Я столкнулся с очень серьезной проблемой. Я не сомневался, что смогу представить свою теорию достаточно обоснованно, чтобы в головах присяжных зародились сомнения, но я четко осознал, что, если не подготовлю ловушку убийцам таким образом, чтобы они сделали роковую ошибку, на ваших именах до конца жизни останется пятно и на вас все равно будут за спиной показывать пальцем.

За что полюбила Перри Мейсона, треть века назад, так это за неустанную заботу о дальнейшей репутации клиента. Как хотите. а одно дело добиться оправдательного приговора, что само по себе превосходно, но совсем другое - высший пилотаж, так выстроить защиту, чтобы после не говорили: "то ли он украл то ли у него украли"

Все же приподняться на волне хайпа, не особенно переживая, положительные или отрицательные эмоции вызовешь у окружающих, в значительной мере примета новейшего времени. Неважно, что Ольгу Бузову любят двадцать миллионов ее подписчиков, а остальные сто сорок четыре миллиона россиян кривятся при ее упоминании как от мгновенного приступа зубной боли. Она медиалицо и знают ее все.

Или ближе к теме, мюзикл "Чикаго" с дуэтом лихих джазисток-мокрушниц, где время и место действия почти совпадают с мейсоновскими детективами, но все же это взгляд из нашего времени и из мира шоу-бизнеса, где движ важнее репутации. Для простого человеческого счастья важно, чтобы не показывали пальцами и не шептались за спиной,

Перри Мейсон заботится об этом неукоснительно, отчасти в том секрет его немыслимого успеха - восемь десятков историй своего звездного адвоката написал Эрл Стенли Гарднер. И это при том, что помимо него и параллельно с ним запускал одиннадцать (!) сериалов со сквозными персонажами. Да, плодовитость невероятная. А учитывая работу в собственной адвокатской конторе и основание им правозащитной организации "Суд последней надежды - просто немыслимая.

По-настоящему выстрелил только Перри, впрочем, двадцать девять романов о Дональде Лэме и Берте Кул говорят сами за себя, однако вернемся к "Делу о мрачной девушке". Это второе дело Мейсона - все романы серии имеют первым словом заглавия "Дело..." с непременно игривым, двусмысленным или тревожным продолжением: "Дело о бархатных коготках", "Дело о туфельке магазинной воровки", "Дело о кричащей ласточке".

Непременные громадные деньги, как мотив преступления, и солидный гонорар адвоката. Напомню, начиналась серия в тридцать третьем, в разгар Великой депрессии, когда большинство читателей билось рыбой об лед за каждый доллар, а тут эти миллионные состояния в наследство и сорок тысяч вознаграждения за отлично сделанную работу. Вот вы бы отказались почитать-помечтать, что и на вашей улице будет когда-нибудь праздник? Они тоже не отказывались, читатель голосовал за Гарднера в мягких обложках своими центами.

Хотя главное, конечно, не это. Главное история. Затейливая, с кропотливой адвокатской работой по сбору улик и виртуозно выстроенной защитой в суде. И, как ни странно для не претендующих на звание серьезной литературы детективов - динамика. На протяжении чтения меняется персонаж и наше к нему отношение. Когда заносчивая взбалмошная наследница миллионного состояния впервые приходит в контору, у читателя к ней ничего, кроме классовой вражды. Гляди-ка, цаца хочет замуж, а дядя-опекун против, в то время, как по завещанию, брак до двадцати пяти - времени полного вступления в права наследования, с кандидатом, не одобренным дядей, лишает ее всего.

А к финалу, каким бы искушенным читателем ты ни была, как бы ни морщилась от стилистической и описательной слабости, меняешь отношение на противоположное. Иначе говоря, умеет Гарднер. А для тех, кто неровно дышит к классическому детективу, без маньяков, расчлененки, без клочков по закоулочкам и прочего "кровь-кишки-доброта", есть замечательный сюрприз. Игорь Князев на сайте ABookee выложил в свободный доступ аудиоверсию этой книги.

Еще раз: безвозмездно, то есть - даром. И всякий теперь может послушать. Каковой возможностью я не преминула воспользоваться. Заодно вспомнив давнюю любовь к Перри Мейсону и его неизменной умнице секретарше Делле Стрит.

Вас положат — на обеденный,
А меня — на письменный.
Цветаева.

На осине не растут апельсины, на апельсине растут, а сын великого писателя не может не унаследовать некоторого количества генов литературной одаренности, хотя бы даже к самореализации позвала его отличная от родительской стезя. Алексей Макушинский сын Анатолия Рыбакова и он хорошо пишет. Нет, прежде не читала, даже не слышала до финала прошлогодней Большой книги, в котором был отмечен, тогда же книга и попала в читалку - зрительское голосование этой премии предполагает свободный доступ к произведениям-финалистам. Вот только теперь собралась прочесть.

