провожаю лето...

Пока ты на ребре и на игре,
весна стреляет пару сигарет
у первых из людей в пустынном парке.
И если он - ни разу не Адам,
слегка небрит, умней не по годам,
она - бесспорно, Ева. В сумке "паркер" -
записывать любовь свою и страсть,
как вылеплена из его ребра -
от женского простого любопытства.
Какие в нём война и глубина,
себя искать в нём, чтобы точно знать:
а кто кому в кого из них годится.
В любовники ли, в жёны и мужья
в какой-нибудь системе бытия,
в каком-нибудь из сонмов разных жизней.
А он из тех, кто курит и молчит,
в ком ровно столько с ним не быть причин,
чтоб только и подначивать - свяжись с ним.
Весна мотает плёнку-старый шарф,
пока не открывается душа,
пока не оголится даже голос.
И вот они, совсем обнажены,
в прямом эфире снявшей их весны -
и каждый кадр поцелуем солон.
Поскольку слёзы сохнут на губах,
весной любой - моряк или рыбак:
плывёт в ней, на авось удачу удит.
Библейское ей, в общем, не с руки.
Ребром монетку звонко на мостки
роняет - чтоб из притчи вышли люди.

И вот они плывут, почти смеясь,
среди цветущих яблоневых яхт,
как паруса, раскрывших белым плечи.
И кто-то первым говорит: "Я твой",
весна ликует, щёлкает затвор.

И этот кадр остаётся вечным.

(с)

Зима молчалива, тепла и полна людьми,
но смотришь на них, словно из-за прозрачных стёкол.

Мы будем медлительны - солнце и кашемир,
согретый лучами, стекающими из окон.
В нас будут слова, припасённые на потом,
с горчением мандариновых тонких корок.
Ты будешь касаться ладоней горячим ртом,
а я в них - носить поцелуи твои. Нескоро
закончится время нежнеющей тишины,
дыханий двух тел, их теней, что к утру тончают.

И в белое утро зима окунёт иных -
простившихся, но обещавших начать с начала.

(с)

Чертишь круг - и его обязательно разорвут.
Вырываешься сам из чьего-то чужого круга.

Мы живём, как земные хоть раз на земле живут: друг о друге, но обязательно друг без друга.
В стенах города, в сцепке бетона и кирпича, в одиночестве писем, туманными вечерами
Мы умеем терпеть, как пронзительно в нас молчат все такие, которых мы сами не выбирали.
Подыши за двоих, и да будет тебе светло. Не желающий счастья любимым - с собой лукавил.

Чтоб тебя обрести, как свободу, не нужен взлом.

Я могу тебя слышать эхом сердечных камер.

(с)

Всё, что есть у нас - ломкий звук да короткий миг,
цифры номера, отпечатанные на пальцах.

Только час на любовь, чтоб услышать себя самих, стать людьми, а не эхом пустых телефонных станций.
Всё, что есть у нас, кроется так глубоко на дне, что невидимо миру, сомкнувшему нас снаружи.

Тихий смех, сеть помех, пропадающий абонент.

И часы ожидания голоса, что так нужен.

(с)

Столько всего вокруг,
столько всего во мне.

Нежности не берут те, кто других важней.
Нежности не хотят - отдёргивают ладонь.
Всего-то один пустяк - не оставляй следов.
Не оставляй ключей, времени, цепких слов.
Снова иди ничей, ничьим не родясь теплом.
Ничьих не касаясь рук. Ни в чьём не сбываясь дне.

Столько других вокруг.
А нужного рядом - нет.

(с)

согретый твоим дыханьем табачный дым,
со вкусом твоих прохладных и тонких губ.

я буду смотреть, и ты станешь таким простым, настолько со мной, что больше нас не солгут.
смеяться вполголоса, не нарушая ночь, в которой всё звонко - так воздух осенний чист.
потом замолчать, замереть и смотреть в окно - и, кажется, слышать, как сердце твоё стучит.

танцующий дым, кольцам пепельным по рукам позволивший виться, ныряя под рукава.
я буду молчать. наклоняясь к твоим вискам, по очереди их касаться и целовать.

ссыпавшийся пепел, скрип пола и тихий треск твоей сигареты, твой выдох - и дым кружит...

и я буду просто молчать с тобой и смотреть,
как в пепельном танце моя происходит жизнь.

(с)

А я пыталась придумать имя,
назвать все запахи, каждый звук -
для нас, холодных, как будто иней, для нас, которые наяву
молчат о том, что скучают громко, живут по сердцу и по звонку.
Для поцелуев, татуировкой запечатлённых вдоль тёплых скул.

А я всё верила, мы - живые: тепло дыхания, близость душ.
Но едкий дым сигаретный выел тебя из легких, и я не жду,
что я останусь в тебе хоть чем-то. Так точен был твой отсёкший взмах.

Два обессловленных абонента,
сходящих от немоты с ума.

