Зрительский зал
 

Я стоял на сцене и смотрел в зал. 
Сколько лиц в нем, сколько черт — широкие скулы, узкие носы, впалые щеки, высокие лбы. Глаза, глаза, сколько глаз! Ягоды, гроздья, бескрайний виноградник, уходящий в темноту. Но и из темноты слышатся голоса, и в темноте человеческий океан продолжается. Сколько лиц, сколько нас, сколько людей. 
Я многое мог бы сказать, но стоял и смотрел. 
Женщины в третьем ряду ругаются. Не сошлись взглядами, не захотели услышать и понять друг друга, уперлись каждая в свою правоту, понеслось над головами «яаа, яаа». Словно вороны истошно каркают, недоброе пророчат. 
Мужчина в пятом гладит себя по рубашке, улыбается широко и приторно, хвалит девицу на соседнем креслице. А сам смотрит вперед гулкой пустотой, нет ему до нее дела, ждет ответной похвалы, так ждет, что все остальное забыл, перестал замечать. Давно он смотрит лишь в себя, давно, даже глаза уже выцвели, да так и остались бельмами на лице, словно душа в них повернулась ко всем спиной. 
Я многое мог бы сказать, но стоял и смотрел. 
Хулиган с едкой усмешкой ходит между рядами, то кнопку подложит, то толкнет, то слово плохое крикнет. Вокруг морщатся, а ему нравится, ему хорошо от этого. Чувствует он себя значимым, большим, как будто до этого не было его, а как начал вредить — так и проявился, стал ощутимым, живым, настоящим. И стоит ему прекратить — исчезнет снова, смешается с тенями, превратится в бесплотного призрака. Вот он и не прекращает — то рыкнет, то ногой пнет. А сам — тень тенью. 
Женщина сидит, говорит, говорит без умолку, словно бы спрашивает кого-то, и тут же сама себе отвечает. А вокруг нее пустые места, давно там уже никто не сидит, никого нет, все ушли. А она все продолжает и продолжает говорить. Не надо ей мешать, она закрыла глаза и видит людей на этих стульях, ведет с ними диалог в своем монологе, придумала каждого собеседника до мелочей, но никто ей давно не нужен, только она сама и придуманные ею миражи. 
Я многое мог бы сказать, но стоял и смотрел. 
Сколько лиц в зале, прекрасных лиц, перекошенных сейчас гневом, самовлюбленностью и алчностью, сколько чутких душ и сердец, сейчас слышащих только самих себя, сколько ласковых теплых рук, сейчас занесенных для удара, сколько больших умов, сейчас метящих злым сарказмом в слабых, сколько розовых целующих губ, сейчас плюющих кислым ядом в ближних, сколько нас, людей, и сколько наших ошибок. 
Я многое мог бы сказать, но сказал только одно: 

Берегите себя. И еще, что важнее — друг друга. 

Аль Квотион

Будет время, апрель растрезвонится
Разноптичьей шальной кутерьмой,
Беспределицей и беззаконницей,
Родниковой весной питьевой.
Будет время, потом. А пока что ты
С опрокинутым бледным лицом,
Всю судьбу свою с белого, начисто.
Время будет. Лежи мертвецом
И смотри — черной сажей ссыпаются
Твои руки в огромный костер
Жаркой боли, в венцы и невнятицу.
Время будет. Лежи, пока мертв.
Боль отпустит, навалится мелочность
Млечных дней, молчаливых недель,
И как будто бы жить дальше незачем,
И как будто все дальше апрель.

Аль Квотион

Потемнела, потухла окрестность,
Звезды вышли пастись на угодья.
Ты здесь кажешься словно не местной,
Ты рассветная. 
Значит, уходим. 
Ты послушай, как тихо, как глухо
Бьется сердце дремотного леса -
Не листвою, а аспидным пухом
В нем деревья шуршат легковесно.
Присмотрись, тьма прогнулась мостами,
Даже тьма в этом мире живая -
Сыро плачет и просится с нами. 
Это ночь. 
Она нас провожает.
Провожают нас сны и трамваи,
Провожают в миру незнакомцы,
Головами печально кивая.
Мы уходим. 
На поиски солнца.

Аль Квотион

Начало снега. 
Это где-то выше,
За облаком, за небом, где Борей 
На черных пяльцах звездным светом вышит.
А знаешь, я родился в декабре. 
Там тишь была — ни слова и ни звука,
Там тьма была — ни света, ни огня.
У матери дрожали мелко руки,
Когда в большую ночь несла меня,
В огромную озябшую дремоту,
В прозрачную и льдистую тоску.
И тень на нас смотрела из пролетов,
И вечность была горькая на вкус.
Потом я видел лето — света табор.
Пою, живу. 
Но становлюсь бледней,
Когда над миром первенец — декабрь
Из ран роняет зиму в ранний день.