Лучше поздно, чем никогда "Предместья мысли" не из числа книг, которые становятся литературными бомбами, но для общего развития и, как бы четче сформулировать - чтобы наметить направление дальнейшего движения, в активе иметь нелишне. Мы ведь теперь все (ну, те, кто взыскует знаний), учимся по-онегински "чему-нибудь и как-нибудь". На всем протяжении жизни намечая вехи, ставя маячки, восполняя пробелы, которых поначалу больше, чем отрисованных областей карты. Своими руками высекаем себя из глыбы невежества.

Классическое университетское образование, оставшееся у моих ровесников позади три десятка лет назад, и в большинстве случаев не связанное с историей, философией, культурологией, могло дать базис, но в каких условиях. Подготовка к сессии в режиме ошпаренной кошки; в остальное время отчаянный эквилибр между гормональными бурями юности, желанием иметь все и сразу при отсутствии финансовых возможностей, первые экзистенциальные тупики, зачаточные фундаментальные знания (у кого есть). Все с целью не быть, а слыть.

Не спорю, это и теперь важно, а диплом выпускника Сорбонны, Кембриджа или Гейдельбергского университета существенно повышает твои акции на бирже вакансий, способствуя карьерному продвижению. Но все-таки ближе к крысиным бегам, чем к вечному сиянию чистого разума. Для сияния с тобой останется то, что возьмешь сам. И в этом смысле книга Алексея Макушинского отличный навигатор по тропам философии, религиоведения, истории культуры.

Хорошая умная и достаточно доступная, стоит преодолеть порог поверхностного натяжения, книга. Серьезный разговор о религии и философии, об историческом периоде, породившем столь похожие и непохожие фигуры, как Бердяев и Маритен, который автор ведет доступным языком, наполняет эмоциональностью и полемическим задором. И вот к последнему у меня серьезные претензии.

Ну, потому что воинствующее богоборчество представляется сегодня странным и отчасти эпатажным вывертом, более относящимся к софистике, чем к философии. Впору вводить как понятие оскорбление чувств неверующих Отчего, объясните мне, нельзя быть человеком религиозным и одновременно искать истину? Что за странные ограничения, которые автор, к слову - буддист, налагает на тех, кто звуку троичной пустоты предпочитает крест, полумесяц etc?

Что, если Кант и Кьеркегор понятнее и ближе мне, чем Камю и Сартр, надобно пойти и убиться ап стенку? Вот кстати же, свободы окончательного выбора, осуждаемой всеми религиями, моя религиозность меня не лишает. Сколько понимаю, это один из основных упреков автора вере. Но за исключением воинствующего атеизма, отличная книга. Интересная и познавательная.

Встретимся там, где нет тьмы

Это был восемьдесят четвертый. До Горбачева и Перестройки оставался год, андроповское закручивание гаек с повышением трудовой дисциплины и рейдами по магазинам: "Почему не на работе в разгар рабочего дня? Пройдемте-ка," - осталось позади со смертью генсека. Забавно, но год, вынесенный в заглавие самой известной и одной из самых мрачных антиутопий, в реальности Союза оказался возвращением к скучному, сытому, довольно безопасному застою. Вот разве мелиорация. Идеи орошения засушливых земель и осушения заболоченных могли бы стать в стране основополагающими на ближайшие лет тридцать, не помри мелиоратор Черненко в начале следующего восемьдесят пятого и не начнись совсем другая история.

Однако тогда мы и помыслить не могли ни о чем подобном, мой сосед троечник, стараниями дальновидного папы, поступил после восьмого класса в мелиорационный техникум, где неожиданно для всех заблистал в учебе. Сама я училась в седьмом классе, занималась подводным плаванием, и, читая "Советский экран", наткнулась на статью о фильме "Класс-84" об ужасах американской муниципальной школы и всяком таком. Автор, блистая эрудицией и приобщенностью к горним сферам, вопрошал: "Вы, конечно, понимаете, что дата в названии не случайно созвучна роману Оруэлла?"

Мы в моем лице, конечно, ничего такого не поняли, но страстно возжелали прочесть помянутую книгу, а тут и перестройка кстати подоспела. В общем, лет через пять мечта сбылась. И ничего. Сборник: "Мы" Замятина, "О, дивный новый мир" Хаксли и вожделенный роман. Для классики плоский, для антиутопии бессобытийный, а для Оруэлла, н-ну, "Скотный двор" у него люблю больше. Так "1984" и числился у меня по разряду тоталитарной мути, профинансированной ФБР ("Сластена" Макьюэна пропагандирует эту версию).

Но времена меняются, вышел новый перевод книги от Дмитрия Шепелева, одного из самых интересных сегодня переводчиков, за работами которого стараюсь следить. Пришло время перечитать, вот подарило же прошлогоднее переслушивание Хаксли совсем другую книгу,чем та, что помнилась из времен девичества: глубокую. серьезную, интеллектуально богатую. И нет, к сожалению снова нет. Роман так и остался плоским, бессобытийным, бесконечно далеким от реальности.