(с)

Уезжать из огромного города, делать вдох -
просто выскользнуть из его слишком цепких пальцев.

Отключать телефоны и не оставлять следов. Просто выйти, чтоб освободиться и надышаться.
Всё упрямо не так, собирается пустота, словно капли в ладони, холодные, дождевые.
Мы так живы друг в друге, но каждый из нас устал, что миры между нами не делают нас живыми.

Вот бы осень и лес, мшистый запах в шершавой мгле,
звёзды, падая, гаснут во тьме догоревшей спичкой.
Всё бы бросить, уехать, на грудь тебе молча лечь.
Знать, что этого времени больше никто не вычтет.

Осень красит листву в кисло-ягодный красный сок. Я пытаюсь дойти вдоль по осени до вокзала,
чтобы ехать к тебе и твоё целовать лицо. Чтобы просто общаться улыбками и глазами.
Уезжать из огромного города, быть собой, а не кем-то, чей мир на любовь усечён и сужен.
Нам так сложно сбываться внутри, принимая боль, что мы так же не можем сбываться с тобой снаружи.

Помолчим это всё. Только руки мои держи. Мир - страницы, я - лист, сухо вложенный между ними.

Я уеду из города, чтоб начиналась жизнь
там, где ты наконец-то шагнёшь ко мне и обнимешь.

(с)

Так не выйдет ни в эту осень, ни в этой жизни -
ни один из нас не способен себя терять.

Немота подступает к горлу - рискни, скажись ей. С каждым новым ушедшим ты просто отрежешь прядь,
одиночка и мастер, влюбленный в себя художник, по лекалам своим сочиняющий галатей.
Каждый новый под инструментом твоим не дожил до простого и человеческого. Пустей,
не прирученный, не отдавшийся и надменный. Несвободу от прочих расценивавший, как сплин.

Захотевших тебя эта осень убьёт мгновенно, нутряно, выжигая последний клочок земли
под ногами - поскольку ты любишь в других себя же. Потому что тобою взятый настолько нем,
что забыт, отработанный, только затем и важен, чтоб тебе любоваться игрою своих теней.

Мы не можем терять себя, смертники и скитальцы. Нас так много другим, заменивших им кислород.
Весь их мир - в наших тонких, восторженно-нервных пальцах, даже если мы жаждем, чтоб стало наоборот.
Ничего не меняется: осень на осень ляжет, как зарубки на камне, как кольца в шершавый ствол.
Без вины виноваты, мы живы сердечной кражей,
не заметив, что мы не крадём у них ничего.

(с)

Я ношу тебя точно у сердца, как талисман.
И ты сходишься в точку на шее между ключиц.

Ты - мой бережный штиль, лютый ветер в лихих штормах. Ты моя тишина, что всегда о тебе молчит.
Накрывая ладонью, плетёный держа шнурок, пропуская его сквозь пальцы, когда одна,
я тепло твоё осязаю - оно остро, мне отчётливо виден твой профиль, твоя спина,
и я знаю, как пахнет кожа. Твой вкус и цвет. И я слышу твой голос, дыхание, ломкий смех.
Я почти провожу губами по карте вен, прохожу по ним, как корабль, осев на мель
возле жилки височной. Не веря себе сама, я с тобой говорю, словно ты сейчас тут сидишь.

Я ношу тебя точно у сердца, как талисман,
накрываю рукой, и ты бьёшься в моей груди.

(с)

Я рискую в чём-нибудь повториться, на запястье время замкнуть кольцом.

Я люблю почти что по-матерински, я почти по-детски смотрю в лицо.
Я тут слышу скрип циферблатной стрелки, как любовник слышит и часовщик.
Я привыкла: мы происходим редко, но тем громче каждый из нас звучит.
Это важно - верить в счастливый случай. Знать, что кто-то хочет с тобою встреч.
И мы держим руку на пульсе, учим, как бывать не рядом, но всё же греть.

Я люблю тем пристальнее и тише, чем сильнее время нас держит врозь -
чтобы всё запомнить и всё услышать, даже то, что с губ твоих сорвалось
несерьёзно, горько или случайно. Чтоб, не веря в данность, что ты пропал,
потеряв из виду тебя, с начала кропотливо складывать, словно пазл.

Я рискую время считать и стать им, чтоб во мне пружиной сжимались дни,
где мы слишком нежные, так некстати, что любой увидевший обвинит
нас в таком бесстрашии быть родными, в опьянённой близости на виду.

Только нам бы нами побыть - иными нас к себе другие упрямо ждут.

Я рискую в чём-нибудь повториться, торопясь любить до того, как бой
городских часов проведет границу, разделяя стрелками нас с тобой.

(с)

а потом всё крошится - возьми его и рассыпь.
вязкое, как песок, тебя поглощает время.
отчаянный часовщик разбивает свои часы,
но всё равно стареет.

а потом ложится всё - молчанье на губы, снег,
тела, чьи-то тени длинные - ни признака новой жизни.
отчаянный часовщик помнит часы на своей стене
до мельчайшего механизма.

