я сегодня опираюсь на эти имена - джотто, оден, стоппард - как на костыли.
взяла кино и книжек в италианской библиотеке:
читаю одена по-итальянски.
справа.
и на странице слева - по-английски.
жонглирование строчками, угадать итальянское слово и прочесть собственное стихотворение,
потом две секунды
и английский расставляет все на свои места.
но некоторые строчки все равно остаются без изменения.
l'amore non ha fine
mia cara

love has no ending

и потом еще прекраснее - как океан свернули и повесили сушится
а я буду любить тебя даже тогда.

душа выходит из берегов
где это она у тебя?
где это так колотится?

я уже не отвергаю действительность и живу день в радости, готовая в любой момент закричать "женя" и прикасаясь пальцами к лицу,
но наступает ночь.
стихотворение заканчивается привычной строчкой.
щеки становятся алыми, будто б меня расцеловали яблоки.
и падаешь в мутную темень простынь, оцепеневшая, скудостью жестов бередящая темноту, сомкнутые веки и полузабытый сон на затылке, появляется пустота, которой никто больше не велит держаться в углу.
я раздеваюсь, вывешиваю белый флаг
и принимаю пустоту в себя.

в один глоток

включи свет.
руки унылых красавиц заняты.
сердца бездомны.
запри дверь.

в такие минуты я себе повторяю особенно:
что ночь
никогда
не бывает
кромешной

в такие минуты особенно: отпусти меня

завтра.
сон был длинный, прерывается вздохом, сворачивается клубком, накрывает с головой, ты плывешь над землей, над сединой набережной, чьи-то шаги за спиной - слушай внимательно, что тебе говорит мир.
утром кофе, стирать чулки, плакать над завтраком. ветреная. смяла, разорвала фотографии.
вечером сонный зимний свет и колокольный звон, "самоубийца" полон радости, смехов смутным проскользнувшим силуэтом мимо
и что-то тяжелое сворачивается в груди.

...сладкий дым бензоя, запах нарда,
тонкость рук у юношей содомы,
и змийность уст у женщин леонардо

я не могу писать тебе я не могу не писать тебе
не держи не держи не держи

по-моему, это просто гениальная фотография марины.

маша в резиновых сапогах пишет на экзамене карандашом из музея связи, карандаш превращается в башню; мы две глупые рыбки в темноте; идет дождь.
ленточка привязывает ко мне пленку в тридцать шесть кадров, мы все остаемся на ней, мы улыбаемся, живые, тонкие, важные, лежа на льду, стоя по колено в воде.
в кондитерской дети, у насти глаза, о которых можно сказать только агат и бархат, и нетающие капли дождя на ресницах, кофе, шорох, расставаться, какая книга написана о любви, путеводитель по венеции и снова дети.
ворох разумных соображений, учить наизусть стихотворение, тлеют легкие и сердце переворачивается.
человек, который любит всё.
мир обнимает тебя, смотрит на тебя, любит тебя.

мьюзетт подарила мне прекрасную тетрадку. в люди-как-люди зеркало во всю стену, я чуть не вошла в него.
мы пили всякие фруктовые коктейли и говорили. ко мне пришли разные мысли; я представляю сознание в виде сцены, где лежат декорации из разных спектаклей и в раскрытом чемодане, в куче старья, спит, свернувшись клубком, старый человек с плохо смытым гримом, в дырявых чулках.
потом мы пошли в иностранку и ели в буфете-как-на-корабле, там было тихо, все звякали вилками и только мы разговаривали в полный голос; и мьюзетт рассказала про стремление к иностранным языкам и стыд перед русским; я сказала, почему не хочу писать диссертацию; в буфете, где обедают именно что люди, которые пишут свои диссертации.
это было очень смешно. они испытывают счастье вообще?
ну вы, конечно, не думайте, что мы в иностранку ходим, только чтобы в буфете поесть.
мы еще в лифте катаемся.