Понимаю, что будь герои симпатичнее, а любовь их более романтичной (бесконечной, верной, вечной), мнение мое могло бы быть иным. Вопреки способности к оценке текстов, развитой мильеном прочитанных книг. Понимаю, а все ж поделать ничего не могу. Уинстон, такой нарочито реалистичный: "Мне тридцать девять лет, я женат и не могу избавиться от этого, у меня варикозные вены и пять стальных зубов" - чудовищно нереален в мотивациях.

Смотрите, живет себе мужик такой полурастительной жизнью в этой своей пропахшей гнилой капустой клети, и вдруг на него обрушивается любовь к молодой красивой девушке. Роман с Джулией для Уинстона вроде джек-пота в национальной лотерее. Требующий, к тому же, постоянной конспирации. Если тебе не хватало сильных ощущений - то вот они: запретная связь, опасность, самооценка до небес. И что делает наш герой? Ищет встречи с О'Брайеном и вступления в Братство.

Риски возрастают на порядок, а тебе уже есть, что терять, и ты сунешь голову в петлю всего лишь в надежде встретить единомышленника в высокопоставленном партийце? Вы серьезно? С Джулией примерно та же история. С какого перепуга красотке и скрытой диссидентке, которая отлично сознает свои достоинства и умело ими пользуется, с чего ей влюбляться в такого невзрачного мужичонку? Только не говорите про "любовь зла", на деле всякое различие разъединяет, а подобие стремится к подобию.

Романный олигархический тоталитаризм бесконечно далек от реальности. Где ж набрать столько наблюдающих от лица Большого Брата? Наши гаджеты, конечно, присматривают за нами, судя по контекстной рекламе, но без способности оценки - судя по тому. что мне предлагают автомобиль Ягуар и любовные романы. И вообще, все это слишком безнадежно, а без надежды человек не может. В целом ощущение от величайшей антиутопии времен и народов "могло быть хуже".

А что же перевод? Хорош, некоторые отличия от канонического варианта Голышева и менее известного - Бершидского, который тоже просмотрела. "Большой Брат" Шепелева более органично ложится на восприятие, чем "Старший Брат" Голышева, но "речекряк" кажется мне больше похожим на советский "одобрямс", чем "гусояз" нового перевода. Более аутентичен говор пролов, с передачей лексических особенностей речи социальных низов Дмитрий вообще хорош (вспомним хотя бы "Кто они Такие?"), в то время, как в голышевском переводе пролы говорят усредненно-социальным языком. Стоило читать? Да, хотя бы за тем, чтобы убедиться, некоторые вещи не меняются, а действительность меняется к лучшему. Невзирая.

Нельзя без картинок, все любят картинки, а то иначе читать устанешь.
"Ужас в Ред-Хуке"

Потому что нельзя вот так просто взять и перестать читать Алана Мура. Это сейчас к тому, что графические романы настолько "не мое", насколько вообще возможно. Гейманов The Sandman на протяжении пары недель служил отличным снотворным, пока не бросила, едва одолев две трети. Blacksad, читаный по игровому квесту, очаровал дивной картинкой с кото-людьми и нуаром, но продолжить знакомство желания не возникло. Была еще манга про крестовый поход детей, занятная, однако монохромная эстетика вкупе с содержательной скудостью скорее утомила, чем понравилась.

Читая-слушая "Иерусалим", поняла что не могу ограничиться одной книгой писателя, и отчего не взглянуть параллельно на какой-то из его комиксов? Это же всего лишь картинки, много времени/внимания не потребует. Как я ошибалась. На четыре дня залипла в этой истории, которая, к слову сказать, оказалась довольно объемной, пятьсот двадцать страниц. Страницы графического романа считаются не так, как у текста: на каждой четыре-пять полноразмерных кадров, включающих действие, разговоры персонажей, которые нужно вычитывать из пузыря над головой, а поскольку "Провиденс" роман не только про ужасы и извращенный секс, но также и литературоведческий, то диалоги достаточно непростые.

И еще, отбивкой между дюжиной глав, объемные куски рукописного текста, дорожные заметки героя. Достаточно разборчивые, но в сравнении с привычным печатным текстом, ужасно некомфортные в чтении. А оторваться, не дочитав все двенадцать глав (и восхитительные комментарии переводчика Алексея Мальского) не было никакой человеческой возможности. Потому что оказалось безумно интересно. Эти четыре дня ощущала себя пушкинским скупым рыцарем: "Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницей лукавой..."

"Провиденс" взял четыре года писательского труда, выходя на протяжении двух лет отдельными выпусками. Описывает приключения и путешествия в 1919-м году молодого репортера "Нью-Йорк Геральд" Роберта Блэйка, о котором нужно знать, что он: 1. мечтает стать настоящим писателем и прославиться; 2. гей и скрывает это по понятным причинам; 3. еврей чего тоже не стремится афишировать по не менее понятным; 4. тяжело переживает самоубийство своего партнера (которого зовет Лили и сначала читатель убежден, что речь о девушке, глубокий реверанс переводчику, в английском нет склонения по родам, но ему удается держать интригу буквально до финала - ты как-бы догадываешься о принадлежности героя к гей-сообществу, но все время сомневаешься.)