а потом всё слушает монотонный шуршащий шум.
хуже колодца и маятника, молота с наковальней...
отчаянный часовщик, про которого я пишу, -
я.
а ты - это время,
что сейчас
меня
убивает.

(с)

Вот горизонт, он так невозможно жёлт,
словно стоишь, ослеплённый, под фонарём.
Вот - двое: один из них любит и напряжён,
другой постоянно врёт.

Вот падает луч и тянется, словно нить, -
будто бы свет, как клубок, с горизонта снят.
И одному нужно вовремя объяснить,
другому - не объяснять.

Раньше бы осознать это всё, сложить,
уметь вот такое предсказывать наперёд.
Но погибнет один, хотя и остался жив,
а другой будет мёртв, хотя он и не умрёт.

(с)

Какая печаль обречённости и тоска...
Насколько нас любят любимые, если врут?
Мрак мой, нет, я не буду тебя искать.
Я знаю, что ты - вокруг.

(с)

Всё, что когда-то хотело орать и биться,
потом - затихать, убаюкиваться, ласкаться,
теперь превратилось в мелкий блестящий бисер,
испорченность пересказов.

Не подкреплён ни паникой, ни покоем, внутренний мир замирает в своих руинах,
где каждая трещина, каждый кривой осколок пока что имеют имя.
Катятся бусинки, сыплются вниз сквозь пальцы, не остановлены кем-то в момент полёта...

И можно теперь прилюдно не убиваться.
Это и так убьёт нас.

(с)

Суховей наполняет меня до края, рассыпает пшеничной мукою мысли.
Научи меня жить, никого не раня, забывая тех, кто ещё так близко
были раньше, сегодня - меня не помнят и сжигают память, как пачку писем.

Отчего меня будто кто наполнил так, что даже и воздух меж рёбер втиснут
в эти лёгкие?..

Да, я хочу покоя, тишины, прохлады, воды и ласки.
Отчего внутри у меня такое, будто наскоро кто-то нашил заплатки,
но скрепить - не вышло, и ближе к ночи ноют швы и тянут писать больное? -
Я живая, нежный, живая. Хочешь - приложи ладонь, ощути волною.
Научи же быть меня чуть терпимей и не плакать, если опять так больно,
проходить сквозь них, распрямляя спину, оставаясь той же собой, но полной.
Я - живая, видишь. Вот, милый, только научи меня не принять усталость,
загляни мне внутрь и склей осколки, чтоб меня не стало с годами мало...

Суховей наполняет меня, играя с волосами моими, запутав пряди.
Подскажи, как не раниться и не ранить,
и останься.
Останься со мною рядом.

(с)

Утро такое тихое, что лучи, преодолев пространство оконной рамы,
будто рождают звук. На столе ключи, свет преломляя, как струны перебирая,
кажется, зазвенят, приручив тепло, комнату наполняя игривым светом...

Я подбираю внутри себя сотни слов,
чтобы когда ты проснёшься, сказать об этом.

Утро такое тихое, что когда я пробираюсь на цыпочках делать кофе,
ты ещё спишь. Свет льётся по проводам, словно художник, город рисует в профиль.
Город - медовые соты на солнце, где
свет, распускаясь внутри, на ладонях держит
утро, для нас создающее новый день.
Тихий настолько, что слышно, как дышит нежность.

(с)

Это - кувшин с каменным круглым дном,
верой спасающий сотни заблудших душ:

однажды он воду сделал хмельным вином, - и люди приходят, подолгу молчат и ждут.
Смотрят с укором, требуют, что ни день, мудрости, тайны, причастия, волшебства...
Вера есть чудо. Кувшин не творит чудес, но разве им объяснишь это в двух словах? -
Упрямо приходят, воду к нему несут, и пробегает ропот по всей толпе.

Я долго спасал вас. Я - камень, пустой сосуд.
Капли дрожат, застывшие на весу...

Будь по вере твоей:
что нальёшь в меня, то и пей.

(с)

Время года - зима, время года - терять.
Ты уже потерял, но ещё не остыл ко мне...

(с) Диана Арбенина


Время года - февраль.

Ты меня достаёшь козырем из рукава
и на стол кладёшь. Вычеркнуть и забывать,
пока ветер сдувает шарф, принимается вышивать
на стекле, словно руны, символы и слова...
Время года - "кто кому врал".

Время года - устать.
Мои плечи всё те же, что ты целовал,
но забыл и не вспомнил. Зима острова
разметала по прошлому, сотнями ватт
тишины оглушила. Из рукава
ты меня достаёшь -
выиграть и встать.

(Я сейчас дорисую - пустой коридор,
выдох публики, шаг твой и гладкие стены.
Твой уход замыкает все звенья системы,
пока ветер на стёклах рисует узор.
Здесь - налево. Ступенька.
Забудь и стирай.
Это просто февраль...)

Время года - февраль.

(с)