и несколько часов назад
я проснулась
угол книжки впился в висок. я выпила чашку чаю и теперь опять смотрю карлссон.
дорогой дневник, с.к. ведь наверняка видел ее балеты, да? у него есть цитаты из карлссон. какие-то неявные. но несомненные. впрочем, наверное, они у всех есть.
дорогой дневник, я вот чего не могу понять.
я всю свою сознательную жизнь танцевала и мне гораздо проще было сказать все, что я хочу сказать, с помощью тела, без единого слова. это было очень важное ощущение, отсутсвие необходимости разговаривать.
а, может быть, это было что-то жалкое. потому что, когда с.к. заставлял нас говорить - просто какое-то слово, задающее ритм всему танцу, или, выйдя на авансцену, читать письмо татьяны к онегину, не разжимая губ, комкая и не выпуская слова изо рта, мне было ужасно трудно; у меня не было своих слов, не было своего голоса.
потом, когда и слова, и голос уже появились, у меня не было с.к., дорогой дневник.
я ничего этого не делаю. поступив в институт, я сходила пару раз на контактную импровизацию, на мастер-класс, правда по голосу и речи, к лене морозовой, но это все равно связано с телом, на занятия к наташе широковой, где йога и модерн, но потом у меня исчезало свободное время, все эти языки, все эти книги и мне было не до танцев.
это понимание своего дела пришло ко мне немножко раньше карлссон.
потом пришла карлссон и танцем семи или восьми или девяти женщин все это подтвердила.


и все это не языки, и не время, и не книги,
это просто жалость к самой себе. потому что там восторг он всегда вперемешку с усталостью и опустошенностью.
это просто отсутствие с.к.

оооооо
я только что смотрела "короля лира".
в сатириконе. наконеец-то. боже мой.
раньше бутусов очень нравился мне лаконичностью, ассоциациями, условностью, эфффектами, силой и мужественностью, а сейчас - там, в короле лире, - было живое; был самый настоящий театр, от которого хочется плакать, бежать, кричать, от которого страшно; тот момент, где глостер вот-вот прыгнет, где он у обрыва, и он еще не знает, что эдгар это эдгар.
но о бутусове потом. про сатирикон и про мхт потом.
потмоу что сейчас я смотрю дивиди каролин карлссон.
я нашла его сегодня во французской медиатеке.
там ее балеты. инаннна - это про женщин, тигры в чайном домике тоже там есть;
я смотрю и не могу ничего написать про нее, все невероятное; инанна - там много женщин и они постоянно меняются, томные, яростные, отчаянные, сопротивляющие, нежащиеся, замирающие; и если после какого-то талантливого хореографа вроде матца эка я думаю, как здорово все-таки быть мужчиной
потому что хореограф-мужчина как-то неуловимо, но лучше угадывает сущность, и женщины у него получаются тоже немножко мужественные, а мужчины танцуют так естественно, что сразу думаешь - быть мужчиной и танцевать у эка;
а после карлссон становится хорошо быть женщиной.
ты сразу понимаешь, как это - быть женщиной.

вообще-то мы завтра встречаемся с мьюзетт и мне давно пора спать,
но "король лир" и каролин карлссон.
король лир.
каролин карлссон.

мы с алхасом сегодня ходили в кафе "кекс".
алхас подарил мне книжку. мы говорили о боге и литературе, о счастье, о снеге.

дневник, вот представь, ты умираешь, а мир остается.
люди покупают газету, намазывают на хлеб масло, колют орехи, целуют друг друга в щеки, кричат мнепохуй, передергивают плечами, молятся богу.
записывают что-то в тетрадке в клеточку, которую взяли в тумбочке у своего сына.
раскаиваются в том, что когда-то в юности грубили матери.
лежат на теплом песке, прячутся под зонтом, здороваются и не открывают дверь незнакомцам.
все хорошо.
но ведь есть что-то еще.
понимаешь, дневник, есть что-то еще и это внутри.
это то, что я вижу.
вода в лесу, золотистая пыль венецианских утр после карнавала, кошка, которая выпала из окна, ужасно интимное, страшное с завязанными глазами первое прикосновение к незнакомцу, и танец, где за тридцать минут рождается доверие, где нити прикосновения и звука спутывают вас друг с другом; как в мире темно и что-то шевелится в шкафу, когда ты внезапно просыпаешься в середине ночи, и мама спит и не придет; как ты скатываешься по ледяной горке на куске картона и поскорее отбегаешь, чтоб тебя не сбили с ног; я не могу сейчас вообще об этом писать, потому что этого так много - на одной чаше лежит весь этот мир сейчас, а на другой - то, что я вижу. воображение и память.
недавно я вспоминала рассказ борхеса.
он пишет, что прекрасный закат исчезает не в ту секунду, когда солнце заходит за горизонт и все краски стираются ночью, но тогда, когда умирает
последний человек
из тех, что видели этот закат.
больше некому его помнить.
он перестает существовать.
так же и здесь.
я умру, но я хочу, чтобы то, что я видела, осталось.
я очень этого хочу.