Аль Квотион

Давай не будем о печальном,
Давай сегодня о другом.
Зажги звезду, налей мне чая
И рядом будь к плечу плечом.
Как просто не желать большого,
И чем-то маленьким живя,
В глазах твоих увидеть новый
Пожар, который зрел и вящ.
Как просто верить в светлый гений
Природы, рока, судеб, слов,
Когда сольются наши тени
В реке текущих облаков.
Давай сегодня круг очертим
От дней, от дел, от суеты,
В котором прячась, как в конверте,
Мы, не познавшие бессмертья,
Любовью смертных тел пьяны.

Аль Квотион

Остаешься как будто один,
Закрываешь глаза в потолок.
Этот вечер почти лебедин -
Белым криком струится у ног.
А вчера ты закрыл свою дверь,
Не жалея уже ни о чем.
Ты как будто один, но сквозь щель
Пахнет жизнью и пахнет жильем.
Да один ли? До света охоч, 
К тебе мрак прислонился плечом.
Слышишь? В дверь твою просится ночь
С человеческим бледным лицом.

Аль Квотион 

Оставь мне маленькую сказку,
Мне надоело жить в горсти
Времен и, покрываясь ряской,
Словами жесткими цвести.
Ты не пугайся, я не стану
Последним в мире чудаком,
Пусть только пахнет океаном
Мой маленький забытый дом.
Пусть нам останется минута
Побыть вдвоем, побыть собой.
А дальше, Бог с ним, снова ртутный,
Тревожный, быстрый бег людской,
И снова пена, снова вожжи.
Оставь мне сказку, пусть звучит.
Пусть… На простой диван похожий,
Разлегся в моем доме кит.

Аль Квотион

Луна вчера упала в воду,
Дорогой света пролегла,
И гладь воды, в каком-то роде,
Вдруг стала тверже, чем скала.
Сродни тому простому чувству,
Что обволакивает грудь,
Когда я с радостным кощунством
Тебе, святой, себя дарю.
Сейчас со мной осталось лето, 
И свет — билетом до тебя,
И в мире нет иных билетов.
А по воде гуляет рябь,
А по воде струится вектор
К тебе, а на воде, как рок,
Лежит дорога лунным светом, 
И в мире нет иных дорог.

Аль Квотион

Одних время лечит,
Других время учит
Тому, что и время бывает конечным,
И нечем оправдывать личность и участь,
И частность лжеправды оправдывать нечем. 
Одних время тешит,
Других время тащит,
И тщетно, и тщательно жизнь умывая,
Однако, ничем полновесным не ставши
В пространстве пустынном без счастья и края.
А нам время — мало,
А нам время — милость,
Единое тело для душ совокупных.
И малость, и жалость. 
Нам пелось, любилось!
И жалость, 
И жало 
Последней 
Секунды.

Аль Квотион

В канцелярии неба душно,
Накопилось у них бумаг,
Их лениво листают души
И зевают тайком в кулак.
А у нас на земле дождливо,
Мы совсем растеряли свет,
Мы давно здесь не то, что живы,
Но почти уже без примет
Пропадаем, идем на убыль.
Что осталась нам от часов?
Пережить здесь свои же зубы
И уйти, не оставив следов. 
Я пишу на руках записки
В канцелярию неба, вам:
Пожалейте чужих и близких
По словам их и по делам.
И еще, ради щечек детских,
Ради каждого бедняка,
Поднимите же Богу веки,
А не то пропадут века.

Аль Квотион

Мир — пустая консервная банка, мир — скелет, мир — костяк причин,
Этот мир — не душа, наука. Этот мир сам себе не рад. 
Никого в этом мире не жалко. Ох, ни девок и ни мужчин. 
И никто никому не нужен, и никто никому не брат.
Только химия, только нервы и инстинкт, и закон резни,
Право сильных и право денег, право, лево — везде одно:
Ты родился одним из многих. Ты копейка, ты заменим.
Станет больно — иди, напейся, чтобы сделалось все равно.
Только ты же поэт, как будто. Так гори-выгорай в добро,
Целый мир зашивая пением, превращаясь в иголку, в нить.
Ведь затем и нужна поэзия, ведь затем и нужна любовь:
Дописать в него что-то светлое, что способно заставить жить.