Так вот, причиной самоубийства Лили предположительно стал с разрыв с Блейком, но не исключено, что подтолкнула к нему книга "Sous le Monde". Объясняю, городская легенда, развившаяся во времена интернета до ролика, посмотрев который сойдешь с ума или совершишь суицид, эта легенда восходит к роману Роберта Чемберса "Король в желтом" (кто любит Кинга не может не знать об этой книге, упоминания о ней лейтмотив его творчества).

Редакционное задание разузнать побольше о загадочной книге в сочетании с одиночеством и чувством вины, подталкивает героя к решению написать роман-расследование, возможно разоблачение с эзотерическими и конспирологическими мотивами, которые так любит читающая публика. У него есть талант, амбиции, кое-что отложено на черный день, а хвост истории который он ухватил, обещает возможность яркой писательской карьеры. Роберт начинает расследование.

В ходе которого, в тех самые двенадцати эпизодах, ему придется столкнуться не только с развернутой лавкрафтианой, поданной так, что не оторваться - между нами говоря, Говард наш Лавкрафт смертельно ведь скучен, а кричащие на каждом углу о своей любви к создателю Ктулху адепты скорее знакомы с ним именно по муровскому переложению. У Алан Мура потрясающая, немыслимая способность сделать из замшелого материала мегатонную бомбу.

Лавкрафт невероятно крут как генератор идей, но между умением породить тему и облечь в удобочитаемую форму пропасть, которой он не одолел. "Провиденс" справляется с этим безупречно, у меня реально, пока читала, случался мороз по коже и рудиментарные волоски вдоль позвоночника вздыбливались (аналог "шерсти дыбом" наших отдаленных предков). И всякую свободную минуту сбегала к этой книге, право, как в детстве.

А читатель интеллектуал по достоинству оценит знакомство с творческим авангардом того места-времени, которое удастся свести посредством книги, где упоминаются и вводятся камео Эдгара По, Амброза Бирса, лорда Дансени, самого Лавкрафт и множество других значимых фигур культурного сеттинга, наряду с персонажами и сюжетами его книг, разгадывать которые отдельное немалое ментальное наслаждение (сама-то я только "Неведомого Кадата" да несколько рассказов осилила у основоположника, но в сновидческой главе приятно было узнать историю с белыми кошками, которые уносят на Луну, и да, салют, Горменгаст)

– Мы с леди Хардкасл гуляли в Коум-Вудс и обнаружили висящего на старом дубе мужчину.
– Мертвого?
"Нет, – подумала я с издевкой, – он находился в добром здравии, несмотря на веревку у него на шее. Лицо у него посинело, а дыхание немножко… отсутствовало, но в целом, учитывая обстоятельства, он выглядел ужасно хорошо"

Полку иронического детектива прибыло. На сей раз это приятный английский джентльмен с лаконичным именем Т.Е. Кинси (почти Т.С.Элиот, только без расшифровки начальных литер) и полным отсутствием каких бы то ни было дополнительных сведений, типа: "обо мне лучше всего скажут мои книги".

Что ж, позиция, достойная уважения, а книг он успел написать достаточно: семь про леди Хардкастл и две про Диззи Хейдж. Нормально, Дарья Донцова тоже в свое время прибавила к Даше Васильевой Евлампию Романову, Виолу Тараканову и Ивана Подушкина. И читают люди до сих пор. И я читала, пока физически не затошнило от ее книг, теперь если и захочу новых Дашуткиных похождений почитать, не выйдет - рвотный рефлекс. Но то все сантименты, вернемся к нашей леди.

Итак, начало ХХ века, леди Элеонора Хардкасл прибывает в снятый ею дом в английской сельской глуши, намереваясь отдохнуть душой и телом от треволнений, выпавших на ее долю в Китае. На их долю, потому что во всех странствиях благородную даму сопровождает преданная служанка Флоренс Армстронг, дочь цирковых артистов, с младых ногтей впитавшая дух кочевой свободы и равенства, что не мешает ей проявлять в отношении хозяйки искренний пиетет.

И то сказать, леди заслуживает уважения. Одна из первых женщин - выпускниц Кембриджа, да не какого-то гуманитарного, а технического факультета. Подлинно аристократические манеры сочетаются в ней с острым аналитическим умом, привлекательной внешностью, немалым капиталом и активной жизненной позицией.

А как учат нас азы иронического детектива, стоит подобной паре персонажей появиться в каком-нибудь месте, как не замедлят явиться преступления, которые им придется расследовать к вящему читательскому удовольствию. "Тихая сельская жизнь" не обманет ожиданий, в придачу к двум убийством и похищению драгоценностей, одарив нас атмосферой Доброй Старой Англии, где об ужасах Мировой войны еще не подозревают, а "Правь, Британия, морями" не утеряло актуальности.