за кулисами всегда было темно. единственным стулом владел старый пожарник. в правом углу были свалены какие-то картонные обломки, в левом углу я не помню, что было в левом углу. кто-то спешно целовался, кто-то сидел на коленях, кто-то не разговаривал потому что шла эпидемия гриппа и приходилось спасаться чесноком. главным героем новогодней сказки был заяц. дядя андрей, заяц. он стыдливо рассказывал как прыгал с парашютом, мы говорили: "вам выходить", он уходил на сцену, возвращался и мы подставляли лица, теплые лбы и шершавые губы под его ладони. заяц был одет в длинный черный плащ и очки как у пилота. он иногда забывал снять уши на проволоке и приходил обедать прямо в них.
я была главная в танцевальной группе, я отвечала за ключи от зала, за музыку, за костюмы, за пунктуальность, за поведение с детьми в фойе, за явку, и вся танцевальная группа, работавшая через день, объявила мне бойкот. в зале с зеркалами, где тринадцать человек молчат против тебя, было очень страшно.
в гримерки дяди андрея я сидела на подоконнике в очках как пилота и коричневом костюме и жаловалась. дядя андрей курил и улыбался. потом говорил:
- целовалась, небось, на ветру, да?
я тогда еще ни разу не целовалась, мне было двенадцать лет и в предпоследний день я получила травму, из-за которой бойкот закончился. болезненные десять дней новогодних елок, детские лица, пустой дк в обеденный перерыв, когда артисты в костюмах шатаются между залами, пьют вино и едят мандарины, не находя себе места и пары, пьяный капустник со школьными пирожными и какао, вечерние дискотеки, на которые приходили мои гипотетические одноклассники из двадцать седьмой школы. они жили в деревянных домах через дорогу от дк, где во дворах день и ночь лаяли собаки, где топили печи, где держали кур, где на веревках сушились растянутые и линялые синие штаны и где за водой все ходили на колонку, стоявшую во дворе девятиэтажки семьдесят седьмого года постройки.

между нами ни одного глотка воздуха.
предельная нежность.
застывшее объятие.

милый дневник, пожалуйста, напоследок, ты уж выслушай мою заунывную песню, ладно? в следующем году такого не будет, я буду большая и суровая, монамур, я буду прятать все по карманам и складочкам, но сейчас я тебе все-таки что-то расскажу, ты потерпи.
мне одиноко именно сейчас, поэтому я льну к тебе, монамур, как весенняя кошка, я хочу отгородиться от своих воспоминаний и одновременно не хочу отпускать их - потому что, что есть у меня, кроме них? что останется со мной, когда никого больше не будет рядом.
монамур, этот год, этот важный год, спасибо за тех людей, которые появились в моей жизни. спасибо за алхаса, с которым у нас в последние дни образовалась вдруг какая-то огромная связь, спасибо за машу, без которой меня бы не было, без которой вообще ничего бы не было, спасибо за с.п., который продолжает меня учить, за лиду, о которой я никогда не думаю без улыбки, за евгения николаевича, в которого я иногда не верю, спасибо за дину, которая играет в интеллектуальные игры и творит чудо, спасибо за мьюзетт, которую я хочу обязательно увидеть еще и назадавать ей кучу вопросов, спасибо за все сны, которые я видела, за все ночи, которые пережила, за все игры, в которые играла сама с собою, спасибо за машу-уизли, которая всегда обнимает меня, за ямамото-сан, который научил меня новогодней песне, за то, что у меня по-прежнему есть о.ф. и камилла в городе детства, горячие полудни в августе и театральные вечера, мне стыдно, что я плохо себя вела, но я почти никого не обманула, ты видишь я старалась быть хорошей девочкой и то что со мной ничего не случилось это только моя вина

