Свернёшь по темноте в лесную гущу
с разряженным ружьём наперевес,
на голос, так давно тебя зовущий,
и движешься наощупь в этот лес.
А там лишь бездорожье и вороний,
несчастье обещающий галдёж,
куда бы ни пошёл, ты - посторонний,
куда ни сунься - в пекло попадёшь.
А там ни декораций нет, ни фальши -
война и небо чёрное над ней,
чем дольше углубляешься, чем дальше,
тем всё невыносимей, всё больней.
Идёшь, не замечая, что кругами,
сгущённый мрак собою шевеля,
но вдруг под утомлёнными ногами
в мгновение кончается земля.
Посмотришь вниз и пробуешь схватиться
за что-нибудь, в пространстве семеня,
но падаешь, громоздко, как нептица,
в живую пасть всеядного огня,
и сердце, обречённое на вертел,
вращаясь, трепыхается в крови.

Ты говоришь, что я опять о смерти,
а это я, напротив, о любви...

(с)

Легко подняв ночные якоря,
всплыла на небо новая заря,
и марево, и облачная пена.
Заметив эту розовую высь,
из точки А всем тельцем подались
два мотылька на свет одновременно.

Тогда же, пробираясь наугад,
девчонка тихо выскользнула в сад
в заляпанном передничке в полоску,
себе под нос мурлыча ерунду,
из пункта Б пошла на поводу
неясного глухого отголоска.

Не зная, прилетят куда, пока
летели два весёлых мотылька,
не задаваясь каверзным вопросом,
а им навстречу шла, но вдалеке,
с сачком, зажатым в маленькой руке,
с веснушками на личике курносом

та самая, последняя в судьбе,
что и ко мне идёт из пункта Б,
нечёсаная, чуждая престижу.
А новый день рвёт солнце на клочки,
и я иду по солнцу, сняв очки,
и кто там вдалеке – без них не вижу...

(с)

Напоследок, как будто случайно, заглянешь ко мне,
посидим на дорожку. В моей застарелой вине
многолетняя выдержка только ослабила градус.
Помолчим невпопад, поднесу сигарету к свече.
На часах подходящее время - без четверти Ч,
это значит, закончился бал и конец маскараду.

Напоследок (ну, если не жалко) грехи мне спиши:
у тебя же - душа, у меня за душой - ни души.
Как в плохом голливудском кино, с ироничной гримасой
неизвестно зачем говорю, понимая - поддых,
что тебя заменю непременно десятком других;
частный случай, но тоже закон сохранения массы.

Напоследок проронишь "увы", и дохнёт холодком,
как знаком этот холод в прищуре, до боли знаком -
это всё оставляю себе, по бесплатному фрахту.
Но неспешно идёшь в коридор - не демарш, не бросок,
синеватая жилка отчаянно бьётся в висок,
и ключи отдаёшь, словно школьной техничке на вахту.

Напоследок, как раньше, нажми у двери на звонок
и сбеги по ступенькам, на ватных... как будто без ног,
со своим - с пионерского детства - большим чемоданом.
Оказаться бы там, где июль от любви недвижим,
где ни бога, ни чёрта, а только постельный режим.
Вот бы снова оттуда, с начала начать,
да куда нам...

(с)

Из глубин прободного небесного дна,
мимо серых домов и строительных кранов,
опустилась, спружинив неслышно, весна
на подушечки лап, ничего не поранив.
Подошла аккуратно, потёрлась бочком,
будто с просьбой увидеть её, обернуться,
на прохладной земле растянулась ничком,
заурчала, зажмурила жёлтые блюдца.
Понимаешь, весна, ты сегодня - не в такт,
растопила дорожки к душевным заплатам,
обнажив до конца незатейливый факт:
отрицательный резус – не фактор, а фатум.
Не нужны мне посулы твои и дожди,
в отражении вод не увижу лица я,
потому и прошу: подожди, подожди,
хоть на время замри, я тебя отрицаю.
Завали меня, снег, хорошо, с головой,
не забудь про своё високосное право,
сбереги меня, снег, хоть недолго, живой
под своей ледяной безнадёжной оправой,
от горящих следов многочисленных жал,
не исчезни, не тай... ещё самую малость.
Но февраль, испугавшись весны, убежал,
и чернила унёс, и чернил не осталось.

(с)

...и вот однажды ты решаешь - хватит. Привычно сигаретку прикусив,
вылазишь из прокрустовой кровати в прохладу дня, где перистый курсив пророческой строкой на синем фоне, а падший ангел двери не закрыл: в озоновую дырочку сифонит, кружатся на ветру останки крыл. Проходишь по квартире бледной тенью, величиною, вышедшей в тираж, и твоему финальному решенью не нужен посторонний арбитраж - ты сам себе выписываешь сроки, но как же надоела канитель; а новый день, небесно-светлоокий, срывается с рассохшихся петель. Последним взглядом сверлишь эту просинь и прыгаешь в раскрытое окно, считая хладнокровно:
девять,
восемь...
четыре,
три... ещё мгновенье, но
какой-то бог, очнувшийся спросонок, подхватывает - мол, побудь пока...
так держит заигравшийся ребенок живой протуберанец светлячка.

(с)