И сделает это не без изящества. Героини обаятельны, архетипический образ пары Холмс-Ватсон удачно накладывается на дуэт, одновременно удовлетворяя консерватизму и феминистской повестке. Преступления срежессированы так, что вряд ли способны обмануть даже известную ментальной скудостью английскую полицию начала прошлого века, а преступником оказывается тот из персонажей, который с самого начала казался наименее симпатичным, но здесь не это главное.

Важнее погружение в ностальгические времена стабильности и незыблемого жизненного уклада, а также постмодернистский оммаж всем великим сыщикам эпохи: от Дюпена и Отца Брауна до мисс Марпл с Эркюлем Пуаро. Ну и торжество справедливости, поверженное зло, оркестр, урежьте туш!.

Это и есть реальность – мельтешение иллюзий, воспоминаний, страхов, идей и гаданий, неумолчное в шести миллиардах умов.

В книжном море много всякой рыбы и зверя: ходят косяками сорной макрели блестящие и бестолковые любовные романы с разного рода ромфантом; раздуваются пузырями, влекут экзотической раскраской детективы; шевелят щупальцами мрачные антиутопии; и выстреливают чернильные облака каракатицы хорроров. Дружелюбные дельфины по-настоящему хороших книг помогают утопающему в одиночестве или депрессии, и есть еще киты: громадные, прекрасные, непонятные.

Помните, у Блока: "Старушонка убивается, плачет, никак не поймет, что значит. Зачем такой плакат, такой огромный лоскут. Сколько бы вышло портянок для ребят!" Так вот, этот роман кит, а исходя из библейских коннотаций названия, содержания и объема (тыща триста пятьдесят страниц на бумаге, две тысячи - в литресовской читалке) - Левиафан. И наверно да, мяса, жира, китового уса, драгоценной амбры можно было бы добыть на сотню, а то и тысячу комиксов, но Алан Мур, именно графическими романами создавший себе репутацию культового автора, на сей раз отдал приоритет слову.

Нет, прежде я его не читала, даже "V - значит вендетта", которую все, кто есть кто-то давно знают. Ну, потому что я не по комиксам, пыталась полюбить - не вышло. Вот и теперь взяла "Провиденс", ну картинки, ну лавкрафтиана, ну завуалированная гомоэротика и нуар. Для общего развития и галочки "смотрено" пойдет, но ни уму, ни сердцу. С "Иерусалимом" в точности наоборот: тугая плоть текста раскрывается мириадами смыслов, это удивительно, грустно, забавно, смешно, страшно, и стилистически чистое наслаждение. Нужно только уметь взять.

И не то, чтобы роман требовал особенно подготовленного читателя, хотя эрудиция приветствуется, ею, как каши маслом, никакого чтения не испортишь. Но на самом деле история никакая не запредельно сложная, к этим дверям просто нужны ключи, которые я могу вам дать. Давайте по порядку, начнем с начала и будем двигаться в сторону финала. Необходимое предуведомление: место действия - Нортгемптон, родной город Мура в сердце Англии, он же символический Иерусалим, не потому, что так захотела задняя левая нога автора, а потому, что это древняя столица страны, и потому что здесь храм, построенный по образу и подобию Храма Соломона, куда принесена монахом по имени Петр из сарацинских земель данная ангелом святыня.

В книге пять частей, три основных, послелюдия и "Прелюдия. Неоконченный труд", с нее и начнем. В Нортгемптоне, в неблагополучном районе Боро открывается выставка местной художницы Альмы Уоррен, которой удалось добиться относительной известности и финансового благополучия. Что-то подсказывает мне, что в монструозно огромной андрогинной пофигистке и ниспровергательнице основ Альме автор в немалой степени вывел себя самого. А выставка, кропотливо воссоздающая родной Боро в мельчайших подробностях - не что иное, как путеводитель и краткое содержание "Иерусалима", тридцать картин которой иллюстрируют тридцать глав книги.

Семья Альмы и ее младшего брата Мика в родстве и свойстве со многими заметными городскими персонажами, в частности с кланом Вернеллов, равно известным талантами и сумасшествием. "Прелюдия" отчасти разворачивает перед читателем спутанную, всю в узелках, сеть этих сплетений, которой прекрасной тканью ну никак не назовешь. Но прочна, что да, то есть. Пока младший брат художницы, сорокадевятилетний Мик, не обладающий ни ее талантами, ни амбициозностью, идет на выставку, мы имеем возможность понять, что сквозь ячейки сети истории, которую предстоит узнать, то и дело станут проваливаться персонажи из иных времен и реальностей.

"Книга первая. Боро" в сути одиннадцать глав интерлюдии, знакомящей с этой развернутой во времени мультивселенной, где живописец реставратор во время работы над храмовой фреской переживает эпифанию и сходит с ума,. Девушка из числа его отдаленных потомков, проститутка на креке, фанатка принцессы Дианы и Джека Потрошителя (да, бывают странные сближенья) попадает в смертельно опасную ситуацию. Призрак некогда жившего здесь гуляки и развратника проживает тысячный день сурка с адюльтером, попутно добывая спелый плод Пака - высшее растение, которым питаются призраки: пищиткогда вырываешь, а на шляпке барельеф дюжины сросшихся головами нагих феечек во всех анатомических и красочных подробностях.

