прощается с Россией. 

Быть может, за хребтом Кавказа
Сокроюсь от твоих вождей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

С чего бы вдруг, если автор ехал на Северный Кавказ? По сути – в предгорья Кавказа. Откуда «за хребтом Кавказа»? За хребтом – Грузия, Армения, Турция… Куда едет автор?
Опять же любопытная деталь: «за хребтом Кавказа» – явно неточно, прятаться за хребтом… Все-таки надо бы: за хребтом Кавказских гор. И впоследствии появляется отредактированная строка «за стеной Кавказа» – стена и прочнее да точнее, нежели хребет. Кто мудрячил с этой редакцией?
…«Сокроюсь от твоих вождей». И опять же на эту строчку нашелся редактор.  Есть вариант «пашей» (какие «паши» в Российской империи?), есть и другой вариант: «царей», – тоже любопытная замена, кем, когда сделана, каким современником поэта? Опять повторюсь: ни одного документального подтверждения! Ни оригинала, ни списка!
Автор скрыться хочет. Но русский офицер Лермонтов ехал служить туда, куда его направили. И как он мог сокрыться от власти, если присягал государю-императору и едет на государеву службу?
Все аргументы можно принять за придирки к поэтическому мышлению, которые частенько предъявляются великим поэтам. Придирки имеют право на жизнь, тем более к великим поэтам!

От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

Последняя строчка вся шипит. Неужели гениальный поэт был таким тугоухим, что не слышал и не понимал: «от их всеслышащих ушей»?! Читая такое даже про себя, а не вслух, и то спотыкаешься. «Всеслышащий» – слово тяжелое, непоэтическое. Разумеется, у поэта встречаются причастия, где характерна «щ», но когда шипит вся строчка – это выглядит как-то небрежно, даже халтурно.
Впрочем, стоп!
Читал у одной лермонтоведши (запамятовал фамилию), которая, разумеется, считает этот стишок «шедевром» Лермонтова, что автор нарочито делает эту строку шипящей, это, дескать, иллюстрирует наушничество, шепот прислужников охранки и т.п. Как тут не вспомнить: один коньяк пьет и говорит: клопами пахнет; другой клопа давит и говорит: коньячком пахнет… Есть, правда, и еще одна пословица: хоть плюй в глаза – всё божья роса…

Однако, эту статью я задумал по иному поводу, не для спора с лермонтоведами. Я сразу принял позицию академика Николая Николаевича Скатова: Лермонтов такого не сочинял! А написал я эту статью с другой обобщающей мыслью. И творчество Михаила Юрьевича как раз послужило примером. К сожалению, не единственным.

***

Литературоведение – наука отчасти безнравственная, жестокая, провокационная, ибо она предполагает не только исследование творческого, засвидетельствованного документами и фактами наследия писателя, но и его личной жизни, его черновиков, писем, воспоминаний о нем современников, подчас абсолютно отстраненных от истины и действительности, и на основании этого сомнительного «материала» дает, якобы, право исследователям делать выводы. Литературоведы подчас безжалостно «лезут» в личную жизнь,  в сокровенную переписку писателя, в его интимные, «недоступные для чужих глаз» места, в постель его в конце-то концов… А кто им это позволял? Позволял в своем завещании покойный? Где ж тут нравственность? Подчас и почитания, даже простого уважения нет к тому, кого пытается «расчленить» какой-нибудь знаток литературовед.
К примеру, перед смертью И.А. Гончаров умолял в духовном завещании, чтобы после смерти не трогали и не печатали его личную переписку. Он даже говорил, что это будет лучшим венком на его могилу… Не хотел, стеснялся чего-то, о чем-то сожалел, может, что-то было совсем сокровенное, личное, может, что-то даже стыдливое в его письмах, отчего краснел… Не надо это печатать, письма-то ведь отправлены конкретному адресату, а не всей публике! Однако только Иван Александрович умер, литераторы, критики, тут же его письма опубликовали. Такова эта публика! 
Разного пошиба литературоведы, псевдолингвисты выудят из творчества, из дневников, писем великого человека скабрезную фразу, стишок непотребный или матюжок – и давай им трясти, давай показывать всему миру каков был гений! Уймитесь, господа! Нет, не таков! 
Об этом Александр Сергеевич Пушкин уже сказал убедительнее некуда. Из письма А.С. Пушкина к П.А. Вяземскому (1825 г.): «…Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе…» 
Поэтов и писателей судят по произведениям! А не по той грязце, чернушке, сомнительным эпизодам, словам, фразам или даже письмам, которые нароют скудоумные критики, а еще чаще – припишут небывалицы писателю.
Рассуждая о творчестве и жизненном пути больших русских писателей, хотелось бы поставить перед литературоведением некоторые ограничители. Нравственные, конечно. Господа, до истины, до самых глубин и истоков поступков исследуемого вы все равно не докопаетесь, это в принципе невозможно, сама природа – «натура» – вам этого не позволит, но неприглядные стороны жизни великого человека можете даже нечаянно обнажить. 
А еще – часто неискушенной публике представить то, чего сам автор и не собирался публиковать или сделал это под воздействием заблуждений.
И если Н.В. Гоголь после сожжения второго тома «Мертвых душ» сожалел об этом и сознавался, что сделал это необдуманно, сгоряча, что хотел сжечь только отдельные черновики и разные ненужные бумаги, то свою первую книгу, поэму «Ганс Кюхельгартен», он не случайно скупал в книжных лавках, для того чтобы уничтожить ее! Он понимал, что это сырое, недостойное Литературы, это лучше сжечь…
Помню, мне рассказывал один талантливый писатель, как насочинял – от бедности – порнографический рассказ и хотел его протолкнуть, продать подороже одному разгульному изданию, но вовремя одумался и как ему после такой писанины было неловко перед самим собой. 