Сайт года: www.e-redko.narod.ru
Знакомство года: евгений николаевич, и алхас, и лида, и настя, и с.п.
Фильм года: "мечтатели". "никто не узнает".
Блюдо года: ризотто с артишоком, овсянка.
Напиток года: мокко. вода.
Ощущение года: "когда я поняла, что вы запомнили мое имя, я взмахнула руками и мне было не страшно умирать"
Язык года: последовательно - французский, английский, японский.
Интерес года: жить словом
Мечта года: испытать как можно больше
Несбывшаяся мечта года: остается мечтой
Город года: флоренция
Место года: воображение
Открытие года: быть счастливой очень легко
Исполнитель года: вертинский. эдит пиаф. бьорк.
Песня года: "вы там" зои ященко.
Лучшая поездка года: италия
Традиция года: говорить нет просто из удовольствия сказать нет.
Настроение года: любить
Разочарование года: такого не было
Вещь года: то, что делаешь своими руками.
Человек года: всегда живет внутри меня. или, не знаю, м.б., шекспир, борхес и белинский
Вопрос года: "можно я сейчас вопрос вам буду задавать? важный"
Погода года: запоздалая осень
Цвет года: зеленый как у травы и чайный
Время суток года: раннее утро, смотреть против вечернего солнца
Книга года: "дон кихот", "братья карамазовы", "новая жизнь", "дом на краю света" (майкл каннингем), белинский
Поэт года: кортасар, шекспир, элюар
Одежда года: s.f.
Подарок года: сонный человек с рыбою



но какие это незначительные, жалкие, унылые и поверхностные итоги
на самом деле никаких итогов нет
сейчас просто сонная вода над головой, прерывистый вздох, а потом все начнется сначала и будет так прекрасно, как никогда раньше не было, и еще больнее, чем сегодня. будет.

Искусство любить, искусство прощать,
искусство хорошо умирать, искусство мышле-
ния, некогерентное искусство, искусство курить,
искусство флирта, искусство средних веков,
прикладное искусство, искусство разводить руками,
искусство широко разводить руками, искусство
поэтическое, искусство механистическое, искусство
эротическое, искусство быть дедом, искусство танца,
искусство ладушки, искусство нежности, японское искус-
ство, искусство играть, искусство питаться,
искусство терзаться, искусство терзать, искусство
дерзать, искусство истязать

Я бы мог в одиночестве жить
Без тебя

Это кто говорит
Это кто без тебя может жить
В одиночестве
Кто

Жить наперекор всему
Жить наперекор себе

Надвигается ночь

Как прозрачная глыба
Я растворяюсь в ночи.

Поль Элюар

это все было записано на камеру.
самолет до венеции, люди и фрики, которые боролись против чего-то глобального, успешные и взрывные, наполовину документалистика, четырехлетняя девочка в ожидании рейса, машущая рукой и доверчиво идущая к камере, и папа ее с гитарой и кудрями, и мама в длинной юбке, смотрит вверх; все это один фильм, все это одна жизнь.
мой дом среди воды, вода идет из углов, бабушка просыпается и понимает, что ей не добраться до кухни без галош
и при этом
вода
не
останавливается