Безработный мальчишка актер грезит славой, попутно обдумывая, как откосить от призыва на Первую Мировую. Монах семисотого года AD завершает подвиг веры, донеся святыню до строящегося храма, Трехлетний мальчишка, тот самый Мик, что в 2006-м идет на выставку, едва не умирает, подавившись Песенкой (драже от кашля). И здесь нельзя не сказать о переводе, он роскошен. Каждый фрагмент говорит своим языком: просторечие кокни начала прошлого века, затейливая средневековая вязь, современный уличный сленг ямайского английского и высокий слог интеллектуальной прозы - со всем Сергей Карпов равно хорош, кстати, "Бесконечную шутку" Уоллеса Поляринов переводил в соавторстве с ним.

Книга вторая Душа в сути своей посмертное странствие пережившего клиническую смерть мальчика в компании Мертвецки мертвой банды - пятерки детей призраков, такая жутковатая мрачная Питерпэниана, полная горьких и забавных моментов. В процессе станет ясно, что дети не вполне дети, что в посмертии некоторые из нас получают неплохую возможность выбирать облик и компанию. Здесь герои встретят Кромвеля перед решающей битвой (который "окажется этаким Сталиным, но без чувства юмора")

Книга третья "Дознание Верналлов" продолжит историю семьи, вплетенную в историю места и разовьет, раскроет роман как в сути наиболее эзотерический и визионерский, стоящий в этом смысле почти вровень с "Розой Мира" Даниила Андреева. И, как всякая серьезно оккультная вещь, для восприятия эта часть достаточно непроста. Кроме прочего, глава "Ум за разум" имитирующая мышление в острой шизофренической стадии, чудовищно трудна, почти невыносима. Если вчитываться в каждое словосочетание и предложение, это клондайк словотворчества, но на то, чтобы одолеть в подробностях, мне понадобился бы месяц, а читать-слушать подряд физически больно. В общем, примерно половину главы я промотала.

Зато джойсова глава, я ведь не ошибаюсь, это "Загнан" - поток сознания муниципального чиновника, в стиле монолога Молли Блум? Так вот, оммаж Джойсу великолепен. А в "Послелюдии. Должностной цепи" роман обретает закономерное и в целом ожидаемое завершение. Большая часть узлов развязывается, интриги раскрываются, маски сняты.

Грандиозная книга, и она сильно перекликается с идеей "воскрешения всех" философии русского космизма

Обидно за этих пропавших людей, недостойных упоминания и непривлекательных для черно-белых ретроспектив. Хочется думать, что их в своем времени и месте обитания обволокло обширное звездное желе времени, что они застыли навсегда с нетронутыми обидами и слабостями,.

Когда мужик не Блюхера,
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет.

Датский заглавия никак не связан с тенью отца, памятником русалочке и прочими занимательными вещами скандинавской страны. Вовсе даже к ней не имеет отношения (как, впрочем, и у Окуджавы) . А имеет к обычаю отмечать знаменательные даты, вроде юбилеев, статьями о виновниках торжеств. Которых (статей) за годы сотрудничества с "Известиями" у Дмитрия Быкова накопилось изрядно. Сборник составляют "датские" колонки, в разное время опубликованные в этой газете.

Хорошо, что не стала читать вторую часть "Календаря" тотчас после первой, дала время книге отлежаться, а впечатлению отстояться, зато могу с определенностью сказать, что продолжение не уступает началу. Единой концепции нет, как и в случае первого Календаря, знаете такого: здесь только о литературе, а там о политике, о науке или об искусстве. Единственная форма структурирования - течение календарного года, от января к декабрю.

Больше семи десятков статей при достаточно компактном объеме книги - чуть больше трехсот страниц, в среднем текст страницы на четыре. Можно читать подряд, а можно растянуть надолго, пробегая очередной глазами, как в прежние времена реверс сорванного календарного листка. Обидно, что рассказать об отдельных безумно интересных статьях, не получится, только общее впечатление, абрис, контур.

И все же, в отчаянной попытке удержать ускользающее, пройду по содержанию, уделяя несколько слов тому, что показалось наиболее интересным. "Горе ума" о Грибоедове и о том, что ум не живет в вакууме, набрасываясь по-щенячьи даже на самого неподходящего собеседника, за неимением лучшего. "Опыт о сдвиге" Высоцкий в мучительной раздвоенности между тем, чтобы быть плоть от плоти советскиv (совейским - свойским, своим) и невозможностью отменить собственный культурно-ментальный багаж, знание о реальности как она есть.