…У меня есть рассказ, из самых ранних, вроде даже очень правдивый, но чернушный, о пьянстве простых русских людей. Он был опубликован. Но впоследствии я не только нигде его не печатал, но и никому никогда не показывал, – нехорошо, стыдно, муторно на душе.
Пару слов о дневниках писателей. 
Мемуарам, воспоминаниям писателей и других деятелей культуры я не очень верю. Как правило, это самоупоение, объяснение в любви самому себе. Сколько кособоких сцен, искривлённых персонажей в таких писаниях! Зато есть один непогрешимый божок – это автор… Словом, полагаться на дневники писательские и околописательские нельзя. Им веры нет. Они, как бы ни вертелись их авторы, все же для публики писаны…
А всё это я веду вот к чему.
У каждого литератора, каждого поэта, писателя, найдется в закромах что-то такое, что не хотелось бы показывать публике. А что порой творится в черновиках авторов! Одни рисуют чертей на полях, другие неприличные картинки, в черновики может закрасться и полная чепуха, где-то в черновике может проскочить и мат, и брань, и соленоё словцо по адресу кого-то, поэты и писатели, как правило, люди не холодные, впечатлительные, уязвимые, эмоциональные, – они могут в запале или под хмельком такого наворотить, что потом самим будет жутко. Вот поэтому и есть понятие личных, неприкосновенных архивов и черновиков. 
…Возвращаясь к лермонтовскому, якобы, стишку. Если даже предположить: вспыльчивый, язвительный и обидчивый Лермонтов сгоряча написал восемь нелепых строчек, то и в этом случае, они не наши. Лермонтов этот стишок нигде не афишировал, нигде никому не прочел, только, якобы, одному загадочному современнику, которому не находится даже имени. Стало быть, этот стишок не был для него творением, событием, ему и вовсе было зазорно выносить его на публику. А вот стихотворение «На смерть поэта» было событием. «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми», – утверждает И.И. Панаев. 
Словно неприличные строки в черновике, словно желчная эпиграмма, которую лучше никому не показывать, – именно таким может представать стишок, который услышал всеслышащими ушами П.И. Бартенев, подредактировал его и выдал в свет. А сам автор, возможно, настрочил ядовитый стишок, ну и бросил потом, пережил, забыл. А если даже где-то прочел в расхристанных чувствах своему другу, так это совсем не значит, что это, сугубо личное, надо литературоведам, публикаторам скорей тащить на публику, трясти дурными строчками в научных работах, в учебниках истории и литературы в школе! А уж тем более подсовывать вождю, который, показывая свою неосведомленность, мягко говоря, читает эти строчки перед лучшими педагогами страны. 
Окститесь, господа! Туда ли вы забрались? Просил ли вас автор рекламировать то, чего не запечатлел даже на бумаге, чего сам на публику не выносил. А уж учить этому детей, так и подавно пошло, если не сказать подло…
Или кому-то радостно, что, якобы, великий поэт, так ударил по России? У кого-то, возможно, от радости рты до ушей. Вот нынче с идиотическим удовольствием президент незалежной читает этот стишок в Евросоюзе.
Оставьте Лермонтова в покое! Никому, в том числе и Бартеневу не давал он права печатать, якобы свой, стих о «какой-то немытой России». И не стоит щеголять липовой просвещенностью перед русским читателем, приписывая что-то кому-то. Публикатор П.И. Бартенев явно смалодушничал, схалтурил, печатая стишок, который бездоказательно приписал Лермонтову.
Это обстоятельство обязано учитывать всё учительское сообщество, а уж литературный мир тем паче!
Если есть сомнение в авторстве, ты всегда должен принять сторону «сомнения». Нельзя тиражировать фальшивки. Это правило для истинных историков и литературоведов. 

Автор: Евгений Шишкин