Аль Квотион

Сегодня день какой-то однобокий,
Он спекся в час, свернулся и закис,
А мне идти единственной дорогой,
Идти живьем на поприще тоски.
Туда, где быт разжеван и растроган,
Где все равны и правде, и вранью.
А что я? Камень, брошенный от Бога
В ваш сонный мир, в ваш сытый неуют.
Туда, где жить — почти плевать в колодец
Горчащей злобой, завистью слюной.
Где вы всегда темны на фоне солнца,
Но так светлы в сравнении со мной.
А мне идти, садиться на троллейбус
И ехать прочь, и всех благодарить
За дар дождя, что в ноги бросил небо,
За то, чем станут все календари
В своем конце морщинистом, беззубом.
А мне идти по родственным камням.
И хорошо, что я еще пишу вам,
И то, что вы не слышите меня. 

Аль Квотион

Тебе плевать на это время,
На лад и люд, на лагеря,
На дыры в мире, дыры в чреве,
Тебе уже на все плевать.
Стоишь в заплеванном подъезде,
Молчишь, заклеванный судьбой,
Еще не нищий, но безмездный,
Еще не пьяный, но дурной.
Ты завтра купишь себе девку,
Через два дня продашь друзей.
Тебе плевать. Вся жизнь — объедки
Любви и дружбы не твоей,
Чужой. А ты лишь дверь входная
В подъезд. Стоишь полуживой,
Уже не чувствуя, но зная -
Твоя душа умрет с тобой.

Аль Квотион

Ты в трамвае. За окнами сыро.
Вид сливается в долгую пасмурность
Городов, где ты выжил и вырос,
А потом стал зарплатой и паспортом.
По салону дымится газ света,
Бередя с простодушной досадностью:
Пассажиры свернулись в газеты,
И никто здесь не смотрит в глаза тебе.
Эта чуждость тогда ощутима,
Когда рельсы худеют безжалостно.
Все становятся словно чужими
От скопившейся в сумках усталости.
От таланта — копейка, монета
Бесполезная с мелкой щербиной.
Здесь лицо твое, бывшее светлым,
Контролер разрисует морщинами.
Остановка. За окнами вьюжно.
Ты сойдешь в белый лист, в междометие.
Просто ты никому здесь не нужен,
Безбилетник в трамвае столетия. 

Аль Квотион

Вся жизнь как будто на дороге,
Я еду — весел, пьян и резв.
Ты знаешь, волка кормят ноги,
Меня же кормит синь небес.
Я еду к ним. И в этой пыли
Лишь гул мотора, визг колес
И скорость. Скорость — это крылья.
И счастье горькое до слез.
Все остановки на минутку,
Любовь быстра. Еще до двух
Я выхожу, ловлю попутку:
Вези, родимый, в синеву.
Водитель, поддержав беседу,
То вдавит газ, то тормознет.
И я когда-нибудь доеду,
И будет страшный поворот.
Но там, где смерть порвет все цепи,
Шепну душе, глотая дым:
Лети сквозь гарь, лети сквозь пепел,
Лети до синего. К своим.

Аль Квотион

Вот человек. Пока что дышит
И видит свет, и ждет друзей,
Чтобы бродить среди домишек,
Расти в обнимку на земле.
Он в искалеченном пространстве
Хотел построить свод небес
Для всех, пока не понял ясно,
Что действия важнее мест.
Он головой своей свинцовой
Склонился надо всем ночным,
И зарываясь мордой в совесть,
Прощает мир, прощаясь с ним.
Вот человек идет к забвенью,
Не в рай идет, идет он в хинь
И вечереет, и позднеет,
И пишет эти вот стихи.

Аль Квотион

Писать, пожалуй, можно обо всем.
Все стоит слов
И каждый стоит слова.
Масштаб основ
За письменным столом
Окажется когда-нибудь пуховым 
Лебяжьим одеялом на снегу.
Смотри, смотри, на нем уснул ребенок,
Смотри, как ночь склоняется к нему
И шепчет что-то царственно, иконно.
Пиши стихи о том, что из окна
Видна стена,
Которая все слышит.
И церковь из окна еще видна,
Вон там стоит, вздымается над крышей.
Стоит давно,
А кажется — летит.
Летит над строем стиранных рубашек,
Летит над жизнью, купленной в кредит,
Летит, летит, и белым небом машет.
Пиши о том, что старенький диван
Запомнил бедра женщины усталой.
Она ушла.
Нащупала изъян.
А он все помнит, он не забывает.
Пиши про вещь.
Любая из вещей
Хранит в себе прообраз человека:
Упрямство мысли или дряблость шей,
Другой ли признак, или призрак некий.
Все стоит слов,
Все свой имеет вид,
И глубину,
И молодость, 
И старость.
Смотри, смотри, ребенок в слове спит,
И я в ребенке этом вижу завтра.

Аль Квотион