"Потеря кормильца" на смерть Ильи Кормильцева, пронзительное как плач. И, блин, "Я хочу быть с тобой" написана, оказывается, в те пятнадцать минут, что он ждал свою девушку, которая опаздывала на встречу. "Лесковское одеяло" живи как перекати-поле, стань очарованным странником, делай бесполезное, к чему душа твоя лежит. Такова жизнь в России по Лескову. "Онегин как бренд" очаровательный оммаж роману в стихах и "лишним людям". Считали подражанием Байрону, и кто нынче читает того лорда, а Онегин весь на цитаты разобран, хотя бы только на русскоязычном пространстве.

"Даешь Гомера" о Джамбуле Джабаеве и о великом национальном эпосе, которые нужно было бы создать коллективными усилиями акына и переводчиков, даже если материала не хватало. "Минидернизация" отличный скетч о феминизме и мини-юбках, как в сути антисекс-одежде, замене действия декларацией. "Господи, мы у костра" дивное о Фазиле Искандере, сделавшем период государственной опалы временем свободного творчества. И чудесное "Мравалжамиер, батоно Шалва" о Шалве Амонашвили, одном из моих героев, великом учителе, и о том, почему педагоги-новаторы всегда будут штучным товаром

"Путем улитки" про мою любимую вещь у Стругацких, которую сами АБС, оказывается, тоже ценили больше прочих. "Агент Грин" на смерть Грэма Грина, вот не знала, что он был религиозен, хотя о чем я, этого нельзя не почувствовать, зная его книги. "Декаденты и диссиденты" о Бодлере и "Цветах зла", любопытное со/ противопоставление его Некрасову, и да, я тоже думаю, хорошо, что у русской поэзии такого гения не было.

"Нерусский телеграф" офигительно интересная биографическая статья о Сэмюэле Морзе. "Похождения бравого солдата Гашека во время Третьей Мировой войны" - кто, как я читал в свое время Швейка по кругу, тот оценит. И бесспорную связь с "Уловкой 22", и может еще потому мне так полюбился "Календарь 2", что открывает его "Резиновая пята" о Джеке Лондоне и его "Смирительной рубашке", которая вытянула меня из затяжной депрессии начала взросления, в процессе которой Швейком нон-стоп спасалась.

"Барышни и хулиганы" интересное исследование трансформации образа дворового хулигана в советской литературе. "Свято место" о Пушкине в Михайловском, с его скудным, едва не на грани нищеты, бытом и, ну, в общем, когда б вы знали, из какого сора... White Spirit о нелепом и абсурдном, на поверхностный взгляд, обращении Конан-Дойла в конце жизни к спиритизму.

"Новый Орля" замечательная статья о Мопассане, разбившая вдребезги мое еще юношеское против него предубеждение. "Дело молодых" - культурная революция в Китае. "Эдвард, сын Вильяма" уморительно смешной рассказ об Эдварде Радзинском, которому удалось таки осуществить вековечную польскую мечту - покорить Россию (вот даже сейчас смеюсь, вспоминая). "Потерянные и найденные" , хорошо о Ремарке. "Ода сухарю", ко дню учителя, с любовью и уважением к профессии и сильно против либерализма в ней. Да и будет, наверно, необъятного не обнимешь (во всех смыслах), но если ищете, чего почитать об истории и культуре, это идеальное попадание.

Ты слишком умная и слишком тихая для того, чтобы тебя кто-нибудь понимал.

Готическая сказка вышла из Гофмана, как русская литература из гоголевской "Шинели", а американская из "Приключений Гекльбери Финна". То есть, Лавкрафт, Мейчен и Кэрролл отметятся отголосками в любой истории, стоящей внимания, как без них? Но тон задает он, маленький чиновник, пьяница, подкаблучник, гений. И Нил Гейман, как никто другой в современной литературе испытывает на себе его влияние

Лет пятнадцать назад купила дочери странную книжку в черной обложке, до нас тогда докатилась мода оформлять детские книги не в привычном стиле глазастых зайчиков и белочек, а вот так, пугающе, мрачно, притягательно. Со странным названием "Коралина" (вместо привычного Каролина), сама читать не думала, мне ж не восемь лет, но открыла взглянуть, о чем там, и не смогла оторваться. Она оказалась детской и не совсем, пронизанной сложными ассоциациями, кое-где пугающей даже меня, давнюю поклонницу жанра. И оставила богатое послевкусие.

С нее начался мой Гейман, у которого потом перечитала все, до чего смогла дотянуться. да и теперь еще по инерции читаю, хотя его звездное десятилетие давно позади. Но были ведь, были "Дети Ананси", "История с кладбищем", два сборника потрясающих рассказов, "Океан в конце пути" и "Звездная пыль". И "Американские боги", после одной такой книги писатель может вовсе ничего больше не делать, он уже стопроцентно реализован.

Однако к "Коралине", я тогда не разглядела в книге "Песочного человека", глядя в упор, мы скорее видим то, что на поверхности: девочка следует за странным животным и попадает в иной мир, где встречает говорящего кота - Алиса; странное пространство в вывернутом наизнанку мире - Лавкрафт. Но вот наткнулась сегодня в ленте на упоминание о сказке и первая мысль - "Песочный же человек!" Неслучайно и самый долгоиграющий авторский проект графического романа носит то же имя, хотя тамошний персонаж ничего общего, кроме имени, с Коппелиусом не имеет.