сегодня утром у меня еще была книжка метерлинка, которую подарили инес в четырнадцатом году, двадцать четвертого июля, а теперь у меня ее нет.
давай, пока я не заснула, подумаем, дорогой дневник.
необходимость действия, которая чуть не сожгла меня, прекратилась. теперь я осенннее поле или заснувшая рыба с розовым нутром и влажным глазом. свершившееся не сделало меня человеком и ничего не разрушило, это было просто слово. это было слово в полутемной столовой, черным вечером на ледяной дороге, слово за минуту до последнего поезда, яростное и искреннее, и еще болезненное, и еще всякое; и вот я жила этими чужими словами, наяву и во сне, я была как амфора до краев заполненная зерном, и всякое зерно было без изъяна. в последние дни этого года вдруг наступила ясность, как будто комнату хорошенько проветрили.
мы приехали домой, пьем пустой чай, смотрим на снег.
как здорово. молодцы.
только сев на стул перед молчановой я поняла, как бы мне хотелось инсценировать "мою жизнь" марка шагала, но было уже поздно.
потом мы пели на японском песню про новый год, а потом я поехала последний раз в этом году в театр. там тянулись разные нити и все время было смешно.
человек в черном пальто вошел в огромную аудиторию. "какая акустика" сказал он, запирая дверь. я писала иероглифы в прописях. человек в пальто встал за кафедру. в тишине затаилась акустика. "сейчас я прочту вам два стихотворения, вы слушайте" сказал он. "я слушаю" сказала я. первое стиховторение его оканчивалось словами "чик-чик-чик, чик-чик, чик-чик". второе было длинное. "вам какое понравилось?" спросил человек в пальто. "вам больно, когда вы пишете?". спросила я. "мне хорошо" сказал человек и демонически засмеялся.
потом он отпер дверь и, заключив с напором "какая акустика", стал пить пиво в коридоре.
сейчас я стану читать "коломбу" жана ануя. завтра утром я буду отвечать на письма. теперь жить будет все труднее и все красивее.
расстаюсь всегда с легкостью.

какой разгром в саду...
вот, решил герой, сейчас-то все и случится.
в доме никто не ложился. рука у статуи была отколота по локоть, это случилось еще до поля, еще до мамы, еще даже до дома - тогда статуя стояла в другом месте, а не в тенистом углу сада, у треснувшей чаши городского фонтана, где скопилась темная гнилая вода. поль забирался на край чаши и трогал воду пальцем. он ни разу в жизни не написал ни одного письма, зато метко кидал снежки. поль знал про снег, про воду, про статую, про маму, в остальном мир его не очень интересовал.
какой разгром в саду, все припало к земле и дрожит, поль припал к земле и дрожит, листья кружат на головами, белеет рыба, глотающая луну, статуя оборотилась и подняв лицо, ласково, успокоенно улыбается.
дяденька, это говорит поль, куда ты тащишь облако, дай его мне!
смотри не отпусти веревку, сказал тот, кто тащит облако, и некоторое время они шли рядом. поль остановился у границ сада, а облако на веревке проплыло немного вперед и его густая тень накрыла обоих.
тоска наступает без разрешения. в саду все порушилось и можно провалиться в колодец, если не будешь смотреть под ноги.
дружок поль, боги не забыли тебя... они зайдут завтра, миленький мой, и вы отправитесь парить над озером, а теперь спи, пожалуйста, оставь свои мозаики и сачки, спи, седой дружок поль, спи, спи...
статуя тяжело потягивается и мраморная крошка осыпается на землю с ее подобранных кудрей.

снег ни на что не похож. он не начинается и не прекращается. ночь рассекает мои мысли надвое - до нее со мной семь юных женщин, которые тайком передают друг другу дешевую книгу, запах изображения, босая нога танцовщика на дощатом полу, корни сияния, которое окружает нас, уходят в пустоту. после нее, уже рессечённая, я лежу на льдине и слышу тоненький голос, поющий про лавины в конце марта, - ночью выпал снег, не начинаясь и не прекращаясь, он напудрил весь мир, и мама приехала.
поживу, говорит, с тобой, пока не полетишь.

и птица в моей голове расправляет крылья, белая птица. вдруг я забыла запереть лачугу, в которой все четыре окна смотрят на море? вдруг спрятавшийся забудет выйти? вдруг это стихотворение красивое? вдруг дом наклонился вперед? вдруг белая птица не вернется? вдруг взорвалось мое сердце

август, мой август! нет, я не горюю,
слушая шорох ушедшего дня,
просто стою я, просто смотрю я,
как на земле без меня...