Чего не скажешь о "другой маме" Коралины с ее одержимостью замены глаз предметами. Где у Гофмана были стекла, у Геймана пуговицы. Сути это не меняет, богоданному зеркалу души противопоставляется изделие. Живым и родным человеком прикидывается качественная подделка: Другая мама "Коралины" - Олимпия из гофмановой новеллы. Тот же метод соблазнения - внешнее совершенство, за которым прячется зияющая пасть капкана Порой, чтобы разглядеть явное, но не очевидное нужна дистанция

Я снова вижу голубой далекий свет,
Прекрасным принцем мне является балет.

Всякий знает, что в области балета мы впереди планеты всей (хотя из всех искусств для нас важнейшим все-таки является кино). Что до отношения к балету, то оно у всех разное. Кто-то за всю жизнь ни одного спектакля не посмотрит, другой ни одной значимой премьеры не пропустит. Абсолютное большинство посередине, хотя ближе к первым: "Лебединое" визитная карточка Большого, Плисецкая гениальная балерина, Дягилев - Русские сезоны, Нуриев эмигрировал, Цискаридзе - нельзя не влюбиться, Лиепа - балетная династия.

Будучи в предложенной классификации ближе ко вторым (назвали в честь Майи Плисецкой и долго имела глупость винить маму, за отказ отдать меня в интернат при хореографическом училище, пока в одночасье не поняла, что при отсутствии трудолюбия и амбициозности, кордебалет - потолок, на который могла бы рассчитывать). Балет люблю, хотя без фанатизма и дилетантскою любовью, а когда накрывает желанием посмотреть какую-то из постановок, не отказываю себе в этом удовольствии.

Читать продиктовано было соображениями того же свойства: я люблю балет и читать; она прекрасная балерина и написала книгу, прочтя которую, узнаю что-нибудь новое. Совершенно готова была к рассказу о себе в искусстве, название "Мой балет" к тому располагало, и ничуть не разочарована была бы, окажись книга автобиографией с кратким экскурсом в историю семьи и приоритетом, отданным собственным ролям и постановкам.

И нет, это даже не об искусстве в себе. Эта книга по сути история русского балета, рассказанная посредством биографий наиболее значимых его фигур. От самого начала, от божественной "Сильфиды" Марии Тальони, впервые вставшей на пуанты и покорившей Петербург. Через "век Петипа", период, когда танцор, а затем хореограф, за все годы так и не выучивший русского языка, Мариус Петипа полвека управлял Мариинским театром, пережив пять директоров, поставил балеты, которые живут и теперь: "Баядерка", "Раймонда", " Спящая красавица", придумывая балеты на доске, наподобие шахматной, где расставлял и двигал множество фигурок.

Вот, кстати же, о различных подходах разных хореографов к постановке: кто-то, как Александр Горский, сначала выписывал всю партитуру балета на бумаге, другой отталкивается от траектории движения танцора по сцене. Одному важно буквальное следование своим указаниям, другой предоставляет артисту свободу самовыражения, приветствуя импровизацию. Для меня стало открытием, что в таком, казалось бы, консервативном и четко структурированном искусстве как балет, нет единого стандарта, оправданы разные подходы, главное результат.

Вот ловлю себя на том, что хочется пересказать всю и сразу, чего, конечно же. делать не стоит, да и бессмысленно, когда есть книга, написанная прекрасным языком, которую всякий может взять и прочитать. Но вовсе не поделиться впечатлениями, хотя бы самыми яркими, никакой человеческой возможности. О Вирджинии Цукки, открывшей эру блистательных итальянок русского балета. О Матильде Кшесинской и тридцати двух фуэте. Или вот Дягилев, который, обладая потрясающим умением очаровывать и убеждать состоятельных людей в необходимости меценатства, был однако чудовищно высокомерен с нижестоящими.

Блистательная Тамара Красавина и трагическая судьба Ольги Спесивцевой, на двадцать лет запертой в нью-йоркской благотворительной клинике для душевнобольных, не зная английского, забыв французский и самое свое имя. И чудо спасения, когда молодой американский историк балета разыскал ее, добился улучшения условий, память после стольких лет вкернулась, вообразите только.

Агриппина Ваганова, с великолепными сценическими данными прозябавшая в кордебалете, когда бы не случай, предоставивший возможность заменить приму -
знала все партии, а теперь ее именем названо хореографическое училище. .Династия Месерер, к которой принадлежит и Майя Плисецкая. Знаменитый прыжок Нуриева. Удивительный творческий дуэт Плисецкая-Щедрин, подаривший нам "Кармен". Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Семья Лиепа.

Илзе Лиепа удивительно скромна, уделяет отцу, брату, себе самой буквально крохи от общего объема книги. Однако эти страницы не просто интересны, но проникнуты огромной любовью, уважением, клановой гордостью. Роскошная книга, которая может стать подарком всем, кто неровно дышит к балету.